Текст книги "Годы и дни Мадраса"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

В Мадрасе же обстоятельства сложились так, что Ганди со своей компанией действовал беспрепятственно. Никто из противников «Морального перевооружения» не появился на собраниях, никто не выступил, не поднял дискуссии, не показал школьникам и студентам истинную суть «революционеров» из Западной Европы. Поэтому они спокойно под звон ксилофонов и бодрых песен растлевали души молодых людей. Под видом высоких моральных качеств они развивали в них самолюбие, пустое тщеславие, воспитывали чувство своей исключительности, приучали легко бросаться такими высокими словами, как «родина», «долг», «революция». Школьников и студентов готовили к восприятию действительных идей «Морального перевооружения». Их завлекали на орбиту, с которой бывает трудно сойти…

Группа «Морального перевооружения» не ограничивалась только собраниями. В Мадрасе пошла пьеса «Космос так привлекателен». В ней участвовали профессиональные актеры, приехавшие вместе с группой. И космическую тему, где наши заслуги несомненны, они сумели сделать антисоветской. Но пьеса в городе не пользовалась успехом. Обычно она шла в полупустом зале.

Поселившиеся в колледжах представители «Морального перевооружения» начали исподволь вести там свою работу. В результате Женский христианский колледж разбился на две группы – противников «Морального перевооружения» и его сторонников. Первые составляли большинство. К ним примкнули и преподаватели.

– Послушай, Людмила, – сказала мне Анна Умен, – ты не можешь сказать мне, что происходит. Говорят, ты исправно посещаешь их собрания. Почему студентки так взбудоражены?

Я объяснила.

– Значит, они поселились у нас в общежитии, чтобы проповедовать свою «высокую мораль» и заставлять девочек признаваться в грехах? – с угрозой в голосе спросила Анна.

– Да, – подтвердила я.

– Ну хорошо же…

Самой активной в «нашей» тройке была девица из Кейптауна. Она хватала очередную жертву, говорила, какие все хорошие в «Моральном перевооружении», и заставляла признаваться в «грехах». Некоторые не выдерживали и начинали каяться. Судья смотрела светлыми выпуклыми глазами на девушек и время от времени говорила:

– Так, так. Дальше.

Я пыталась с ней разговориться. Но каждый раз получала односложные скользкие ответы.

– Сколько у вас сторонников в Индии? – однажды спросила я ее.

– 450 миллионов, – не моргнув глазом, ответила жительница далекого Кейптауна.

– Это что, абсолютная правдивость или невольное заблуждение?

– Это – первое, – враждебно взглянула на меня моя собеседница. – Те, кто не присоединился к нам сегодня, будут с нами завтра.

Группа привезла с собой литературу, но почему-то не распространяла ее. Это мне показалось подозрительным. На одном из собраний я подошла к Омико Чиба.

– Мисс Чиба, не могла бы я получить некоторые ваши издания?

Лицо Омико стало напряженным, в нем мелькнула растерянность, так хорошо знакомая мне по нашему первому разговору.

– Видите ли, мы сейчас заняты.

– Почему же вы не используете собрания для распространения вашей литературы? – невинно спросила я.

– Да, конечно, это мысль.

Наконец она подозвала высокого негра. В руках у него был чемодан, с которым, как я давно заметила, он не расставался.

Негр, воровато оглянувшись, полуоткрыл чемодан и стал показывать мне, косясь вокруг, журналы и книги. Я купила несколько журналов. Это были иллюстрированные издания «Морального перевооружения», отпечатанные в Лондоне и Женеве.

Быстро закрыв чемодан, негр подозрительно оглядел двух студентов, которые подошли к нам.

– А нам можно? – спросили они.

– Нет, нет, – торопливо сказала подоспевшая Омико. – Потом, потом.

«Потом» не было. Я развернула журнал. С первой страницы смотрела улыбающаяся физиономия Аденауэра. Я стала листать дальше. «Мы осуждаем фашизм только за его теорию высшей расы». «20 миллионов бастуют против коммунистического режима в России». «Коммунизм стоит на дороге нашей революции». «Мистер Чиба предлагает эффективный путь борьбы против коммунизма». «Только «Моральное перевооружение» может помочь Западному Берлину преодолеть кризис, в который ввергли его коммунисты». «Безбожный коммунизм – главная угроза миру».

Я поняла, почему эти журналы продолжали оставаться в чемодане высокого негра. Их направленность несколько не соответствовала индийской действительности. Омико не смотрела в мою сторону, но лицо ее по-прежнему оставалось напряженным.

Субашини была не в состоянии пропустить очередной организации. Она отправилась на собрание и, стоя у стола Ганди, произнесла речь. – Смысл ее был такой: она еще не знает, что такое «Моральное перевооружение», но если его руководители действительно делают мир лучше и борются со злом, она готова присоединиться к движению.

– Ну, как я выступила? – потом спросила она меня.

– Великолепно, великолепно! – подражая тону Ганди, ответила я. – Кстати, ты не видела красивых иллюстрированных журналов, которые издает «Моральное перевооружение»?

– Нет. Но я бы посмотрела, – оживилась Субашини.

Она уселась с журналами у меня на веранде.

– Что?! – вдруг раздалось оттуда. – Объясните мне, что это такое?

– Там все написано, – отозвалась я.

– Как же это так? – голос Субашини звучал хрипло и взволнованно. – Как же это так? Они говорят одно, а пишут другое. Посмотрите, они говорят об абсолютной любви, а сами проповедуют ненависть.

– Это к вопросу об абсолютной честности, – заметила я.

– Послушайте, если бы я знала! Я бы никогда не пошла на их паршивое собрание. Да как они смеют! – бушевала Субашини.

– Вот, вот, – засмеялась я. – Сначала надо знать, а потом примыкать. А то ты сначала примкнешь, а затем начинаешь выяснять, что за движение, что за организация.

– Ну, нет! Ну, нет! Это им не пройдет! – глаза Субашини загорелись решимостью. – Можно я возьму с собой эти журналы?

И журналы пошли по общежитию. Ряды сторонников «Морального перевооружения» катастрофически таяли. Только двое продолжали посещать собрания.

Омико и ее подруги теперь демонстративно не здоровались со мной. Преподаватели возмущались, и я поняла, что можно очистить хотя бы Женский христианский колледж от «Морального перевооружения».

– Мисс Мукерджи, – спросила я за ужином, – что, христианская мораль уже изжила себя?

– Почему? Кто сказал? – насторожилась декан.

– Я сама вижу. Какие-то три иностранки заставляют ваших студенток исповедоваться и учат их, как жить.

– Вот именно, – поддержала меня Умен, – наше воспитание поставлено под сомнение. Видимо, только «Моральное перевооружение» способно привить студенткам колледжа нравственные идеалы.

Мисс Мукерджи молча поднялась, окинула помрачневшими глазами столовую и вышла.

На следующий день три фигуры с чемоданами уныло потащились к выходу.

– Трам, пам, пам, пам, – запела громко траурный марш Шопена Субашини, стоявшая на пороге главного здания. – Вынос тела состоялся…

Но в городе продолжались собрания и митинги. Наконец на сцену выплыл второй дед мистера Ганди – Раджагопалачария. Организатор реакционной партии «Сватантра», он был ярым антикоммунистом и, конечно, не преминул воспользоваться пребыванием в городе группы «Морального перевооружения».

Тяжело опираясь на палку, восьмидесятилетний Раджагопалачария прошел к столу очередного собрания и опустился на угодливо подставленный стул. В темных очках, с впалыми щеками, он начал глухим, старческим голосом медленно выговаривать слова.

– Я являюсь свидетелем, – Раджагопалачария переставил палку, – интересного события. Сегодня я услышал хорошую речь моего внука. Этого достаточно для меня как для деда, но этого мало для меня как для политического деятеля. Очень хорошо, что многие из здесь присутствующих понимают, что они должны делать. Бог благословит их. Вы молоды и невинны, да поможет вам бог. А мы будем молиться за то, чтобы вы сохранили свою твердость на избранном вами пути.

Старик закашлялся и большим носовым платком отер лысину. И снова зазвучал его надтреснутый невыразительный голос. Он давал «добрые» советы участникам движения. Как опытный политический лидер, Раджагопалачария сразу подметил слабые стороны движения в Индии. Он хотел, чтобы эти недостатки были ликвидированы. Ему не нравилось, что группа «Морального перевооружения» ведет пропаганду только на английском языке.

– Вы должны знать индийские языки, говорить на них. Ваши песни и музыка пусть будут индийскими. Тогда вы легко найдете доступ к сердцам молодежи.

Улыбаясь бледными губами, он не забывал нахваливать своего внука, в котором он видел дух того, великого деда.

– Я поздравляю Раджмохана, – гордо возвестил он, – с выдающейся работой, которую он проделал.

Младший Ганди вспыхнул от удовольствия и первый зааплодировал своему деду.

Так Раджагопалачария благословил «Моральное перевооружение». Когда в городе стало известно, что он открыто поддерживает новую организацию, многие стали понимать, в чем дело. А между тем «Сватантра» под эгидой «Морального перевооружения» стала организовывать «Молодежный фронт». Однако «Фронт» не имел успеха, так же как и сама партия. В Южной Индии возникли кратковременные лагеря, где члены группы «Морального перевооружения» пытались подготовить для движения индийские кадры. Особого результата это не принесло. Раджмохан Ганди отправился в Бомбей, откуда он время от времени атаковывал Мадрас различными циркулярами, памфлетами, проспектами и обещаниями. Иногда в индийской прессе появлялись сообщения о конференциях «Морального перевооружения». Сто «революционеров» уехали из Мадраса. С ними отбыли и Омико Чиба с подругами. Ажиотаж в городе поутих. Но ядовитые семена были посеяны и кое-где дали свои всходы.

Пророк Тамилнада

Дравиды против ариев

Глубокий старик с окладистой бородой, одернув черную рубашку, протянул руки вперед. Там, по шатким ступеням трибуны, к старику шел мальчик лет пяти. Черная такса по имени Дитто, тряхнув широкими ушами, глухо заворчала и вопросительно уставилась на мальчика. Такса принадлежала старику, но он теперь не обращал на нее внимания. Его выцветшие глаза из-за стекол очков в простой оправе не отрываясь следили за неуверенными шагами мальчика. Мальчик нечаянно зацепил черный флаг с красным кругом посередине и смутился. Дитто строго посмотрела на флаг и мальчика, подняла кверху кожаный нос и несколько раз пролаяла от удивления. Наконец мальчик приблизился к старику и протянул ему мешочек, в котором звякнули монеты.

– Господин Будда, – чуть заикаясь, начал мальчик. – Господин великий Будда, – поправился он. – Здесь 86 пайс, мы собрали это для вас.

– Спасибо, – просто ответил старик. – Но я не Будда. Ты ошибся.

– Я часто ошибаюсь, – сказал мальчик. – Теперь я пойду.

Старик повернулся и поискал глазами таксу. Дитто улеглась у самого края помоста трибуны и легкомысленно помахивала лохматым хвостом перед группой людей, одетых в черные рубашки.

– Господин Рамасвами, – произнес полицейский репортер, сидевший в одних носках за низеньким столом у трибуны. – Я готов, можете начинать.

Старик разгладил бороду, подвинул микрофон и оглядел людей, сидящих прямо на пыльной земле перекрестка. Несколько неярких фонарей тускло освещали сидящих. Там, где примыкавшие к перекрестку улицы тонули в темноте, угадывалась стоящая толпа. Над толпой смутными и размытыми пятнами покачивались красно-синие тюрбаны полицейских.

Старик, наклонившись к микрофону, чуть глуховатым голосом сказал:

– Товарищи! Женщины, мужчины и дети!

Темная рука полицейского репортера поспешно забегала по чистому листу бумаги.

Перияр Рамасвами начал свою речь.

– Недавно мы узнали, что советский космонавт покинул кабину и шагнул в космос. Советский Союз идет от одной вершины науки к другой. А вы ходите от одного храма к другому. Жрецы-брахманы выдумали для вас богов. Вы им поклоняетесь. Они держат вас в невежестве. Черные рубашки, которые носят члены Дравидийской партии, – это символ вашего невежества и темноты. И в этом вашем невежестве повинны брахманы.

Люди слушали Рамасвами, и в глазах многих появилось выражение молитвенного благоговения. Ибо все они принадлежали к низшим кастам и говоривший старик с бородой апостола много лет беззаветно и преданно защищал их интересы и боролся за их права.

– Да, во всем повинны брахманы, – говорил «апостол». – Это они мешают конгрессистскому правительству выполнять социалистическую программу и хотят повернуть историю страны– вспять. Это они поддерживают реакцию в Индии, эксплуатируют ее трудящихся. Брахманы повинны в каждом социальном зле.

– Будьте осторожны! – Рамасвами резко поднял руку в предупреждающем жесте. – Брахманы хотят свергнуть правительство, они хотят вернуть старые времена своего господства. Если это случится, у вас не будет будущего. Не будет будущего и у ваших детей. Будьте бдительны!

Полицейский офицер, посмотрев на часы, стал пробираться к трибуне.

– Уже 10 часов, – сказал он секретарю. – Уберите микрофоны.

В те напряженные дни агитации против языка хинди было издано распоряжение не проводить митингов после 10 часов вечера. Микрофоны убрали, но никто из присутствующих не ушел. Люди подвинулись вплотную к трибуне, а Рамасвами, не повышая голоса, продолжал говорить. Полицейские оказались теперь в центре толпы, внимательно вслушивались в слова оратора и одобрительно кивали своими красно-синими тюрбанами.

К 12 часам ночи лидер Дравидийской партии кончил свою речь. Он начал ее в 8 часов вечера. 4 часа он говорил без отдыха, не покидая трибуны. Для человека 86 лет это было бы утомительно. Но для Рамасвами не существовало усталости. Люди в черных рубашках бросились к трибуне. Они подняли оратора и осторожно под руки свели вниз. Ноги плохо слушались старика. Толпа медленно двинулась за великим Рамасвами. Его усадили в автомобиль, и машина двинулась, с трудом прокладывая себе дорогу.

– Великий, – сказал человек в черной рубашке, сидевший рядом со стариком, – вас пригласили здесь в один дом на ужин. Хозяин будет рад, если вы окажете ему эту честь.

– Ужин? – спросил Рамасвами. – Разве я не ужинал?

– Нет.

– Но ведь уже поздно, и мы потревожим добрых людей.

– Они очень настаивают.

– Хорошо. – И старик устало прикрыл глаза.

Автомобиль мчался по пустынным улицам ночного города, и черный флажок с красным кругом посередине полоскался на радиаторе. Вслед за автомобилем по черному небу бежал красный диск луны.

– Кажется, здесь, – произнес шофер, когда автомобиль свернул в узенькую грязную улочку, по бокам которой выстроились ветхие домишки и хижины. В одной из них горел свет. Хозяин дома ждал на пороге. Рамасвами помогли выйти из машины. Человек па пороге подтянул дхоти в заплатах и поднял большие ладони, на которых явственно проступали шершавые бугры мозолей.

Затем он согнул колени и хотел «взять прах» от ног гостя.

– Нет, нет, – энергично затряс бородой Рамасвами, – не смей этого делать. Я не святой и не бог. Не унижайся.

Человек распрямил колени, и Рамасвами пожал его большую руку. В хижине на циновке, лежавшей прямо на земляном полу, была разложена еда. Аккуратные горки риса на зеленых банановых листьях. Это было все, что мог предложить мадрасский рикша Великому…

Рамасвами – одна из ярких и значительных фигур современного Тамилнада. Его называют «Великим», «Буддой», «пророком». Но, несмотря на высокие имена, Рамасвами остается человеком со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. И пожалуй, во всем Тамилнаде нет более противоречивой по своим взглядам личности, чем великий Рамасвами.

Родившийся в семье крупного фабриканта и помещика, ортодоксального представителя одной из высших каст наикеров, он отверг традиционный путь и со временем превратился в своеобразного «апостола шудр» – людей низших, угнетенных каст. Неистощимую энергию борца он направил против традиционных устоев общества, против кастовой системы, против богов и брахманов. Он был образцом бескорыстного служения простым людям Тамилнада и в этом служении шел до конца, не признавая никаких компромиссов и отклонений. Так же до конца он оставался верен и своим ошибкам. Выступая в защиту угнетенного большинства Южной Индии, он противопоставил Юг Северу, дравидов – ариям и выдвинул сомнительную идею самостоятельного государства Дравидистан. Выступая против кастовой системы, защищая права «низших», он слепо отверг классовую структуру современного общества. В этом обществе он видел единственных носителей зла – брахманов. В 10 лет он бросил школу, отказавшись от того традиционного образования, которое давали закрытые индусские учебные заведения. В 16 лет он стал знатоком индусской религии и мифологии. В 19 лет, уже женившись, стал сознательно нарушать законы касты, ел и пил с неприкасаемыми, приглашал в дом «низших». Он снял тали со своей тринадцатилетней жены, так как считал его символом рабства замужней женщины. Запретил ей обмывать ему ноги, как это делали покорные индусские жены, и требовал, чтобы она ела с ним вместе как равная. Отец думал, что сын помешался, и пытался наставить его на путь истинный. Однако конфликт в семье разрастался, и в 25 лет Рамасвами порвал с отцом и ушел из его дома.

Впереди была неизвестность. Полуголодный, без средств к существованию, он решил отправиться по «святым» местам. Он думал, что индусские «святые», садху и аскеты, смогут ответить на его вопросы, смогут помочь в его исканиях справедливости и правды. Ему казалось, что те, в ком присутствует «дух божий», могут указать ему единственно правильный путь. Он отправился в Калькутту, потом в Бенарес. Он шел от одного «святого» города к другому, присоединялся к бродячим садху, нищенствовал и делил с ними их убогий ночлег и скудную пищу. Рамасвами думал, что, приняв тяготы жизни санияси, заплатит за все несправедливости и за все зло. Заплатит и станет чистым. Грязь этого мира больше не коснется его. Но постепенно он начал видеть и понимать другое. Садху и санияси сами не были «чистыми». Большинство из них спекулировали именем бога на невежестве миллионов индусов. Он увидел, что «святые» паразитируют на живом организме народа. Они были ленивы, развращенны и питали отвращение к любому труду. Они грызлись между собой за «выгодные» места, нечестными способами добивались популярности у паствы, подло подсиживали друг друга, были жадны и невежественны. Они, как попугаи, бессмысленно повторяли молитвы, как фокусники, придумывали новые детали ритуала. Жадный огонек загорался в глазах этих людей, когда они видели, как медные и серебряные монетки падают в их плошки. Они были нечистоплотны и наивно кичились тем, что поднялись над простыми людьми и стоят ближе к богу. Они не отвергали кастовой системы, а, наоборот, прочно за нее держались, хорошо сознавая, что власть их покоится на этом неравенстве. И Рамасвами задумался о том, как может бог все это допускать. Если он допускает, то он не бог, а обычный человек, так же как и садху, добившийся, хитростью и обманом поклонения себе. «Святые» города и садху убили в Рамасвами веру в бога. Он понял, что бога выдумали жрецы. Жрецы брахманы И никогда им этого не простил. Это они были виноваты в невежестве народа, в том, что нет в этой стране равенства. Он больше не искал у санияси и садху ответов на то, что мучило его. Он не искал правды и справедливости у богов.

Оборванный, истощенный, с расшатанным здоровьем, он вернулся после скитаний домой. Его отец умер, и теперь он и его брат оказались наследниками процветающего и крупного дела. Однако ни фабрика, ни поместье не интересовали его. Рамасвами все больше и больше привлекала общественная деятельность. Через некоторое время он был избран председателем муниципалитета своего родного города Эроде. Ни один из членов муниципалитета не решился появиться в кварталах, перенаселенных беднотой, когда в городе вспыхнула эпидемия чумы. Это сделал только Рамасвами. Он бесстрашно входил в хижины, над которыми витала черная смерть. Утешал плачущих женщин и детей, помогал санитарам хоронить трупы, находил помещения, чтобы поставить лишние больничные койки. Заставил команду дезинфекторов обслуживать городские трущобы. Уговорил брата пожертвовать крупную сумму на борьбу с эпидемией. Члены местного комитета Национального конгресса увидели, что председатель муниципалитета не совсем обычный человек. Его авторитет в городе после эпидемии стал непререкаемым. Тогда же состоялась встреча Рамасвами с одним из руководителей Конгресса – Раджагопалачарией. В те дни Рамасвами еще не знал, что этот тонкогубый брахман в темных очках через несколько лет станет его врагом № 1.

Раджагопалачария рассыпался в комплиментах по поводу общественной деятельности Рамасвами.

– Вы так себя проявили, как никто из конгрессистов, – журчал бесцветный голос Раджагопалачарии. – Мы боремся за независимость этой несчастной страны. Руководство Конгресса было бы очень радо, если бы вы оказали честь стать членом нашей организации.

– Честь? – улыбнулся Рамасвами. – Это, по-моему, честь для меня. Я давно слежу за Гандиджи. Мне нравится, что он выступает в защиту прав неприкасаемых.

Тонкая усмешка скользнула по губам Раджагопалачарии. Но Рамасвами не заметил ее.

– Видите ли, это ведь не главное – борьба с неприкасаемостью. Главное – независимость.

– Конечно, конечно, – Рамасвами сделал порывистое движение в сторону собеседника. Тот осторожно отступил. – Только независимость поможет ликвидировать нам зло кастовой системы. Но хорошо, что Конгресс уже сейчас начинает с этим бороться.

И снова еле заметная усмешка тронула губы Раджагопалачарии.

Так Рамасвами стал конгрессистом.

А в стране назревали важные события. Просачивались слухи, что в далекой России восставший народ сверг царя и взял власть в свои руки. То там, то здесь вспыхивали стихийные волнения. По железным дорогам шли эшелоны с карателями. Английские чиновники предпочитали с заходом солнца не появляться на улицах. И, наконец, весть об Амритсарском расстреле всколыхнула всю страну. Ганди объявил о массовой кампании гражданского неповиновения. Рамасвами стал во главе кампании протеста на юге Индии. В эти дни его можно было видеть везде: среди демонстрантов, с пикетчиками у лавок с английскими товарами, выступающим на митингах, в первых рядах бастующих. Потом он провел вторую кампанию неповиновения. Он не щадил ни себя, ни средств, которые еще оставались от отцовского наследства. В 1920 году он стал президентом комитета Национального конгресса Тамилнада. Он старался поспеть везде и помочь всем. Когда в княжестве Траванкур (Керала) началась кампания в защиту прав неприкасаемых, выяснилось, что руководители арестованы. Рамасвами отправился туда, чтобы принять на себя руководство. Встреча, которую оказали Рамасвами в Тривандруме, привела в замешательство местных конгрессистов и крайне удивила его самого. В сопровождении почетного эскорта появился министр махараджи. Перед Рамасвами распахнули лакированные дверцы автомобиля с гербом махараджи, и руководитель кампании протеста утонул в шелковых подушках. Его провезли по улицам как важного государственного гостя, и стражники в красных тюрбанах распахнули перед ним ворота дворца. Его ввели в высокий зал с колоннами, где на троне восседал махараджа. Крупная бриллиантовая брошь сверкала в его тюрбане. При виде Рамасвами махараджа поднял тучное тело с подушек трона и милостиво протянул ему руку. Но важный гость не заметил руки. Сидевшие у подножия трона придворные тревожно зашептались. Махараджа, казалось, не обратил на инцидент внимания.

– Я рад приветствовать сына моего старого друга в моих владениях, – льстиво пропел он.

Тут Рамасвами вспомнил, что отец не раз похвалялся высоким знакомством. Вот в чем дело! Он ожидал, что его арестуют, а вместо этого его принимает сам правитель и предлагает свое гостеприимство. «Друг махараджи! Кто же после этого здесь будет иметь со мной дело?» Он понял, что попал в искусно расставленную ловушку. Князь продолжал улыбаться.

– Ты можешь жить в моем дворце сколько захочешь.

– Я приехал сюда не за тем, – резко ответил Рамасвами.

Улыбка махараджи стала натянутой, а заплывшие глазки теперь смотрели зло и раздраженно. Он сделал знак придворным удалиться. Те нехотя поднялись и, перешептываясь, поплелись из тронного зала.

– Так зачем же ты приехал?

– Я приехал бороться.

– Против кого? – полная губа махараджи отвисла, но глаза смотрели жестко.

– Против вас, – ответил «гость». – Против всей вашей несправедливой системы угнетения низших каст.

– Вот как! Я бы тебе не советовал этого делать.

– Уж это я решу сам, – дерзко заявил Рамасвами. – Вы можете меня арестовать.

– Ну, это я успею сделать, – махараджа хлопнул в ладоши.

Появился безмолвный страж.

– Уведи его. Пусть идет куда хочет. Мы обознались. Это не тот человек.

Рамасвами был действительно «не тот человек» для дворца. Через несколько дней его арестовали. Ему все же пришлось воспользоваться гостеприимством траванкурского махараджи. Но это был не дворец, а зловонная сырая яма княжеской тюрьмы. Там он провел несколько месяцев…

Двадцатые годы многому научили Рамасвами. Он понимал, что в Конгрессе не все благополучно. Иногда не было единой линии. Умеренные страшились массовой борьбы и не хотели иметь дело с «чернью». Изнурительности и опасности кампаний гражданского неповиновения они предпочитали спокойные заседания хорошо одетых, образованных людей, сочиняющих петиции английскому правительству. В Тамилнаде умеренных возглавляла Анни Безант. Случилось так, что большинство из них были брахманами. Рамасвами яростно нападал на Безант и умеренных. Брахманы презрительно опускали уголки губ и говорили, что президент-небрахман до добра не доведет. Политическая борьба стала приобретать оттенок кастовых разногласий. Брахман – небрахман. Большинство брахманов – имущие, в Конгрессе они поддерживали умеренных. Большинство небрахманов – неимущие. В Конгрессе они представляли радикальное течение. Так постепенно социальные противоречия для Рамасвами подменялись кастовыми. Политические противники президента стали обвинять его в антибрахманских настроениях и в разжигании общинных разногласий. Обстановка в Конгрессе Тамилнада обострилась в связи с историей так называемого «гурукулама». В дистрикте Тирунелвели при помощи Конгресса был учрежден своеобразный институт – «гурукулам» – по примеру аналогичных институтов древней Индии. Студенты там изучали философию и основы индуистской религии. Значительное внимание в воспитании студентов уделялось развитию духа патриотизма. Во главе института был поставлен брахман В. С. Айер. Через некоторое время выяснилось, что студенты-брахманы оказались там в привилегированном положении. У них была лучшая еда, им предоставили лучшие комнаты в общежитии. Небрахманы не допускались к общению с брахманами, дабы не нарушить «чистоту» высокой касты дваждырожденных. Прогрессивная общественность Тамилнада была возмущена порядками в «гурукуламе», а Рамасвами отказался финансировать институт. Он потребовал, чтобы брахманы и небрахманы хотя бы сообща молились. Но порядки в «гурукуламе» оставались прежними, и Рамасвами пришлось поднять против него общественное мнение. В результате институт закрыли. Конгрессистские брахманы не простили ему этого. В знак протеста целая группа их во главе с Раджагопалачарией вышла из комитета Конгресса. С тех пор Раджагопалачария считал главным врагом Рамасвами. Последний ответил ему тем же. Так разногласия между умеренными и радикалами в Конгрессе были переведены в плоскость борьбы небрахманов против брахманов.

Мысль Рамасвами с тех пор стала работать только в одном направлении. Брахманы составляют только три процента населения Тамилнада, говорил он, а в Конгрессе они занимают все руководящие посты. И Рамасвами потребовал привести руководство Конгресса в соответствие с этой пропорцией. Умеренные поняли, чем это им грозит. Они отвергли все резолюции Рамасвами. В 1925 году Рамасвами вышел из Конгресса. С тех пор основной его целью становится борьба против брахманов. Для него они превратились в символ всех зол. Брахман – это умеренность в политике, имущий эксплуататор, брахман – это носитель всех темных сторон индуизма, держащий миллионы в невежестве, брахман – это защитник кастовой системы и проповедник извечного неравенства. Идеалы борьбы за независимость Рамасвами принес в жертву кастовым разногласиям. Прогрессивно мыслящий человек, он остался рабом древних традиций, не сумел подняться над ними, не смог разглядеть социальных противоречий, иногда принимавших форму кастовых конфликтов. Он ступил на ложный путь и до конца остался ему верен. В этом и состоит его трагедия как политического деятеля, в этом его противоречивость. Пророк Тамилнада постепенно становился его лжепророком и не замечал этого.

Выйдя из Конгресса, он начал «движение за самоуважение». Движение это носило ярко выраженный антибрахманский общинный характер. Рамасвами выступал против кастовой системы, но на деле способствовал ее сохранению. Консолидируя вокруг своего движения низшие касты, он развивал в них чувство именно кастовой солидарности. Вопреки логике своих взглядов, он примкнул к Либеральной федерации, так называемой «Джастис парти», только потому, что она была небрахманской. Его не остановило, что эта партия была более умеренной, чем «брахманское» руководство Конгресса Тамилнада. Она добивалась самоуправления в рамках Британской империи. Его не смущало, что партия представляла интересы крупных помещиков и торговцев Тамилнада и финансировалась ими же. Слово «небрахман» обрело для Рамасвами магическую силу. Как призрачный волшебный занавес, оно скрывало от него и ненавистную политическую умеренность, и подобострастную покорность английским властям, и эксплуататорские доходы имущей верхушки Либеральной федерации. Всего этого он не прощал только брахманам. В его душе назревал кризис, и он не был в состоянии найти выход. Он чувствовал, что стройная система его взглядов где-то дала трещину. Он оказался в тупике. Как выйти из него? Как избежать суда собственной совести? Кто в этом мире может помочь ему?

Решение пришло само собой. Есть страна, где проблемы, над которыми он бился, разрешены. Этой страной была Советская Россия. Рамасвами никогда не скрывал своих симпатий к Октябрьской революции. Он говорил о ней с восхищением. В 1931 году 52-летний Рамасвами уехал из Мадраса. Многие знали, куда он отправился. В Афинах ему удалось связаться с греческими коммунистами. Те помогли ему сесть на пароход, шедший в Одессу. Так Рамасвами оказался в Москве. Там ему сказали, что Советское правительство считает его своим гостем…

Через несколько дней его принял председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин. Рамасвами знал, что человек, занимающий этот высокий пост, был сыном простого крестьянина. «Неприкасаемый», – подумал он, когда входил в кабинет Калинина. «Неприкасаемый», лукаво улыбаясь в стриженую бородку, пошел навстречу Рамасвами. Они проговорили очень долго. За окном кабинета наступили ранние московские сумерки, а гость из Тамилнада все слушал председателя ЦИК. Его поразила простота, доброжелательность и заинтересованность Калинина. Тогда он понял, что, приехав в Советский Союз, не ошибся. Кажется, он нашел здесь то, что искал всю жизнь, – равенство. Здесь не было богатых и бедных. «Неприкасаемые» управляли государством. Положение в обществе люди завоевывали собственным трудом. Бог не властвовал над их умами.