Текст книги "Годы и дни Мадраса"

Автор книги: Людмила Шапошникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Как бы я хотела вернуться в Кералу, – всякий раз говорила она, – но я не найду там работы. А работа для меня все. Мой преподавательский стаж подходит к концу, и мне надо иметь кое-что на черный день, когда я стану совсем старая. А этот колледж не из худших, хоть и живем мы в нем, как в монастыре.

Тем не менее она предпринимала не одну попытку расстаться с колледжем. Однако обстоятельства оказывались сильнее ее. А родная Керала не нуждалась, по-видимому, в услугах Анны Умен. И несколько встряхнувшись после каникулярной поездки, она вновь выходила на спортивную площадку. Зажав в зубах судейский свисток, она наблюдала бесстрастными глазами, как прыгают и бегают воспитанницы Женского христианского колледжа в Мадрасе.

Январская «революция»

В жизни каждого колледжа бывают события, выбивающие его из привычной колеи, заставляющие взрослеть его воспитанников и вынуждающие преподавателей подвергнуться экзамену на человеческие качества. Для Женского христианского колледжа таким событием было движение против языка хинди, которое началось на Юге в январе 1965 года. И если колледжу суждено будет пережить конец света, то можно считать, что его студенты уже смутно представляют себе размеры этого стихийного бедствия. Ибо элементы светопреставления явно наличествовали в январских событиях. Так по крайней мере думают преподаватели колледжа.

Внешне к движению против введения языка хинди в качестве государственного студентки колледжа отнеслись индифферентно. Они не ходили на митинги, не участвовали в демонстрациях, не писали меморандумов правительству. Они продолжали спокойно учиться и посещать утренние и вечерние молитвы. Однако это спокойствие оказалось обманчивым. Как выяснилось позже, студентки имели свое мнение насчет происходивших событий. Однако мисс Мукерджи и преподаватели были уверены в политической благонамеренности воспитанниц.

Все началось с того, что в Мадрасе стали закрывать колледжи, так как правительство считало студентов застрельщиками движения. Прежде всего перестали работать колледжи, студенты которых приняли активное участие в движении протеста. Если колледж закрывали, за ним прочно закреплялась репутация возмутителя порядка. Мисс Мукерджи всеми силами старалась избегнуть такой репутации и, более того, стремилась показать лояльность колледжа к решению о языке хинди. 30 января, когда обстановка в городе накалилась, предписание прекратить работу получили все колледжи. Женский христианский колледж составлял исключение. Такое «доверие», оказанное ему министром образования, вызвало ряд действий декана, которые привели к совершенно противоположным результатам, нежели предполагалось.

Мисс Мукерджи начала с того, что устроила собрание преподавателей.

– У меня есть предложение колледж не закрывать, даже если мы вдруг получим предписание. Пусть все знают, что Женский христианский колледж не имеет отношения к политике и его студенты воспитываются в духе уважения правительственных решений.

– Да, да, – поддержала ее мисс Корфилд. – Пусть все знают, что наш колледж исключение и не замешан во всякого рода политических безобразиях. Я уверена, что мы можем полностью положиться на благоразумие наших студентов. Да поможет им бог.

– А что думают остальные? – спросила мисс Мукерджи жестко и непреклонно.

Остальные молчали. Но молчали они по-разному. Одни трусливо соглашались, другие не соглашались, но тоже молчали.

После собрания разъяренная Анна Умен налетела на меня.

– Все слышала? – спросила она меня.

– Все, – спокойно ответила я.

– Я считаю, – и в глазах Умен загорелся мрачный огонек, – что мы приняли неправильное решение. Мы поставили себя в исключительное положение. Мы должны быть заодно со всеми колледжами и переносить трудности создавшегося положения вместе. Мы, – запнулась она, – как это называется?

– Штрейкбрехеры, – подсказала я.

– Вот именно. Люди, стоящие вне солидарности с остальными. Мисс Мукерджи ловит рыбку в мутной водице. Когда все кончится, о ней скажут, что она единственный декан, удержавший колледж в повиновении. Она не понимает, что растлевает этим молодые души воспитанниц. Слишком дорогая цена за личную славу.

– Анна, – сказала я осторожно, – наверное, многие были не согласны с решением, почему же вы молчали?

Умен горько усмехнулась.

– Знаешь сказку о коте и колокольчике?

Я такой сказки не знала.

– Так вот, – продолжала Умен. – Однажды собрались мыши и решили подарить коту колокольчик, чтобы знать, где он бродит. Сделали колокольчик. А подарить его не смогли. Не нашлось такой храброй мыши. Поэтому кот до сих пор ходит без колокольчика. Ясно? Так и среди нас не нашлось храброго. А все потому, что и наша работа, и наша карьера зависят от мисс Мукерджи. Она здесь полновластный диктатор. А преподаватели – просто марионетки. За какую ниточку декан потянет, то преподаватель и сделает. Без работы никому не хочется оставаться.

Утром следующего дня в колледж пришло правительственное предписание: прекратить работу. Но мисс Мукерджи уже закусила удила. Предписание не было обнародовано и держалось в секрете. Началась крупная игра. Ставкой в этой игре были личная слава декана и души ее воспитанниц. Днем мисс Мукерджи собрала в актовом зале студентов. В том зале, где совсем недавно шло веселое рождественское представление. Теперь здесь не слышно было смеха. Зал напряженно и приглушенно гудел, как потревоженный улей. Расчет декана был прост. Студенты вынесут решение не закрывать колледж и тем самым объявят о своей непричастности к движению. Затем она представит решение в министерство образования, и колледж станет исключительным примером для всего штата.

Не упоминая о предписании правительства, мисс Мукерджи решительно повела атаку на студентов.

– Вы знаете, – начала декан, – что преподаватели вынесли решение не закрывать колледж.

Ее слова гулко падали в напряженную, затаившуюся тишину зала. Преподаватели нервно заерзали на своих местах. Анна Умен резко подалась вперед, сжав ладони. Но потом как-то обмякла и застыла, вдавив широкую спину в кресло.

– Так вот, – отчетливо и резко произнесла мисс Мукерджи, – кто хочет ехать домой и не хочет учиться, встаньте!

Фраза была явно провокационной, пахло запугиванием и шантажом. Но то, что произошло в следующее мгновение, обратило мисс Мукерджи в соляной столб, подобно жене Лота. По крайней мере половина зала, взволнованно задвигав стульями, встала.

«Храбрые мыши» не – смели поднять на оторопевшего декана глаза, но упрямо стояли. И на шее кота появился колокольчик. Колокольчик зазвонил неуверенно и робко, но выдал своего хозяина. Выдал с головой. Соляной столб вновь стал мисс Мукерджи с исказившимся от гнева и разочарования лицом. Преподаватели втянули головы в плечи и, боясь встретиться с кем-нибудь взглядом, смотрели – прямо перед собой.

– Ну хорошо же! – теперь в словах мисс Мукерджи звучала открытая угроза. – Те, кто не хочет учиться, пусть немедленно покинут колледж. Немедленно! Вы слышите, что я сказала!

– Это бесчеловечно! – звенящая – фраза взмыла вверх, и преподаватели еще ниже нагнули головы. Мисс Манаси, не выдержав, тонко и непристойно хихикнула.

– Это бесчеловечно! – отозвалось в углах зала.

В январе на дорогах штата горели поезда и автобусы, банды погромщиков забрасывали пассажиров камнями. Было опасно – передвигаться в городе, а в дальней дороге все могло случиться.

Но никто из «мышей» не дрогнул, никто не опустился на стул. А «кот» метался по – сцене, звеня предательским колокольчиком, выдававшим каждое движение его души. Но теперь его уже никто не боялся. «Кота» больше не существовало, так же как и не было прежнего декана с елейной улыбкой на губах и лицемерными разговорами о человеческом милосердии. Когда первое испытание страхом было выдержано и поверженные «боги», жалко и беспомощно улыбаясь, уже ничего не могли поделать со своей паствой, встала Срилата. – Именно она первая произнесла речь, которой началась январская «революция» в Женском христианском колледже.

– Почему мы должны оставаться в стороне? – громко и уверенно сказала девушка. – Мы все понимаем, что происходит. Мы тоже хотим протестовать.

– Правильно! Правильно! – закричали с мест. – Мы будем протестовать!

– Дайте мне слово! – поднялась Минакши.

– Говори, говори! – поддержали ее. На мисс Мукерджи уже никто не обращал внимания. Она стояла на сцене прямая, непримиренная, с бледными щеками, как будто покрытыми пудрой, отчетливо понимая, что проиграла бой.

– Разве не ясно, – начала Минакши, – что введение языка хинди в качестве государственного отразится на судьбах и карьере южноиндийской молодежи? Мы говорим на дравидийских языках, и хинди нам чужой.

– Послушайте, мисс Мукерджи, – вскочила Субашини, – вы хотите сделать из нас штрейкбрехеров. Вы хотите, чтобы нас в знак презрения забросали камнями другие студенты. Этого вы хотите?

– Этого вам бояться нечего! – голос декана снова окреп. – Я выйду и поговорю со студентами, которые – посмеют прийти с камнями.

Колокольчик вновь звякнул, и непочтительный хохот раздался в ответ.

– В вас сегодня говорит дух неповиновения! – крикнула она. – Идите и подумайте. Я вас соберу завтра и посмотрю, что вы скажете.

– А наше решение? – раздались отовсюду голоса. – Да, наше решение!

– Предлагайте, предлагайте!

И зал выдохнул: «Закрыть колледж!»

Таким образом, Женский христианский колледж оказался все-таки единственным в своем роде. Студенты сами приняли решение его закрыть.

Весь вечер бурлили общежития. «Революция» разрасталась, и преподаватели предпочитали отсиживаться в своих квартирах. Мисс Мукерджи тоже нигде не было видно.

Не знаю, понимала ли мисс Мукерджи, что сама больше всех содействовала возникновению в колледже «революционной ситуации». Но кое-что она, по всей видимости, поняла. На следующий день на собрании она объявила о правительственном предписании закрыть колледж. «Теперь этот вопрос обсуждению не подлежит, – сказала она. – Все, кто хочет остаться в общежитии, пусть остаются». Преданные ею преподаватели впали в состояние оцепенения. Но этим мисс Мукерджи не отделалась. На собрании было избрано шесть делегатов для связи со студенческим комитетом и выработаны основные требования правительству.

– Я сама отнесу эти требования, – декан пыталась в создавшейся обстановке вернуть себе утерянное.

– Нет! – протестующе закричал зал, – это наше дело!

Делегатам не удалось связаться с комитетом. Члены комитета к тому времени уже были арестованы. Зато забастовка все-таки состоялась. Это была голодная забастовка протеста. Готовиться к ней стали накануне. Все усиленно ели. Ведь предстоял голодный день. Мани, шеф-повар столовой, только разводил руками.

– Никогда не видел, – удивлялся он, – чтобы они так ели. Подчистую. Ничего не осталось.

На следующий день забастовщики были охвачены неподдельным энтузиазмом. По мере приближения времени обеда энтузиазм стал утрачивать свои пылкие формы. Девушки вяло прохаживались по саду, тихо переговаривались или сидели, положив головы на колени. Наконец было решено, что лучший способ борьбы с голодом – это сон. Забастовщики улеглись на кровати. Однако Минакши и Субашини продолжали бродить по саду. На голодный желудок говорить не хотелось, да и особых новостей не было. Единственным человеком в колледже, кто знал, что происходит в городе, была я. Остальные не решались выходить за ворота. Минакши и Субашини отправились ко мне.

– Ну, как там? – спросила Субашини, устало опускаясь в кресло.

Я рассказала, как «там», и в свою очередь спросила, как «здесь».

– Бастуем, – уныло вздохнула Минакши.

– Есть хочется… – рассеянно протянула Субашини.

Вид у обеих был такой тоскливый и несчастный, что я не выдержала.

– У меня есть печенье, – сказала я. – Хотите?

– Что вы, что вы! – замахали руками мои гостьи. – Мы скорее умрем.

Однако обе пары глаз так и впились в пачку бисквитов, лежавшую на столе.

– Вот что, – засмеялась я. – Возьмите печенье, я никому об этом не скажу. И, ей-богу, солидарность студентов от этого не пострадает.

– Вы уверены? – с сомнением протянула Минакши.

– Абсолютно.

– Ну что ж, возьмем? – посмотрела на нее с надеждой Субашини.

– Пожалуй. Но только по одному. Слышишь?

На второй бисквит их уговорить не удалось.

Ночью голодные забастовщики беспокойно ворочались в своих постелях и с нетерпением ждали рассвета. В этот день Мани пришлось открыть столовую раньше времени. Он опять разводил руками:

– Подумайте! Все подчистую.

Борьба, видимо, требовала жертв даже от Мани. Постепенно страсти в колледже улеглись, стихийные митинги и забастовки кончились, правда, занятия еще не начались. Преподавателей снова начали почтительно величать «мисс». Декан вновь величественно плыла по саду, гордо неся голову, украшенную жасмином. Как обычно, звонил колокол часовни, призывая на очередную молитву. Но что-то в жизни за каменной оградой неуловимо изменилось. Теперь студенты знали, что они кое-чего стоят, и не благодаря своим наставникам, а вопреки им. Сознание этого заставляло их по-новому двигаться…

«Доброе утро, леди и джентльмены!»

Да, именно так он и сказал: «Доброе утро, леди и джентльмены! Как вы себя чувствуете? Как настроение? Посмотрите, какое сегодня прекрасное солнечное утро! Итак, начнем, пожалуй». И посмотрел на собравшихся веселыми, ни во что не верящими глазами. Три ксилофониста выступили вперед и, взмахнув палочками, заиграли веселый марш.

– Спасибо, – сказал он им и поправил очки, съехавшие на длинный нос. – Теперь прошу вас.

Певцы, смахнув с лица озабоченность, засветились жизнерадостными приклеенными улыбками:

Разве это не страшно печально,

Что я так хорош,

А мир так плох?

На слове «мир» они вытащили из карманов джинсов пистолеты и три раза выстрелили в воздух.

Переделаем мир!

Переделаем мир!

И снова пальнули из пистолетов. Он опять поправил очки и натянуто засмеялся.

– Не правда ли, смешно? – обратился он к собравшимся. Сидевшие на широких деревянных скамьях подростки и несколько студентов вразнобой крикнули, что это действительно смешно.

– Ну, а теперь, – сказал он бодрым тоном зазывалы и бывалого конферансье, – прошу вас быть откровенными с нами. Что вы думаете о «Моральном перевооружении»?

Зазывала носил имя великого человека. Мохандас Карамчанд Ганди был его дедом. В этой утренней сцене как будто все смешалось: великое имя, странный конферансье, пальба из пистолетов и, наконец, переделка мира. Что это? Но лучше рассказать все по порядку…

Все трое появились в колледже во время ужина. Самой видной из них была Омико Чиба. Она оказалась рядом со мной за столом. Высокая, с тонким фарфоровым лицом, она спокойно рассматривала сидящих своими чуть косо поставленными глазами. Смугловатую кисть украшал элегантный браслет с полудрагоценными камнями.

– Разрешите представиться, – обратилась она ко мне. – Омико Чиба из Японии.

Ее английский язык был безупречен, каким бывает он у людей, с детства говорящих на нем.

– Очень приятно, – отозвалась я.

Я не удивилась ее появлению. В колледже иностранные гости были часты.

– Вам нравится Мадрас? – вежливо поинтересовалась я.

Омико снисходительно улыбнулась, и я поняла, что задала слишком банальный вопрос.

– Чем вы здесь занимаетесь? – поспешно поправилась я.

В чуть раскосых спокойных глазах японки мелькнуло что-то вроде одобрения.

– Видите ли, – чуть покровительственно начала она, – я и две мои подруги, одна из Новой Зеландии, другая из Кейптауна, – революционеры.

– О! – от неожиданности сказала я.

– Это вас удивляет? – продолжала Омико, явно польщенная эффектом своих слов. – Тем не менее это так. Мы революционеры. Мое поколение появилось на свет, когда мир оказался безнадежно испорченным. Если вам это непонятно, я поясню. У одного денег много, у другого пустые карманы. Капитализм имеет много язв, что же касается коммунизма, то он себя не оправдал. Вы, наверно, слышали о Советском Союзе?

– Угу, – промычала я, боясь подавиться очередной ложкой риса.

– Так вот, Советский Союз существует почти 50 лет. Может быть, вам известна такая цифра, хотя многие ее не знают. И до сих пор там есть недостатки, как сказал их премьер, в воспитательной работе с молодежью.

– Так что же серьезнее – язвы капитализма или недостатки в воспитательной работе с молодежью в Советском Союзе?

Омико холодно и покровительственно посмотрела на меня.

– Мы, революционеры, призваны лечить эти язвы и поднять моральный уровень стран свободного мира.

– А как же насчет недостатков в воспитательной работе с молодежью в Советском Союзе? Может быть, им тоже стоит помочь? – засмеялась я.

Омико недовольно подняла тонкую бровь, давая понять, что фамильярности она не допустит.

– Для нас, революционеров нового типа, этот вопрос решен, – назидательно сказала она. – Мы должны поднять капитализм на такие высоты, чтобы он мог противостоять коммунизму, этому тоталитарному режиму. Вы даже не представляете, что это за страна, никакая моральная революция им уже не поможет. Эти люди окончательно испорчены классовой борьбой. Будь на вашем месте кто-нибудь из Советского Союза, разве с ним можно было бы говорить? Мы с вами цивилизованные люди, поэтому и можем свободно беседовать.

Если бы Омико Чиба меньше слушала себя и обращала внимание на собеседника, может быть, она и поняла бы, в чем дело, или, во всяком случае, задумалась над той внезапной веселостью, которая охватила меня. Но Омико была выше этого и продолжала упоенно развивать свои мысли.

– Мы хотим добиться, чтобы капиталист перестал тратить деньги на себя, а рабочий не оставлял бы их в игорных домах. Знаете ли, я очень много путешествовала, – тон Омико становился все более доверительным, – так вот, в Рио-де-Жанейро, может быть, вы и знаете, что этот город находится в Бразилии, есть рабочие кварталы. Их обитатели пропивали деньги. Но когда мы там появились, они под нашим влиянием перестали это делать. Это была действительно революционная акция. А один капиталист не платил налогов, но под нашим влиянием раскаялся и все сразу заплатил.

– Вы не думаете, Омико, что для переделки мира надо сначала изменить социальные и экономические условия?

– Нет, – уверенно и категорически ответила японка. – У нас в Японии условия хорошие, а моральный уровень низкий.

– Вы путаете разные вещи, – возразила я. – Дело не в том, высок или низок жизненный уровень, а в том, каким образом люди добывают средства к жизни. Одни добывают их своим трудом, другие, эксплуатируя себе подобных. Очевидно, эта возможность эксплуатации и убивает нередко в людях человеческие качества.

– Это что-то новое! – высокомерно сказала Омико. – Главное – моральные ценности, остальное – второстепенное.

– Хорошо, пусть так, – сказала я, не став спорить. – Вы, очевидно, хотите совершить какую-то моральную революцию?

– Не хотим. Мы ее совершаем, – назидательно заметила моя собеседница.

– Вы уверены, что ваши моральные качества позволяют вам это делать?

– Да! Мы воспитываем в себе и других четыре главных качества. – И, загибая тонкие пальцы, Омико перечислила, – абсолютную честность, абсолютную чистоту, абсолютную неэгоистичность и абсолютную любовь.

Оставив на ее совести слово «абсолютный», я и поинтересовалась ею самой.

– Я из очень знаменитой и знатной семьи, – Омико гордо вскинула красивую голову. – Мой дед был большим политическим деятелем.

Выяснилось, что раньше Омико вела «легкую» жизнь-и не интересовалась народом. А ее дед тем временем мошенничал на выборах. Потом Омико поняла бесполезность своего существования, перестала вести «легкую» жизнь, а дед Чиба под ее влиянием прекратил мошенничать на выборах.

– Тогда, – с пафосом закончила Омико, – я решила отдать свое сердце, свой ум и талант служению великой цели. «Моральное перевооружение», к которому я присоединилась, – единственный путь, который приведет к созданию единого государства. И тогда угроза атомной войны будет предотвращена.

Вот на какой крючок клюнула эта молодая японка! Она вспомнила Хиросиму, сгоревших родственников, и тон ее стал совсем другим. В нем исчезла назидательность и появилась человеческая боль. Я поняла, что для нее было главным – предотвратить атомную войну… А руководители «Морального перевооружения» самым; низким образом использовали ее чувства и ее самое.

– Да, – спохватилась наконец Омико, – из какой вы страны? Я как-то сразу об этом не спросила.

– С вашего позволения, из Советского Союза.

– Откуда? – вдруг прошептала она, еще не понимая всего случившегося.

– Из Советского Союза, – повторила я. – Почему это вас так взволновало?

– Как? В таком колледже и из Советского Союза?' Я могла ожидать чего угодно, но только не этого.

Ее высокомерное фарфоровое лицо стало по-детски растерянным и беспомощным. Она быстро поднялась и направилась к своим подругам. Омико встревоженно что-то им зашептала, и та, что была из Кейптауна, презрительно и осуждающе посмотрела на нее и резко бросила какую-то фразу. Омико, по-видимому, стала оправдываться. Ее смугловатая кисть, украшенная дорогим; браслетом, то поднималась кверху, то бессильно падала вниз.

Преподаватели колледжа хитро и заговорщически поглядывали на меня. Они догадались, что произошло. Но никто не пришел на помощь Омико…

Тем не менее Омико Чиба и две другие поселились в нашем колледже. Той весной 1964 года своеобразная агитбригада «Морального перевооружения» в составе ста человек появилась в Мадрасе. В Индию ее пригласил Раджмохан Ганди, который организовал контору этого движения в Бомбее. Члены группы были расселены по колледжам, а руководителям были предоставлены частные квартиры, поскольку их не устраивал сомнительный комфорт индийских общежитий. В группу входили представители разных стран, в основном западноевропейских. Но среди них были и молодые люди из Австралии, Африки, Новой Зеландии.

К тому, что рассказала Омико Чиба о «Моральном перевооружении», остается добавить немногое. Это про-империалистическая организация, ведущая борьбу против коммунистического движения и стран социализма. Участники этой организации, связанные с такими людьми, как бывший западногерманский канцлер Аденауэр, пытаются доказать, что капитализм – единственный строй, который может «спасти» мир. Все дело только в том, что нужно поднять моральный уровень этого строя. Для этого и надо совершить пресловутую «революцию», которая наконец покончит с коммунизмом, развившимся на язвах капитализма. «Моральное перевооружение» используют самые махровые реакционные организации в своей идеологической борьбе против социализма.

С некоторых пор полем деятельности этого движения стал так называемый «третий мир». Часть молодежи из азиатских стран включилась в «Моральное перевооружение», привлеченная этической проповедью необходимости «высокой морали».

Группа, прибывшая в Мадрас, была далеко не однородна по своим взглядам. Представители западноевропейских стран не «разоблачали» капитализм и не говорили о его пороках. Их умы в первую очередь занимала антикоммунистическая пропаганда. Но здесь, в Индии, им не удалось развернуться как следует. Зато группировка, состоявшая из молодежи азиатских и африканских стран, открыто выступала против «язв» капитализма и заявляла, что капитализм как строй никуда не годится. Правда, они не принимали и социализма. Вся группа в Индии оказалась в двусмысленном положении. Ее руководители поняли, что выпячивать антикоммунистическую направленность «Морального перевооружения» здесь нельзя. Иначе их ожидает полный провал И Раджмохан Ганди решил сделать-основную ставку на «этическую» сторону движения. Но поскольку этика «Морального перевооружения» оказалась сомнительной, деятельность внука великого деда превратилась в фарс. В этот фарс были вовлечены неопытные, стихийно тянущиеся к добру души мадрасских школьников и студентов. В результате фарс стал попахивать трагедией.

Итак, «Доброе утро, леди и джентльмены!», звуки ксилофона, бодрая песня, пистолетные выстрелы. Собрание мадрасской молодежи, организованное «Моральным перевооружением» под председательством Раджмохана Ганди, считается открытым. «Под председательством Ганди» – это имя завораживает, напоминает о самопожертвовании в борьбе за свободу народа, о великом его вожде и действует неотразимо. Ганди – символ нации. И человеку, носящему это имя, прощают многое: ухватки конферансье, низкое политиканство, заискивание перед европейскими заправилами «Морального перевооружения», сомнительные политические взгляды и тщеславие карьериста. «Как вы себя чувствуете? Как настроение? Какое сегодня прекрасное солнечное утро!»

И поднимается первый: «Доброе утро, я из колледжа Лойолы».

– Ну, что вы нам скажете? – вопрошает Ганди.

– Да вот, – мнется парень, касаясь пальцами бритого подбородка. – Я решил стать хорошим и сбрил бороду. Потому что носить бороду – это плохо.

– Хорошее начинание, – одобрительно кивает председатель. – Кто следующий?

К столу выходит худенькая студентка.

– Здравствуйте, девочки! – говорит она.

Мужская часть собрания возмущенно шумит.

– Здравствуйте, все, – смущенно поправляется она. – У меня был вспыльчивый характер. Я обратилась ® «Моральное перевооружение». Там мне дали очень хороший совет.

– Какой? – поинтересовались сидящие.

– Мне сказали: «Считай до пятидесяти перед тем, как что-то сказать». И теперь я действительно справляюсь с собой. Я не знаю, что бы я делала, – заканчивает она, – если бы к нам не приехала группа «Морального перевооружения».

– Прекрасно, прекрасно, – хвалит Ганди. – Достойно подражания.

С места поднимается девочка лет двенадцати.

– Позвольте мне сказать, – тонкий голосок дрожит от волнения и напряжения.

– Конечно, конечно, – кивает председатель.

– Раньше я ссорилась с подругами, а теперь решила помириться.

– Я тоже ссорилась со своей сестрой, – вскакивает ее ровесница. – Например, из-за тарелки, кому из какой есть. Потом мы отправились на собрание «Морального перевооружения» и еще по дороге продолжали – ссориться. После собрания сестра сказала, что была неправа, и попросила у меня прощения. А наш отец сказал: «Води ее на такие собрания каждый день».

– Конечно, конечно, – как-то невпопад произносит Ганди и, повернувшись к аудитории, ослепительно улыбается. Но глаза его смотрят сонно и раздраженно.

Исповедь продолжается. Иногда она принимает не такой невинный характер. В нее врываются настоящие человеческие страсти. Но они теперь отданы в равнодушные руки «Морального перевооружения».

– Теперь я скажу сам, – начинает председатель. – Кто хочет помочь нашей революции и уже начал изменяться к лучшему, должен закончить свое изменение сегодня. Надо спешить, нам предстоит изменить миллионы людей, и это должны сделать вы.

Аудитория в возрасте от 10 до 16 лет, облеченная такой глобальной ответственностью, начинает сопеть от сознания важности этой задачи.

– Да, да, – поддерживает Ганди долговязая блондинка из Кейптауна. – Сейчас я вам расскажу одну историю. Живет в Лондоне одна правдивая вдова. Она такая честная, что, глядя на нее, все становятся честными. За десять лет ей удалось изменить к лучшему пять тысяч человек.

– Вот это вдова! – раздается чей-то иронический голос из задних рядов.

Но голос тонет в шуме одобрения и восторга.

– Так вот, займемся математикой, – вскакивает Ганди. – Это значит, что вдова изменяла в неделю десять человек. Чем вы хуже этой вдовы? Нет, вы лучше! Вы – наша надежда! Из вас выйдут великолепные политические лидеры!

«Лидеры» опять польщенно засопели.

– Вы тоже должны направлять на истинный путь не менее десяти человек в неделю. Рассказывайте им о «Моральном перевооружении», и они станут честными, добрыми и будут благодарить и нас и вас. Надо спешить! Не менее десяти человек в неделю! Вы поняли?

– Поняли! – нестройно прозвучало в ответ.

– Я хочу сказать! – к Ганди подошла девочка лет двенадцати. Она была так мала, что не могла достать до микрофона. – Мистер Ганди говорит правду. Я думаю, он будет так же велик, как его дед. Но я хочу сказать о другом. Я все время дралась с моим братом. Я била его семь раз в день. Теперь под влиянием «Морального перевооружения» я бью его только два раза в день. Я думаю, что, когда я его перестану бить совсем, он тоже примкнет к нашей революции. И это будет мой первый из тех десяти.

Девочка победно посмотрела на присутствующих и пошла на место.

– Великолепно, великолепно, – прокомментировал Ганди. – Всем вам надо брать с нее пример.

– Колотить своих братьев только два раза на дню? – вновь раздался тот же иронический голос.

Но на него никто не обратил внимания, потому что председатель предложил всем пять минут послушать свой «внутренний голос». «Внутренний голос – глас бога», – важно изрек он и тоже сел слушать.

– Ну а теперь, – снова поднялся Ганди, – мы можем продолжать.

Перед столом возникла школьница лет одиннадцати. Она смущенно оглядела присутствующих и шмыгнула носом.

– Я хочу рассказать о внутреннем голосе, – наконец решилась она. – Мистер Ганди всегда советует нам слушать этот голос. Ну, так вот, я возвращалась домой и хотела перейти дорогу, потому что подошел мой автобус. Но в это время пришел другой и стал рядом. Я хотела перебежать дорогу перед ним, но внутренний голос мне сказал: «Не перебегай, не перебегай». А второй внутренний голос сказал: «Перебеги, перебеги». Но я послушалась первого голоса, дождалась другого автобуса и благополучно вернулась домой.

– Очень хорошо, очень хорошо, – закивал Ганди.

Певцы снова поднялись и бодро запели:

Разве это не страшно печально,

Что я так хорош,

А мир так плох?

В течение целого месяца «Моральное перевооружение» организовывало в утренние часы такие сборища. На них охотно ходили школьники, некоторые студенты, иногда появлялись взрослые. Взрослые смеялись над наивной исповедью детей, хмурились, когда выступал Ганди, задавали ехидные вопросы, но дальше этого не шли. На собраниях звучали не только такие выступления, которые я привела. Патриотическая тема занимала на них немалое место. Школьники и студенты давали слово служить своей стране, своему народу. Ибо они считали в отличие от руководителей «Морального перевооружения», что преданность родине является органической частью пресловутого морального уровня. Взрослые организаторы собраний снисходительно и вежливо выслушивали такие выступления. Однако молодежь и дети этого не замечали.

Почему же все-таки организация «Моральное перевооружение» сумела привлечь к себе симпатии некоторой части школьников и студентов Мадраса? Дело в том, что у этой части молодежи нет никакого политического опыта и им подчас бывает трудно разобраться в организациях, которые их нередко используют. Студенческие ассоциации и школьные клубы, как правило, аполитичны. Проблемы политического и социального характера, которые волнуют молодых людей, там не обсуждаются. А на собраниях «Морального перевооружения» можно рассказать о том, какой ты хороший, и заслужить одобрение внука великого человека, можно обсудить некоторые политические вопросы и даже наметить план «революционного» изменения страны к лучшему. Можно открыто выразить свое недовольство несовершенством мира, гневно заклеймить продажного министра или разоблачить грязную игру «морально опустившегося» мадрасского капиталиста. Такие возможности всегда привлекают молодежь, и если ее растущая политическая активность не находит соответствующего выхода, эту активность может использовать любая сомнительная организация. В данном случае такой организацией оказалось «Моральное перевооружение».