Текст книги "Языки современной поэзии"

Автор книги: Людмила Зубова

Поскольку игровая стилистика всей этой строфы направлена на смешение органического и неорганического, омонимия захватывает и многие другие слова: раскрутиться —и ‘осуществить вращение до максимума’, и ‘проявить максимальную успешную активность’, на ходу – и ‘во время движения механизма’, и ‘во время собственной ходьбы’.

Во второй строфе название гриба валуйпорождает у автора фонетическую ассоциацию с коленчатым валом, поэтому и гриб валуй оказывается коленчат, тяжели совершенно абсурдным образом страшно стучит в работе.Фонетически подобным и этимологически родственным словом валунназывают камень. Коленчатым гриб валуй вполне можно себе представить: его ножка утолщена в середине. В словаре Даля отмечено и такое употребление слова: «Валуй м. кур. орл. сиб. человек вялый, неповоротливый, ленивый, разиня, ротозей; валанда, валец, валюга» (Даль, 1978: 162). Вполне вероятно, что название гриба вторично по отношению к названию ленивого человека (то есть языковая метафора основана на олицетворении).

Подшипник оказывается в стихотворении съедобным, вероятно, потому, что название этой детали по словообразовательной структуре напоминает названия грибов подберезовики подосиновик.

Каламбур третьей строфы Не всякий из нас любит испытывать груздьпобуждает заметить энантиосемию слова испытывать: этот глагол, обозначая состояние субъекта, предстает пассивным по своему значению, а обозначая воздействие на объект – выразительно активным. Слова груздьи грустьсближены в этом стихотворении не только фонетикой, но и сочетаемостью: глагол испытывать,стандартно употребляемый в сочетании со словом грусть,синонимичен глаголу пробовать,типичному для разговора о грибах. Но испытывают еще и машины, механизмы, поэтому очень возможно, что при развертывании текста именно глагол испытыватьпослужил передаточным звеном от строф с моховиком-маховиком и валуем – коленчатым валом к строфе про грусть-груздь.

Языковая игра в строке как высасывать сок из масленокпредставляет слово масленокто ли формой женского рода множественного числа (и тогда масленки мыслятся как емкости, наполненные маслом, что оживляет общеязыковое метафорическое значение в названии гриба), то ли аномально несклоняемым существительным мужского рода. Если принять второе толкование, то в несклоняемости русского слова можно предположить и пародию на рекламный прием, эксплуатирующий языковые неправильности.

Неологизм коротковолнушкиочевидным образом связывает представления о волнушках с представлениями о коротких волнах, на которых работают приемники, и о микроволновых печах. Тогда грибы волнушки предстают принимающими устройствами. Эти грибы действительно и похожи на антенны, и (как любые грибы) впитывают в себя радиацию (ср: близость слов радиои радиация).Кроме того, на шляпке у волнушек видны концентрические круги, зрительно напоминающие изображение звуковых волн (хотя, конечно, волнушки получили свое название задолго до открытия физиками звуковых волн). Обратим также внимание и на синонимию словообразовательных формантов коротко-и микро-.И к радиоприемникам, и к микроволновым печам, и к грибам вполне применим разговорный глагол вырубать,который, если речь идет о грибах, может связываться и с собиранием грибов в лесу, и с едой (ср. просторечное рубать– ‘есть’).

В пятой строфе обыгрывается зооморфный образ, давший название грибам лисичкам. Суффикс уменьшительности в слове грибоедиковготовит восприятие слова лисичкикак уменьшительного, то есть суффикс, деэтимологизированный в языке, актуализируется текстом. Глагол подкрадыватьсяиз лексикона охотников тоже приписывает лисичкам свойства живых существ.

Дальше в этой же строфе слова выслеживать шампиньонов / и всяких хитрых строчковпредставляют названия грибов одушевленными существительными. Одушевленность слова шампиньонов,совершенно очевидно, производна от звукового подобия шампиньон – шпион,и глагол выслеживатьпереносится в стихотворение из разговоров о шпионах. Кроме того, выслеживают и зверей на охоте, поэтому, вероятно, здесь, как и в предыдущих фрагментах стихотворения, текстообразующую роль в развертывании образов играет глагольная сочетаемость. Но именно в этой строфе есть явный текстопорождающий импульс, связанный с одушевленностью слова строчков',поэт Владимир Строчков – друг Александра Левина, стихи этих авторов часто представляют собой перекличку, издан их совместный сборник под названием «Перекличка» (Левин, Строчков, 2004) [474]474
  Сборник начинается стихотворением «Мы со Строчком». Начало стихотворения: Мы со Строчком два сапога парни: / один 40-го размера, другой 43-го. / Мы со Строчком одной комплекции: / один крупный мужчина, другой видный. / Мы со Строчком одинаково бородаты: / один совсем лысый, другой не совсем. / Мы со Строчком одного роду-племени: / один совсем еврей, другой не совсем. / Мы со Строчком говорим на одном языке: / один на своем и другой на своем(Левин, Строчков, 2003: 4–5).


[Закрыть].

Последняя строфа задает читателю грамматическую загадку, которая касается и категории одушевленности, и категории падежа, и категории числа. В начале строфы автор пишет не следует есть мухоморов,а в конце – не заставишь есть мухомор.Поскольку при отрицании родительный падеж неодушевленного существительного нормативен, форму мухоморовестественно было бы понимать как обычную форму неодушевленного существительного. Но, так как на протяжении всего текста автор провоцировал читателя видеть в названиях грибов существительные одушевленные, утверждение не следует есть мухоморовможно понимать и как конструкцию с винительным падежом одушевленного существительного (без отрицания это можно было бы себе представить, например, так: кто-то будет есть мухоморов).

Выбор в пользу категории одушевленности при восприятии конструкции не следует есть мухоморовподкрепляется продолжением сентенции: даже если счистить все мухи.Ненормативная неодушевленность при назывании насекомого – сигнал к тому, что и в форме мухоморовесть грамматическая игра в комбинации с игрой этимологической. Известно, что названия некоторых мелких существ (микробов, бактерий) представлены в русском языке как грамматически неодушевленные, но к мухам это не относится. В тексте же, поскольку мухоморы, согласно прозрачной и живой этимологической образности слова, убивают мух, форма винительного падежа мухи,омонимичная именительному, подтверждает этимологический смысл слова мухомор,изображая мух неживыми, то есть акцентируя результативность действия, обозначаемого корнем -мор.

Таким образом, название гриба и название насекомого обмениваются своей принадлежностью к сфере грамматической одушевленности – неодушевленности. Мухоморы при этом изображаются как субъекты действия по отношению к мухам, но и как объекты действия по отношению к «грибоедам». И эта субъектно-объектная двойственность тоже оказывается смысловым основанием для неопределенности отнесения формы мухоморовк одушевленным или неодушевленным существительным в контексте стихотворения.

Заключительные строки Поэтому нас, грибоедов, / не заставишь есть мухомор!вовлекают в игру с одушевленностью и категорию числа. Вариантность форм родительного падежа множественного (типа помидоров – помидор),нелогичность нормативных установок в случаях типа носков – чулок,а также допустимость и родительного, и винительного падежа при отрицании позволяют видеть в форме мухоморигровое неразличение форм винительного падежа единственного числа и родительного падежа множественного числа с архаическим нулевым окончанием. Если принять версию прочтения слова мухоморкак формы единственного числа, то есть как прямого дополнения (а заметим, что в тексте задан не выбор, а совмещение противоречивых версий грамматической принадлежности слов), то в этом случае слово мухоморпредстает неодушевленным существительным. И это после серии сочетаний догнать гриба, выслеживать шампиньонов / и всяких хитрых строчков,грамматически двусмысленного не следует есть мухоморов.Неодушевленность мухомора в таком случае явно противопоставлена презумпции его одушевленности в контексте стихотворения – возможно, еще и потому, что в конце стихотворения автор декларирует отказ от этого гриба, как бы понижая его в ранге по шкале одушевленности.

И, конечно же, само слово грибоед,так часто на все лады повторяемое в стихотворении, не может не соотноситься с фамилией А. С. Грибоедова. Форма Грибоеда,похожая на дружеское прозвище, в современной культуре связана с воспоминаниями А. С. Пушкина о реплике грузина, исказившего фамилию [475]475
  Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» – спросил я их. – «Из Тегерана». – «Что вы везете?» – «Грибоеда». – Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис («Путешествие в Арзрум» – Пушкин, 1978–б: 451). Слово графически выделено А. С. Пушкиным.


[Закрыть]. В последних двух строчках стихотворения Поэтому нас, грибоедов, / не заставишь есть мухомор!форма грибоедов– на общем фоне грамматической путаницы – может читаться и как приложение, и как обращение, поскольку родительный падеж существительного совпадает с фамилией. Строчная буква оказывается нерелевантной при устном исполнении текста и пении.

Таким образом, в рассмотренном стихотворении Левина грамматика одушевленности предстает отчетливо интерпретационной [476]476
  Ср.: «…одушевленные и неодушевленные субстантивы обозначают не объективно живые или неживые предметы, а предметы, осмысливающиеся как живые или неживые. Кроме того, между членами оппозиции „мыслимый как живой – мыслимый как неживой“ существует ряд промежуточных образований, совмещающих признаки живого и неживого, наличие которых обусловлено ассоциативными механизмами мышления» (Нарушевич, 1996: 4).


[Закрыть], она связана с многочисленными явлениями на разных уровнях языка, в частности, с фонетической ассоциативностью слов, с лексической полисемией и омонимией (как в литературном языке, так и в жаргонах), с другими участками грамматической системы, синтаксисом отрицательных конструкций.

По результатам исследования категории одушевленности, выполненного М. В. Русаковой на обширном материале из разговорной речи с проведением серии экспериментов, оказывается, что категория одушевленности / неодушевленности выходит за рамки морфологии – в область прагматической структуры высказывания, а возможно, и текста в целом <…> эта категория занимает промежуточное положение в континууме «словоизменение – классифицирование», представляет собой в этом аспекте своего рода ‘тяни-толкая’ (или тянитолкай?). Наблюдения над естественной речью, так же как и экспериментальные данные, подтверждают торжество «и, а не или» принципа.

(Русакова, 2007: 151–152)

Анализ стихотворения А. Левина «Мы грибоеды» вполне подтверждает эти выводы. И материалы М. В. Русаковой, и поэтический эксперимент А. Левина вполне убеждают в том, что категория одушевленности – неодушевленности является, по формулировке А. Б. Пеньковского, «коммуникативно-синтаксической категорией текста» (Пеньковский, 1975: 366–369).

Художественный смысл аномалии, связанной с категорией времени, рассмотрим на примере следующего стихотворения:

 
КЛАРНЕТИСТ
 
 
И вот он чистит свой сапог
движеньем виолончелиста
и строгим оком резервиста
пытливо смотрится в него.
 
 
И вот он пуговицам блеск
первоначальный возвращает.
И вот он китель начищает
движеньем любящей жены.
 
 
И вот он всё уже надел.
Прощай, житейская обуза!
И реет воинская муза
его блистающих петлиц.
 
 
И вот он едет в ЦДСА
в составе сводного оркестра,
и в парке занимает место,
и разевает свой футляр.
 
 
И вот он достаёт кларнет
с внимательным пренебреженьем,
с лица необщим выраженьем
его вставляя в рот себе.
 
 
И вот он напрягает лоб,
кларнетным клапаном бликует,
и вот он так спецально дует,
как будто произносит «ю-у-у!».
 
 
И вот он двадцать лет назад
сидит в своём армейском парке,
играет марши, вальсы, польки,
мазурки даже иногда,
 
 
а я в сатиновых штанах,
с мячом и во вратарской кепке,
в перчатках и китайских кедах
там двадцать лет назад стою
 
 
и слушаю, открывши рот,
хоть мне давно пора быть дома,
как он дудит непобедимо
и легендарно два часа,
 
 
и всё светло, хотя и поздно,
а он опять листает ноты,
сверкая сказочным кларнетом,
сияя сказочным собой,
 
 
и вальс, июль, и буква «ю»,
и марш, и, кажется, фокстрот,
и я там до сих пор стою,
так и забыв захлопнуть рот [477]477
  Левин, 2007: 44–45.


[Закрыть].
 

При употреблении вполне нормативного настоящего исторического времени глагола ненормативным оказывается его помещение в конструкцию с указанием на время события: И вот он двадцать лет назад / сидит в своем армейском парке, / играет марши, вальсы, польки, / мазурки даже иногда.При другом обстоятельстве времени, например вчера, в прошлую пятницу,речевой аномалии бы не было, в таком случае существует ограничение на слишком большую отдаленность события от момента речи. Но, вероятно, при отнесении события даже к таким отдаленным временам не стало бы нарушением нормы разделение настоящего исторического с обстоятельством времени границами предложения, например: И вот, это было двадцать лет назад, он сидит в армейском парке, играет марши…

Наглядность настоящего исторического времени в стихотворении гармонично объединяется с фонетической изобразительностью. Слово виолончелистасамо по себе – своей протяженностью, мелодической последовательностью четырех разных гласных в шести слогах, трехстопным хореем в пределах слова, дополнительными ударениями, сочетанием ио —показывает причудливое движение смычка и сапожной щетки. И эта музыка, звучащая и в сознании бывшего музыканта, и в самом слове виолончелиста,вторит началу строки И вот он чистит… —в этом случае становится заметным и подобие согласных. Таким образом, в этом тексте фонетика, художественный троп (сравнение) и грамматика сливаются в единый поэтический аргумент достоверности высказывания – об уходящем времени и о таланте, печальным образом воплощенном чисткой сапога. Печаль соединена с оптимизмом ощущения того, что музыкант остается музыкантом при любых обстоятельствах.

Следующий текст демонстрирует игру с грамматическими и акцентными вариантами слова:

 
Роме Воронежскому
 
 
Мы садимся в наш автобус,
собираемся поехать.
Тут конду кторыприходят,
а потом кондуктора.
И конду кторынас просят:
«Проездные предъявляйте!»
а кондуктора велят нам:
«Оплатите за проезд!».
 
 
Мы конду кторампредъявим,
а кондуктора м– оплотим,
нам бы только бы поехать,
а уж там – как повезет.
Повезут ли нас шофёры
до метро без остановок,
или высадят в канаву
удалые шофера?
 
 
Или, может, некий шо фер
просто выйдет из кабины
и уйдёт, не попрощавшись
и дверей не отворив.
У Матросского у мо ста
мы, забытые, заплачем.
Или тихо засмеемся
у Матросского моста [478]478
  Левин, 2007: 204. Стихотворение заканчивается, возможно, перекличкой с Маяковским: Шел я верхом, шел я низом, / строил мост в социализм. / Не достроил / и устал / и уселся / у моста. / Травка выросла / у моста, / по мосту / идут / овечки, / Мы желаем– / очень просто! – / отдохнуть / у этой речки(«Клоп» – Маяковский, 1958: 234).


[Закрыть].
 

В. Г. Костомаров видит в современной речевой моде на перебор вариантов слова и карнавальное языковое поведение, и пренебрежение нормой, и демонстративное «нежелание разбираться, как правильно, а как ошибочно», и «вполне законный индикатор времени шатких норм, сосуществования вариантов или их исторической смены» (Костомаров, 1999: 11).

Формы именительного падежа множественного числа с ударной флексией -аво многих случаях социально маркированы либо как просторечные (шофер а, волос а, ворох а),либо как профессиональные срок а, вызов а, взвод а, торт а, суп а, трос а, прииск а, крем а).Но в стихотворении один и тот же субъект речи употребляет разные акцентологические варианты слов, осуществляя тенденцию языка не только к стилистическому, но и к семантическому различению вариантов: конд укторыпросят, а кондуктор авелят, шофёрыбыстро повезут до метро, а шофер ауйдут, забыв про пассажиров. Значит, ударной флексией -амогут быть маркированы не только социальные и профессиональные свойства субъектов речи, но и личностные характеристики объектов номинации – наличие у них ответственности, доброжелательности, может быть, хорошего и плохого настроения.

Пассажиры, оказавшиеся у моста в стихотворении Левина, забыты ш офероми размышляют о том, в какой действительности они оказались, как ее следует назвать. Причем у м остаони заплачут, а у мост азасмеются.

В стихотворении содержится не только противопоставление акцентно-грамматических форм. Устранение оппозиции «норма – не норма» мотивировано готовностью субъекта высказывания (от имени пассажиров) соответствовать ситуации: стихи изображают речевое приспособление к этой ситуации – ради достижения нужной цели (в данном случае движения): А кондуктор ам оплотим.

Эти строчки являются убедительным подтверждением тезиса о социально обусловленной языковой мимикрии:

Люди говорят так, чтобы не вступать в конфликт с социальной средой (соответствовать принципу «спасительной мимикрии»).

(Степанов, 2004: 94)

Грамотный человек чувствует, где как уместнее говорить. А может быть, здесь, наоборот, изображается растерянность, психологически обусловленная противоречивыми ощущениями своего превосходства и зависимости.

Возможно, в этом стихотворении представлена архетипическая метафора жизнь – путь.

Александр Левин много экспериментирует и со словообразованием. Некоторые примеры уже рассматривались в связи с грамматическими преобразованиями (а я такой всего боец).Проанализируем стихотворение, в котором часть имени собственного становится автономной и преобразуется в концепт, выражающий идею превосходства одних людей над другими:

 
СТИШИЕ ОЧЕНЬ ДЛИННОЕ
 
 
Ов не любит Ева, но уважает.
Ечко не уважает Енко, но боится.
Зян не боится Янца, но что-то в нем такое чувствует.
Ман считает Зона гадом, но молчит.
Оглы не верит Заде, но вынужден терпеть.
Дзе как увидит Швили, весь аж синеет.
Тяну как услышит, что Оцу идёт, весь аж бледнеет.
Авичус чуть не зарезал Айтиса, но их разняли.
Оев чуть не убил Аева, но Ыев его унял.
Если Ыев сейчас же не уймет остальных,
Бог знает чем всё это может кончиться! [479]479
  Левин, 2007: 265.


[Закрыть]
 

Александр Левин пишет об этом стихотворении так:

Основная мысль этого текста, как я ее для себя формулирую, такова: СССР распался, а внутри каждого из новых государств люди так же не ладят друг с другом, как раньше не ладили с людьми из других республик. А то и хуже. То есть вместо межнациональной розни на первый план вылезла внутринациональная… И если Ыев… Короче, форменное «предчувствие гражданской войны»… [480]480
  В письме к Л. В. Зубовой.


[Закрыть]

Автономные аффиксы здесь не просто превращаются в самостоятельные слова (лексикализуются), а становятся гиперонимами (Николина, 1998) [481]481
  В классической поэзии аффиксальная часть фамилии тоже употреблялась автономно, но не как гипероним, а как знак умолчания – например, у Пушкина в «Дневнике Онегина»: Боитесь вы графини – овой? – / Сказала им Элиза К. – / Да, – возразил NN суровый, – / Боимся мы графини – овой,/ Как вы боитесь паука. – Пушкин, 1978-а: 454.


[Закрыть], аффиксальные части слов пишутся с заглавных букв. При этом каждый обрывок имени является одновременно и собственным именем, и нарицательным, личные имена вытесняются индексами родового происхождения. Смысл стихотворения оказывается выраженным на уровне словообразования. Ненависть между представителями разных родов внутри одной национальности ведет к деградации культуры:

в архаическом сознании индивид был только экземпляром рода <…> И, в соответствии с этим, у всех было только однонастоящее имя – имя рода, или же известный корень, лежащий в основе всех дериватов от него.

(Флоренский, 2006: 179)

Концептуализация словообразовательных и грамматических значений, представленная автономными аффиксами, ярко выражена и в таком тексте:

 
Все аемыеи яемые
всем ающими яющим:
«Что вы щиплетесь, что вы колетесь!
как вам не ай и яй!»
Все ающиеи яющие
всем аемыми яемым:
«А вы двигайтесь, двигайтесь!
Ишь, лентяи-яи!»
 
 
Все ущиесяи юшиеся
всем ащимсяи ящимся:
«Что вы акаете? Что вы якаете,
как москвичи?»
Все ащиесяи ящиеся
всем ущимсяи ющимся:
«А вы не мычите, не брюзжите
и отстаньте-яньте!»
 
 
Все ательные-ятельные
всем ованным-ёванным:
«Почто ругаетесь матерно
в общественных местах?»
А каждый ованный-ёванный
каждого ательного-ятельного
к маме евонной
лично и недвусмысленно!
 
 
Блаженны инныеи янные,ибо их есть
царствие небесное.
Блаженны авливаемые-овываемые,ибо их есть
не пора ещё.
Блаженны ующиеся-ающиеся,ибо их есть
нихт вас нах послать унд вас нах пойтить.
Дважды блаженны айшие и ейшие,ибо их есть
у нас, а нас есть у них!
 

(«Все аемые и яемые…» [482]482
  Левин, 2007: 78–79.


[Закрыть])

Фрагмент из этого стихотворения приводит К. Э. Штайн с комментарием:

Так, используя в качестве подлежащих только суффиксы и окончания прилагательных и причастий, получают некие не-идентифицируемые объекты, обладающие двойной семантикой: семантикой непосредственных звучаний и семантикой подразумеваемых слов, в которых эти элементы используются. <…> Формообразовательные элементы – суффиксы причастий – создают значимое отношение актива и пассива, противопоставление активных и пассивных субъектов держится на сближении их в общей неудовлетворенности друг другом, взаимной вражде, текст «прорезают» ономатопы ай-яйсо значением ‘укоризны’, ‘неодобрения’, они отслаиваются не только от маргинальных элементов (аемые, яемые, ающим, яющим), но и от слов двиг айтесь, лент яи, составляя с собственно ономатопами ай, яйодну гармоническую вертикаль.

(Штайн, 1996: 105) [483]483
  Подчеркнуто (выделено полужирным – прим. верст.) К. Э. Штайн.


[Закрыть]

Обратим внимание на то, что игра с грамматическим активом и пассивом представлена в стилистике и фразеологии библейского языка – с включением элементов иных религий ( Блаженны инные и янные) [484]484
  Комментарий А. Левина в письме к Л. В. Зубовой: «Я бы уточнил: в этом тексте не вся игра построена на библейской стилистике, но только его завершающая часть. Это как бы уже другая песня пошла, она отличается от первой не только стилистически, но и метрически, а также выделена визуально. Видимо, аффиксы пошли уж совсем длинные, потребовали для себя другой ритмики и совершенно иной стилистики».


[Закрыть], с вкраплениями немецкого языка, внутри которого автор переходит на современный полуматерный жаргон, обыгрывая межъязыковую омонимию слова их, вас (ибо их есть / нихт вас них послать унд вас нах пойтить),социальное просторечие (пойтить).Такое смешение стилей и языков значительно усиливает обобщающий смысл поэтических неологизмов.

В этом тексте примечательно и удлинение автономных аффиксов ( Блаженны авливаемые-овываемые).Фонетическим обликом с труднопроизносимым повтором похожих, но не одинаковых слогов, содержащих согласный [в], Левин усиливает изобразительность давления, которое претерпевают жертвы активных действий.

В поэзии Левина встречается немало текстов с игровым и в то же время смысловым нарушением линейной последовательности предложения, словосочетания, морфем в слове. Таково, например, следующее стихотворение:

 
АПОЛЛОН СОЮЗНЫЙ
 
 
Я матый лох,бегущий краем света.
Я натый мохв фундаментах домов,
в которых жил тот ликий солнцембог
всех рявых куд,всех слов потенциальных,
лысеющий в стараниях, однако
не слишком чтобы лепых и приличных, —
о закудрявливаньи лысых и убогих,
и тех, которым пофигу прислали
из всех иных краев трудолюбивых,
но не центричных логосоми солнцем, —
о загибании волосьев и колосьев
полозьев и поленьев, и вареньев,
не о раскручивании – о разгибайстве,
о производстве из какого сора
пушистого такого кифаредства.
 
 
Но ликий солнцем,в битвах растолстевший,
увы, он не живет теперь в домах,
где я фундаментом ментальнымпроживаю
(центристом логосаи мелорадикалом)
доставшийся в наследство материал.
Тучегонителем он скрыт до основанья,
он срыт во тьме (и там же спит и ест),
в гонимых тучах он нашел приют,
мой ликий солнцем,мой союзный ойла,
мой бывший,но отставленный стремист.
 
 
И нет его в устройстве зданья мира,
(там правит слово пьяный винокрад
о треснувший асфальт в словоподтеках),
где я как матый лохза каждый звук
плачу наличной кровью и усмешкой,
но счет свой, обязательный к оплате,
я, мирный любочади сидидом,
Орфей, необязательный к прочтенью,
не предъявлю ни демосу, ни Зевсу [485]485
  Левин, 2001: 68.


[Закрыть].
 

Заглавие стихотворения указывает на совместный космический полет русских и американцев «Союз» – «Аполлон» в июле 1975 года и на парадоксальную ассоциативную связь Аполлона, предводителя муз, с Союзом писателей (в тексте есть выражение мой союзный ойла,отсылающее к персонажу повести А. и Б. Стругацких «Хромая судьба» Ойло Союзное [486]486
  Б. Стругацкий так ответил на вопрос читателя о происхождении имени персонажа: «… лет тридцать назад мы с АН в одном из магазинов курортного поселка Комарове увидели на витрине это название. У нас оно выглядело так: „Ойло союзное“, рубль с чем-то килограмм. Мы восхитились и занесли эту драгоценную находку в свой рабочий дневник. Потом на протяжении многих лет мы (в минуты веселья) называли друг друга (и близких знакомых) „ойло союзное“, а в начале 80-х вставили этот роскошный термин в роман. Кстати, довольно вкусная штука – для тех, кто любит восточные сладости» (Стругацкий, 2000).
  В повести «Хромая судьба» прозвище часто сопровождается притяжательными местоимениями, например: Каков Скоробогатов, Ойло мое Союзное!(Стругацкие, 1986: 51); Петенька Скоробогатов, Ойло наше союзное, промахнулся на ступеньках(Стругацкие, 1986: 63).


[Закрыть], члену Союза писателей).

Названием космической программы у Левина задана интенция разнообразных перемещений: в этом полете космонавты переходили из одного корабля в другой. Все это стихотворение пронизано метатезами и верланами [487]487
  В терминах риторики метатеза– перестановка звуков (букв) в слове, верлан —обмен разных слов своими фрагментами.


[Закрыть]. Ими преобразованы такие слова, как лохматый, мохнатый, кудрявый, логоцентричный, солнцеликий, фундаментальный, экстремист, мирозданье, чадолюб, домосед.

Начало стихотворения, пародирующее заглавие повести Чингиза Айтматова Пегий пес, бегущий краем моря,слово лох,которое появляется в первой строке, а также слова ликий солнцем богимплицируют имя Аполлона: в античной литературе Аполлон именовался Аполлон Ликейскийи Аполлон Волчий (Apollon loxi).Далее Левин намекает на Аполлона словами о закудрявливаньи лысых и убогих(ср. строки Пушкина из стихотворения «Поэт»: Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон, / В заботах суетного света / Он малодушно погружен; / Молчит его святая лира; / Душа вкушает хладный сон, / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он [488]488
  Пушкин, 1977-б: 304.


[Закрыть] ).

Возможно, в образе закудрявливания представлен облик не только Аполлона, но и Пушкина. Вероятно, как отсылку к строке К нему не зарастет народная тропаиз стихотворения Пушкина «Памятник» можно понимать слово демосув конце стихотворения Левина. В последней строке первой строфы появляется прилагательное пушистого,которое, будучи созвучным имени Пушкина, восходит и к современному жаргонному фразеологизму белый и пушистый(‘хороший, правильный’). Пушистость связывается и с одуванчиками, поскольку Левин непосредственно перед этим упоминает стихи Ахматовой о поэзии ( Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда, / как желтый одуванчик у забора, / как лопухи и лебеда [489]489
  Ахматова, 1977: 23.


[Закрыть] ).

Имя Зевса, которым заканчивается стихотворение, предваряется во второй строфе упоминанием тучегонителя,словами В гонимых тучах он нашел приют, что отсылает и к строкам Лермонтова о тучках ( Кто же вас гонит?… [490]490
  Лермонтов, 1989: 56.


[Закрыть] ).

Левин заканчивает стихотворение, соотнося имя Аполлонс именем Орфея, соперника Аполлона. Строка Орфей, необязательный к прочтеньюсоответствует названию сборника стихов Левина «Орфей необязательный».

Одной из наиболее перспективных задач науки, актуальных для «протосимметрической цивилизации» XXI века, М. Эпштейн считает «открытие параллельных, зеркальных вселенных, где правое и левое меняются местами, и время течет в обратном направлении» (Эпштейн, 2004: 144). Именно эту картину можно наблюдать на языковом уровне в поэтике стихотворения «Аполлон союзный», где части слов меняются местами.

В стихотворении «Идет борьба Бобра с Козлом…» Левин изображает обмен именами и, соответственно, свойствами между агрессором и его жертвой:

 
Идет борьба Бобра с Козлом,
извечная игра.
Козлозовёт себя Бобром,
Козлом зовёт Бобра.
Но и Боброне отстаёт:
себя зовет Бобром
и песни смелые поет,
и машет топором.
Козлосажается сидеть,
бебекать и вздыхать.
Боброприходит поглядеть
и лапкой помахать.
Но тут хватается Бобро
и садится сидеть.
Злорадное бежит Козло
на это поглядеть
и вот давай дразнить Бобро:
«Теперя ты – Козло!»
А тут оно его – в мурло!
А то его – в ребро!
А то его в ответ грызет,
а то – копытом бьет.
А то тихонько подползет
и ка-ак его убьет!
А то возьмет и не умрет,
и ну его топить!
А то его – на огород
и ну рогами бить!
А то – как треснет топором
и рубит до утра.
Вот так идет борьба с Козлом
извечного Бобра [491]491
  Левин, 2006-в.


[Закрыть].
 

Это стихотворение основано не только на очевидной фонетической деформации слов в сочетании добро [492]492
  Ср. очень старый преподавательский и студенческий анекдот о том, как студент, не разобрав почерка в чужом конспекте, говорит на экзамене: «По мнению Руссо, каждый человек бобр», и в ответ на удивленную реплику экзаменатора сообщает: «Вы же сами так говорили. У меня записано».


[Закрыть] и злои на вполне прозрачной жаргонной инвективе козел, но и на грамматической неопределенности субъекта и объекта в оптимистической сентенции добро побеждает зло– поскольку именительный и винительный падежи в этом предложении омонимичны. В этом случае противоречивая грамматическая структура как будто концентрирует в себе этический конфликт, который и обыгрывается Левиным.

Автокомментарий к этому тексту таков:

Лет, наверное, двадцать тому решил я завязать со стишками на политические темы. Как говорится, переел этого супчика. И представьте себе, лет семнадцать-восемнадцать держался. Нет, ну иногда выскакивали отдельные текстики – типа сатирические. Но такие не слишком злобные.

А с конца 2002 года почему-то снова пробило меня на политику. Почти подряд написались «Песня про властную вертикаль», «Повылезло уродов», «Страна Тупых» и др. <…> Текст про Бобро и Козло был первым в этом ряду (писался с декабря 2002 по декабрь 2003).

Что это? Почему опять?

У меня две версии на сей счет. Одна очевидная: жизнь, и особенно, как сейчас принято выражаться, медийное пространство стали быстро меняться в довольно-таки знакомую сторону. Поначалу (в 2002) в это еще не очень верилось, но копоти в воздухе накопилось уже изрядно – гораздо выше ПДК, – отчего и пошла вся эта, э-э-э, сатира.

Другая версия – авторефлексивная, скептическая по отношению к себе как представителю интеллигенции. Создающаяся в стране ситуация не столько реально похожа на поздний совок (она на самом деле другая), сколько мы ее такой хотим видеть. И не потому, что хотим, а потому, что она возвращает нам привычное с юности чувство правоты, позицию морального превосходства. А это с экзистенциальной точки зрения поважнее будет, чем истинное положение вещей. Такой вот психоанализ.

(В некоторых людях подобное ощущение, кажется, настолько сильно, что выливается просто-таки в комические формы. Видимо, предыдущие годы сильно подорвали их веру в свое великое назначение – и вот она вернулась!)

На самом деле, мне кажется, что в той или иной степени верны обе версии, но в какой пропорции, мне судить трудно.

(Левин, 2006-в)

Мотив невнятности при различении добра и зла, при различении субъекта и объекта агрессии предваряется первой же строкой, в которой соседство фонетически подобных слов борьба бобранапоминает скороговорку (а скороговорками всегда провоцируются оговорки).

Существенно, что имена персонажей здесь представлены в среднем роде. Конечно, это определяется родом производящих существительных доброи зло,но, как показал Я. И. Гин, средний род при олицетворении обычно преодолевается маскулинизацией персонажей (согласовательными аномалиями типа Горе залез,предпочтением согласования с глаголами настоящего времени, в которых род не обозначается, перефразированием и др. способами) (Гин, 2006: 91–128). У Левина наблюдается противоположная направленность грамматического преобразования: давая имена персонажам, он максимально усиливает напряжение между обезличивающим средним родом и олицетворением, потому что персонажи, при всей их выразительной активности в поединке, остаются аллегориями этических антиномий. Напряжение, подчеркивающее абстракцию, создается устранением мужского рода словарных слов: козел, боберпревращаются в козло, бобро(в этом случае, конечно, есть и словообразовательная контаминация, и структурная аналогия со словами типа хамло).В строке Козло зовёт себя Боброммужской и средний род второго существительного нейтрализованы в творительном падеже.

В стихах Левина возникает множество персонажей из языка, из потока речи, из литературных текстов, песенок, анекдотов и т. д. Эти существа живут своей жизнью: Резвяся и Играя, кудаблин-тудаблин, голый попояс, великий Вдверкулез, Оттудово чудовищное, человека образная, ижина, сучёт, Комарамухаи мн. др.:

Левин словно бы делает из языка мультфильм, подобный битловской «Yellow Submarine» с ее детски-сюрреалистическими существами.

(Кукулин, 2002: 225)

Так, например, из сочетания выпал снегвозникает субъект неги предикат выполз.

 
Выполз негна зелен луг.
Тихо лёг.
Полежал один денёк
и утёк.
 
 
Вскоре новый выполз нег
на лужок.
Он понежился почти
месяцок.
 
 
А потом совсем большой
выполз нег,
выполз в поле, выполз в город и в лес,
повалился, закружился, упал,
заискрился, заскрипел, завалил
и лежал себе, лежал да лежал,
понемногу тяжелел, оседал,
понемногу пропадал, уходил,
понемногу совершенно ушёл.
 
 
И последний выполз нег—
тихо лёг,
полежал всего денёк
и утёк [493]493
  Левин, 2005: 3.


[Закрыть].
 

Действия этого существа основаны на этимологии слов: негв этом живописном изображении нежится.В соответствии с двойственной мотивацией имени, производного и от сочетания выпал снег,и от слова нега,этот персонаж утекает– тоже в двух смыслах: и убегает, и тает как реальный снег.

Сращение, выполняющее номинативную функцию, и, как его следствие, переразложение элементов сочетания становятся центральным лингвистическим сюжетом следующего стихотворения: