Текст книги "Языки современной поэзии"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Форма множественного числа абстрактного существительного не только усиливает метонимичность словоупотребления (медицины—> бинты),но и понижает ранг исходного наименования, представляя абстрактное понятие предметным множеством.
В поэме «999–666» (книга «Двери закрываются»), заглавие которой указывает на мифологическое «число зверя» и, кроме того, содержит цифровые символы сексуальной позы [201]201
Ср. в стихотворении Н. Агнивцева «Галантная история о некоем маркизе Гильоме де Рошефоре и его ста сорока восьми прекрасных дамах»: И (слушай, о прохожий), / По образу Нинон, / К истоку страсти тоже / Прильнул губами он. / И слились в позе сладкой / В одну из цифр, в какой / Шестёрка и девятка / Имеют смысл иной(Агнивцев, 2007: 15).
[Закрыть], имеются строки:
В этом случае можно наблюдать многоступенчатую метонимию [203]203
О многоступенчатой метонимии см.: Берестнев, 2007: 81.
[Закрыть]с направленностью семантического переноса сначала от общего к частному ладонь—> линии на ладони —> линии на ладони, по которым предсказывают судьбу,затем от частного к общему: линии на ладони —> гадание по этим линиям– > обозначение сферы деятельности, предполагающей гадание по руке.В результате метонимического сдвига ситуативно дифференциальный признак ладони становится доминантным и превращается в интегральный признак: ладонь —> рука—> человек —> жизнь (судьба).Непредметное значение слова хиромантия, т. е. его отвлеченность, здесь, как и во фразе со словами хирургией я разрезал живот,вносит в текст семантику отчужденности говорящего от предмета высказывания. Не исключено, что словом хиромантияв приведенном фрагменте обозначено насмешливое отношение субъекта речи к адресату и, возможно, к его вере в гадание по руке.
В следующем фрагменте из стихотворения «Но нет! Мы были! а я говорю – нет…» (книга «Флейта и прозаизмы») метонимическому преобразованию подвергается слово, обозначающее манеру произношения:
Пой! Не поётся! Живи! Не могу,
не живётся небесный алмаз в известной слизи,
как не летится, когда с билетом рейс,
как Небо низко, и каплет, и каплет!
Как не найдёшь живоговорящие глаза,
как ни наденешь голову, она сквозная,
как ни бьёшь копытом эту тупую Ось,
выбьешь только свою ногу из колена!
…………………………………………………………………………………
Сердиться не надо, мы ведь в стремени случайно,
сурдинок не надо,что несбыточна мечта,
сэр, дикций не надо,как порошок – и эта тайна.
Септимы, помада, – в этом тайме – «красота»! [204]204
Соснора, 2006: 800. Местоимение этомвыделено полужирным шрифтом в издании.
[Закрыть]
Слово дикцийпредстает здесь, во-первых, существительным-конденсатом (имеется в виду не любая, а хорошая, старательная дикция) [205]205
В латинском языке слово dictioимело предметные значения ‘высказывание, ‘речь’. Учитывая это, можно считать, что Соснора авторской метонимией как будто восстанавливает исходное употребление слова.
[Закрыть], во-вторых, оно переводится из разряда абстрактных существительных в разряд конкретных формой множественного числа. Такая грамматическая форма становится и средством иронии. А иронизирует Соснора, подводя итоги жизни. Слово дикцийметонимически обозначает и поэтический дар [206]206
Книга «Флейта и прозаизмы» начинается коллажем из пушкинской и песенной цитат: Дар напрасный, дар случайный / что ж ты вьешься надо мной, / что ты ставишь в руки смерчи, / эти речи у немых?(«Дар напрасный, дар случайный…» – Соснора, 2006: 790). Автор песни «Черный ворон» неизвестен.
[Закрыть], и вдохновение, и стихи, и жалобы на жизнь. Строки как ни бьёшь копытом эту тупую Ось, / выбьешь только свою ногу из колена!трансформируют образ Пегаса: осью земли предстает Иппокрена. Этимологическое значение слова ось —именно ‘кость’, а это соотносится с вывихом: выбьешь только свою ногу из колена!
Метонимический сдвиг в сочетании сурдинок не надоосуществляется деструкцией фразеологизма петь под сурдинку(‘втихомолку, тайком, пользуясь удобным случаем’). Возможно, здесь есть отсылка к стихотворению Саши Черного «Под сурдинку»: У лиры моей / Есть тихо дрожащие, легкие звуки. / <…> Как молью изъеден я сплином… / Посыпьте меня нафталином, / Сложите в сундук и поставьте меня на чердак, / Пока не наступит весна [207]207
Черный, 1960: 196–197.
[Закрыть].
Сурдинкии дикцииобобщены Соснорой в ироническом снижении образов поэтической речи. Слово сурдинка (сурдина)от лат. surdus ‘глухой’ (ср. слово сурдоперевод),означает приспособление, которым в музыкальных инструментах приглушают звучность, изменяют тембр. Возможно, в этом тексте Соснора имеет в виду и свою глухоту.
Позже в той же книге появляются строки, прямо указывающие и на попытку отказаться от предназначения быть поэтом, и на глухоту:
Я боролся! я сжег тома
самонаписанные, юн и воинствен,
и когда появлялся указательный палец: пиши!
я его обрубал сталью, а он опять появлялся.
<…>
а потом Указатель отнимает уши и замораживает глаз,
ведь книга не видит, не слышит того, кто не книга.
Не сразу доходит, очарованные Судьбой,
мантикой фраз, книгоношами и магнетическим кристаллом,
это потом Бетховена бьет, что Указатель глух,
а ведомые им по Брейгелю летят в канавы.
В стихотворении «Несостоявшееся самоубийство» из книги «Знаки» самоирония основана на снижении самого традиционного символа поэтического вдохновения – музы:
В больнице, забинтованный по-египетски, —
мне с суровостью, свойственной медицинскому персоналу,
объяснили и обрисовали, как я висел, как индивид,
в свете психоанализа и психотерапии,
у меня то же самое состояние (СОС – стоянье)
по последним данным науки нас и масс,
имя ему – «суицид»,
а, исходя из исходных данных, мне донельзя необходимо:
«взять себя в руки»
«труд во благо»
а еще лучше «во имя»
чтобы «войти в норму»
и «стать человеком»
а не болтаться как килька на одиннадцатом этаже,
не имея «цели в жизни»
зарывая «талант в землю»
В том-то и дело. Я до сих пор исполнял эти тезы.
Я еще пописывал кое-какие странички,
перепечатывал буквицы на атласной бумаге
и с безграничной радостью все эти музы – в мусоропровод
……………………………………………………………………………………………………
выбрасывал!
И вот опять… очнулся на льдине [209]209
Соснора, 2006: 527.
[Закрыть].
Здесь тоже имеется многоступенчатая метонимия: листы бумаги —> стихи, написанные на бумаге—> стихи, продиктованные Музой (музами) —> музы.
Снижение символа метонимическим сдвигом и формой множественного числа усиливается парономазией во фрагменте все эти музы – в мусоропровод.Насмешливое переосмысление слова Музасодержит намек на архаическое произношение и написание Муса.Архаический подтекст добавляет иронии: мусоропровод предстает устройством для выбрасывания муз. Слово музыв этом контексте употреблено как неодушевленное существительное.
Серию метонимических сдвигов можно наблюдать в таком фрагменте из книги «Флейта и прозаизмы»:
Ни зги, ни ноги,напрасный дар,
я пробежал меж пальцев гремучей ртутью,
все поэты Шара, собранные в спичечный коробок,
не стоят одной ноты норд-оста.
Об отваге льва ходит геральдика и канон,
он блистательный и рычащий, а боится верблюда,
похоронный факельщик сожжет и его лик,
да и верблюд Аравийский – не долгожитель…
Осень! какая! в моем окне,
ежи по-буддистски по саду лопочут,
будто гений включил перламутр у осин
с пером, и чудесный воздух бокал за бокалом глотая.
Будто и нет жизни, а вот этот цвет,
как феномены, поют зеленые лягушки,
и Мир, как тигр бегает головой,
его глаза мои, ярко-желты!
Остановимся на некоторых примерах метонимии, поместив в центр внимания строку Об отваге льва ходит геральдика и канон.В этой строке метонимический сдвиг осуществляется перенесением слова в чуждую для него синтаксическую структуру. Глагол ходитпорождает фразеологическую ассоциацию с выражениями ходит легенда, ходит молва, ходят слухи [211]211
Подобное употребление глагола ходить,оживляющее совершенно стершуюся языковую метафору, имеется в другом месте поэмы: Не ходит ко мне человечья речь(«Пустоголов; мой сад в круглых щитах, золотых…» / «Флейта и прозаизмы» – Соснора, 2006: 797). В этом случае метонимия совмещается с олицетворением (о проблеме соотношения метонимии и олицетворения см.: Некрасова, 1975: 119–127).
[Закрыть]. Как и в других текстах с обобщающей метонимией, этим сдвигом выражено недоверчивое и насмешливое отношение к реалиям, обозначенным обобщенно. Предметом рефлексии в этом случае является слава, – в книге «Флейта и прозаизмы» говорится о ее иллюзорности и эфемерности. Характерна литота все поэты Шара, собранные в спичечный коробок, / не стоят одной ноты норд-оста.Слова все поэты Шара [212]212
Слово Шар,написанное с заглавной буквы, повторяется в книге «Флейта и прозаизмы» многократно, встречается оно и в других книгах Сосноры.
[Закрыть]отсылают к тексту В. Хлебникова «Воззвание председателей земного шара» и стихотворению С. Орлова «Его зарыли в шар земной…», и связи эти не поверхностные. Центральные темы книги «Флейта и прозаизмы» – темы умолкания и неистинности внешних знаков признания. «Воззвание» Хлебникова начинается словами: Только мы, свернув ваши три года войны / В один завиток грозной трубы, / Поем и кричим, поем и кричим, / Пьяные прелестью той истины, / Что Правительство земного шара / Уже существует. / Оно – Мы [213]213
Хлебников, 1987: 609.
[Закрыть]. В конце книги Сосноры появляется оксюморон включил Трубу тишиныс отсылкой к Апокалипсису: субъект этого действия обозначен словом Онс заглавной буквы, как в текстах Библии.
В стихотворении С. Орлова говорится: Его зарыли в шар земной, / А был он лишь солдат, / Всего, друзья, солдат простой, / Без званий и наград. // Ему как мавзолей земля – / На миллион веков, / И Млечные Пути пылят / Вокруг него с боков [214]214
Орлов, 1979: 82.
[Закрыть]. Для системы образов и общего смысла книги Сосноры значимы слова Без званий и наград.
В системе многочисленных интертекстуальных связей книги слова все поэты Шара, собранные в спичечный коробокпрочитываются как реплика в диалоге с Пушкиным, который давал наставление поэту: Глаголом жги сердца людей [215]215
Пушкин, 1977-а: 304.
[Закрыть]. Обратим внимание и на противопоставление Шар – коробóк.В символической имитации похорон, свойственной народной культуре, коробка отождествляется с гробом (см.: Толстые, 1994: 251).
К анализу строки со словами спичечный коробокможно добавить и такое предположение: в слово спичечныйвходит звуковой комплекс спич,который в контексте книги с постоянным вниманием к недостоверности речей, в том числе поэтической речи, может прочитываться как слово спичсо значением ‘выступление перед публикой’ (упомянутый текст Хлебникова называется «Воззвание»), В таком случае, конечно, значима ироническая окрашенность заимствованного слова спич.
Строки, описывающие льва (он блистательный и рычащий, а боится верблюда<… > да и верблюд Аравийский – не долгожитель), явно дискредитируют «геральдику и канон».
В системе метонимических сдвигов, представленных в этом фрагменте, содержится элемент, который указывает на отделение от целого части, в реальности неотделимой: похоронный факельщик сожжет и его лик.Львов на иконах не изображают, значит, слово ликобозначает здесь не икону, а называет в высоком стиле лицо (морду, если иметь в виду нормативную референцию слов лицои морда).Возможно, что слово ликв описании льва восходит к тексту одного из вариантов духовного стиха о Голубиной книге: «Ише лев-от над зверями зверь». – / «Почему тот зверь над зверями зверь?» – / «Потому тот зверь над зверями зверь: / У ёго рыло человеческо!» [216]216
Архангельские былины, 2003: 121.
[Закрыть]Но лицо невозможно сжечь отдельно от тела. В другом фрагменте книги «Флейта и прозаизмы» есть строки: И вот, Император Сил, я выйду на ступень, / увижу безлюдье и пепельные осадки, / выну классический меч и отрублю лицо, / оно взовьется и станет над Миром. / И это будет Новое Солнце, и через биллион / то же и те же оживятся по всем таблицам.Лицо, становящееся солнцем, похоже на лицо льва («Доски растут в доме, и скоро – Дворец…») [217]217
Соснора, 2006: 815.
[Закрыть].
Метонимический сдвиг в строке Осень! Какая! в моем окнесоздается не только тем, что осенью(временем года) назван осенний пейзаж (пространство, в котором осень оказывается видимой), но и ненормативным употреблением предлога в сочетании с этим существительным: в окневместо за окном.Смысл такого замещения предлога (он и сам здесь употреблен метонимически) можно видеть в том, что для субъекта речи пространство как зримое время ограничивается размерами окна. Если учесть, что осень является симиолом конца жизни, то речь идет о наглядном убывании пространства и времени.
Алогизм сравнения ежи по-буддистски по саду лопочут, / будто гений включил перламутр у осинимеет свою поэтическую логику в синестезии – в данном случае, в единстве слухового и зрительного восприятия. Эта синестезия поддерживается тем, что глагол включитьможет относиться и к звуку, и к свету (включить радиои включить лампу).Глагол лопочути перламутровый отсвет осин объединены в образе неполноты: приглушенности и неяркости. И здесь можно видеть антитезу качествам льва: он блистательный и рычащий.
Возможно, что ежи, которые лопочут по-буддийски, появились в этом контексте по фонетической ассоциации ёж – йог:согласно легенде, Будда до своего просветления, учился у йогов. Образ льва тоже связан с буддийскими преданиями: верхняя часть тела Будды была похожа на тело льва (Религии Китая, 2001: 182).
Буддийской образностью объясняется и вторая строка приведенного фрагмента: я пробежал между пальцев гремучей ртутью.Дело в том, что задолго до этих слов в книге есть строки:
В амфитеатрах и цирках трагический абрис смешон,
у гладиатора в одиночку картонные тигры,
кто из великих выбирал, а кто,
извините, «великий», – яйца в сметане.
Так можно сказать обо всех, кто взмыл,
ни один не добьётся себе сверканья,
от «внешнего вида» Креста остается три гвоздя,
а от Будды сорок зубов и склеенные фаланги пальцев.
В буддийских сутрах перечисляются 32 признака Будды, в числе которых названы пальцы на руках с перепонками и сорок зубов (Религии Китая, 2001: 179–180, 182, 244–245). Согласно легендам, Будда в своих многочисленных перерождениях был и лягушкой, и гусем, одно из именований Будды – Царь Гусь (Религии Китая, 180). Вспомним, что ранее в книге фигурировал Гусь перепончатый, за решеткой груди сидящ.
Отдельного внимания заслуживает такое сравнение: как феномены, поют зеленые лягушки.Во-первых, здесь можно видеть то явление, которое Е. А. Некрасова назвала ассоциативной метонимией, имея в виду чисто языковые, в частности фонетические, ассоциации (Некрасова, 1975: 115, 127, 130–131). Сравнение как феномены, поют зеленые лягушки,очевидно, подразумевает, что лягушки поют как филомелы (соловьи в поэтической традиции XVIII–XIX веков [219]219
См. глубокое исследование истории слова филомела, его символического наполнения и художественного преобразования: Гин, 2006: 225–241.
[Закрыть]). Здесь у Сосноры есть и насмешка над красивым поэтическим штампом, и демонстративное искажение слова, говорящее о том, что высокий смысл слова забыт. В современном русском языке слово феноменозначает необычное, удивительное явление, и это значение присутствует в строке Сосноры: пение лягушек представляется странным. Но в философии слово феноменимеет и другое значение, соотносимое с постоянно выражаемой мыслью Сосноры об иллюзорности и славы поэта, и власти искусства (эта мысль представлена в книге многочисленными художественными образами) – «явление, данное нам в опыте чувственного познания, в отличие от ноумена, постигаемого разумом…» (Философский словарь, 1997: 477). Кроме того, феноменом представлен зеленый цвет лягушек – как антитеза краскам осени. Кваканье лягушек противопоставлено пению соловья в басне Г.-Э. Лессинга «Пастух и соловей» и в переложении этой басни К. Батюшковым. Смысл басни отчетливо соотносится с темой умолкания поэта в книге «Флейта и прозаизмы» (сэр, дикций не надо, сурдинок не надо):<…> Из рощи соловей / Долины оглашал гармонией [220]220
Обратим внимание на то, что в басне Батюшкова слово гармониейметонимически замещает собою слово песней, и эта метонимия – обобщающая, подобная обобщающей метонимии, свойственной многим текстам Сосноры.
[Закрыть] своей, / И эхо песнь его холмам передавало. / Всё душу пастуха задумчиво пленяло, / Как вдруг певец любви на ветвях замолчал. / Напрасно наш пастух просил о песнях новых. / Печальный соловей, вздохнув, ему сказал: / «Недолго в рощах сих дубовых / Я радость воспевал! / Пройдет и петь охота, / Когда с соседнего болота / Лягушки кваканьем как бы назло глушат; / Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!» / «Пой, нежный соловей, – пастух сказал Орфею, – / Для них ушей я не имею. / Ты им молчаньем петь охоту придаешь./ Кто будет слушать их, когда ты запоешь?» [221]221
Батюшков, 1989: 356–357.
[Закрыть].
Возможно, что лягушки, изображенные Соснорой, перекликаются с лягушками из знаменитой строки А. П. Сумарокова О как, о как нам к вам, боги, не гласить! [222]222
Эта строка Сумарокова постоянно приводится как пример звукоподражания в учебниках по поэтике и в словарях, например, в наиболее популярном словаре А. Квятковского (Квятковский, 1966: 114).
[Закрыть].
Эта апокалиптическая книга Сосноры завершается словами:
И, полон слез, Он стоял на льду
вершины Черной горы,
за всех воздушных, морских, земных
включил Трубу тишины.
И стало так, и такой покой,
что и соловей не смог.
– О спите, спите до Новой Зари!..
А люди были мертвы.
Здесь прочитывается отсылка и к сказанию «Жизнь Будды» в переводе Бальмонта, и к «Откровению Иоанна Богослова», и к стихотворению Блока «Девушка пела в церковном хоре», и (особенно ритмически) к словам из «Баллады о Востоке и Западе» Д.-Р. Киплинга (в переводе Е. Г. Полонской): О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, / Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд [224]224
Киплинг, 1996: 73.
[Закрыть]. Но все же основной претекст – из «Жизни Будды»:
И есть предание. Будда однажды проходил, беседуя с учениками, в саду. Соловей увидел его лик, пленился и запел. Будда, растроганный, сказал: «Пусть же, в новом воплощении, он будет человеком. Этот человек, нравом своим, участвовал в горячей природе коня и в певучей природе птицы».
(Ашвагхоша, 1990: 32)
Далее обратим внимание на метонимию, объединенную с метафорой и сравнением: и Мир, как тигр бегает головой.
Возможны разные толкования этого образа.
Учитывая его фразеологическую производность от языковой метафоры бегать глазами,можно представить себе время как часы со стрелками (в языке есть и совсем стершаяся метафора время бежит [225]225
При этом норма не допускает выражения *время бегает.При таком прочтении строки Сосноры в ней можно видеть и игру с глагольным видом.
[Закрыть] ).В таком случае метонимия бегает головой —укрупняющая (глаза —> голова): траектория стрелок охватывает всё пространство круга.
При другом толковании в строке Сосноры можно видеть эллиптическую метонимию [226]226
Об эллиптической метонимии см: Арутюнова, 1997-б: 237.
[Закрыть], которой выражено значение пространного высказывания: ‘тигр бежит прямо на меня, его голова стремительно приближается, как будто увеличиваясь, я вижу только эту голову'. Картина похожа на кинематографическое укрупнение плана в изображении движущегося предмета, например поезда [227]227
Тот факт, что образная метонимия подобна крупному плану в киноискусстве, замечен давно (см.: Иванов, 1998: 264–271).
[Закрыть]. В таком случае аномальное сочетание его глаза моитоже представляет собой свернутое высказывание: ‘тигр совсем рядом со мной, смотрит мне в глаза и отражается в них так, что его глаза становятся как будто моими’.
Учитывая выражение смотреть на что-л. чьими-н. глазами,отметим, что и здесь речь идет о ложном впечатлении, о подмене сущности репутацией (как и в строках об отваге льва ходит геральдика и канон / он блистательный и рычащий, а боится верблюда).
Третье толкование позволяет предположить, что в картине, изображенной Виктором Соснорой, голова тигра – это солнце. Но может быть это и земля в виде глобуса (с тигроподобными очертаниями Скандинавского полуострова).
В предшествующей части книги есть строки, соотносимые с метонимическим сдвигом бегает головой:
я говорю, – не нравится мне эта трупарня.
Этот морг, где возят себя на колесиках по шоссе млн. мертвецов,
пальчиком прибавляя и убавляя скорость,
где никто не бежит ногами, а весь мир сидит,
мне унизительна радость народов, вскрывающих консервные банки.
Руки кружáт с воображаемой быстротой,
не нравлюсь я себе в ситуации анти,
ноги бегут по тропинкам, а голова
бьется как щука подо льдом и нерестится в бочки.
В книге «Куда пошел? И где окно?» название реалии замещается обобщенным названием текстов, повествующих об этой реалии:
Эта книга была написана на год раньше книги «Флейта и прозаизмы», и в метонимии полки—> сагиможно видеть зерно будущих образов, основанных на замене реалии ее отражением в культуре.
Насыщенность книги «Флейта и прозаизмы» метонимическими сдвигами удивительно точно соотносит заглавие этой книги с такими наблюдениями Р. Якобсона:
…романтизм тесно связан с метафорой, тогда как столь же близкие связи реализма с метонимией обычно остаются незамеченными <…> Принцип сходства лежит в основе поэзии <…> Проза, наоборот, движима главным образом смежностью. Тем самым метафора для поэзии и метонимия для прозы – это пути наименьшего сопротивления для этих областей словесного искусства.
(Якобсон, 1990: 130)
Для Сосноры естественным оказывается путь наибольшего сопротивления.
В современной лингвистике метонимия признана одним из важнейших познавательных механизмов, таким способом концептуализации реальности, который основан на смещении фокуса внимания говорящего (Падучева, 2004: 154, 160–162).
Именно смещением фокуса внимания (и точки, с которой ведется наблюдение) объясняются многие странные метонимические сдвиги в текстах Виктора Сосноры. Обобщающими метонимическими сдвигами (разрезáл хирургией; красные медицины; дикций не надо, ходят геральдика и канони мн. др.) Соснора как будто увеличивает расстояние, с которого он смотрит на объекты изображения, и эти объекты кажутся уменьшенными. Такой взгляд «с птичьего полета» роднит поэтику Сосноры с поэтикой прозы А. Платонова:
В статье Томаса Сейфрида [230]230
М. Михеев ссылается на статью: Сейфрид, 1994.
[Закрыть]описан (и весьма удачно назван!) такой применяемый Платоновым прием, как обратная метонимия, когда вместо привычного поэтического способа обозначения предмета, то есть обычной метонимии или синекдохи, с помощью которых целая ситуация бывает представлена через свои характерные свойства или составляющие части, Платонов, наоборот, выбирает наиболее обобщенное, родовое наименование объекта (как целого класса) при обозначении какого-то его представителя. <…>: « семенящее детство» – вместо «пионеры, идущие группой» или просто «дети»; « капитализм» – вместо «мироед, кулак» или «эксплуататор, буржуй», что сказано про конкретного человека, крестьянина – от лица искренне презирающего его пролетария. По форме, собственно, и здесь перед нами метонимия, но гораздо менее обычная, где именно целоевыступает вместо части, а не наоборот. Вот что пишет Сейфрид: «на палый лист или брошенный на дороге лапоть Платонов смотрит как бы через призму вселенной и вечности». <…> На мой взгляд, отмеченные платоновские нарушения привычной метонимичности лежат в рамках еще более общего приема, который можно охарактеризовать как «вынесение наружу», или овнешнениеязыка, с отстранением автора от своей собственной речи.
Кроме того, авторская метонимия Виктора Сосноры осуществляет заметную тенденцию в развитии лексики русского языка к смещению таксономических отношений. Сейчас появляется все больше и больше фактов употребления гиперонимов-терминов с непредметными значениями (слов, обозначающих науку или сферу деятельности) на месте слов с частными значениями: энергетикавместо энергия, кардиологиявместо больное сердце, символикавместо символ, тематикавместо темаи т. д. Это явление отражает не только недостаточную речевую компетентность говорящих и пишущих и стремление говорить «по-научному». Оно, вероятно, вызвано и психологическими причинами, связанными с фокусом внимания к предмету, о котором говорится: неосознанным стремлением человека к отстраненному взгляду на предмет высказывания.
В этом, как и во многих других случаях, Соснора, в прошлом ученик футуристов, проявляет себя как предсказатель будущего языка.
Примечательно, что В. Новиков, говоря о поэзии Сосноры, метафорически употребляет слово метонимия:
Соснора – поэт, еще не прочитанный культурой. Дело даже не в том, что первое аутентичное по составу и внутренней композиции издание стихов Сосноры появилось только в 2006 году. Дело в абсолютной индивидуализированности языка поэта и соответственно – предельной семантической сложности. «Язык Сосноры» – не филологическая метонимия, а реальность. Здесь нет не-трансформированных слов.
(Новиков, 2007: 50)
И прав А. Арьев в том, что язык Сосноры – «это язык становления, намечающейся связи, известной единственно творцу. Изнутри его легче понять, чем снаружи» (Арьев, 2001-б: 16). Однако попытаться понять можно, помня слова Марины Цветаевой: «Устал от моей вещи – значит, хорошо читал и – хорошее читал» (Цветаева, 1994-в: 293).
