Текст книги "Годы и дни Мадраса"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

И он решил увидеть в этой стране как можно больше. Ему помогли в этом. Известные люди стали его друзьями. Емельян Ярославский навещал его в скромном гостиничном номере. Город сменялся городом: Москва, Ленинград, Баку, Тбилиси, Сочи… Он посещал фабрики и колхозы, школы и больницы, научные институты и центры искусства. Его энергия поражала. Он спал по нескольку часов в сутки. Его интересовало буквально всё и все. Он беседовал с политическими Деятелями и философами, учителями и писателями, художниками и учеными. Он видел, как десятки миллионов людей самоотверженно трудятся на благо своей страны, и результаты этого труда были осязаемы. Он вспоминал бенаресских садху и приходил в ярость. Разве они могли претендовать на знание истины? Теперь он знал, где можно найти истину. На первомайском митинге его попросили сказать речь. Он рассказал об угнетенной Индии, о бесправии и нищете ее народа. Несколько тысяч человек слушали его, затаив дыхание. На глазах у некоторых он заметил слезы. И тогда вновь мелькнула мысль. Они сочувствуют потому, что сами были когда-то «низшими». Они – «небрахманы».

Три месяца, проведенные в России, показались ему целой жизнью. Жизнью его мечты. Ему не хотелось с ней расставаться. Он обратился в правительство с просьбой о советском гражданстве. Но тень незаслуженного подозрения легла на него. Ему отказали. Он не обиделся и не ожесточился. Все хорошее, что он видел, не могло быть испорчено плохим. Он уехал нашим другом и таким остался на всю жизнь.

В далеком Мадрасе он стал писать статьи о России. Это были первые строки, написанные в Тамилнаде, где была рассказана правда о великой стране. Рамасвами писал о первой и второй пятилетках, о колхозах, о советской демократии. Он опубликовал книгу «Взгляд Ленина на религию» и брошюру о философии коммунизма. Он выступал на митингах и собраниях. Он знал, что вокруг него уже сгущаются тучи, но продолжал рассказывать о Советской России до того самого дня, когда на пороге его дома возникла фигура английского полицейского офицера.

– Вы арестованы, господин Рамасвами, – вежливо сказал он, поигрывая стеком. – Мы не хотели вас сразу трогать, вы, к сожалению, слишком популярны. К тому же мы ждали, что вы одумаетесь.

Суд был скорый и неправый. «За активную пропаганду коммунизма и Советской России, – гласило обвинительное заключение, – девять месяцев тюрьмы строгого режима».

Из-за Рамасвами даже Либеральную федерацию стали считать «прокоммунистической». Но характер ее от этого не изменился. Она по-прежнему оставалась «антибрахманской». Так же как и деятельность самого Рамасвами. Сложность обстановки в Тамилнаде и противоречивость самого Рамасвами как политического деятеля не позволили выйти ему из тупика. Он просто заставил себя о нем не думать. В 1938 году он третий раз попал в тюрьму. Непосредственным виновником случившегося был его давнишний враг Раджагопалачария. Вместе с Рамасвами были арестованы две с половиной тысячи человек, участвовавшие в кампании протеста против введения в школах Тамилнада языка хинди в качестве обязательного предмета. Раджагопалачария возглавлял в то время конгрессистское правительство, сформированное после победы Конгресса на выборах 1937 года. Раджагопалачария, отдавший приказ об аресте Рамасвами, был для последнего прежде всего брахманом, а не представителем правого крыла Национального конгресса. И Рамасвами снова обрушился на брахманов. Постепенно антибрахманская проблема стала для него расширяться и переросла в проблему дравиды – арии. Арии – пришельцы, арии-завоеватели. Хинди – это их язык. Он забывал, что английский, против которого он не протестовал, тоже был языком пришельцев и завоевателей. Но у англичан не было брахманов, и это решило для него многое. Арии – дравиды. Угнетатели и угнетенные.

Он садится писать комментарий к индийскому эпосу «Рамаяна». «Рамаяна», отмечает он, отражает борьбу ариев и дравидов. Там нет богов, там действуют обычные смертные. Поэтому «Рамаяна» не может рассматриваться как священная книга. Против этого возразить трудно. Но далее комментарий полон противоречий. «Рамаяна» не имеет исторического значения, утверждает Рамасвами, потому что она написана брахманами. Там обожествлены арии во главе с царем Рамой и опорочены дравиды. Дравиды представлены в виде злых духов – ракшасов, а их предводитель Раван назван демоном. Тенденциозная критика Рамасвами привела к противоположному результату. Арии были опорочены, а дравиды – возвеличены. Богатые человеческие характеры главных героев «Рамаяны», формировавшиеся в определенных исторических условиях и носившие на себе отпечаток той древней эпохи, Рамасвами рассматривал с точки зрения современной морали. Человеческая и историческая достоверность героев попала под огонь пристрастной и малообъективной критики. Так, Рама, главный герой, царь Айодхи, обладает только отрицательными качествами. Он многоженец (хотя многоженство в ту пору не считалось пороком), подозрителен, властолюбив, жесток, не уважает женщин, а главное, умирает как простой смертный.

Отец Рамы, Дасаратха, – распущенный многоженец. Сита, жена Рамы, – незаконнорожденная, старше его, ссорится с членами семьи Рамы, кокетничает с Раваном и уходит от Рамы добровольно, влюбившись в того же Равана. Бхарата, старший брат Рамы, не уважает своего отца. Лакшман, младший брат, тоже не уважает отца и даже хочет его убить. Он жесток, а временами недостойно пристает к Сите. Ближайший друг Рамы, Сугрива, предал своего брата, а Хануман убил много невинных людей, когда в погоне за Раваном сжег остров Ланку (Цейлон). Зато Раван, по мнению Рамасвами, представлявший дравидийское начало, оказался вместилищем всех добродетелей. Он был великим святым, толкователем священных книг, почитал дравидийского бога Шиву, уважал женщин и не приставал к ним.

В своем комментарии Рамасвами осудил арийскую культуру и противопоставил ей более древнюю – дравидийскую. На то, что обе культуры взаимодействовали в течение веков, на то, что теперь подчас бывает трудно выделить из индийской культуры чисто дравидийские или чисто арийские элементы, Рамасвами не обратил внимания. Он старался подчеркнуть не то общее, что объединяет Индию, а то, что ее разъединяет. Арии являлись для него носителями кастовой системы, и этого было достаточно, чтобы осудить их культуру в целом. На севере Индии сложились группы крупной монополистической буржуазии, и этого было достаточно для Рамасвами, чтобы обвинить Север в том, что он эксплуатирует Юг. За каждым выступлением Рамасвами слышался голос южноиндийской средней и мелкой буржуазии – «небрахманов». Но сам он этого голоса не слышал и был иокренне уверен, что защищает интересы всех угнетенных дравидов, принадлежащих к «небрахманским» кастам. Он не хотел видеть классового деления общества, и оно ему за это отомстило. Он стал защитником южноиндийской буржуазии, той имущей верхушки, с которой не хотел иметь ничего общего.

В 1944 году он преобразовал Либеральную федерацию, потерявшую всякий авторитет, в «Дравида кажа-гам» – Дравидийскую партию и стал ее пожизненным президентом. «Дравидийское движение, – писал он, – это религиозно-социальная организация, целью которой является восстановление общества на гуманной и рациональной основе». На самом деле он жестоко заблуждался. Дравидийское движение питал сомнительный и нечистый источник растущих противоречий между буржуазией Севера и Юга. «Юг не должен более эксплуатироваться Севером, – утверждал он. – Необходимо создать самостоятельное государство Дравидистан. Южная Индия была независимой до английского завоевания. Надо восстановить эту независимость. У нас богатые ресурсы, мы должны использовать их сами». Ложный путь вел его все дальше по дороге ошибок и заблуждений. Дравидийское движение приобрело ярко выраженный националистический и сепаратистский характер. И пресловутый «антибрахманизм» занимал в нем не последнее место.

Рамасвами был неутомим. Митинги, собрания, демонстрации. Человека с бородой апостола знали по всему Тамилнаду. Представители низших каст видели в нем своего спасителя, нового Будду. За ним шли безземельные крестьяне и неграмотные рабочие, студенты и мелкие лавочники, рикши и портовые грузчики. Они с надеждой взирали на своего пророка, вдохновенно повторяя за ним: «Пусть уйдут арии, пусть брахманы оставят нас в покое, пусть будет «Дравидистан». Дравидистан – «гуманное и рациональное» общество, где каждый дравид будет свободным и сытым. Они не понимали, что их эксплуататоры – дравидийская буржуазия и помещики – останутся в Дравидистане. Ведь никто не требовал, чтобы они ушли…

И все-таки Рамасвами вносил в движение свои этические нормы. Пророк оставался чист как личность. Президент одной из крупнейших партий Тамилнада, он не хотел политической власти. Великий Рамасвами довольствовался властью над сердцами и душами угнетенных и бесправных. Он не хотел денег. Все, что у пего было, он щедро отдавал Дравидийской партии. Он осуждал буржуазную демократию и не желал участвовать в выборах. Его не интересовали места ни в законодательных собраниях, ни в парламенте. Он выступал против партий, борющихся за власть, ибо власть, утверждал он, создает новую социальную иерархию, порождает неравенство. Но те, чьи интересы он защищал, думали иначе. Дравидийская буржуазия нуждалась и во власти, и в деньгах, и в новой социальной иерархии. Наступил момент, когда этические принципы великого Рамасвами и части его приверженцев пришли в непримиримое противоречие с интересами большинства участников дравидийского движения. Старые принципы работы и безусловный «антибрахманизм» не устраивали ни среднюю, ни мелкую буржуазию Тамилнада. Независимость страны изменила политическую обстановку. Но Рамасвами ничего не хотел менять в партии. В 1949 году он оказался в меньшинстве. Дравидийская партия раскололась. Несогласные с Рамасвами создали «Дравида муннетра кажагам» – Дравидийскую прогрессивную партию. Будущее оказалось за ней. Но это уже отдельная история. В Дравидийской партии осталось несколько десятков тысяч последователей великого Рамасвами. Однако это его не обескуражило.

В 1952 году к власти в штате вновь пришел ненавистный враг и сверстник Раджагопалачария.

– Брахманы хотят стать хозяевами независимой страны. Будьте бдительны. Вы не должны этого допустить, – снова звучал голос Рамасвами на митингах.

Его поддержали те, кто считал Раджагопалачария реакционером. И в 1954 году кабинет врага № 1 пал. Главным министром штата стал Камарадж. Он сформировал «небрахманское» правительство. В лице Рамасвами это правительство обрело горячего сторонника. Он громил его врагов и был беспощаден, если ими оказывались брахманы. «Брахманы против социализма, – заявлял он. – Это они выступают против социалистической программы Национального конгресса, против прогрессивных мероприятий правительства Камараджа». И снова он обвинял брахманов во всех трудностях и неурядицах в штате.

От речей и газетных статей он перешел к действиям. «На каком основании северяне во время праздника Рамлила издеваются над дравидийским Раваном? Почему сжигают его изображение?» – спрашивал он. И в ответ тысячная толпа людей в черных рубашках сжигала изображения Рамы. Пусть исчезнет отовсюду слово «брахманский», заявлял он. И на улицах перед так называемыми брахманскими ресторанами появлялись пикетчики в черных рубашках. Им объясняли, что слово «брахманский» имеет традиционное значение, что речь идет только о вегетарианской кухне отеля или ресторана, что этими ресторанами пользуются и небрахманы. Но объяснения не возымели действия. 200 пикетчиков окружили «брахманское» кафе «Мюрали» в Мадрасе и, держась за руки, не пускали туда посетителей небрахманов. Кампания превратилась в абсурд. Дравидийская партия сама ограничивала действия небрахманов. Когда великий Рамасвами пообещал Камараджу сжечь национальный флаг, если в штате введут хинди-язык северян и ариев, последний понял, что это не пустая угроза. Он знал, что Рамасвами доводит каждое дело до конца. Президент небольшой партии, он оказался достаточно сильным и влиятельным, чтобы начать повсеместную агитацию за Конгресс небрахмана Камараджа, и эта агитация принесла свои плоды. В 1964 году Камарадж стал председателем Национального конгресса. «Конгресс превращается в небрахманскую организацию, – говорил Рамасвами. – Теперь мы должны поддерживать его и его программу». Ему исполнилось тогда 85 лет, но он по-прежнему был энергичен, подвижен и мог выступать на митингах по нескольку часов кряду.

На узенькой уличке около главной Миунт Роуд стоит скромный двухэтажный дом. Рамасвами обычно живет в нем, когда задерживается в Мадрасе. В этом доме и состоялась моя встреча с Великим – Перияром. Меня провел к нему редактор газеты «Свобода», которую издает Дравидийская партия. Навстречу мне поднялся седобородый, несколько грузноватый старик. Из-под стекол очков в простой железной оправе на меня смотрели неожиданно молодые глаза.

– Проходите, проходите, товарищ, – сказал Рамасвами, крепко пожимая мне руку. – Я вас ждал. Люди из вашей страны нечастые гости у меня. Но я всегда им рад.

Поджав босые ноги, он уселся на широкую деревянную кровать.

– Это хорошо, что вы пришли. Из-за этих брахманов люди из других стран не знают о нас правды. Ведь почти все газеты в штате в их руках. У нас существуют только две касты – брахманы и небрахманы. Угнетатели и угнетенные. И они никогда между собой не примирятся.

– Но, может быть, – возразила я, – есть какой-то путь к примирению. Ведь теперь часто кастовое положение не соответствует социально-экономическому.

– Нет, – твердо ответил Перияр. – Пути нет. В течение десятилетий я добивался этого. Но брахман всегда останется брахманом. Полюбуйтесь на Дравидийскую прогрессивную партию. Когда-то все они были со мной. А теперь спелись с брахманами. И принимают к себе даже мусульман и христиан. Я не хочу иметь с ними дела. Они предали наши принципы.

– Сколько членов в вашей партии? – спросила я.

Рамасвами задумался, потер высокий лоб и позвал секретаря.

– Принеси, пожалуйста, списки, – попросил он. И, повернувшись ко мне, смущенно улыбнулся: – Я что-то стал забывать цифры.

Секретарь принес несколько толстых конторских книг и положил их на кровать рядом с Перияром. Тот взял одну из них, раскрыл и, по-стариковски кряхтя, что-то забормотал про себя. Все это как-то не вязалось с моим представлением о лидере политической партии. Но в следующее мгновение я поняла, что этот налет «домашности» на партийных делах Перияра не случаен. Его партия была его домом и его жизнью. Вне своего движения он не существовал. Поэтому так по-домашнему просто, сидя на кровати, водил пальцем по партийным спискам один из крупных политических деятелей Тамилнада.

– Вот, вот, сейчас, – говорил он как бы про себя, – кажется, я не ошибся. – Он поднял глаза, оторвавшись от книги, – 60 тысяч. Осталось только 60 тысяч. И тысяча отделений партии по всему Тамилнаду.

– Да, да, – с готовностью подтвердил секретарь.

– Вы тоже не помните, сколько членов в партии? – спросила я его.

– Помню, – смутился секретарь, – но видите ли…

И я поняла, что Перияр привык делать все сам.

– А как там, в Москве? – неожиданно спросил старик, задумчиво улыбаясь в свою пышную бороду апостола.

– Вы бы ее не узнали, – ответила я. – Ведь после вашего визита прошло столько лет.

– Да, да, – оживился Рамасвами, – прошло столько лет, а я помню все, как будто это было вчера. Я помню комнату в гостинице «Новая Москва», Красную площадь и море красных знамен на первомайской демонстрации. Я тогда действительно был очень счастлив. Такое не забывается. Москва… – бережно произнес он это слово, – У меня там была переводчица, симпатичная и умная девушка. Зина Пиликина, – неожиданно четко выговорил он. – Вот видите, число членов своей партии забыл, а Зину – нет, – лукаво и чуть грустно усмехнулся Рамасвами. – Она, наверно, сейчас старая.

– Наверно, – согласилась я, – если еще жива. А сколько вам лет?

– Восемьдесят пять.

– Восемьдесят шесть, – поправил его секретарь.

– Да, да, мне восемьдесят шесть, – засмеялся Рамасвами, – хотел показаться перед вами моложе, вот и сказал восемьдесят пять. А меня сразу уличили. В Москве я был совсем молодым. И все там были молодые. Как мне хотелось остаться там навсегда. Но ничего не получилось. Теперь я об этом не жалею. Я честно служил своей родине и сделал все, что было в моих силах. Для себя мне ничего не надо.

– Господин Рамасвами, – напомнили ему, – через полчаса митинг.

– Да, да, – закивал он головой. – Я помню. Сегодня я обязательно скажу им о Москве и о вашей стране.

Он тяжело поднялся, пожал мне руку и медленно, с трудом двинулся к выходу. Он все еще продолжал быть пророком…

Красное и черное

По обеим сторонам длинной пыльной улицы без тротуаров тянутся приземистые обшарпанные дома и хижины, крытые пальмовыми листьями. Кое-где меж домов и хижин вкраплены редкие маленькие лавчонки. За домами высятся почерневшие от жирной грязи цистерны с горючим. Юркий, окутанный клубами едкого дыма паровозик то и дело снует по узкоколейке, ведущей к гавани. Из прокопченных мастерских, расположенных рядом с узкоколейкой, доносится дробный несмолкающий стук. Около хижин темнокожие люди в набедренных повязках чинят разложенные прямо на земле сети. По улице носятся оборванные босоногие мальчишки, не знающие ни школы, ни сытой жизни. На этой улице, где каждый знает всех, появление нового человека – событие. И прежде всего для мальчишек. Вот они с криком ринулись в узкий грязный переулок. Через несколько мгновений оттуда появляется группа людей. Двое из них несут красно-черные флаги. За ними уныло, опустив хвост, плетется пес неопределенной масти. К ошейнику пса прикреплен красно-черный флажок. Ватага мальчишек, держась на почтительном расстоянии, следует за псом. Позванивая монетами в консервных банках, люди движутся вдоль улицы.

– «Дравида муннетра кажагам» – ваша партия! – начинает один из них голосом зазывалы. – Она защищает интересы всех угнетенных! Жертвуйте на вашу партию.

Рыбаки, чинящие сети, поднимают головы и равнодушно провожают взглядом процессию.

– Дравидийская прогрессивная партия… – снова начинает идущий впереди человек.

Толстый лавочник вышел из-за прилавка и ждет людей с флагами. Те приближаются к лавке, гремит мелочь, брошенная в банку.

– Дравидийская прогрессивная партия – ваша партия!

И так от лавки к лавке. Их хозяева – единственные состоятельные люди на этой улице. Они бросают в банки серебряные монеты, получают расписку и ревниво наблюдают за соседними лавками. Дадут или не дадут? У рыбаков и рабочих мастерских денег нет, а поэтому около их хижин активисты партии не задерживаются.

– Дравидийская прогрессивная партия – ваша партия! Жертвуйте на вашу партию!

Медленно плывут вдоль улицы два черно-красных флага. Красная полоса означает революцию, черная – невежество дравидов.

Эти флаги появились в Мадрасе в 1949 году, когда большая группа членов Дравидийской партии во главе с киносценаристом Аннадураи покинула великого Рамасвами. Их не устраивало то, что Дравидийская партия стоит в стороне от политической борьбы за власть, что она теряет возможность провести своих кандидатов в парламент и Законодательное собрание штата. Их не устраивал терявший свое значение и ставший одиозным «антибрахманизм» Рамасвами. Им уже не нужен был старый вождь с причудами «святого» и с отжившими этическими принципами. У них появились свои вожди, которые не хотели оставаться в тени, падавшей на них от легендарной фигуры Великого. Они сами хотели быть великими. Аннадураи стал их первым признанным вождем. Противоречия между ним и Рамасвами нарастали, как снежный ком, катящийся с горы, но повод для раскола представился только в 1949 году.

В этом же году новая партия «Дравида муннетра кажагам», или сокращенно ДМК, была внесена в списки политических партий Тамилнада. Она имела ярко выраженный мелкобуржуазный характер, но ее поддержала средняя и часть крупной буржуазии, недовольной правлением конгрессистов. Она была популярна среди городских низов: рабочих, рыбаков, рикш, кули. Среди тех, для которых слово «социализм» значило больше, чем просто надежда. А это слово стояло в программе новой партии. «Нашей целью, – было написано в программе, – является создание суверенной, независимой социалистической республики Дравидистан». Дравидистан… Требование, которое выдвинул великий Рамасвами, осталось лозунгом ДМК. За ним стояла тень отвергнутого вождя. Этого нельзя было допустить. И идеологическая машина ДМК заработала на всю мощь. Люди с высшим образованием умели красиво и умно говорить на хорошем тамильском языке на митингах и собраниях. «Дравиды, – говорили они, – до сих пор были без должного руководства. Они не могли противостоять Северу. Теперь у дравидов есть руководство – партия ДМК». «Северяне, – писали они, – заняли руководящие посты в Национальном конгрессе, правительстве, парламенте. Северяне не признают культуру Юга, Юг низведен на положение колонии Севера. ДМК начинает эпоху Ренессанса на Юге». Ни слова о Рамасвами, ни слова о Дравидийской партии. Как будто их не было. Да, их не было. А есть ДМК и ее вождь Аннадураи. – Великий Аннадураи. Тот, чьи портреты красуются на календарях, выпускаемых партией, рядом с Марксом, Лениным, Ганди и Неру. Тот, которого в день его шестидесятилетия в 1968 году назовут «великим, как император Акбар». И будут сравнивать «эпоху Аннадураи» с блеском древних дравидийских Империй Чолов и Паллавов.

В 1962 году лозунг «Борьба за Дравидистан» был снят, так как оказался невыгодным в сложившейся ситуации. В 1957 году Дравидийская прогрессивная партия получила 2 места в парламенте и 45 мест в Законодательном собрании штата, в 1962 году в парламенте было уже 9 депутатов от ДМК и 50 – в Законодательном собрании штата. В 1967 году ДМК сформировала свое правительство в Тамилнаде.

Красно-черные флаги и портреты Аннадураи постепенно захватывали весь Тамилнад. Они появлялись в маленьких городках и деревнях, в поселках и промышленных центрах. Потом они перешли границы штата и запестрели в Майсуре, Керале, Андхре. Дравидийский Юг признал новую партию. К 1965 году в ее рядах насчитывалось 533 тысячи человек. Она превратилась в главную оппозиционную силу Конгрессу. Лозунги, которые она теперь выдвигала, имели, несомненно, прогрессивный характер. ДМК требовала наделить безземельных землей, ограничить размеры помещичьего землевладения до 15 акров, ввести фиксированную заработную плату рабочего, провести национализацию кинопромышленности, банков, транспорта, расширить систему народного образования.

С самого начала своей деятельности ДМК настаивала на том, чтобы государственным языком и после 1965 года остался английский. Чем ближе становился срок замены английского на хинди, тем активнее действовала ДМК. Партия проводила митинги и демонстрации, Аннадураи грозился устроить публичное сожжение 17-й статьи индийской конституции, согласно которой язык хинди с января 1965 года вводился в качестве государственного. В дни демонстраций партии Мадрас оказывался свидетелем массовых процессий и манифестаций…

В тот день с утра по городу курсировали автобусы, украшенные черно-красными флагами. В каждом переулке, на каждой улице можно было видеть велосипедистов. У рулей их велосипедов были укреплены черно-красные флажки. Велосипедисты метались из одного конца города в другой, подолгу задерживались на его окраинных улицах, о чем-то переговаривались с лавочниками, передавали друг другу какие-то списки. Несколько позже появились полицейские патрули, и офицеры, отрывисто отдавая команду, выстраивали их вдоль улиц, где, как предполагалось, пройдут демонстранты. И наконец процессия ДМК захлестнула одну из главных артерий города – Пунамалли Хай Роуд. Движение было остановлено. Черно-красная волна флагов, флажков, транспарантов залила широкую магистраль, захватывая соседние улицы и переулки. Во главе процессии на открытом грузовике ехало руководство партии. Я успела разглядеть крупную голову Аннадураи и фатоватые усики Не-дунжлиана. Грузовик шел за грузовиком, а в глаза настойчиво лезло красное, черное; черное, красное. За грузовиками медленно плыл густой поток людей. Под черно-красными флагами шли рабочие и клерки, студенты и лавочники, кули и учителя, обитатели трущоб и известные киносценаристы. Неумолкающий гул стоял над движущейся змеей процессией. Сквозь этот гул временами прорывался слаженный хор голосов:

– Долой хинди! Долой хинди!

– Хинди уничтожит культуру дравидов! Хинди уничтожит культуру дравидов!

– Не дадим Северу никаких возможностей! Не дадим…

И снова:

– Долой хинди!

Вдруг в одном месте процессии возникло замешательство. Откуда-то взвился трехцветный флаг Национального конгресса и застыл на несколько секунд? напряженных, вцепившихся в него руках. Потом наклонился и медленно сполз на землю. Чей-то срывающийся голос закричал:

– Хинди здесь ни при чем! Вы хотите власти!

Но идущая толпа вынесла горстку людей с конгрессистским флагом на тротуар, и те встали, смущенно и растерянно улыбаясь. Изорванное трехцветное полотнище, как подбитая птица, лежало в пыли у их ног.

А черно-красные флаги гордо плыли над обнаженными головами демонстрантов, как грозные провозвестники неизбежно надвигающихся событий… Хвост процессии с замыкавшим его полицейским грузовиком показался не скоро. Но вот и он исчез за поворотом. На горячем асфальте остались обрывки красно-черной бумаги.

Вдруг из переулка выбежал молодой парень. На его голову была почему-то нахлобучена подушка, которую он придерживал правой рукой. Одна сторона подушки была черная, другая – красная. Парень выскочил на магистраль и затрусил по ней со своей подушкой вслед за демонстрацией. Эта нелепая подушка и несколько отрешенный вид ее владельца рассмешили меня.

– Смешно? – вдруг услышала я рядом с собой.

– Во всяком случае, не грустно, – ответила я.

– Я бы не сказал… – задумчиво произнес человек. – Меня зовут Сампатх. Я вижу, вы заинтересовались всем этим. Хотите, я вам кое-что расскажу?

…Он был членом парламента от ДМК, этот человек с тонким умным лицом и смеющимися глазами. Он организовывал партию вместе с Аннадураи. Теперь обо всем этом можно говорить в прошедшем времени. Потому что Сампатх уже не имеет отношения к Дравидийской прогрессивной партии. Сам Аннадураи венчал его цветочной гирляндой, когда Сампатх в 1957 году оказался депутатом парламента. Ему устроили торжественные проводы, когда он отправился в Дели на сессию. Произносили речи. Аннадураи тоже сказал немало слов. Сампатх был счастлив, что наконец сможет по-настоящему бороться за идеалы партии, и был горд доверием, которое ему оказали.

Парламент ввел его в круг общеиндийских дел. Пытливый и всегда ищущий, он сошелся близко с людьми из других штатов. Он разговаривал с пенджабцами и маратхами, знал, о чем думают бенгальцы и раджастханцы. Он принадлежал к оппозиции и интуитивно тянулся к тем, кто мыслил прогрессивно. Жизнь в Дели, так непохожая на мадрасскую, захватила его своей политической остротой и интеллектуальной напряженностью. Он стал постепенно понимать, что у него много единомышленников в других штатах. Они тоже мечтали о социализме и выступали против «своих» же североиндийских монополистов и крупных дельцов. «Так почему же мы должны отделяться? – начал сомневаться он. – Ведь не только одни дравиды мыслят прогрессивно». Он слышал, как коммунист из Бихара однажды громил беспощадно монополиста Тата, говорил о его высоких доходах и тяжелых условиях труда на его металлургических заводах. Сампатх вспомнил, что Аннадураи и некоторые лидеры ДМК намного либеральнее относились к таким крупным дельцам, как Четтиар, Найду или Махалингам. Ведь они были дравиды. Аннадураи заигрывал с ними и пользовался их деньгами. Стройная система политических взглядов Сампатха здесь, на парламентской скамье, дала первую, пока еще незаметную трещину. Он говорил с коммунистами и левыми социалистами, с радикально мыслящими конгрессистами и представителями пестрой компании «независимых». Все они убедительно доказывали, что прогресс страны требует объединения всех усилий, а не их разъединения. Постепенно он и сам стал приходить к этой мысли. Но она была еще нечеткой и сырой, многое ему было неясным. Слишком долго он пил отравленный напиток марки «Дравидистан», с тех пор как включился в работу Дравидийской партии. Яд улетучивался медленно и болезненно. Он возвращался в Мадрас с очередной сессии, его встречали товарищи по партии, чествовали и открыто говорили о своих надеждах. Но теперь он уже не разделял этих надежд. Однако был достаточно осторожен, чтобы промолчать об этом. Он знал, что ему не простят отступничества. Да и сам он еще далеко не был уверен в правильности своих новых мыслей. Уверенность пришла позже…

Москва цветами встречала индийских парламентариев. Вежливый гид-переводчик предупредительно распахнул перед Сампатхом дверцу светлой «Волги».

– Вы не похожи на русского, – сказал он юноше, – у вас темный цвет лица, вы не европеец.

– Да, я не русский, – просто ответил переводчик, – я из Узбекистана.

– И ваш язык не похож на русский?

– Нет, – ответил юноша. – И культура у нас другая.

– Как же вы уживаетесь с русскими? – удивленно спросил Сампатх.

Юноша улыбнулся наивности далекого гостя.

– У нас одна цель. Все наши народы строят новое общество.

«Вот как! – подумал Сампатх. У них разная культура, а одна цель».

Переводчик перечислил ему национальные республики. Их оказалось не меньше, чем штатов в Индии. Когда Председатель Верховного Совета СССР спросил Сампатха, что его больше всего интересует, тот не колеблясь ответил:

– Ваше содружество наций. Я хочу узнать, как вы смогли этого добиться.

– Хорошо, – сказал председатель. – Вы узнаете.

За месяц он узнал, увидел и передумал так много, что порой ему казалось, голова не выдержит такого напряжения. Но голова и сам Сампатх выдержали.

– Меня больше всего поразило, – говорил Сампатх, и в его голосе звучали нотки неподдельного восхищения, – что в СССР смогли создать единство всех народов, смогли создать условия, при которых все нации имеют равные права, уважают друг друга и при этом не утрачивают своей культурной индивидуальности и самобытности. И тогда я решил, что путь вашей страны самый правильный, что Индия должна сделать так же. Я понял, что только такое единство поможет нашим народам стать на путь социального прогресса. Только единство всех прогрессивных сил, только это, – повторил он.