Текст книги "Годы и дни Мадраса"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Так же как и их студентки, они неохотно без сопровождения покидают территорию колледжа. Пойти в кино – для них проблема. Надо набрать не менее пяти человек, чтобы обеспечить себе безопасность за стенами колледжа. И хотя никому из них ничего там не грозит, каждый раз визит в «тот мир» расценивается как подвиг. О нем потом говорят целую неделю. Все эти женщины, старые и молодые, годами живут в искусственной атмосфере изоляции, лишены обычного человеческого общества и давно надоели друг другу. Они развлекаются тем, что плетут мелкие интриги, образуют враждебные партии, наушничают друг на друга царствующей мисс Мукерджи. Лишь немногие стоят в стороне от «придворной» жизни. Но им это не прощают. Почти все преподавательницы – христианки. Они обучают студенток вполне современным предметам: истории и математике, философии и физике, химии и зоологии, английскому языку и ботанике. Но преподавание для них – только служба. Духовный их мир определяется другими категориями. И это в первую очередь религия. Христианство вырвало их из родной почвы, но не приобщило к своему миру. Никто из них как следует не знает культуры и традиций своего народа, и о Европе, откуда к ним пришло христианство, они имеют весьма смутное представление. Это противоречивое положение помимо их воли порождает острый душевный кризис, заставляет их искать «утешения» в религии, формирует из них нередко экзальтированных фанатичек. Их фанатизм часто принимает абсурдные формы. Преподавательница философии с маленькой головой и большим ртом чем-то неуловимо напоминала мне змею. Несколько раз я ловила на себе ее холодный, ненавидящий взгляд. Однажды я попыталась с ней заговорить, но она, посмотрев сквозь меня, ничего не ответила и прошла мимо.

– Вики, – спросила я преподавательницу физики, – почему она такая странная?

– Кто? – не поняла сразу Виктория.

– Та, что преподает философию.

– А, Змея? Да? – засмеялась Вики. – Ты, конечно, с ней пыталась разговаривать?

– Пыталась.

– Что она прошипела тебе в ответ?

– В том-то и дело, что ничего.

– И не удивляйся. Эта мисс всех ненавидит. А тебя она, наверно, не считает за человека. Ну кто ты, с ее точки зрения? – Виктория взяла меня доверительно за руку. – Нехристь – раз, коммунист – два, русская – три. Я думаю, у тебя набралось достаточно грехов.

Я кивнула.

– Ну так вот, – продолжала физик, – ты знаешь, что скоро будет конец света?

– Нет, не знаю.

– Фу, как не стыдно! – глаза Виктории смеялись. – Весь колледж уже об этом знает. Студенты третий день наводят чистоту в общежитии. А эта… – Виктория запнулась, – тоже готовит себя к концу света и не хочет иметь дела с грешниками. Поняла?

– С трудом, – ответила я и пошла к себе в коттедж ждать конца света.

До вечера он почему-то не наступил, и я, воспользовавшись краткой передышкой перед светопреставлением, вышла в сад подышать свежим воздухом. За густой порослью кустов я услышала приглушенные голоса.

– Дэзи, Дэзи, – звал кто-то, – иди сюда. Отсюда лучше видно.

В кустах что-то затрещало, и я увидела мелькнувшее сари.

– Как ты думаешь, – сказал другой голос, – откуда начнется конец света? Наверно, с этой стороны.

За кустами зашептались.

– Хорошо бы до экзаменов, – мечтательно сказал первый голос.

Прошли экзамены, а мир по-прежнему прочно стоял на месте. Но преподаватели были взбудоражены еще одной новостью. Мисс Манаси, которая преподавала тамильский язык, стали посещать «видения». Сначала ей явилась дева Мария, потом апостолы Петр и Павел и, наконец, сам святой Фома. К несчастью, мисс Манаси была моей соседкой по коттеджу. Однажды среди ночи раздался стук в мою дверь. «Что-то случилось», – подумала я и пошла открывать. На террасе в длинной нижней юбке стояла Манаси. Фонарь над входом освещал ее лицо с нездоровой, зеленоватого оттенка кожей и маленькими цепкими глазками.

– О! – сказала Манаси. – О!

– Что? – не поняла я.

– Вы ничего не видели? – с придыханием спросила моя соседка.

– Очередной сон, – ответила я.

– Нет! – вскричала Манаси. – Вы не видели сияния, которое шло из моей комнаты?

– Я сплю с закрытыми глазами. Что-нибудь загорелось?

– Как вы не можете понять! – тоном превосходства заметила Манаси. – Меня опять посетил Он.

– И вы решили меня пригласить в свою компанию?

– Нет, я хотела сообщить вам об этом счастливом видении.

– Следующий раз, – рассердилась я, – делайте это, пожалуйста, днем.

Кажется, мисс Манаси приняла мой совет. Как-то я зашла в зал для отдыха преподавателей просмотреть газету. Моему взору представилось странное зрелище. Посреди, зала стояла Манаси с возбужденными глазами, а вокруг нее сидели несколько преподавателей, внимательно ее слушавших.

– И вот, – говорила Манаси, – я увидела сияние над крышей нашей столовой. Сначала я не придала этому значения, но потом увидела белоснежные одежды ангелов. Как вы думаете, что они делали?

– Что? – как вздох, пронеслось по залу.

– Они принесли молоко нам на завтрак, – торжествующе закончила Манаси.

Наступило неловкое молчание.

– Простите, мисс Манаси, – сказала я, – вы имели возможность общаться с ними?

– Да, – поджала губы рассказчица. Она не могла простить мне ночного разговора.

– Очень хорошо, – продолжала я. – А вы не спросили, почему в молоке, что подают в столовой, так много воды. Его ангелы разбавляют?

Неловкая тишина взорвалась смехом. Мисс Манаси, бросив на меня злобный взгляд, с достоинством удалилась.

…На башне перед главным зданием бьют часы. «Вам, бам, бам…» – восемь ударов. С последним ударом просыпаются студенческие общежития. В утреннем свежем воздухе раздаются громкие голоса. Кто-то кого-то зовет, кто-то смеется. Посреди сада высится купол часовни, увенчанный черным строгим крестом. Сюда направляются и студентки и преподаватели. По дорожкам, посыпанным песком, шаркают ноги, мелькают цветные сари, европейские платья. Через несколько минут в часовне начнется утренняя молитва. Теперь на территории сада никого не видно, и только ряды туфель выстроились перед входом в часовню. Из часовни доносится пение. Поют хорошо и слаженно. Через полчаса все устремляются к столовой. Мисс Бакиамутту, заведующая столовой, стоит на пороге и, блестя пенсне, наблюдает, как рассаживаются студентки. На студенческой половине гремят металлические стаканы и тарелки. На половине преподавателей стоит общий стол, за которым собираются три раза в день все преподаватели, живущие в колледже. В ослепительно белом сари входит мисс Мукерджи. Все встают, и декан начинает читать молитву: «Отче наш, иже еси на небеси…» «Аминь», – отзывается наполненный зал. Теперь можно приступить к утренней трапезе. Преподаватели ведут за едой степенную беседу, но посматривают на часы. Ровно в девять начинаются занятия. Зал столовой постепенно пустеет, и весь поток направляется к учебным зданиям.

К часу дня все снова в столовой. Там вновь повторяется процедура с молитвой. После обеда колледж затихает. Те, кто живет в городе, уже покинули его. Обитатели общежитий погружены в послеобеденный сон. Только мается на жаре верный страж гуркха, да Самуэл сидит под колоннами главного здания, ожидая всяческих распоряжений. Постепенно колледж снова оживает. Наполняется библиотека, в лабораторном корпусе видны склоненные над колбами и пробирками девичьи головы. На спортивной площадке идут занятия. Девушки прыгают с мячом, разучивают вольные упражнения, бегают, преодолевая барьеры. На них теперь свободные кофточки и короткие широкие юбки. Особой ловкости никто из них не проявляет. Жарко, да и воспитание, как говорится, не то. Вечером опять молитва в часовне и обязательная проповедь, которую по очереди произносят преподаватели. Темы проповеди всегда имеют отношение к колледжу. Если проповедь читает мисс Умен, то под угрозой господней кары находятся студенты, манкирующие спортивными занятиями, если мисс Эдвардс, то кара нависает над не выполнившими лабораторных работ по физике и т. д.

Обеды в колледже сытными не назовешь, и поэтому студенты задолго до ужина тоскливо поглядывают на столовую, а некоторые даже предпочитают заниматься на ступенях перед входом. Это в основном «язычники», которые не ходят на молитву и терпеливо дожидаются ее конца. Но вот из часовни доносится благостное пение, возвещающее окончание послеполуденного поста.

После ужина каждый делает что хочет. Девушки разбредаются по саду, сидят группами или уединяются в укромных уголках. Некоторые читают, другие беседуют. Томительно тянется вечернее время. Преподаватели расходятся по своим квартирам или иногда сидят в зале, обсуждая студенческие новости и тщательно разбирая, кто, где, когда, с кем. Тех, кто уходит по вечерам в город в гости или развлечься, тоже обсуждают и гадают, что они в это время делают.

В десять часов вечера гуркха покидает свой пост и запирает железные ворота. До этого времени все должны быть в колледже. Если вы возвращаетесь к себе после десяти, то это уже ваше дело, как вы это сделаете. Одно можно сказать, что каменная ограда не очень высокая и имеет выступы с внешней стороны…

Однообразие жизни колледжа нарушается время от времени праздниками. Индусские праздники здесь не в почете. Мисс Мукерджи даже старается сократить число официальных свободных дней, которыми пользуется весь город. Но традиции и молодость нередко берут свое. Однажды два дня спустя после дивали на площадке перед основным общежитием вдруг раздались крики, взорвался и рассыпался цветными звездами фейерверк, заплясали бенгальские огни, вспыхнуло пламя факелов. Девушки, озаренные огнем, двигались по кругу в темпераментном танце, пели и смеялись. Рядом стояла пустая покинутая часовня, вздымая свой строгий крест к небу, над которым полыхал фейерверк. К танцующим и забавляющимся огнем подходили новые группы студенток и немедленно вливались в танцы и веселье. Над садом стоял разноголосый шум, совсем не обычный для такого времени. Среди танцующих и громко смеющихся девушек я увидела и христианок, которых выдавали только крестики, болтающиеся на тонких цепочках. А в остальном они были дочерьми своей Индии. Преподаватели, привлеченные шумом, собрались под колоннами главного здания. Они тревожно перешептывались, не зная, что предпринять. А «языческая вакханалия», озаряемая веселыми огнями, продолжалась.

– Я никогда от них этого не ожидала, – произнесла мисс Мукерджи, презрительно опустив уголки губ. – И это называется господни дети. Они же язычники! Посмотрите на эти дикие танцы.

– Они искренне радуются и веселятся, – сказала я. – Ведь дивали очень красивый праздник. Разве в этом есть что-нибудь безнравственное?

– Конечно, – поддержала меня Виктория, – они молоды, а в колледже их держат все время в узде.

Мисс Виктория, – холодно заметила декан, – уж не хотите ли вы к ним присоединиться? С каких пор вы осуждаете порядки в колледже? Если они вам не нравятся, вы можете…

– Мисс Мукерджи, – вмешалась я, – кажется, христиане всегда похвалялись своей терпимостью, а в ваших словах я ее не почувствовала.

Преподаватели один за другим начали исчезать.

– Вы меня неправильно поняли, – елейная улыбка заиграла на лице декана. – Я ничего не имею ни против этого праздника, ни против мисс Виктории. Я оторвалась от чтения Библии не для того, чтобы обсуждать эти незначительные вопросы. Спокойной ночи!

– Мисс Мукерджи, – робко начал кто-то из преподавателей, – что же делать вот с этим? – последовал красноречивый жест в сторону, где взрывался очередной фейерверк. Декан с оскорбленным видом пожала плечами.

– Это их дело. Теперь в этой стране все свободные и независимые. Если они взорвут часовню, я не удивлюсь.

Дивали – праздник нелегальный. А вот рождество… Рождество – это другое дело. Готовиться к нему начинают заранее. Рождественская ночь – последняя перед каникулами. Сначала устраивается обильный рождественский обед с мороженым и орехами. Преподавательская и студенческая «половины» ликвидируются. За каждым студенческим столом сидит преподаватель. У него в этот день своеобразная функция – прислуживать студентам. Преподаватель приносит чашки с супом, блюдо с рисом, расставляет вазочки с мороженым, наливает кофе. Полоса отчуждения между преподавателями и студентами в этот день исчезает, но девушки себя чувствуют несколько неловко, и поэтому рождественский обед проходит не так шумно, как остальные. В столовой устанавливают вместо елки казуарину и украшают ее игрушками и куклами. Вечером начинается представление. Его дают преподаватели для студентов. Представление незамысловатое, состоящее из маленьких пьесок и этюдов. Но не в этом дело. В представлении участвуют все преподаватели. Чем смешнее они играют, тем лучше. В этот единственный вечер в году высокомерные «мисс» превращаются в обычных людей, сбрасывая с себя маску традиционного «синего чулка» и воспитателя по долгу. Актовый зал набит, все затаили дыхание, ожидая первого появления «актеров». Наконец занавес раздвигается, и на сцене в традиционной позе, заложив ногу за ногу и приставив флейту к губам, стоит бог Кришна. В другом месте и при других обстоятельствах это бы не вызвало ни у кого никакой реакции. Но Кришной была мисс Умен, преподавательница физкультуры. Та мисс Умен, которая не дает никому спуску и предает анафеме каждого пропустившего занятия. Обычные представления о строгом преподавателе рушатся. И это вызывает целую бурю. Зал содрогается от хохота.

– Браво, браво, мисс Умен! – летят подбадривающие крики.

Преподавательнице самой смешно, флейта подпрыгивает в ее руках, а зал стонет от восторга и хохота. В представлении участвует и мисс Мукерджи. Когда она появляется, зал почтительно замирает. Мисс Мукерджи единственная, кто остается по-прежнему неприступной и царствующей. Она играет положительную европейскую леди, и оттого, что она старается сохранить свою респектабельность и невыразительным голосом повторяет роль, мне ее становится жалко. На мисс Мукерджи современный европейский костюм, и от этого ее движения скованны. Накануне она прислала ко мне своего секретаря – мисс Джекоб.

– Послушайте, Людмила, – сказала застенчиво Джекоб, – европейские леди носят чулки?

– В Индии нет, – ответила я.

– Хорошо, – сказала секретарь, – я сообщу об этом декану.

Через некоторое время она снова появилась в моей комнате.

– Мисс Мукерджи, – начала она с порога, – спрашивает, как нужно укрепить чулки, чтобы они не сваливались.

Я объяснила.

И вот теперь мисс Мукерджи вела свою роль в полной европейской выкладке. Чувство неловкости овладело залом, и все облегченно вздохнули, когда декан наконец покинула сцену. В зале вновь воцарилось веселье, когда появилась преподавательница английского языка Шила Рассел в костюме дровосека. За ней, семеня короткими ногами, в короне, съехавшей на самые глаза, вышла заместитель декана, полная и маленькая мисс Теофлес. Из-под королевской короны победно поблескивали очки. Пьеса называлась «Король и дровосек». Но никто не следил за развитием действия. Все глаза были прикованы к мисс Теофлес. Каждое королевское движение, так не соответствующее ее облику, сопровождалось бурным восторгом и аплодисментами. По какому-то поводу король очень разгневался. В гневе он запахнул длинную мантию, запутался в ней и с легким возгласом «Ох!» самым натуральным образом растянулся на подмостках. Мои слова бессильны передать то, что творилось в зале. Хохот перешел в судорожные всхлипывания, по лицу зрителей катились слезы, несколько девушек опрометью выскочили из зала. А уважаемый заместитель декана, потеряв очки, беспомощно барахталась в необъятной королевской мантии. Наконец тонким, захлебывающимся голосом она крикнула: «Да помогите же!» Восторг зала не поддавался описанию. Первыми пришли в себя преподаватели. Ослабевшие от смеха, они вынули мисс Теофлес из мантии и поставили на ноги.

– Мои очки! – потребовала мисс Теофлес.

Ей подали очки.

– Корону!

И, снова водрузив ее на голову, заместитель декана начала играть с того места, на котором произошла катастрофа.

– Как ты смеешь мне возражать!

Но дровосек в ответ только сказал «О!» Потом снова повторил «О!» Шила Рассел совсем забыла свою роль.

– О! О! – передразнила ее мисс Теофлес. – Сколько можно говорить «О»! Потрудитесь сказать что-нибудь иное.

– Подскажите… – беспомощно прошептала Шила.

Так мисс Теофлес оказалась звездой рождественского представления.

После спектакля «актеры» гордо прошествовали сквозь строй шумно аплодирующих студентов и исчезли каждый в своей комнате…

Около четырех часов ночи я проснулась от каких-то странных звуков. Прислушавшись, я поняла, что где-то пели. Стройные девичьи голоса возвещали хвалу богу. «Так, – подумала я. – Лавры мисс Манаси мне, наверно, не дают покоя. Сейчас будет сияние и явится очередной апостол. Видимо, соседство иногда влияет… Мадрасский климат, должно быть, не по мне». А пение все приближалось и приближалось. Теперь оно не походило на галлюцинацию. На веранде раздалось шарканье шагов, пение зазвучало совсем громко, и в дверь постучали.

«Интересно, – снова подумала я, – когда апостолы являлись Манаси, они стучались или просачивались так?» Стук повторился. Я набросила халат и подошла к двери. Сквозь щель в проеме лилось сияние. Была не была – и я открыла дверь. Прямо на меня уставилось улыбающееся лицо Деда-Мороза под красным капюшоном.

– Я Санта-Клаус, – сказал он голосом Сумитры Кумар.

Сумитра – Санта-Клаус стояла в окружении студенток, украшенных цветами. Каждая держала в руке зажженную свечу, и огоньки свечей ровно горели в теплом воздухе.

– Желаю тебе веселого Рождества. – И Санта-Клаус хихикнул, – от Лапландии до Москвы. Прими наш подарок.

Сумитра согнулась над мешком и вдруг зашептала:

– Куда вы дели эту конфету? Я говорила, не давайте ее никому.

Стоявшие рядом робко оправдывались.

– Ага, вот! – торжествующе возопил Санта-Клаус и протянул мне московскую конфету «Мишка на Севере». Где они ее достали, так и осталось для меня тайной.

– Спасибо, Сумитра! Я вас всех тоже поздравляю.

– Откуда вы узнали, что я Сумитра? – полюбопытствовал Санта-Клаус.

– По голосу.

– Смотрите, ангелы! – Сумитра стала в позу. – Это первый человек, который меня узнал, и тот – нехристианин. Так же как и я, – сказала она, понизив голос. – Ну, ангелы, вперед! У нас еще много работы.

Девушки запели, и огоньки свечей замелькали по дорожке, ведущей к главному зданию. Я оглянулась вокруг. Было еще совсем темно, и на небе стоял тонкий серебристый серп молодой луны. Низко над горизонтом светился ромб Южного Креста.

Утром на веранде коттеджа я встретила мисс Манаси.

– Вы знаете, – начала она, – сегодня, в рождественскую ночь, меня посетил целый сонм ангелов.

– Меня тоже, – сказала я злорадно.

У мисс Манаси отвисла челюсть…

В колледже была явная склонность к благотворительности. Два раза в год устраивали благотворительные ярмарки. Средства шли на миссионерскую школу. Весь сад в такие дни расцвечивали флажками, приглашали музыкантов, устанавливали карусель и другие аттракционы. Круг посетителей ярмарки ограничивался родителями студентов и их знакомыми. На столиках раскладывали для продажи всякие безделушки, продавали чай и еду, приготовленную в столовой колледжа. Неумело организованные ярмарки приносили только убытки.

…Играет музыка, скрипит карусель, по саду гуляют люди. Меня останавливает Дэзи, преподавательница биологии.

– Послушай, – говорит она мне, – пойди прокатись на карусели. Мы заплатили 45 рупий этому парню, а не собрали и трети этой суммы. Пожалуйста, прокатись.

Я прокатилась.

– Что теперь еще надо делать, Дэзи?

Она засмеялась.

– Ты думаешь, спасешь эту прогорающую лавочку?

– Я не собираюсь спасать.

– И не надо! – почему-то рассердилась Дэзи. – С этим колледжем всегда так. Всякий раз они прогорают. В прошлом году продали билеты на концерт Падмини, а она заболела. Пришлось все возвращать обратно. Только спектакли приносят доход.

Спектакли – еще одно событие в жизни колледжа. В них обычно бывает занята наиболее активная часть студентов. К ним готовятся долго и со вкусом. И спектакли получаются неплохие. Кроме спектаклей есть еще журнал «Солнечный цветок». Он выпускается раз в год и печатается в настоящей типографии. Там вы можете найти отчеты об основных событиях в колледже, очерки и стихи, рассказы и сочинения на свободную тему.

И участники спектаклей, и редакторы, и авторы журнала – это в основном девушки-нехристианки. Больше всего среди «лидеров» общественной жизни индусок. Многие из них были моими друзьями. Они часто приходили ко мне и вели долгие беседы. Их интересовала наша страна и мои оценки индийских событий. Самой интересной из них была Сумитра Кумар. Высокая, с несколько тяжеловатыми чертами лица, она медленно произносила фразы, каждый раз взвешивая их. Сумитра хорошо писала очерки и была одной из одаренных актрис самодеятельной труппы. Красивая Субашини Сегхал, порывистая и несколько самоуверенная, без оглядки примыкала ко всем студенческим движениям. Но потом, разобравшись, порывала с организацией, ходила несколько дней с виноватым видом и снова вступала в очередной союз, который требовал применения ее энергии. Читра, несколько нескладная, с мечтательными глазами и упрямым лбом, не одобряла «политических» метаний Субашини, относилась осторожно ко всякого рода таким увлечениям и больше всего на свете интересовалась устройством и конструкцией космических кораблей. Сусанн Поль, девушка из Кералы, говорила всегда тихо, часто смущалась, но имела твердые убеждения, от которых никогда не отступалась. Она была одним из серьезных и благодарных читателей литературы о Советском Союзе. Минакши, небольшого роста полная девушка с живыми карими глазами, отличалась добротой, странно сочетавшейся в ней с традиционным брахманским высокомерием. Искренняя и прямая по натуре, она тем не менее ничего не делала просто. Любому ее поступку предшествовало целое предисловие с комментариями. Если другие студентки могли прийти ко мне просто в гости, то Минакши всегда придумывала для этого какую-нибудь важную причину.

– Я пришла, – начинала она с порога, – поздравить вас с запуском спутника. Вас еще никто не поздравлял? Ну я так и знала, что буду первая. Поэтому и пришла.

– Садись, Минакши, – говорила я ей, – но с запуском спутника теперь не поздравляют. Поздравлять надо с запуском космического корабля.

– Да? А я не знала, – смущалась Минакши. – Между прочим, что вы думаете насчет нашего последнего спектакля?

И начинался разговор, за которым Минакши, собственно, и пришла.

Иногда Минакши мучилась в поисках повода для очередного посещения. Серьезного повода не было, и она шла на всякие уловки.

– Иду я мимо, – сказала она однажды, – и слышу кашель. «Айе! – подумала я. – Бедная Людмила сидит одна вдали от дома и кашляет». Вот я и зашла.

– Вот беда-то! – в тон ей заметила я. – Действительно, сидит бедная вдали от дома да еще кашляет. А если бы не кашляла?

– Ну, тогда другое дело, – смутилась Минакши, – А то ведь вы кашляете… Между прочим, я хотела спросить…

Кашель у меня прошел, и Минакши снова стала му-читься. Но наконец был найден выход из положения. Однажды Минакши зашла ко мне в обеденное время. Она села в кресло и положила на колени железную коробочку.

– Что это у тебя? – поинтересовалась я.

– А! – махнула рукой она. – Мой обед.

– Ты не ходишь в столовую?

– Нет. Вы ведь знаете, брахманам нельзя есть вместе с остальными.

– Где же ты ешь?

– Нахожу где-нибудь уголок.

– Ты можешь это делать у меня, – предложила я.

– Но… – смешалась Минакши.

– Я посижу на веранде. Располагайся.

– Ой, спасибо вам большое! А вы не будете надо мной смеяться? Многие смеются.

– Конечно, нет, – успокоила я девушку. – У каждого народа свои обычаи. Зачем же смеяться?

С тех пор надобность в других предлогах отпала…

Если посмотреть на студенток колледжа, когда они покорно шествуют в часовню или, опустив глаза, приветствуют преподавателя, можно подумать, что волнения внешнего мира мало смущают их души. Но это только на первый взгляд. Напряженная духовная жизнь бьется в студенческих общежитиях и учебных аудиториях.

Пожалуй, ближе всех знает своих студенток преподавательница физкультуры Анна Умен. Ее каждый день можно видеть на спортивной площадке. Высокая, крепко скроенная, с широкими скулами и бесстрастным выражением лица, зажав в зубах судейский свисток, она небрежными жестами командует своими подопечными. Так же как и мисс Манаси, она моя соседка по коттеджу. Анну всегда волнует множество проблем, и, конечно, в первую очередь спортивные.

– Ты видела, как мои девчонки играют в волейбол? – спрашивает она меня.

– Видела.

– Ну и как?

– Плохо, конечно.

– Вот я и говорю им: «Как вы играете? На вас стыдно смотреть. Вы как следует даже прыгнуть не можете». Вот приезжала ваша волейбольная команда, тоже девушки. Но как они играли, как они играли! Почему бы и нашим так не научиться?

– Нм нужна общая тренировка, – замечаю я.

– Слушай, – говорит Анна, хитро сощурив глаза, – покажи им, как это делается.

– Но я ведь не спортсмен.

– Э! – грозит она мне пальцем. – Я однажды видела, как ты перепрыгивала через ограду. Меня не проведешь. Хоть было и темно, я тебя сразу узнала. Научи их, как прыгать.

– Через ограду? – невинно спрашиваю я.

– Смейся, смейся, я ведь дело говорю, – вдруг обижается она.

Анна Умен – неизменный руководитель всех студенческих экскурсий. Когда собираются куда-нибудь ехать, девушки задают неизменный вопрос: «А мисс Умен поедет?» —. «Поедет, поедет», – отвечают им. И тогда число желающих ехать превышает возможности колледжа. Но у Анны один критерий – хорошо ли ты занимаешься физкультурой. Прогульщицы сразу утрачивают надежду попасть в интересную экскурсию. По вечерам в просторной комнате Умен всегда гости. Девушки бегут к ней со всякими делами.

– Мисс Умен, как вы думаете…

– Мисс Умен, разве она справедливо поступила?

– Мисс Умен, а это сари к рождеству годится?

– Мисс Умен, можно ли написать в такой форме?

– Мисс Умен, а этот фильм стоит смотреть?

Мисс Умен – то, мисс Умен – другое. И она терпеливо рассказывает, объясняет, поглядывая на девушек смеющимися глазами. Ни с кем из преподавателей она особенно не дружит.

– Мне надоели их суды и пересуды. Ничего интересного от них все равно не услышишь.

Мои отношения с ней складывались трудно. Мисс Умен вначале отнеслась ко мне очень настороженно.

– Так вы нехристианка? – в один из первых дней спросила она меня.

– Нет.

– Кто же вы?

– С этой точки зрения – никто.

– Первый раз вижу такого человека, – со всей прямотой заявила она мне и, возмущенно дернув плечами, отправилась к себе в комнату.

Потом она долго не проявляла попыток завязать со мной знакомство. Но наконец не выдержала. Она остановила меня на веранде.

– Послушайте, – сказала она, – я кое-что слышала о вашей системе образования. Не расскажите ли вы мне?

Я рассказала.

– Очень разумно, – резюмировала Умен. – Нам говорили о вас совсем другое. Но Библию вы все-таки не изучаете?

– Нет.

– Значит, вы ничего о ней не слыхали?

– Почему? – ответила я. – Я, например, Библию читала.

– Ничего не пойму, – развела руками Анна, – в бога не верят, система образования первоклассная, сама коммунист, а Библию читала. Я с вами совсем запуталась.

И Умен с присущей ей добросовестностью стала распутывать «роковой» узел. Никто в колледже не мог ответить ей на вопрос: как может случиться так, что человек не верит в бога, а сам – неплохой? Нормальный человек. как все мы. Взглядов своих никому не навязывает, как некоторые христиане. С окружающими вежлив, со студентами дружит, другим помогает и с ближним делится. Проблема зрела в голове Анны, но разрешить ее было трудно. Миссионеры с детства ее пугали русскими коммунистами. И я была первой из них, с которой она столкнулась. Анна, честно следуя фактам, должна была пересмотреть свои представления о «нехристях». Раз в месяц к ней приходила бедная подметальщица, мать семерых детей. Каждый раз Умен давала ей 5 рупий. Однажды я увидела эту изможденную женщину, стоявшую у запертых дверей Анны. Анна отбыла на несколько дней к себе в Кералу. Женщина переминалась с ноги на ногу и растерянно оглядывалась вокруг. Увидев меня, она обрадовалась, решив, что я знаю, где Умен. Я объяснила где. Женщина подняла на меня полные отчаяния глаза и затем, опустив голову, шаркающей походкой стала спускаться с веранды.

– Амма! – окликнула я ее, сообразив, кто она. – Вот 5 рупий, мисс Умен оставила для тебя.

Женщина подняла голову, и в ее глазах выражение отчаяния сменилось какой-то трепетной надеждой.

Через три дня Анна появилась в колледже. Утром она возникла на пороге моей комнаты.

– Так! – сказала она голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Христиане забывают о своем долге, а коммунисты и неверующие спасают голодных индийцев. Так? И при этом еще помалкивают. У вас все коммунисты такие?

– Какие такие? – не поняла я. – Все люди разные, а коммунисты – люди.

– Да нет! – засмеялась Умен. – Я хочу знать, другие так же поступили бы в твоей стране, как ты?

– Обязательно. Может быть, даже лучше поступили.

– Тогда, – сказала Анна, – беспомощно опускаясь в кресло, – я, кажется, за коммунизм. Но не против бога – ты это учти. Тут твоя пропаганда бесполезна.

Случай с подметальщицей не решил проблему, которая мучила Анну. Наоборот, он ее усложнил. И Умен отправилась за разъяснениями к своему патеру. Патер легко разрешил сложную этическую проблему. В воскресенье торжествующая Умен ворвалась ко мне в комнату.

– Ну, теперь все в порядке, – облегченно вздохнула она. – Мне теперь все стало ясно.

– Что ясно? – не поняла я.

– Да насчет тебя. Я спросила патера: может быть так, что человек хороший, а в бога не верит?

– Что же сказал патер? – заинтересовалась я.

– Он сказал: «Может. Значит, бог помимо воли этого человека в нем».

– Ба! – обрадовалась я. – Наконец найдено достойное место для христианского бога. А то никак не решат, где он. Внизу, вверху или еще где.

– Тьфу! – в сердцах сплюнула Умен. – Первый раз в жизни вижу такую богохульницу!

И, хлопнув дверью, удалилась. Однако вечером не отказалась пойти со мной в «Ананд», где в то время шел фильм «Баллада о солдате».

– Да, – сказала она, когда мы вышли из кипотеат ра, – теперь я кое-что начинаю понимать.

Анна Умен была одна из немногих в колледже, кто хорошо знал культуру своей страны и с симпатией относился к индуизму. Она не признавала только идолопоклонства. Умен исправно посещала курс лекций по индусской философии, который в колледже читала доктор Чиннакесаван. Она каждый раз поражалась глубине и сложности древней философии, и тогда о христианстве с ней было трудно говорить. Она увлекалась антропологией, слушала лекции в университете, но диплома почему-то так и не защитила. Всякий раз, когда я возвращалась из очередной поездки в район племен, она досконально допрашивала, что я там видела, рассматривала мои фотографии, осторожно перебирала бамбуковые стрелы. Ее глаза становились грустными и задумчивыми. Но из любой задумчивости Анну выводил разговор о Керале. Она сердилась, если кто-нибудь отзывался с неуважением о ее родине. Рассказывала о кристальных солнечных утрах этой страны, о кокосовых пальмах на берегах лагун, о танцах катакхали, о древних керальских храмах, о звучащих, как музыка, стихах, о бедности ее народа, о тысячах безработных.