Текст книги "Языки современной поэзии"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Виктор Кривулин: свобода в тесноте стихового ряда
теснота она же почва
спертые до немоты
звуки речи многоточья
скобки скважины кресты
В. Кривулин
Виктор Кривулин [232]232
Биографическая справка: Виктор Борисович Кривулин (1944–2001) – поэт, прозаик, критик. Жил в Петербурге. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Работал учителем, редактором. В 1970–1980-х годах – лидер ленинградского андеграунда. Много печатался в самиздате и за границей. Совместно с друзьями издавал самиздатские журналы «37» и «Северная почта». В последние годы жизни занимался журналистикой, политикой, был вице-президентом Петербургского ПЕН-клуба. Сборники стихов: Кривулин, 1981; Кривулин, 1988; Кривулин, 1990; Кривулин, 1993; Кривулин, 1994; Кривулин, 1997; Кривулин, 1998-а; Кривулин, 1998-б; Кривулин, 2001-а; Кривулин, 2001-б; Кривулин, 2001-в, Кривулин, 2009.
[Закрыть]уже в ранней молодости отказался от какого-либо сближения с официальной литературой, но поэтическому одиночеству он предпочел активную позицию идеолога и лидера неофициальной культуры, которую он назвал второй литературной действительностью. Борис Иванов называет Кривулина поэтом духовной консолидации независимой культурной среды (Иванов, 2004: 271).
Кривулин был внутренне независим не только от государственной идеологии, но и от установок своей литературной среды. Он раньше и успешнее многих других поэтов андеграунда нашел свое место и в постсоветской действительности, в новой, открытой читателю поэзии. В 90-х годах он стал политическим деятелем в команде Галины Старовойтовой – вопреки давно утвердившейся установке андеграунда на полный отказ от вхождения в какие-либо официальные структуры.
Во многих случаях, рассуждая об истории и культуре. Кривулин объяснял зависимость от слова тех или иных событий, политических удач и неудач. Например, в эссе «Поминки по советскому языку» он написал, что причиной победы большевиков было их самоназвание [233]233
Кривулин приводит такие цифры: к апрелю 1917 г. было 30 000 членов РКП (б), а эсеров – 1 500 000 (Кривулин, 1998: 246).
[Закрыть], а провал Временного правительства определялся словом временное, так как оно дискредитировало надежность и легитимность этого правительства. Широкое внедрение аббревиатур в официальный язык было связано, по мнению Кривулина, с тем, что обилие согласных «делало речь агрессивной, скрежещущей, машинообразной», это соответствовало индустриальной утопии общества и задачам власти (Кривулин, 1998-в: 246–252).
Таким образом, и в осмыслении истории Кривулин был поэтом.
Поэтика Виктора Кривулина и традиционна, и нова; в стихах он и лирик, и публицист. Литературный андеграунд противостоял тотально клишированной официальной культуре, которая декларировала следование классическим традициям. Но это противостояние осуществлялось не отрицанием, а неформальным включением истории и культуры в свой личный мир, и в этом мире слово лишалось музейной неподвижности. В такой ситуации сильное напряжение между традиционным и новым получило свое воплощение в метафорическом смыслообразовании:
Способность метафоры по более или менее явному признаку неожиданно сближать два разных явления, создавая новую художественную реальность, может давать ощущение бесконечной поэтической свободы.
(Ермилова, 1977: 177)
Метафора Кривулина сближает гораздо больше двух явлений.
Художественный образ в его стихах, часто возникая по фонетической ассоциации, приобретает многомерное содержание. Таково, например, следующее стихотворение:
В сочетании личико личинки,фонетически производном от фамилии Чичикови перекликающемся со словами училки учили,имеется и этимологическое сближение слов, и смысловое: с личинкой семантически связано сравнение на гусениц похожие,оба глагола в сочетании не ползать, а летать,отсылающие к «Песне о Соколе» М. Горького, связаны по своему значению и с образом личинки, и с образом гусеницы. На этом примере хорошо видно, как звуковой стимул текстопорождения организует и словообразовательную, и семантическую структуру текста, активизируя множественные внутренние связи между словами.
Словесность – главная тема поэзии Виктора Кривулина. Именно словесность дает надежду на выживание в убогом мире, ландшафт которого – пустырь, сорняки, битые стекла, пристанционные базары,погода – оловянная, свинцовая, сумерки целыми днями, мизерный дождик,люди – обворованный ветеран, дедок из поселковых, однорукий тирщик под эмблемой ДОСААФ, чиновник простуженный, запинающиеся пианисты, издерганные скрипачи,звуки – на стыке звука с нёзвуком, скрип, кашель, милицейский свист.
Кривулин не любуется убогим миром, не поэтизирует его, не злорадствует и не жалуется. Он этот мир пытается осмыслить, глядя на него глазами музы истории Клио, но и за Клио наблюдая глазами поэта, как об этом писала Ольга Седакова (Седакова, 2001-а: 691). Ущербность осознавалась Кривулиным как единственно возможная форма честной жизни.
Кривулин описывает андеграунд в системе метафор и символов – как снижающих, так и возвышающих:
КРЫСА
Но то, что совестью зовем, —
не крыса ль с красными глазами?
Не крыса ль с красными глазами,
тайком следящая за нами,
как бы присутствует во всем,
что ночи отдано, что стало
воспоминаньем запоздалым,
раскаяньем, каленым сном?
Вот пожирательница снов
приходит крыса, друг подполья…
Приходит крыса, друг подполья,
к подпольну жителю, что болью
духовной мучиться готов.
И пасть, усеяна зубами,
пред ним как небо со звездáми —
так совесть явится на зов.
Два уголька ручных ожгут,
мучительно впиваясь в кожу.
Мучительно впиваясь в кожу
подпольну жителю, похожу
на крысу. Два – Господен суд —
огня. Два глаза в тьме кромешной.
Что боль укуса плоти грешной
или крысиный скрытый труд,
когда писателя в Руси
судьба – пищать под половицей!
Судьба пищать под половицей,
воспеть народец остролицый,
с багровым отблеском. Спаси
нас, праведник! С багровым ликом,
в подполье сидя безъязыком
как бы совсем на небеси! [235]235
Кривулин, 1989: 25.
[Закрыть]
В этом стихотворении, написанном в 1972 году (в год Крысы по восточному календарю [236]236
Дата написания стихотворения уточнена О. Кушлиной.
[Закрыть]), в тексте объединены и внешнее самоуничижение, и гражданский пафос, и метафизическое переживание.
Т. А. Пахарева пишет, что главным мировоззренческим наследством акмеизма с его погруженностью в историю и культуру оказался этикоцентризм – ответственное отношение к высказыванию, совесть. В этой книге немало говорится о Кривулине (Пахарева, 2004: 35–39).
Совесть уподоблялась в поэзии всяким неприятным существам довольно часто: когтистому зверю, гаду, змею, змее, скорпиону, червю, коршуну, палачу, ведьме, а также у Пушкина гостю незваному и собеседнику докучному (Словарь, 2004: 527).
Уподобление совести крысе объединяет два основных фразеологических контекста для слов, существенных для образной системы стихотворения: угрызения совести(а крысы – это грызуны) и прячутся как крысы.Имплицитное высказывание Кривулина: ‘поэт андеграунда – это совесть нашего времени’, вероятно, противостоит знаменитому советскому лозунгу Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи.Возникает и такой смысл: ‘совесть вынуждена прятаться, как крыса’.
Возвышение низкого осуществляется не только довольно архаическим тропом – аллегорией, не только тональностью и лексикой стихотворения, но и грамматикой высокого слога, в частности краткими прилагательными ( подпольну жителю, похожу / на крысу),и синтаксической инверсией ( воспоминаньем запоздалым; два уголька ручных),и фонетикой (звездáми).
В строке Воспеть народец остролицыйможно видеть отзвук рассказа Кафки «Певица Жозефина, или Мышиный народ». Там крыса Жозефина – бесполезная певица, без которой народ, однако, обходиться не может. Возможна и антитеза народец – народкак реакция на требование советской пропаганды воспевать народ.
Сравнение И пасть, усеяна зубами, / пред ним как небо со звездамипобуждает выделить из списка уподоблений неба частям тела, приведенных Н. В. Павлович, слово уста(Павлович, 1995: 371). Архаическое значение слова уста,сохраненное поэтической традицией XVIII–XIX веков, – ‘рот’. Резкое стилистическое снижение уста —> пастьочевидно. Возможно, что сравнение зубов со звездами вызвано и теми контекстами Анненского, Мандельштама, Цветаевой, в которых небо уподоблено нёбу [237]237
Об этой этимологической метафоре в поэзии XX в. см.: Зубова, 2000: 72–75.
[Закрыть]. Возвышение образа в этом сравнении маркировано и пунктуационно: запятая после слова пастьв строке И пасть, усеяна зубамипревращает предикативное причастие в атрибутивное (т. е. именную часть сказуемого в определение). Такая пунктуация позволяет заметить зыбкость границы между определением и сказуемым: в данном случае решающая роль принадлежит только выделительной интонации, которая обозначена запятой.
Максимальный пафос заключительных строк в подполье сидя безъязыком / как бы совсем на небеси!выражен не только лексически, но и грамматически – формой из церковного языка. Но при этом развернутое сравнение, организующее стихотворение, заставляет почувствовать контекстуально обусловленное звукоподражание: слова на небесиуподоблены крысиному писку, тем более в рифменных созвучиях в Руси – спаси – небеси.
Говоря об этом тексте, необходимо обратить внимание и на его мифологические аллюзии.
Несомненно, мы здесь наблюдаем гиперболизацию образа мыши. А мышь в античной мифологии – спутница Аполлона, имеется этимологическая связь между словами мышьи муза.Мыши и крысы изображаются в мифах как чувствительные к музыке, что отражено легендой о Крысолове в ее различных литературных модификациях (см.: Топоров, 1997: 274–297). Если мышь, поедающая съестные припасы, воспринимается как угроза благополучию, то и честное искусство – тоже угроза благополучию – как самого поэта, так и государства. Крыса в этом отношении еще опаснее, чем мышь, поскольку воспринимается как более агрессивное и неприятное существо.
Вполне возможно, что фразеологической предпосылкой уподобления поэта крысе являются и такие выражения: беден как церковная крыса, канцелярская крыса, подопытные крысы (мыши).Первое выражение из этого ряда отчетливо соотносится с интерпретацией андеграунда как подобия катакомбной церкви первых христиан, второе связано со сниженным образом пишущего человека, третье находит подтверждение в словах самого Кривулина: «Как бы то ни было, мы оказались подопытными белыми мышами во вселенском эксперименте» (Кривулин, 2000-а: 101).
Сочетание с багровым ликомодновременно и снижает и возвышает образ: снижает смысловой связью со словами краснолицый, красномордый, возвышает – употреблением слов высокого стиля и тем, что речь идет об отблесках огня на лицах.
И в этом, и во многих других стихотворениях Кривулина очень значительна роль архаизмов, в том числе грамматических.
Рассмотрим еще один пример:
ХЛОПОЧУЩИЙ ИЕРУСАЛИМ
В любой щели поет Гребенщиков.
Высоцкий дожил до большой печати.
Дыханье сперто – и в Д/к Пищевиков
новорожденный Хармс въезжает на осляти.
Вокруг не Ленинград – Ерусалим,
хлопочущий над воссозданьем Храма
из н е д о у н и ч т о ж е н н ы х руин,
где торжествующая Яма
то бездною прикинется без дна,
то рукотворным эверестом…
Но плоский тот пейзаж, каким заражена
душа, как будто связанная с местом, —
он, может быть, единственное здесь,
что не меняется и не уничтожимо —
хоть землю рой, хоть лозунгом завесь
чертеж небесного Ерусалима!
Я знаю: мы давно уже не там
живем, где значимся, где штампу сообразно
расставлены судьбою по местам —
где знают нас и очно и заглазно [238]238
Кривулин, 1990-б: 101–102.
[Закрыть].
Архаическая форма на ослятистановится носителем смысла всего сочетания, образа, эпизода – со всей их культурной символикой. Реликтовая форма не только является сигналом библейского подтекста, но и порождает соответствующие образы.
В этом стихотворении Д/к Пищевиков (Дом культуры работников пищевой промышленности в Ленинграде – Петербурге, где в 60–80-е годы проходили литературные чтения и вечера авторской песни) соотнесен с яслями, в которых родился Христос (кормушкой для скота), а само имя Хармсобнаруживает фонетическое сходство с именем Христос. Подобие еще более актуализируется, если обратить внимание на то, что имя Христа при его библейском написании под титлом совпадет с именем Хармса.
Форма ослятиотсылает не только к евангельскому сюжету, но и к стихотворению О. Мандельштама «Ариост»: Во всей Италии прелестнейший, умнейший, / Любезный Ариост немножечко охрип <…> В Европе холодно. В Италии темно. / Власть отвратительна, как руки брадобрея. А он вельможится всё лучше, всё хитрее / И улыбается в крылатое окно – // Ягненку на горе, монаху на осляти, / Солдатам герцога, юродивым слегка / От винопития, чумы и чеснока, / И в сетке синих мух уснувшему дитяти [239]239
Мандельштам, 1995: 222–223.
[Закрыть].
У Кривулина есть стихотворение «Вино архаизмов», в котором говорится:
Пью вино архаизмов. О солнце горевшем когда-то
говорит, заплетаясь, и бредит язык.
До сих пор на губах моих – красная пена заката,
всюду – отблески зарева, языки сожигаемых книг.
<…>
Дух культуры подпольной, как раннеапостольский свет,
брезжит в окнах, из черных клубится подвалов.
Пью вино архаизмов. Торчу на пирах запоздалых,
но еще впереди – я надеюсь, я верую – нет! —
я хотел бы уверовать в пепел хотя бы, в провалы,
что останутся после – единственный след
от погасшего Слова, какое во мне полыхало! [240]240
Кривулин, 1998-б: 145.
[Закрыть]
Центральными образами поэзии Кривулина стали письменность и письмо как послание. В интервью, данном Владиславу Кулакову, Кривулин сказал:
Я вдруг физически ощутил, что все люди, которые умерли, на самом деле присутствуют среди нас. Они присутствуют через язык, через слово, и это совершенно другой мир – абсолютно свободный, вне пространства и времени, и в то же время абсолютно реальный. Есть язык со своими ресурсами, и он всех нас связывает и все организует.
(Кривулин, 1999: 366)
В следующем стихотворении письменность осмысливается в соответствии с мифологическими представлениями о пауке, несущем известие:
ЧТО РИФМОВАЛОСЬ
Под рифму ставили: душа, духовный, Боже—
и вроде бы сходило с рук
пятно чернильное, обмылки мертвой кожи
но клякса, как расплющенный паук,
ныряла в раковину, по эмали
разбрызгав лапки… Приходил ответ
из толстого журнала, что не ждали
такого уровня – да к сожаленью, нет
ни места ни цензурного согласья
и ставили под рифму, под Господь,
для связанности и разнообразья
частицу уступительную «хоть»
предполагавшую любые обороты
с оттенком жалости сукровицы грязцы —
в надежде что когда Последний Час Природы
пробьет – не всякие часы
покажут полночь или полдень [241]241
Кривулин, 2001-б: 65.
[Закрыть].
В этом тексте [242]242
Подробный анализ стихотворения см.: Саббатини, 2007.
[Закрыть]письмо, пришедшее по почте, оказывается посланием из чуждой и враждебной среды. Клякса не только семантизируется как случайное изображение, но и символизируется: она предстает знаком нарушения порядка, установленного в советских издательствах, нарушения идеологической чистоты стихов. Сочетание пятно чернильноев этом тексте полисемантично, что базируется на фразеологических и деривационных связях слов: пятно на репутации, запятнать, очернительство.Сигнал к полисемантическому прочтению этого сочетания задан предыдущим отчетливо двузначным сочетанием сходило с рук.Образ сравнения – расплющенный паук —не только изобразителен, но и традиционно семиотичен: в соответствии с популярной приметой, паук предвещает письмо. Расплющенность паука в таком случае означает нарушение эпистолярного контакта, а точнее, получение нежелательного письма.
В контексте про поэтов андеграунда значение получает еще и такая функция паука, как плетение паутины (вариант базовой метафоры текст – ткань, ставшей языковой и тем самым утратившей образность, но постоянно оживляемой поэтами). И в этом случае метафора паукраздваивает свой смысл: в бытовых ситуациях паутина в доме считается проявлением неряшества хозяев, а в культуре андеграунда аккуратность не считалась добродетелью. В стихотворении показано, как наведение порядка уничтожением живого умножает грязь. Таким образом, сравнение клякса, как расплющенный паукявляется центром пересечения нескольких метафор и символов.
Подобная мифологизированная связь насекомых с письменностью осуществляется и грамматическими средствами, например, в таком фрагменте стихотворения «Натюрморт с головкой чеснока»:
Слова шелест письмен насекомыхчитаются двояко, ясно обозначая двоякий грамматический статус слова: шелест письмен[кого?] насекомых– существительное и шелест письмен[каких?] насекомых– причастие. Если слово читается как существительное, создается картина природного происхождения письма, текста, а если как причастие – воссоздается этимологическое значение ‘насеченных’ или ‘насекаемых’. За языковой нерасчлененностью форм встает и образ архаического способа создания текста насечением знаков. Метафора изображает форму букв и их движение, а также переносит на буквы все те многочисленные коннотации (и положительные, и отрицательные), которые могут быть связаны с насекомыми. В условиях пунктуационной нерасчлененности этого текста слово насекомыхможет быть понято и как приложение, которое оформляется обычно дефисом, и как уточнение, которое отделяется знаком тире. В этих случаях метафора предстает тождеством, что подкрепляется созвучием слов букваи букашка.Грамматическое основание смысловой множественности метафоры определяется еще и тем, что в развитии русского языка постоянно конкурируют синтетический и аналитический способы построения фразы (согласование и управление): исторически древнее согласование, при котором насекомыхчитается как причастие или прилагательное, а современный язык предпочитает управление, при котором это слово – существительное родительного падежа. Конкуренция синтаксических структур и языковая динамика, таким образом, тоже становятся предметом изображения в тексте.
В следующем стихотворении архетипическое отождествление бабочек с душами умерших людей порождает разветвленную систему образов, связанных с письменностью:
ПЕРВАЯ БАБОЧКА
чешуекрылые книжки взлетали стоймя
прямо в лицо мне летели шурша по траве
тенями своими китайчатыми на подъезде к москве
у железнодорожной насыпи где загорала семья
расстелив одеяло больничного цвета из тех
под какими никак не согреться когда зацвела
черемуха и газету без месяца и числа
ветер гонит за поездом ветер библиотек
накрывает ею как типографским сачком
раннюю бабочку первую – помнишь перепечатанный Дар
где-то в уральском журнале на землях заволжских болгар
пермяков черемисов еще кого-то о ком
никогда и не слыхивали но чьи стоймя
чешуекрылые книжки взлетают ранней весной
вдоль дороги в кордоне огражденном тремя
временами глагола, как тюремной стеной
ограждены бутырки плывущие в параллель
Северной ветке… не лучше ли старый стиль
по которому все еще длится Апрель
пока ты маешься в мае отыскивая Итиль
на исторической карте среди переименованных городов
где-то на линии Царицын – Казань
где переводят Рильке и звучит его Часослов
на рассвете по местному радио в дослужебную рань [244]244
Кривулин, 2001-б: 42.
[Закрыть].
Стихотворение написано в 1989 году, после пожара в Библиотеке Академии наук в Ленинграде.
Книга уподоблена бабочке не только по сходству (раскрытые страницы книжки похожи на крылья), но и по функции: в народной мифологии бабочка предстает воплощением человеческой души.
Тропы этого стихотворения представляют собой переплетение интертекстуальных элементов.
Образом книги-бабочки здесь объединен фразеологизм книжный червьсо строками Державина: Как червь, оставя паутину / И в бабочке взяв новый вид, / В лазурну воздуха равнину / На крыльях блещущих летит(«Бессмертие души») [245]245
Державин, 2002: 233.
[Закрыть].
Выражение чешуекрылые книжки,скорее всего, восходит к стихотворению Мандельштама: Ветер нам утешенье принес, / И в лазури почуяли мы / Ассирийские крылья стрекоз, / Переборы коленчатой тьмы. <…> И, с трудом пробиваясь вперед, / В чешуе искалеченных крыл / Под высокую руку берет / Побежденную твердь Азраил(«Ветер нам утешенье принес…» [246]246
Мандельштам, 1995: 168.
[Закрыть]). В другом стихотворении Мандельштама есть и слово китайчатые– в образе, соединяющем мотыльков и китайчатую ткань: Еще мы жизнью полны в высшей мере, / Еще гуляют в городах Союза / Из мотыльковых, лапчатых материй / Китайчатые платьица и блузы(«Еще мы жизнью полны в высшей мере» [247]247
Мандельштам, 1996: 246.
[Закрыть]).
Слова Кривулина тенями своими китайчатымиоснованы и на выражении китайские тени(‘театр теней’).
У Г. Иванова есть цикл очерков и воспоминаний 1924–1930 годов под общим заглавием «Китайские тени» [248]248
Иванов, 1994: 221–322. «Откуда Г. Иванову пришло это название? Может, запомнилось еще с довоенной поры, когда он сотрудничал в „Нижегородце“, имевшем отдел „Литературные тени“, а может, перенял у Алексея Толстого, издавшего в 1922 г. сборник рассказов „Китайские тени“» (Крейд, 2005).
[Закрыть]. Из многочисленных поэтических упоминаний китайских теней выделим стихотворение Пастернака «Вечерело. Повсюду ретиво…» со строками А вдали, где как змеи на яйцах, / Тучи в кольца свивались, – грозней, / Чем былые набеги ногайцев, / Стлались цепи китайских теней./ То был ряд усыпальниц, в завесе / Заметенных снегами путей / За кулисы того поднебесья, / Где томился и мерк Прометей [249]249
Пастернак, 1965: 369.
[Закрыть].
Китайчатая ткань (желтоватая, полупрозрачная) и китайчатые глаза (раскосые) – это двойное основание метафорического эпитета тенями своими китайчатымив стихотворении Кривулина. И если тень бабочки-книги названа так, как называли ткань, то здесь можно видеть возврат к базовой метафоре (и языковой, и поэтической) текст – ткань.Такому восприятию, несомненно, способствует метафора синестезии шурша<…> тенями(ср.: шурша шелками).
Рассмотрим фрагмент и газету без месяца и числа / ветер гонит за поездом ветер библиотек / накрывает ею как типографским сачком / раннюю бабочку первую – помнишь перепечатанный Дар.
Крылатый ветер – один из самых устойчивых романтических образов. Однако здесь он основан и на фразеологизме ветер перемен(стихотворение написано во время перестройки). Этот ветер у Кривулина напоминает революционный ветер из поэмы Блока «Двенадцать».
В литературе ветер устойчиво связывается с погоней, он часто предстает зверем, волком, псом, например, у А. Блока, М. Цветаевой, П. Васильева, Н. Тихонова (Кожевникова, 1995: 23). У Кривулина охотничий атрибут ветра – газета-сачок. Основное для этого стихотворения уподобление бабочка-книгаподдерживается отсылкой к Набокову, а точнее, к ситуации первых (провинциальных) публикаций тех книг, которые были запрещены в советское время. Здесь необходим такой комментарий: тиражирование и наличие в библиотеках произведений, ранее труднодоступных, воспринималось людьми андеграунда весьма болезненно: по их ощущениям, это обесценивало прежнее неразрешенное чтение. Поэтому и в стихотворении показано, что газета, информирующая о «ветре перемен», не позволяет лететь этим книгам-бабочкам-душам. Эпитет в сочетании раннюю бабочкуздесь диффузен: это говорится и о бабочке-душе, которая появляется ранней весной (с обновлением жизни), и о книге, опубликованной в ранние годы где-то в уральском журнале.
Строчки вдоль дороги в кордоне огражденном тремя / временами глагола / как тюремной стеной / ограждены бутырки плывущие в параллель / Северной ветке, вероятно, следует понимать как усложненный образ, основанный на базовых метафорах жизнь – путь, мир – тюрьма.У Кривулина тюрьмой оказываются три времени глагола (включая будущее): жизнь в любом времени уподобляется жизни в заключении. Название тюрьмы Бутыркифонетически переключает развертывание метафоры на образ бутылки в море – с письмом, содержащим надежду на спасение или с предсмертным посланием. Если кордон, огражденный тремя стенами (временами глагола), – перифрастическое изображение плацкартного вагона в железнодорожной образности текста, то глагол плывутотносится и к Бутырской тюрьме (обычная иллюзия движения предметов за окном едущего поезда), и, возможно, к бутылкам на столике, и к бутылке с посланием.
Упоминание Северной ветки можно соотнести со строками Пастернака Что в мае, когда поездов расписанье / Камышинской веткой читаешь в пути, / Оно грандиозней святого писанья, / Хотя его сызнова все перечти(«Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…» [250]250
Пастернак, 1965: 113.
[Закрыть]). Пастернаковская тема отзывается у Кривулина вопросом (без соответствующего знака пунктуации): не лучше ли старый стиль / по которому все еще длится Апрель / пока ты маешься в мае отыскивая Итиль.Слово Апрельнаписанное с прописной буквы, здесь максимально нагружено разными смыслами, связанными с социально-политическими коннотациями названий месяцев. В мае 1985 года была произнесена речь М. С. Горбачева, в которой объявлялось о перестройке. Коннотации слова апрельмогут быть связаны и с противопоставлением Апрель – Октябрь(и тут можно вспомнить «Апрельские тезисы» Ленина), и со строкой Окуджавы Я дежурный по апрелю [251]251
Окуджава, 2001: 202.
[Закрыть], и с названием демократической фракции Апрель,отделившейся от Союза писателей.
О смысловой емкости слов апрельи майговорит и фрагмент из эссе Кривулина «Незабываемый 1990-й»:
В мае был созван Учредительный съезд всесоюзной писательской ассоциации «Апрель» (двойной намек: на апрель 1985 г., когда к власти пришел Горбачев, и на известную песню Булата Окуджавы). Среди учредителей «Апреля» – сам Окуджава, Фазиль Искандер, Андрей Битов, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский. С «Апрелем» связан один из самых громких скандалов года: антисемитский дебош с оскорблениями, дракой и угрозами расправы, устроенной «памятником» К. Смирновым-Осташвили. Осташвили арестован, он погибает в тюрьме во время следствия.
(Кривулин, 1998-в: 314–315)
В контексте железнодорожной образности можно обратить внимание на расписание и маршрут поездов, идущих с Киевского вокзала в писательское (и особенно пастернаковское) Переделкино (в годы перестройки была распространена шутка о переименовании Переделкина в Перестройкино). Последняя станция на этом маршруте – Апрелевка.
Дальше говорится о переименованной реке ( Итиль– древнее название Волги) и переименованных городах.
Упоминание Казани ведет к комплексу образов, связанных с именем Р.-М. Рильке: первый перевод Рильке был опубликован в Казани в 20-е годы XX века.
В заключительных строках где-то на линии Царицын – Казань / где переводят Рильке и звучит его Часослов / на рассвете по местному радио в дослужебную раньЧасослов противопоставлен и календарю с его маем и апрелем, и трем временам глагола, которые были уподоблены тюремным стенам. Причем речь идет и о сборнике стихов Рильке «Часослов» (однако в тексте Кривулина без кавычек), и о собственно церковном чтении, и о том, что поэтическое слово и есть слово священное. Вспомним, что у Пастернака поездов расписанье <…> грандиозней святого писанья.
И прилагательное и существительное из сочетания в дослужебную раньполисемичны, соответственно последние слова стихотворения Кривулина имеют как минимум такие совмещенные значения: 1. «Часы» читаются в церкви ранним утром, до основной церковной службы; 2. По местному радио читают Часослов (или церковные «Часы», или стихи Рильке) до того, как люди уходят на работу и становятся социально зависимыми. Но кроме этих прочтений в стихотворении можно видеть и намек на самиздатский журнал «Часы», который издавался в Ленинграде с активным участием Кривулина, и отсылку к стихотворению Мандельштама «Что поют часы-кузнечик…», написанному в 1917 году: Что поют часы-кузнечик, / Лихорадка шелестит, / И шуршит сухая печка, – / Это красный шелк горит [252]252
Мандельштам, 1995: 142.
[Закрыть].
О смысловой многозначности и напряженности стихов Кривулина, о том, что образы этих стихов порождают смыслы, не всегда задуманные автором, говорили критики:
В междузвучье, в пространство между стихотворными колонками, в дрожащую тишину пауз вписываются читателем неведомые автору смыслы. Автор заранее согласен на них.
(Кононов, 1994: 229);
Пути лирических ассоциаций неисповедимы. Кривулин доверял им безраздельно, больше, чем грамматике и синтаксису, больше, чем логике развития сюжета, больше, чем художественной традиции.
(Арьев, 2001-а: 237)
В следующем стихотворении говорится о том, что назначение письменности (и даже безадресного письма) – противостоять агрессии – хотя бы уменьшением боли:
ПИСЬМО НА ДЕРЕВНЮ
не казали б нам больше казаков рычащих: « РРРоссия!»
утрояющих «Р» в наказание свету всему
за обиды за крови за прежние крымы в дыму…
бэтээр запряженный зарею куда он к чему
на дымящейся чешет резине
тащит рубчатый след за холмы
а для раненой почвы одна только анестезия —
расстоянье доступное разве письму
в молоко на деревню в туман поедающий домы [253]253
Кривулин, 2001-а: 77.
[Закрыть].
Изображение бронетранспортера вовлекается в систему мифологических, исторических ассоциаций, интертекстуальных связей.
Метафора бэтээр запряженный зареюсодержит цитатный намек на романс Пара гнедых, запряженных с зарею…(слова А. Апухтина, музыка Я. Пригожего) [254]254
Апухтин, 1991: 209–210.
[Закрыть]. В сочетании с зареюпредлог фонетически сливается с существительным. Из-за многозначности творительного падежа без предлога, при восприятии романса образовалась метафора, не предусмотренная Апухтиным и никак не мотивированная в его стихах. Сочетание запряженных зареюможно понимать не только, как ‘запряженных утром’, но и как ‘зарю запрягли’, и как ‘заря запрягла’.
У Кривулина слово зарею,попадая в систему военных образов, активизирует метафорическое восприятие слова с неопределенностью его субъектно-объектного употребления и напоминает как о мифологической Авроре, так и о названии крейсера, с которого, по легенде, был дан сигнал к штурму Зимнего дворца в октябре 1917 года. Эта цепочка ассоциаций, а также само слово бэтээрпобуждают заметить фонетическую близость слов запряжённыйи заряжённый.Эти слова содержат в себе анаграмму заря.
Заря – один из самых известных символов обновления и радостных надежд, в русском языке есть фразеологическое сочетание заря свободы.Как известно, в риторике войны всегда провозглашается борьба за освобождение. Вполне вероятно, что в стихотворении заря —это обозначение огня, производимого орудиями. Существенно также, что бронетранспортеры и их снаряды имеют названия град, вихрь.Слово зарясемантически сопоставимо с такими наименованиями.
Но что может предвещать заря (в прямом или в любом из метафорических значений слова), тянущая за собой бронетранспортер (если зарю запрягли), или заря, которая управляет бронетранспортером (если она его запрягла)?
Слова куда он к чемув стихотворении Кривулина говорят о бессмысленности и безнадежности военных действий. Обратим внимание на отсутствие пунктуации, в том числе вопросительного знака: это вопросы, направленные безадресно и не рассчитанные на ответ. Вместе с тем вопросительному местоимению кудасоответствует заглавие стихотворения На деревню.В буквальном смысле это означает, что бронетранспортер едет в деревню. Но сочетание на деревнюи вызывает представление о военном наступлении, и развивает цитатный элемент, обозначенный заглавием стихотворения: в рассказе Чехова «Ванька» обиженный мальчик жалуется и просит о спасении, адресуя письмо на деревню дедушке.В стихотворении есть строка расстоянье доступное разве письму.
В тексте отчетливы мотивы обиды и неудачи: на языке военных попасть в молоко —значит неудачно выстрелить по мишени. Буквальное значение слова молокотематически связано с деревней, поэтому сочетание в молоко на деревнюв тексте полисемантично. Обратим внимание на взаимную мену предлогов по отношению к выражению на молоко в деревню(так говорят о городских жителях, едущих в деревню, чтобы пить там свежее молоко). У Кривулина просматривается и такой смысл упоминания молока, как ‘тайнопись’. Он определяется соседством слов молокои письмо: широко известен тюремный обычай писать секретные письма молоком, чтобы они читались только при нагревании.
