Текст книги "Годы и дни Мадраса"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Когда же Шанкарачария появится здесь снова? – спросила я.

– Этого никто не знает, – ответил брахман. – Подождите. Я передам ему вашу просьбу.

– Ну, этого делать не надо, – почему-то вмешался Махадева. – Я возьму это на себя.

Брахман пожал толстыми плечами и отвернулся.

В тот же день я уехала из Канчипурама. А Шанкарачария тем временем шел из деревни в деревню, из города в город, ступая босыми ногами по пыльным дорогам. Вслед за ним двигалась его свита, восседавшая на слонах, верблюдах и лошадях. Мерно покачивались на верблюжьих горбах тяжелые плетеные сундуки, куда монахи собирали пожертвования. Когда сундуки наполнились, Шанкарачария повернул к Канчипураму.

Начался март, и Тамилнад входил в полосу жаркого сезона. Все реже дул с океана освежающий бриз, земля постепенно раскалялась, и Мадрас превращался в знойную и влажную парилку. Махадева почти каждый день звонил мне по телефону и сообщал, сколько миль первосвященнику осталось до Канчипурама. Наконец в одно прекрасное утро я услышала в трубке ликующий голос моего приятеля.

– Он вошел, – сообщил Махадева.

– Кто? – не сразу поняла я.

– Шанкарачария! Кто же еще?

– Может быть, мы тогда поедем?

– Видите ли, – после некоторой паузы начал Махадева, – он молчит.

– Как молчит?

– Ну, наложил на себя обет молчания.

– И его никак нельзя разговорить?

– Пока он сам не снимет обета – нельзя.

– А как вы думаете, когда это может произойти?

– И завтра, и через год, – бодро ответил Махадева.

«Да, – подумала я, – видно, с первосвященником не так просто иметь дело». На следующий день он тоже молчал. Молчал и на следующей неделе. Наверно, под влиянием этого наши разговоры с Махадевой стали предельно кратки.

– Ну, как? – спрашивала я.

– Молчит, – отвечал Махадева.

– И долго это безобразие будет продолжаться?

Махадева смущенно хмыкал.

К концу второй недели его святейшество разговорился. Махадева сказал, что нельзя терять времени, а то он снова замолчит. Рано утром мы втиснулись в разогревшийся на солнце автобус. Единственная мысль, которая меня преследовала всю дорогу, – а вдруг, пока мы едем, Шанкарачария снова замолчит. К нашему счастью, этого не случилось. В Канчипураме мы сразу отправились к знакомому жрецу из храма Камакшн. Жрец радостно приветствовал нас словами:

– Говорит! Говорит!

Видимо, он тоже опасался того, что и я.

Втроем мы отправились на свидание с первосвященником. У монастыря мы задержались на несколько минут. Теперь он выглядел оживленным и многолюдным. На башне храма полуобнаженный юноша трубил в медную трубу. В храме началась пуджа, которую совершал молодой преемник Шанкарачарии. В нижнем зале сидели толстые жрецы-чиновники, согнувшиеся над стопками счетных книг. Они обмахивались пальмовыми веерами и, время от времени отрываясь от книг, сонно и подозрительно смотрели на входящих. У входа в монастырь толпились люди. Жрецы перебрасывались короткими фразами и покрикивали на мальчишек, которые носили им воду в металлических стаканах. Мы миновали монастырь и направились к небольшому храму, расположенному почти на окраине города, – постоянной резиденции Шанкарачарии. Храм стоял на берегу широкого священного водоема. Мы остановились около закрытой калитки, рядом с которой сидели несколько неопрятных и лохматых садху. Махадева постучал в калитку. Через некоторое время оттуда высунулась заспанная физиономия и, моргая хитрыми глазками, уставилась на нас.

– Шри Шанкарачария? Обедает, – и калитка захлопнулась.

Мы отошли поодаль и сели на берегу священного водоема около гранитного павильона. Приблизительно через полчаса из калитки вышел худой старичок, завернутый в белое домотканое покрывало. В руке старичок нес длинную палку с оранжевым флажком. Палка называлась «дандам» и свидетельствовала о том, что владелец ее – санияси. Старичок с флажком производил несколько смешное впечатление. Когда садху упали ему в ноги, я поняла, что старичок и был Шанкарачарией, первосвященником. Шанкарачария что-то сказал двум слугам, и те, исчезнув в калитке, молниеносно появились вновь с циновками на головах. Старичок подошел к гранитному павильону. Мой знакомый жрец и Махадева распластались у его ног. Шанкарачария сел на циновку против меня и прислонился худой спиной к граниту павильона. Теперь я могла разглядеть «папу индусов» как следует. Что-то по-детски трогательное было в этом маленьком старичке с выцветшими испуганно-удивленными глазами. Небольшой детский лобик был прикрыт углом белого покрывала; чуть припухшие губы не вязались с седой, коротко стриженной бородой. Казалось, что передо мной сидит неожиданно состарившийся мальчик. Он улыбнулся как-то доверчиво и наивно сказал:

– Спрашивайте.

В его глазах снова появилось испуганное страдальческое выражение. Наша беседа не была длинной. Шанкарачария не пускался в философские (рассуждения, как это любят делать индусские «святые». Возможно, он и не умел этого. Ответы его были односложны и по-детски просты, но иногда в них проскальзывал сарказм и горечь взрослого человека.

– Свамиджи, – спросила я, – что в вашей жизни было самым интересным?

Шанкарачария поднял на меня глаза и покачал головой.

– Я уже ничего не помню, это было так давно, – и посмотрел куда-то вдаль.

– Свамиджи семьдесять шесть лет, – сказал один из садху.

– Нет, пока еще семьдесят четыре, – живо возразил старик, – а главой монастыря я стал в четырнадцать лет. И все знания я приобрел только через собственный опыт. Я не читал книг. В монастыре были ученые-пандиты, и они передали мне все, что знали.

– Почему преемником Шанкарачарии должен быть обязательно мальчик, а не зрелый человек?

– Мальчик невинен, – сказал тихо старик. – У него нет опыта внешнего мира. Поэтому его легко воспитать в принципах учения Шанкары. Мне теперь семьдесят четыре, – грустно посмотрел снова вдаль. – Питам – мой мир. Так было с детства.

– Как выбирается будущий Шанкарачария?

– Часто случайно. Этот выбор может быть удачным, а может быть и нет. Меня тоже выбрали случайно. Моя судьба могла быть иной.

Шанкарачария опустил голову и о чем-то задумался. Потом я задала ему несколько вопросов, связанных с индусской философией. Но он ответил только на те вопросы, в которых имел собственный опыт. Все, что стояло вне его опыта, отклика у него не находило. В ответах он был предельно искренен и честен. Шанкарачария не боялся говорить: «Я не знаю. У меня нет такого опыта». Он не фантазировал и не теоретизировал, но подкупал своей прямотой и почти детской наивностью. О внешнем мире он знал очень мало. Сказывались годы монастырского затворничества. Он не имел четкого представления о материальном положении монастыря и его собственности. Он знал только, что эта собственность должна быть и что роль его, первосвященника, в накоплении ее не последняя.

– Такова традиция, – и печально посмотрел на меня. – Жрецам все мало. Но говорят, на всем этом держатся монастырь и храмы.

Я вспомнила толстых жрецов со счетными книгами, их подозрительные взгляды, их жадные руки, перебирающие рухлядь в плетеных сундуках. Когда я сказала об этом, вновь тоскливо-испуганное выражение появилось в глазах первосвященника.

– Я не живу в монастыре, – как бы оправдываясь, сказал старик. – Мое убежище здесь, – И он махнул тонкой пергаментной рукой в сторону скромного окраинного храма.

И я ясно представила себе, как этот старик с детскими глазами идет пешком по Индии, опираясь на длинную палку с оранжевым флажком. Он входит в хижины, беседует с крестьянками, несет эфемерное временное «утешение» в городские трущобы, рассказывает о великом Шанкаре в деревенских храмах. А в это время на почтительном расстоянии за ним следует процессия слонов и верблюдов, на которых едут жирные жрецы со своими сундуками. Эти сундуки наполняются во имя Шанкарачарии № 68. Сам же он ест простой рис с овощными постными приправами, как любой крестьянин Южной Индии, и ведет «чистый» образ жизни, за который его считают святым и богом. И только один он знает, как трудно быть богом. Ибо служители этого бога давно стали его хозяевами. Они гонят его впереди пышной процессии как рекламный щит. Они отпускают его жаждущим мира и утешения как патентованное лекарство фирмы «Шива и К⁰», строго следя за тем, чтобы каждая капля этого лекарства была по достоинству оплачена. Потом они отправляют его в маленький окраинный храм и садятся за конторские книги, на время забывая о его существовании. Трагическая противоречивость жизни первого шиваитского святого придает глазам живого бога испуганно-скорбное выражение.

В этой жизни совместились несовместимые вещи и понятия. Искатель истины с доверчивыми глазами ребенка, отказавшийся от всех благ мира сего, неразрывно связан с алчной погоней за этими же благами. Обирание людей во имя индуизма сопутствует его «святости» и искренности. Жизнь святого оказалась принесенной в жертву толстым жрецам. В этом и состоит действительная суть происходящего.

Когда Шанкарачария 68-й умрет, его статую поставят в храме монастыря и будут перед ней совершать пуджу, как перед богом. Но разве в этом может заключаться смысл жизни человека, названного богом? Каменная статуя – и все. Статуя, перед которой бьют кокосовые орехи и зажигают масляные светильники. Так в чем же смысл жизни Шанкарачарии? Ответьте мне, пожалуйста, ваше святейшество.

Но первосвященник, похожий на состарившегося мальчика, молчит. Я знаю почему. У него нет еще в таких определениях опыта…

Солнце клонилось к горизонту, когда я распрощалась с Шанкарачарией. Жара физически ощущаемыми волнами плыла в узких улицах Канчипурама. Я сидела на веранде дома знакомого жреца из храма Камакши и смотрела на приземистый гопурам над входом в храм. Знойное марево дрожало над каменными богами гопурама, и оттуда на улицу наползала раскаленная духота. На улице текла обычная и в чем-то всегда для меня необычная повседневная жизнь маленького провинциального индийского города. Шли куда-то люди, ехали тонги. Стайка школьников выбежала из соседнего переулка. Длинный черный поросенок, похожий на таксу, пересек дорогу, задумался на полпути и улегся в мягкую горячую пыль. К лавочке, где продавали цветы, подъехал парень на велосипеде. На его багажнике стояли две цветочные корзины. Парень о чем-то поговорил с лавочником, но, видимо, не сошелся в цене и, вскочив на велосипед, исчез где-то в конце улицы. Там, где исчез парень с цветочными корзинами, затрубил рожок водоноса. Через несколько минут в храме напротив глухо застучали барабаны. Группа женщин в ярких сари покупала у храмовых ворот кокосовые орехи и цветы для вечерней пуджи.

На улицу ложатся косые лучи заходящего солнца, уже близится вечер, но жара не спадает. Очень хочется пить. Три стакана чаю, выпитые мной перед этим, не утолили жажду. Я хочу холодной воды, и перед моим мысленным взором возникает запотевший стакан. Заглатываю слюну, а стакан сменяется куском прозрачного зеленоватого льда. Лед покрыт пушистой шапкой снега. Я с трудом отгоняю видение и постепенно начинаю осознавать, что я очень устала и хочу домой. Нет, не в Мадрас, а в Москву. Я считаю, сколько времени я живу в Индии, и с удивлением обнаруживаю, что почти уже два года. «Нет, – твердо решаю я, – еще месяц – и домой. Без всяких задержек». От этой мысли мне становится легче. Откуда-то появляется Махадева и говорит, что сегодня ночью будет особый храмовой праздник, что большого идола вынесут на улицу и можно будет на него смотреть..

– Как ваше мнение насчет того, чтобы остаться? – откуда-то издалека доносится его голос.

Остаться? Но ведь я решила ехать домой, и без задержек.

– Нет, – машинально отвечаю я. – Домой, и без всяких задержек.

Махадева удивленно смотрит на меня. Мой ответ его поразил. Он еще не знает, что я имею в виду Москву, а не Мадрас.

В автобус мы сели, когда совсем стемнело. Давящая духота продолжала висеть над городом, площадью, автобусом и нами. Наконец автобус тронулся. В окнах забился горячий, пахнущий пылью ветер. Я закрыла глаза, и впереди, как призрак, зашагал на тонких ногах старичок с оранжевым флажком на длинной палке…

«Сэр,

рассвета сегодня не будет»

Каждое путешествие по Тамилнаду, и даже по Индии, кончается на мысе Коморин, самой южной точке штата Мадрас и Индостанского полуострова. И поэтому, когда Иван Семенович и Валентина Георгиевна Бяковы пригласили меня поехать туда на их машине, я не отказалась. Иван Семенович уже несколько лет был советским консулом в Мадрасе, очень интересовался Индией, любил Тамилнад и не упускал возможности повидать новые места. На мысе Коморин я была не один раз, но мне не хотелось нарушать доброй традиции всех путешествующих по Тамилнаду.

В моей памяти еще были живы воспоминания об этом удивительном месте, где вместе сходятся Аравийское море, Индийский океан и Бенгальский залив. Я помнила красные черепичные крыши прибрежного поселка, белый шпиль католической церкви, рыбацкие хижины, стоявшие прямо на песке рядом с разбросанными катамаранами и сохнувшими сетями. Я представляла себе продавцов раковин. Раковины раскладывали на лотках, они переливались всеми оттенками моря, а куски кораллов, ощетинившись хрупкими ветвями, лежали тут же. Поэтому я не пожалела, садясь ранним утром в машину, что еду на мыс Коморин в который уже раз.

Светлая «Волга» консула быстро миновала Мадрас и повернула на дорогу, идущую на юг. Мы ехали целый день, проезжали многочисленные деревни, маленькие городки, позади остались гопурамы храмов Танджавура и Мадурай. К ночи мы добрались до мыса Коморин. Мы не увидели, как село солнце в Аравийское море, но нас ждал рассвет над Бенгальским заливом. Гостиницы прибрежного поселка оказались заполненными туристами. «Волга» петляла по узким уличкам, останавливалась у очередного отеля, где не оказывалось мест, и снова устремлялась в темноту плохо освещенных улиц. Иван Семенович, смущенно покашливая, говорил:

– Конечно, если я скажу, что я советский консул, мне найдется место хотя бы в правительственной гостинице. Но мне бы не хотелось этого делать. Ведь можно хоть раз побыть в шкуре рядового туриста и самому найти себе пристанище.

Валентина Георгиевна не возражала. Наконец машина остановилась у здания, мало похожего на отель.

– Во время сезона, – сказал шофер, – здесь, кажется, сдают комнаты.

Мы постучали в дверь. Нам долго не открывали. Потом за дверью кто-то завозился и показался заспанный, малоприветливый человек, поддерживавший рукой сползавшее дхоти.

– Комнаты?

Он с сомнением посмотрел на светлую «Волгу», на Ивана Семеновича, а потом на нас с Валентиной Георгиевной.

– Комнаты… – задумчиво повторил он. – У меня есть одна, но она не совсем удобная.

– Ничего, мы справимся, – решительно сказал Иван Семенович.

– Ну, тогда идите наверх. Машину можете поставить во дворе.

Рано утром, когда еще было совсем темно, Иван Семенович разбудил нас.

– Вставайте, а то проспите рассвет.

Предрассветная серая мгла уже затопила поселок, когда мы подошли к парапету, с которого обычно наблюдают восход солнца. Из безбрежной дали Бенгальского залива на берег накатывались свинцово-серые волны. Скала свами Вивекананды смутной громадой темнела в Индийском океане. В этот предрассветный час мыс Коморин выглядел неуютно и угрюмо. И только теплый влажный ветер сглаживал это впечатление. К парапету вереницей тянулись люди, специально приехавшие сюда, чтобы увидеть восход солнца. Я посмотрела на горизонт. Он был затянут тучами. Мальчишка лет двенадцати подошел к парапету, посмотрел на горизонт, потом на нас.

– Сэр, – обратился он к Ивану Семеновичу, – рассвета сегодня не будет. Напрасно ждете.

– Как не будет? – удивился консул. – Ты видел когда-нибудь, чтобы не было рассвета?

– Иногда его не бывает, – смутился мальчишка.

Он не был одинок в своем странном утверждении. Некоторые из туристов, заметив тучи на горизонте, разочарованно потянулись обратно в поселок. Но мы продолжали терпеливо ждать. Становилось все светлее. Вдруг неожиданно среди туч блеснула алая полоса, как раскаленный уголек среди груды темного пепла. Полоса стала расти, алый цвет постепенно переходил в оранжевый. Тучи нехотя отступали под напором этой зари к краям горизонта. Полоса стала наливаться ослепительным светом, и, наконец, этот свет, прорвав невидимую оболочку, брызнул золотыми лучами солнца в небо. Голубое небо отразилось в волнах Бенгальского залива и из свинцовых сделало их ласково-синими. Огромное, дышащее зноем светило выкатилось из-за туч и возвестило своим появлением начало нового утра. Рассвет состоялся. Мы все трое твердо верили в него.

СПИСОК ИНДИЙСКИХ слов И ВЫРАЖЕНИЙ

Айе! – О! (частица звательного падежа).

Амма – мать.

Арака – крепкий спиртной напиток, приготовленный из пальмового сока.

Ашрам – обитель.

Веды – древнейшие памятники индийской литературы, рассматриваемые как священные.

Вина – индийский струнный музыкальный инструмент.

Гопурам – пирамидальная башня в храмовом архитектурном комплексе.

Гуркха – представитель одной из гималайских народностей Индии и Непала.

Гуру – учитель, наставник, проповедник.

Гхи – топленое масло.

Дасира – религиозный праздник.

Дваждырожденный – член высшей касты, прошедший особую церемонию посвящения – «второе рождение».

Джи – почтенный (частица, прибавляемая к имени или званию в знак уважения).

Дипак – светильник.

Добаши – переводчик, посредник.

Дурбар – совет знати при правителе; прием, аудиенция у раджи или наваба.

Дхюби – профессиональные стиральщики белья, ранее относившиеся к неприкасаемым.

Дхоти – мужская одежда, состоящая из цельного куска материи, который обертывают вокруг бедер.

Ид – мусульманский религиозный праздник.

Йоги – последователи индийской философской системы, разработавшей практические методы физического и нравственного совершенствования человека.

Кукри – кривой нож.

Лингам Фаллос, символ Шивы. Культ лингама восходит к глубокой древности и до сих пор широко распространен среди почитателей Шивы.

Мандир – храм, дворец.

Мантры – заклинания в стихотворной форме.

Махатма – в индусской мифологии и теософии «мировой дух», «божественный сверхчеловек». В наше время титул особо почитаемых лиц.

Мубарак – приветствие, благословение; да будет благословен (при обращении).

Намаз – мусульманская молитва.

Наяк – титул правителей некоторых индийских княжеств, главным образом в Южной Индии.

Ом – торжественное восклицание, употребляемое в индуизме и буддизме при религиозных церемониях.

Пандал – павильон; навес.

Панкха – опахало, веер.

Пранам – поклон; приветствие.

Пуджа – религиозный обряд, заключающийся в приношении даров (воды, плодов, цветов, риса и т. п.).

Рага – мелодия.

«Ригведа» – самый древний из четырех сборников гимнов ведийской литературы (восходит ко второй половине II тысячелетия до и. э.).

Риши – мудрец, святой отшельник.

Сааб, сахиб – господин.

Садху – аскет, подвижник, посвятивший себя служению богу.

Санияси – мудрец, святой.

Свами – святой.

Сипай – индийский солдат.

Ситара – индийский музыкальный инструмент.

Табла – музыкальный инструмент, напоминающий небольшой барабан.

Тали – ожерелье или шнур, которые носят замужние женщины.

Тонга – двухколесная повозка для перевозки пассажиров.

Упанишады – комментарии этико-философского характера, примыкающие к ведийским гимнам.

Чапали – сандалии.

Ширвани – мужская верхняя одежда, напоминающая длиннополый сюртук; носят преимущественно мусульмане.

«Яджурведа» – один из четырех сборников гимнов ведийской литературы.

INFO

Шапошникова Л. В.

Ш24 Годы и дни Мадраса (Серия «Путешествия по странам Востока»), М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1971.

383 с. с илл.

1-6-3/138 71

9(М)

…………………..

FB2 – mefysto, 2022

notes

Примечания

1

Тируваллувара традиция считает автором «Тирукурала» – сборника стихотворных изречений, одного из самых ранних произведений тамильской художественной литературы.