Текст книги "Языки современной поэзии"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Большинство полифразовых текстов Сапгира самой структурой вариативных повторов изображает динамику движения, но словообразовательно-грамматические трансформации «Изречения речей» очень выразительно передают статику – пробуксовывание бессмысленной речи. Поэтому можно сказать, что в эксперимент Сапгира включается и проверка анафразовой поэтики на такие возможности структуры, которые связаны с различными объектами изображения, в том числе противоположными по своим признакам.
В целом анафразовые и полифразовые тексты Сапгира содержат такое высказывание: представление об относительно свободном порядке слов в русском языке должно быть скорректировано сознанием ответственности этой свободы. Она дает многие возможности, но и усложняет восприятие мира. В языке, в отличие от арифметики, от перестановки слагаемых сумма значительно меняется.
Во всех рассмотренных здесь вариативных повторах слов и высказываний имеется некое подобие заклинаниям, мантрам и другим традиционно-ритуальным формам речи, направленным на повышение ее суггестивности, что весьма активно используется в религиозных, политических, рекламных практиках психологического воздействия. Но, в отличие от традиционных ритуальных текстов, анафразовые и полифразовые художественные произведения основаны на синтаксисе нарушенного равновесия, на экспрессивной асимметрии (см. об этом понятии: Береговская, 2004: 199). Тем не менее в них воплощается архетипический образ всеобщности сущностей образ, восходящий к мифологическому синкретизму понятий, хранителем которого является поэзия. При этом нельзя не заметить, что такие тексты организованы по принципу тотальной постмодернистской деконструкции.
В средневековом философском учении исихазме считалось, что божественная сущность не может быть обозначена единым словом, поэтому выработался стиль плетения словес, с повторами, длинными синонимическими рядами, паронимическими сближениями слов, синтаксическими вариациями и т. д. Предполагалось, что к сущности можно приблизиться, умножая и варьируя заведомо неточные обозначения (см., напр.: Прохоров, 1968; Иванов, 1998-б Кошкин, 1999).
Успешность авангардистских и постмодернистских экспериментов со словом и другими единицами языка (фонетическими, синтаксическими, графическими) определяется, конечно, уникальным талантом Генриха Сапгира. Этот талант чувствовать слово с его колоссальным смысловым потенциалом не позволил Сапгиру, при всей его экспериментаторской многоликости, соблазниться постмодернистской «смертью автора», безэмоциональностью и этической неразборчивостью. В интервью, данном В. Кулакову, Сапгир говорил об этом так:
Вообще по поводу моих отношений с концептуализмом, да и с лианозовской школой я хочу сказать вот что: Я все-таки от всего этого отличаюсь, как мне кажется, неким синтетизмом, пафосностью, стремлением к экстатическим состояниям духа.
(Сапгир 1999-в: 328–329)
Виктор Соснора: палеонтология и футурология языка
Свой язык не коверкай в угоду грамматике.
В. Соснора
В книге «Дом дней» Виктор Соснора [121]121
Биографическая справка: Виктор Александрович Соснора, поэт и прозаик, родился в 1936 г., живет в Санкт-Петербурге. В молодости работал на заводе слесарем и учился на заочном отделении философского факультета Ленинградского университета. В советское время был одним из немногих поэтов-авангардистов, допущенных к публикациям. Поэтические сборники: Соснора, 1962; Соснора, 1965; Соснора, 1969; Соснора, 1972; Соснора, 1977-а; Соснора, 1977-б; Соснора, 1982; Соснора, 1987; Соснора, 1989; Соснора 1993; Соснора, 1996; Соснора, 1997; Соснора, 1998; Соснора, 1999; Соснора, 2000; Соснора, 2001-а; Соснора, 2001-б; Соснора, 2005; Соснора, 2006; Соснора, 2007.
[Закрыть]написал: «Академик, политик и кучер хотят говорить красиво. Поэту – говорить красиво не приходится, его стихия – слово, а оно любое» (Соснора, 1997: 60).
Виктор Соснора – поэт-авангардист, поэтический ученик В. Хлебникова, В. Маяковского, Н. Заболоцкого, М. Цветаевой. При этом в его стихах очень существенна стихия древнерусского языка, история слова входит в образную структуру текстов, формируя их смысл. Соснора – автор поэтического переложения «Слова о полку Игореве» [122]122
Увлечение молодого Виктора Сосноры древнерусским эпосом началось, по его рассказу Нине Королевой, со случайно услышанного редкого имени Ярослав: «Он мне показывал и поэму, посвященную его Марине, и первые стихи на темы „Слова“. Я была изумлена этим поворотом от современности и спросила, как он на это вышел. Он сказал, что как-то услышал в трамвае, как кто-то сказал: „Ярослав, передай билет“. И завертелось: Ярослав, Ярославна и т. д. Я ему поверила, ведь так бывает у поэтов – от слова, от музыки» (Королева, 2007: 201).
[Закрыть]. В литературной критике о нем говорят как об авторе, пишущем «сюрреалистические, алогичные, порой идущие прямо из подсознания тексты» (Сапгир, 1997-б: 465), отмечают «Образы-парадоксы, спокойно соединяющие большое и малое, древнейшее и сегодняшнее» (Новиков, 1986: 184). Примечательно, что в молодости его активно поддержали Н. Н. Асеев и Д. С. Лихачев. В предисловии Д. С. Лихачева к сборнику «Всадники» (1969) говорится: «А именно в том-то и прелесть этих стихов, что они звучат сразу и по-славянски, и по-русски, по-современному и по-давнему» (Лихачев, 1969: 8).
У странных образов и словосочетаний в стихах Сосноры всегда есть своя логика, и эта логика – поэтическая. Так, например, И. Фоняков писал об одном из его ранних стихов:
А каково, например, такое: «Развевается топор, звучит веревка»? Не сразу оценишь, что топор очертаниями похож на маленькое знамя. Особенно когда он взлетает над толпой в час бунта или усобицы. А уж веревка-то в подобных ситуациях и впрямь «звучит». И еще как! Напомню, что приведенная строка – из стихотворения «Пльсков» (то бишь «Псков»), полного исторических ассоциаций.
(Фоняков, 2006: 2)
Многие странности поэтического языка Сосноры могут так же внятно объясняться историей слова, историей грамматических отношений в русском языке, многочисленными культурными ассоциациями слов.
По стихам этого поэта можно изучать историю языка в ее разнообразных проявлениях и заглядывать в возможное будущее состояние языка. История языка проявляется у Сосноры на всех уровнях – от фонетики до синтаксиса.
Древняя огласовка слова становится у него важнейшим элементом поэтической образности. Так, не сохранившийся в русском языке старославянизм крава‘корова’ оказывается элементом внутренней рифмы во внеметрическом столкновении двух ударений (спондее):
Но – нет прощенья тебе, сатир, от этих распаренных льдин, людей.
Пальцы твои преломаны на правой руке, все пять.
Горе тебе, Гермес, ты пальцами у Аполлона [123]123
По древнеримской мифологии, покровитель муз Аполлон получил лиру от Гермеса.
[Закрыть] крав крал.
(«О себе» / «Тридцать семь [124]124
Соснора, 2006: 559.
[Закрыть]») [125]125
В. Соснора объяснял, что читать его стихи надо так, как они написаны – книгами: «Я не пишу отдельно поэз, новелл, комедий, я ничего не пишу или пишу – книгу» (Соснора, 1997: 174). Поэтому в дальнейшем слово книгаупотребляется в соответствии со структурой наиболее полного сборника (Соснора, 2006) – независимо от того, выходили ли эти книги отдельными изданиями. При цитировании текстов после названия стихотворения или поэмы, за косой чертой, следует указание на то, в какую из книг Сосноры входит текст.
[Закрыть]
Это сочетание оказывается очень похоже на повтор-усиление края-края,а существительное кравомонимично деепричастию глагола красть.Звуковое подобие этого повтора вороньему карканью вносит в восприятие текста ощущение катастрофы, а поскольку в этом стихотворении фраза о похищении коров у Аполлона означает игру на музыкальном инструменте, сочетание крав кралоказывается и на сюжетном уровне связанным с гибелью карой за соперничество с Аполлоном (о мотиве изуродованных пальцев см. Желнина, 1996: 153).
Примечательно, что для Сосноры вовсе не характерно пристрастие к фразеологическим реликтам и традиционным поэтизмам, к той хорошо знакомой читателю архаике, которая используется многими писателями при создании исторического колорита, высокого стиля, иронии. Даже традиционный поэтизм перстыиз «Слова о полку Игореве» Соснора заменяет на слово пальцы.
Соснора извлекает из истории языка забытое, например произношение звука, который до 1918 года обозначался буквой «ять».
Но по порядку: солнце еще не затмилось,
близко бежали на хутора овцы с глазами евреек [127]127
Здесь можно видеть обращенное сравнение по отношению к эпитету-сравнению из стихотворения Г. Аполлинера «Синагога»: Поскольку Шолем с Авраамом влюбились и оба притом / В овцеокую Лиюс чуть выпяченным животом // Но в синагоге они подойдут друг за другом(Перевод Г. Русакова) (Аполлинер, 1999: 201). Про обратимость поэтических тропов см.: Кожевникова, 1979.
[Закрыть],
дети-диетив цветастых платочках – их гнали.
(Наши платочки для носа, но и на голове хорошо им, платочкам!)
Дети-генети их гнали, а овцы
шли на цепях, как белокурые бестии каменоломен Рима, – до
гуннов.
Восточнославянский дифтонгоидный ять мотивирован каламбурным сближением слов детии диета: в тексте речь идет о военном времени, о голодных детях.
Вместе с тем здесь есть исторический контекст, все более и более углубляющийся в древность, – с образами каменоломен Рима и гуннов. Сочетание дети-генетиосновано не только на корне – ген-,входящем в слова генетика, генотип, генофонд,по смыслу связанные именно с рождением детей, но и на этимологическом родстве современного слова гнатьс древним славянским гонити,а в нем было чередование о // е, [г] перед [е] изменялось в [ж] (ср.: отженити– ‘отогнать’).
В следующем тексте Соснора восстанавливает утраченный согласный:
В историческом сюжете этимологически восстановленное слово трескнулвыполняет изобразительную функцию: взрывной согласный дает представление о процессуальности действия (вопреки совершенному виду глагола), о свежем разломе. И тогда, в сравнении с этим словом Сосноры, современное фонетическое и орфографическое отсутствие [к] тоже воспринимается как изобразительное: как будто заросла эта трещина в середине слова.
Приводя этот фрагмент, Е. Ермолин пишет:
Соснорой создан в 90-х годах впечатляющий образ современности именно как окончательно руинированной, окончательно избытой и навсегда вычерпанной античности. Его стихи можно читать как опыт путешествия в Аид, куда давно сошли все римляне и греки; как безумную хронику Одиссеева странствия в отсутствие Итаки. Начинает Соснора со смятого намека на мистерии Аттиса (обещающие – в принципе – воскресение), а заканчивает отсылкой к финалу последнего квазиимперского италийского проекта – к казни Муссолини (неопределенно ассоциированного с Миссолунги – местом смерти Байрона, пытавшегося бороться за возрождение Греции).
(Ермолин, 2001-а: 49)
Для поэтики Сосноры типично проникновение в смысловую суть слова, связанную с происхождением этого слова, забытыми этимологическими связями.
Соседство образов холода и стыда в словах заледенелымии пристыженныедает почувствовать связь между значениями этих слов: этимологически родственными являются слова стыди студить(см.: Ларин, 1977: 63).
Рассмотрим подробнее один из контекстов с актуализацией этимологии лексическими средствами:
Льва вывели… Сто тридцать семь солдат
спустили цепи, обнажили шлемы
к сандалиям… Действительно: был лев.
Стоял на лапах. Львиными двумя
не щурясь на лежащего не льва
смотрел, как лев умеет…
Пес проснулся.
Восстановилглаву с двумя ушами.
Восстална лапы. Челюсти калмыка
сомкнул. Глаза восставил,не мигая:
(лев языком облизывает нёбо…)
ВРАГ УВИДАЛ ДОСТОЙНОГО ВРАГА.
Три слова – восстановил, восстал, восставил– имеют в этом тексте те значения, которые современным языком утрачены. Каждый из этих глаголов приобретает образное содержание ‘встать, подняться’, активизируя и первичное значение приставки вос-.
Соснора находит в самых привычных словах забытый смысл, иногда противоположный их современному значению. Таково стихотворение «Прощанье» из книги «В поисках развлечений». Оно, вопреки заглавию, содержит настойчивый повтор приветствия «здравствуй», которым и начинается и заканчивается текст
ПРОЩАНЬЕ
Катер уходит через 15 минут
Здравствуй!
Над луговиной
утро.
Кричат грачи.
Укусишь полынь-травину,
травина-полынь
горчит.
И никакого транспорта.
Тихо.
Трава горяча.
– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, —
У моря грачи кричат.
Там,
по морским пространствам,
странствует столько яхт!
Пена —
сугробами!
Здравствуй,
радостная моя!
Утро.
Туманы мутные
тянутся за моря…
Здравствуй,
моя утренняя,
утраченная моя!
Вот и расстались.
Ныряет
косынка твоя красная
в травах…
Моя нарядная!
Как бы там ни было —
здравствуй! [132]132
Соснора, 2006: 88–89.
[Закрыть]
Стихотворение заставляет задуматься о том, что, может быть, говорить здравствуйболее логично не при встрече, как предписывает речевой этикет, а при расставании – как доброе напутствие (ср. будь здоров). Это здравствуй [133]133
Так же слово здравствуйупотребляется и в гораздо более позднем стихотворении «Здравствуй!» из книги «Куда пошел? И где окно?». Ср. освобождение слова от фразеологической зависимости другими способами: Заяц пасется в степях, здравствует лапкой Восход(«Мой милый» / «Тридцать семь» – Соснора, 2006: 542); Сквозь голубцовые листья-листву уже здравствовала – ЛУНА(«Воскресенье» / «Хутор потерянный» – Соснора, 2006: 622).
[Закрыть]у Сосноры не только настойчиво повторяется, но и отзывается во всем фонетическом строе текста, особенно выразительно в звукоподражании – Здравствуйте, здравствуйте, / здравствуйте, – / у моря грачи кричат.Как пишет В. Шубинский, «фактически поэт создает собственный язык, с собственной логикой и собственными, присвоенными словам смыслами» (Шубинский, 2008: 184).
Во многих текстах Сосноры встречается этимологическое расчленение, которое является одним из способов обратного словообразования:
Превращение морфемы в слово при таком расчленении сопровождается изменением значения знаменательного слова: так, существительное в сочетании с предлогом на встречуозначает совсем не то, что наречие навстречу, особенно когда говорится о встрече с волком.
Раздельное написание двухкорневого числительного, а следовательно, и неслитное произношение его частей, выполняет изобразительную функцию:
Архаизирующая орфографическая аномалия изображает здесь отдельность каждой лампы в 100 ватт. Само слово свечапри обозначении мощности лампы уже почти вышло из употребления, и автор активизирует прямой смысл этого слова, не устраняя и его переносного, разговорного, но уже устаревшего значения.
В текстах Сосноры чрезвычайно активна древняя грамматика. Грамматическая этимологизация обнаруживается в таком контексте с элементами других славянских языков:
Встречаются стихи, в которых перестают различаться прилагательные и существительные, напоминая о древнем состоянии языка, когда этого различия еще не было:
Слово вдовыможно читать в обоих случаях и как существительное, и как прилагательное. Тире во второй строке не препятствует восприятию слова как прилагательного, потому что этот знак между подлежащим и сказуемым – обычное явление в поэзии XX века, особенно у Цветаевой, влияние которой на Соснору весьма значительно. В третьей строке, при чтении слова вдовыкак существительного, игнорируются различия в грамматическом роде слов хлеб, любовь, бытие,и это неразличение совпадает с установившимся в русском языке неразличением рода прилагательных во множественном числе.
Обратим внимание на то, что конструкции, воссоздающие условия для одновременного обозначения предмета и признака и для нейтрализации грамматического рода, помещаются в контекст со словами бег к Богу [140]140
Возможно, слова бег к Богу– отклик на строки Маяковского из стихотворения «Наш марш»: Наш бог бег. / Сердце наш барабан.
[Закрыть]. То есть на сюжетном уровне речь идет о приближении к смерти как о возвращении к исходному состоянию, к творящему началу. В поэзии Сосноры всегда актуально такое сближение образов смерти и творчества:
…процесс умирания лирического «Я» одновременно является и процессом возникновения-создания Слова <…> Творчество здесь воспринимается как смерть на время – и творение в это время текста.
(Желнина, 1996: 147–148)
В стихотворении «Колыбельная» из книги «Верховный час» рифмованное сочетание тихо-лихообъединяет части речи, разные для современного языкового сознания, делая их грамматически подобными древнему синкретическому имени:
В современном русском языке слово тихоможет быть наречием, прилагательным или безличным предикативом, но не существительным, а слово лихо,сохраняя средний род, – существительным, наречием, с большой натяжкой прилагательным (например, *ваше поведение слишком лихо).Употребление этого слова как прилагательного в женском роде представляет собой фразеологизированный реликт: лиха беда начало.Безличным предикативом слово лихов современном языке не бывает: невозможно правильное высказывание типа *здесь весело и лихо.Разная судьба слов, грамматически единых в прошлом, побуждает видеть в их объединении сумму грамматических признаков, распространяемых на каждый из элементов парного сочетания.
В этом же контексте имеется форма родительного падежа у тварьс нулевым окончанием: Дверь у тварь на засов.
В древнерусском склонении на *ĭ (краткое) (слова ночь, сольи т. п. современное 3-е склонение) форма родительного падежа множественного числа не имела нулевого окончания, однако в истории языка происходило активное взаимодействие разных типов склонений, и в данном случае псевдоархаизм указывает на одну из возможностей грамматической эволюции.
В стихах Сосноры встречается и двойственное число:
Исторически точная форма двойственного числа появляется здесь в результате инверсии (ср. прямой порядок слов: *было два бивня) и отражения аканья. Если формы бивняи быламыслятся как двойственное число, то инверсия современной синтаксической конструкции предстает прямым порядком следования сказуемого за подлежащим. При таком порядке слов с реставрацией двойственного числа логическое подлежащее приводится в соответствие с синтаксическим. Примечательно, что при издании текстов редакторы и корректоры далеко не всегда внимательны к смыслу авторских отступлений от современной нормы. Текст, помещенный здесь, цитируется по американскому изданию (Соснора, 1987: 65), а в книгах, опубликованных в России, напечатано: И бивня было два(Соснора, 1998: 182; Соснора, 2006: 682). Очевидно, авторское воспроизведение древней формы было принято корректорами за ошибку.
Здесь же имеется и синтаксический архаизм: Из пасти бас из хобота из кобра! – грамматически одинаковое употребление слов на месте современного сравнения *из хобота, похожего на кобру.
Издательская неточность наблюдается и в контексте со словом пустынииз той же «Дидактической поэмы». В американском издании находим:
А в сборниках (Соснора, 1998: 182; Соснора, 2006: 682) напечатано пустыня.Но в стихии архаического языка именно пустыни —правильная древняя форма единственного числа того утраченного склонения на *ī (долгое), к которому принадлежали слова, заканчивающиеся на -ынив единственном числе: пустыни, рабыни, государыни, простыни.Реликтовая форма этого склонения сохранилась в польском слове пани.
В этом тексте Соснора явно иронизирует над конструкцией с существительным-определением – лексико-синтаксической калькой с английского языка (о распространенности сочетаний типа бизнес-справочник, Горбачев-фонд(см., напр.: Костомаров, 1996). Однако по происхождению такие кальки являются древнейшими индоевропейскими конструкциями с существительным-определением, сохранившимися и в русских реликтах типа жар-птица, бой-баба.Подобных сочетаний и с русскими, и с заимствованными словами у Сосноры встречается очень много:
Я буду жить, как нотный знак в веках.
Вне каст, вне башен и не в словесах.
Как кровь луны, творящая капель.
Не трель, не Лель, не хмель, не цель… не Кремль.
Мечтой медведя, вылетом коня,
еж-игламили, ястребом без «ять»…
Ни Святополком (бешенством!) меня,
ни А. М. Курбским (беженцем!) – не взять!
Обычно архаическому определению в виде существительного сопутствуют и другие архаизмы. Так, отсутствие двоеточия в конструкции ты скажи мне сюр-жизньархаизирует значение слова скажи(‘расскажи’ – ср.: сказать сказку), а отсутствие двоеточия в строке и монетку крутя мы видим орелпревращает существительное орелв неодушевленное. На ранних стадиях развития русского языка категория одушевленности еще не была грамматически оформлена. Обратим внимание на то, что в тексте Сосноры речь идет не о живом орле и даже не о его изображении, а о стороне монеты, условно называемой орлом.
Синтаксические конструкции со значением прерванного или неосуществленного действия (типа шел было; было пошел),восходящие к плюсквамперфекту (я есмь был пошел, он есть был пошел),преобразуются у Сосноры в двух направлениях. Во-первых, частицу былоавтор употребляет как полноценный бытийный глагол, в результате неосуществленное действие предстает осуществленным, причем факт состоявшегося бытия подчеркивается и знаками препинания, и дистантным расположением слова былопо отношению к соответствующему глаголу. По существу, именно слово былостановится смысловой доминантой такого текста:
Было!– в тридцать седьмой год от рожденья меня
я шелпо пескам к Восходу. Мертво-живые моря
волны свои волновали. Солнце глазами льва
выло! Но сей лев был без клыков и лап.
<…>
Песню весенней любви теперь запевайте, вы, майские Музы!
Было!– у самого-самого моря стоялДом
Творчества. В доме был бар. Но об этом позднее.
В Доме том жили творцы и только творили.
Творчеством то есть они занимались, – и это понятно.
Всякая тварь испытала на собственной шкуре, что значит творить.
<…>
Песню весенней любви продолжайте вы, майские Музы!
Как начиналось? А так: не хватило дивана.
Было– вошелАполлон в почти новобрачную спальню,
и – чудеса! – был диван. Был на месте, и – нету.
– Боги Олимпа! – взмолился тогда Аполлон. – Где же диван?
Во-вторых, можно наблюдать, как в пределах одного контекста утверждение бытия сопоставлено с древним плюсквамперфектом или с современным диалектным употреблением частицы было,имеющим переходный характер от плюсквамперфекта к предложению со значением неосуществленного действия. Промежуточная стадия эволюции плюсквамперфекта обнаруживает себя в согласовании частицы с глаголом по грамматическому роду:
Эйно:
лестницу взял у лица на коленки,
взнуздал мотоцикл
и колесил по окрестностям хутора
то по окружности, то по восьмерке
с лестницей, чтобы она была у лица на коленках – ведь
вертикалью!
(Нужно признаться – с немалым искусством!)
А мотоцикл был с коляской, в коляске, как ласки, – бутыль
был.
Эйно бутыль был подбрасывалв воздух, Герберт глядел и
глотал
(Вкусно не вкусно, хочешь не хочешь, а пей для новеллы!)
Показательно, что в тексте изображен эпизод из крестьянской жизни. Но персонажи – эстонцы, и отклонения от современной нормативной грамматики могут быть мотивированы в контексте их несовершенным знанием русского языка. Кроме того, для понимания грамматических отношений в тексте важно то, что форму былможно трактовать и как элемент слитной номинации бутыль был,имеющейся в предыдущей строке. При этом интересно, что сочетание бутыль был,с одной стороны, представляет собой аномалию (рассогласование в роде) по отношению к нормативной речи, но, с другой стороны, такая языковая игра с переменой рода у слова бутыльхарактерна для разговорного языка. На фоне этого аграмматизма сочетание был подбрасывалтоже можно воспринимать как игру с родом. Кроме того, в этом сочетании можно видеть и полную редукцию конечного заударного гласного, типичную для разговорной речи (здесь редукция составляет резкий контраст с акцентированием слова былов предыдущем контексте). В мерцании разных мотиваций грамматической аномалии участвует и плюсквамперфект в его диалектном варианте. Таким образом, воспроизведение плюсквамперфектной конструкции оказывается возможным в комплексе совершенно разных свойств современной разговорной речи.
Во многих текстах Сосноры архаические формы слов выступают в обличье современного аграмматизма, когда грамматические и логические аномалии базируются на истории слова или грамматической формы. В результате история языка оказывается текстопорождающим импульсом, иногда внешне не проявляясь в тексте. Таков, например, фрагмент из поэмы «Золотой нос», вошедшей в книгу «Двери закрываются»:
Утверждение, что ученики и ученицы – одно и то ж,мотивируется не только декларацией безразличия к полу воспитанников, но, вероятно, и тем, что в библейских текстах форма ученицыобозначала лиц мужского пола (изменение звука [к] в звук [ц] в форме мужского рода было результатом праславянской 2-й палатализации). Библейские ассоциации поддерживаются и сокращениями слов (в сакральных текстах подобные сокращения обозначались титлами, при этом древние сокращения маркировали высокий статус обозначаемого – в отличие от сокращений современных, выполняющих снижающую функцию), и, возможно, заглавной буквой в слове Студию,и эпической гиперболой ( 3 тыс.).
Фонетическое и, соответственно, графическое сокращение слов связано и с таким типичным явлением в поэтике Сосноры, как свертывание (компрессия) языковых единиц.
Естественно, что при таком внимании к истории слова и формы в поэзии Сосноры отражены и семантические процессы в лексике. Так, например, предметом рефлексии становится изменение значений слов языки народ:
В этом тексте, где автор явно противопоставляет себя Маяковскому, современное значение слова язык,имеющее в виду язык не только как средство коммуникации, но и как воплощение духовного бытия, противопоставлено архаическому значению ‘народ’.
В антитезе народа и языка отражено и более позднее, отчетливо и болезненно ощутимое изменение, которое происходит со словом народ.Звать в народ можно того, кто к нему не принадлежит. Понятие «народ» оказалось идеологически противопоставленным понятиям «интеллигенция», «аристократия». Но и широкое значение слова народне утрачено, оно представлено преимущественно в словосочетаниях: весь народ, народ нашей страны, история народови т. п. Создалась несколько абсурдная ситуация, при которой один и тот же человек и принадлежит, и не принадлежит к народу.
Соснора, отталкиваясь от антитезы народа и языка, возможной при современном восприятии слов, переходит к утверждению единой сущности и единой судьбы народа и языка.
Результат смыслового изменения слова десницапредставлен в таком тексте:
Монгол стоял на холме и как ветряная мельница бежал на месте.
Глаза у него с грустинкой но не худ
а даже влажен животик потому что он был – ниоткуд.
Бежать-то бежал а в левой десницедержал драгоценность —
курицыно яйцо.
В ноздрях еще дрожало из высоковольтной проволоки —
кольцо.
Я подошел и подышал в его не без желтизны лицо.
Я – что! У меня – мечта а вот вам пожалуйста тип – скулы
скалисты
(Не будем же бужировать в геноскоп семена – не семинаристы).
В правой десницедержал он букварь с буквой «Б».
Значит все в норме сей человек – в борьбе.
Здесь можно видеть резкий алогизм сочетания в левой десницеи тавтологию сочетания в правой деснице.И то и другое на первый взгляд кажется нелепостью. Но сомневаться в лингвистической компетенции Сосноры не приходится. В другом контексте сочетание в левой десницесопровождается возгласом время! время!показывающим, что Соснора, внося в текст это сочетание, думает о разрушающем действии времени:
Рефлектируя над тем, что слово утрачивает свое исходное значение, автор предлагает и читателю подумать о семантических процессах, которые происходят в языке.
Утрата церковнославянского прилагательного десный [155]155
По мнению некоторых авторитетных славистов, восточные и западные славяне в дописьменную эпоху не знали слова десный —‘правый’ (см.: Толстой, 1997: 54).
[Закрыть]нарушила словообразовательную системность существительного десница,лишила его мотивированности. Вытеснение из языка слова шуйца‘левая рука’ вывело слово десницаиз парного противопоставления по признаку ‘правый / левый’. Заметим, что специальными словами не обозначалось различие никаких других правых и левых частей тела (ног, глаз, ушей). Поэтому десемантизация слова десницавосстанавливает системное равновесие. Поскольку это слово употреблялось преимущественно в таких контекстах, где десница —символ власти (рука Бога, героя, вождя, рука творящая, благословляющая или карающая), понятийное значение ‘правая рука’ оказалось практически вытесненным стилистическим значением слова. Теперь это просто ‘рука’, но в высоком смысле, рука символическая [156]156
Более подробно о контекстах слова десницав русской литературе см… Зубова, 2000: 169–172.
[Закрыть].
Проанализированные фрагменты из текстов Виктора Сосноры показывают, что для этого автора в высшей степени характерна лингвистическая рефлексия. История языка отражена в его текстах не стандартным набором архаизмов как средством стилизации, а ощутимой динамикой преобразований.
В 1960 году Николай Асеев писал 24-летнему Сосноре:
<…> еще стоило бы самому одолеть Буслаева «Грамматику» и «Синтаксис». Это для чистоты собственного языка, ведь это не учебники, а целая философия языка. Еще Потебню и Вандриеса.
(Асеев, 1998: 115)
Независимо от того, читал ли Соснора эти и другие лингвистические работы, его поэзия тоже стала философией языка, и читающий Соснору может проникать в глубину языковых процессов, активизируя не только логику, но и чувственное, и образное восприятие.
Отражение современных динамических явлений языка, наблюдаемое в стихах Сосноры, чаще всего связано с различными механизмами компрессии высказывания, например глагольным управлением, образованием поэтических неологизмов, метафорой, в том числе и грамматической, метонимией, сравнениями, интертекстуальными отсылками.
