Текст книги "Научи меня (СИ)"

Автор книги: Людмила Молчанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

   Мама, слегка запрокинув лицо, чтобы слезы не капали на кофту, смотрела в окно. Надя безразлично, ничего не видя, комкала вещи и закидывала их в сумку. Я аккуратно поставила Кирю в манеж.

   – Посиди тут, ладно? Я скоро.

   Мы в коридор вышли, и Анжела дверь закрыла, чтобы нас слышать не могли. Да и кому слышать, боже?

   – Я ее заберу домой, – повторила она еще раз более решительно. – Нечего ей здесь делать. Ты сможешь этого мужчину встретить сама?

   Я безразлично плечами передернула. Что тут говорить?

   – Да, смогу.

   Она удовлетворенно улыбнулась и кивнула. Меня почему-то заворожили жемчужные бусы, туго обвивающие морщинистую шею и переливающиеся перламутровым матовым блеском при каждом движении женщины. Хоть и дорогое украшение, а блестит и выглядит холодно, как неживое. Ни красоты не добавляет, ни мягкости, ничего нет.

   – Отлично. Наде сейчас не нужно еще больше нервничать и выслушивать все, что он скажет. Я так понимаю, авария произошла по вине твоего брата? – я промолчала, и если бы не стена апатии, которой я отгородилась от всей боли, а заодно и других чувств, я бы отреагировала. И не смогла бы оставить ее слова просто так. – Ладно, не суть важно уже. Что есть, то есть. Когда все узнаешь, мне позвони. Телефон я оставлю. Надо теперь что-то делать.

   – Вам такси вызвать?

   – Нет, я на машине.

   – Вы коляску тогда возьмите с собой. Она складывается, да и небольшая, должна влезть в багажник.

   Женщина напряглась, становясь еще суше. Честное слово, как будто усохла, сделавшись худее. С напряжением оглядела меня с головы до ног, думая о чем-то. И слишком изучающе глядела. Так не смотрят, когда думают о чем-то хорошем.

   – Что? – не выдержав, спросила я.

   Анжела сразу недовольно губы поджала и с неприязнью на голубую демисезонную коляску уставилась.

   – Кто им сейчас заниматься будет?

   – Его мать.

   – Ты ее видела? Она на грани истерики находится! Ты вообще соображаешь хоть немного?! Куда ей ребенка?!

   Я в отчаянье руками всплеснула.

   – Что вы мне предлагаете?

   – Пусть он пока здесь останется.

   Она что, шутит так? Я впилась глазами в холеное бледное лицо. Мать Надежды была исключительно серьезна – она действительно хотела, чтобы Кирилл остался здесь. Неважно, что с ним не будет ни отца, ни матери.

   – Вы вообще как это представляете?

   Анжела рассказала. В подробностях. С каждой секундой общения мне все противнее было находиться рядом с этой женщиной. Я еле сдержала брезгливую гримасу и вернулась в комнату. Кирилл одиноко сидел в манеже, изредка похныкивая и переводя растерянные голубые глаза с матери на бабушку. Анжела за мной следом вошла и сделала знак дочери выходить на улицу. Надя ни разу не обернулась.

   Кирилл, заметив, что мама уходит и не собирается возвращаться, заплакал и начал звать. И так звал, что мне не по себе становилось. Остальные в комнате только поморщились.

   Когда Надежда со своей матерью уехали, я кое-как успокоила Кирилла и начала дожидаться босса. Надо было только маму домой отправить. Я подозревала, что ничего приятного сейчас не услышу, но это я, а это мама. Мне сильной нужно быть.

   – Мам, – тихо позвала я. Та не повернулась и не ответила, но я видела, как от судорожных рыданий узкие плечи вздрагивают. Мама вся дрожала – с головы до ног, – столько в ней горя было. И я ее боль как свою чувствовала. Подошла и обняла ее со спины, крепко-крепко, давая понять, что она не одна, что у нее есть я. Что мы есть друг у друга. – Не плачь, мамочка, я очень тебя прошу.

   После моих слов мама зарыдала еще сильнее, уже не сдерживая горьких слез.

   – Как?! Как, Кать? Почему он? – она хрипло кричала, сгибаясь от собственного голоса. А я как заклинание повторяла себе, что плакать нельзя. Мне нельзя плакать, нельзя сломаться. – Почему?! Господи, он же совсем молодой был. Совсем, Кать...

   Я прижимала ее к себе, пытаясь перетянуть на себя часть ее отчаянья. Хотя бы часть. Это так больно. Мы всегда были единым целым – я, мама, брат. Всегда. Что бы ни случилось. Как бы далеко мы не жили друг от друга, какие бы проблемы и неурядицы не случались в нашей жизни. Мы все равно были неотъемлемой частью жизни друг друга. Так просто.

   А теперь все разрушилось. Рухнуло в одну минуту, погребав под собой нас всех. Никто уже не станет прежним. Это было понятно уже сейчас. Все изменилось. Ванька той ниточкой был, которая нас всех троих связывала. Я не знаю, почему Ванька, и ревности я по этому поводу не испытывала никакой – мама нас одинаково любила. Но именно брат был душой семьи, именно он. А сейчас душу вырвали.

   Дальше разбирательство с владельцем машины, на которой ездил Ванька. Именно брат оказался виновен в злополучной, страшной аварии – уснул за рулем и потерял управление.

   – Хорошо еще, что машину только в кювет вынесло. Да еще и пустой он шел, – "успокоил" меня мужчина средних лет, приехав решать вопросы по поводу возмещения ущерба. Приехал он воинственно, надо заметить, но сразу успокоился, стоило ему увидеть, что я спокойно согласилась на все требования. – Так бы тебе пришлось возмещать стоимость груза и еще за вторую машину пару лимонов отдать. Все не так уж плохо обошлось.

   Я оглянулась на мирно спящего Кирилла, совершенно не подозревающего о том, что происходит. Меня обуяло неожиданное желание снова стать ребенком, за которого всегда принимают решение, ограждая от тягостей мира.

   – Да, – сухо ответила я. – Повезло.

   Единственной опорой и поддержкой для меня в те дни стал именно Митя. Он когда узнал о том, что брат погиб, все бросил и приехал ко мне. Я была как никогда ему благодарна за помощь, за то, что не стал осуждать Ваньку и обвинять его, хотя брат ему никогда особо не нравился.

   До похорон Ваньки мне пришлось переехать в его дом, потому что перевозить Кирилла было тяжело. Лично мне тяжело, потому что я отвечала за организацию похорон, ездила на опознание, договаривалась насчет всех прочих формальностей. Пришлось взять отпуск, хотя начальство выглядело не особо радостным. Плевать.

   – Ты как? – сегодня должны были состояться похороны, и Митя взял отгул, чтобы помочь мне – не только физически, но и морально. Он ходил вокруг меня, не зная, как подступиться, а я ничего не чувствовала. Отключила все в себе.

   – Я почти готова.

   – Я не об этом, – мужчина за руку меня потянул и заставил опуститься на диван. Сел рядом и голову наклонил, пытливо в глаза вглядываясь. – Я люблю тебя. Очень люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Не держи все в себе.

   – Я до сих пор не понимаю...

   – Я тоже не понимаю, – он крепче сжал мою руку и притянул к себе, заставляя положить голову на плечо. У меня даже спина напряжена была. Если бы я хоть маленькую слабину себе дала, то сломалась бы. А жалость Митькина груз еще тяжелее делала. – Но ты должна жить дальше. Жизнь не заканчивается. У тебя есть я, у тебя есть мама. Ваньку уже не вернешь, Кать.

   – Не вернешь, – не моргая, глухо повторила я.

   Митя головой завертел, не зная, что еще сказать. А мне и не нужно ничего было. О чем говорить-то?

   – Спасибо тебе, – неожиданно поблагодарила я, и мой голос заставил мужчину вздрогнуть.

   Он виновато глаза отвел и заерзал.

   – Не благодари. За это не благодарят.

   – Я не знаю, что бы делала, если бы тебя рядом не было, – ни словом не соврала. Только Митька меня сейчас поддерживал. И так приятно было чувствовать, как кто-то, неважно, что случится, прикрывает твою спину и поддерживает тебя. – Наверное, просто не справилась бы. Спасибо тебе.

   Он рвано улыбнулся, притянул меня покрепче и по спине погладил.

   – Пойдем. Нас ждут уже.

   Дальше – длинные, бездушные похороны, на которых собралась куча народу. Я не знала почти никого, изредка попадались знакомые лица соседей, бывших одноклассников брата и некоторых общих знакомых. На приличном расстоянии от всех остальных стояла Надя со своей семьей. И хотя каждый здесь был одет в траур, их троица умудрялась как-то выделяться. Они смотрели очень чужеродно и холодно, если можно так сказать.

   В тот день мы не разговаривали – Надя с родителями сразу уехали после официальной части. Да и я, в принципе, поехала за ними следом. Мне не хотелось пачкать память о брата так называемыми "поминками", больше похожими на фарс.

   Большинство, как и везде, пришло на похороны с целью поглазеть на других, посплетничать о трагедии в нашей семье, исподтишка поглядеть на то, как я и мать ведем себя. И да, поесть от души.

   Для поминок снимали зал. Вся процессия сохраняла вежливую и приличествующую мероприятию тишину, но некоторые ерзали и поглядывали на часы. Почти перед самым приездом я услышала разговор нашей соседки и ее внучки, которые сидели передо мной.

   – Ба, мы скоро приедем уже? – девочке не сиделось и вообще, ребенка угнетала атмосфера вынужденного молчания и бездействия.

   – Да хватит ерзать, сейчас приедем, – раздраженно ответила соседка, одергивая внучку за длинный рукав черной вязаной кофточки. – У тебя шило в одном месте?

   – Я не могу-у больше, – заканючил ребенок. – Лучше бы я утром поела.

   – Тише ты, – шикнула старушка, воровато оглянувшись на сидящих рядом людей, которые были заняты своими делами. – Можешь помолчать ты пять минут? Сейчас приедем и поешь. Потерпи.

   Я губы нервно облизнула и отвернулась к окну, невидяще глядя на проносящиеся мимо улицы. Стало неуютно, душно и тяжело сразу, как будто камень на грудь положили, который дышать мешает. Я почувствовала, что если останусь на поминки, то не выдержу. Это выше моих сил.

   Только мы из автобуса вышли, я направилась к матери, которая в своей черной юбке и наглухо закрытой кофте на привидение походила. А цвет лица только усиливал это впечатление.

   – Мам, ты справишься одна?

   Она пытливо на меня взглянула. Я лучше нее знала, как выглядела – круги под глазами, покусанные губы особенно ярко смотрящиеся на бледном, изможденном лице. Краше в гроб кладут.

   – Тебе плохо? У тебя голова кружится?

   – Нет, я устала. Просто я подумала, что здесь уже не очень нужна, поэтому могу домой поехать.

   – Езжай, доченька, езжай, – мама неожиданно сильно обхватила меня за плечи и крепко обняла. Она едва доставала мне до плеча, но я снова почувствовала себя маленькой девочкой, какой была много лет назад. Стало немного легче. – Что бы я без тебя делала, Катюш.

   – Мам...

   – Все-все, это я так, расчувствовалась, – мама тыльной стороной ладони вытерла мокрые щеки. – Иди, тебе отдохнуть действительно нужно. И Митю забирай. Иди.

   После похорон Надька долго не появлялась и не давала о себе знать, с неделю где-то. И уже когда Митька стал на Кирилла коситься недовольно, когда тот плакал и маму звал, я решила позвонить. Та оказалась дома, и когда я ей о сыне напомнила, она запнулась сразу и молчала довольно долго. Мне почему-то представилось, как она оглядывается на свою мать в поисках правильного ответа.

   – Хорошо, – наконец, дала согласие Надежда. – Я сейчас приеду. Кирилл у меня дома или у тебя?

   – У нас, – отрывисто ответила я. – Адрес помнишь?

   – Да, ждите.

   – Ну что, она приедет за ним? – как только я трубку повесила, Митя накинулся на меня с вопросами. Кирилл очень тосковал без мамы, которую не видел неделю – плохо спал, плохо ел, не слушался. А Митьке по нервам его плач бил, и он бедный не знал, куда деваться.

   – Приедет, – я к Кире повернулась и широко улыбнулась, протягивая руки. – Ну что, пойдешь к маме? Она сейчас приедет.

   Ребенок аж засветился, и даже Митька мой повеселел и сам одел ребенка. И мне сумки помог собрать.

   Надя приехала через час. Прошедшая неделя в родительском доме определенно пошла ей на пользу. Она, по крайней мере, перестала напоминать неразумного зомби.

   Кирилл сразу в коридор вышел – косолапя по-страшному и цепляясь за стенку – и к маме побежал. Надька засмеялась и руки протянулась.

   – Давай-давай, Кирюш, пару шагов осталось.

   Тот мужественно дошел и плюхнулся, наконец, маме на ручке.

   – Ну вы даете, – преувеличенно сильно восхитилась Надя, строя рожицы сыну. – Еще чуть-чуть и бегать начнете.

   Я мягко засмеялась, прикрывая дверь в зал, где сидел Митя.

   – Это точно, на месте нам не сидится. Ты как, Надь?

   Девушка посерьезнела.

   – Ничего. Нормально все, в общем. Живу сейчас с родителями.

   – Они как? Я имею в виду...

   – Я поняла, – махнула рукой Надежда. – Не важно уже. О покойных плохо не говорят.

   – Ты сейчас домой или к родителям?

   – К родителям. Меня мама внизу ждет.

   Я сразу засуетилась, выдвигая вперед две сумки с вещами и игрушками Кири, которые накопились в квартире за непродолжительный срок.

   – Мне, наверное, помочь с сумками?

   – Если нетрудно, – Надя мило улыбнулась и вышла, на ходу с Кириллом агукая и играя.

   Анжела вылезла из машины только для того, чтобы коротко кивнуть мне и открыть багажник, чтобы я смогла положить туда сумки. На Кирилла она даже не взглянула.

***

   Но временное перемирие после Ванькиных похорон оказалось всего лишь затишьем перед бурей. Ванькину квартиру, которая после его смерти досталась Наде и какая-то часть маме, пришлось продать в уплату долгов. Это важное решение принимали всей семьей – даже Анжела присутствовала. И именно она предложила продать квартиру. Мы все спокойно решили, без всякого дележа и перевода стрелок. Но этого мало было, поэтому Анжела и моя мама добавили денег от себя, чтобы окончательно погасить долг. Надькина мама, хоть и недовольна была, но спорить и торговаться не собиралась – это ниже ее достоинства. Но не смолчала.

   – Хорош муженек, – прошипела Анжела на ухо дочери, когда моя мама куда-то вышла, а я строчила смс-ку Митьке. Но слышно было все прекрасно, к тому же не заметно, что Анжела так уж шифруется. – Слов нет просто.

   – Мама! – Надька дернула мать за рукав и покосилась в мою сторону. – Не надо!

   – Что не надо? О себе не думал – ладно, он и о вас не подумал!

   – Зачем ты так?

   – А скажи мне – чем он думал? Он ни о ребенке не вспомнил, с которым ты одна осталась, ни о том, где вы жить будете, случись что.

   – У нас был дом, – ответила Надежда, старательно понижая голос. – И я никогда ни в чем не нуждалась, мам.

   Анжела зло руками всплеснула.

   – Зато сейчас. Кому ты нужна с ребенком, скажи мне? Семье его? Не смеши меня. Тебе девятнадцать лет – учиться надо, о себе надо думать, а не о том, где деньги взять, чтобы себя и ребенка прокормить. А я предупреждала тебя, Надь. Предупреждала. Скажешь нет?

   – Не надо сейчас, пожалуйста, – умоляюще протянула Надя. Она, уже не скрываясь, поглядывала в мою сторону. Я, тоже не скрываясь, отложила телефон, скрестила руки на груди, качаясь на задних ножках стула, и с преувеличенным вниманием прислушивалась к разговору.

   – Да нет уж, чего молчать, – как я сдержалась и говорила спокойным, хладнокровным тоном – не понимаю до сих пор. – Я никогда не сомневалась, что вы о брате невысокого мнения были. Только ваше поведение сейчас хамское, а вы же искусствовед. Носитель прекрасного. И просто человек, который должен все прекрасно понимать.

   Анжела моей шпильки относительно своей учености и образованности не стерпела.

   – Я то понимаю прекрасно! Что из-за твоего брата моей дочери придется одной на ноги ребенка поднимать. В девятнадцать лет! У тебя самой-то дети есть? Ты хоть понимаешь, сколько на него денег и времени уходит?!

   – Да я не пойму – он вас объел, что ли?! – стул с громким звуком встал на все ножки, а я над столом нависла. – Что вы вечно это подчеркиваете?

   Анжела побагровела, и некрасивые неровные пятна ярости украсили ее щеки. Женщина со свистом вдыхала и выдыхала, и видно было, что выговаривает она давно накопившееся и наболевшее.

   – А что – молчать мне прикажешь? Я неправду говорю? А я, между прочим, о своей дочери беспокоюсь! О своей единственной. Ты думаешь, я желаю ей такой жизни? – она зло прищурилась. – Чтобы она всю жизнь с ним провозилась?! Я не для того с молодости пахала, чтобы моя дочь в пеленках погрязла. Не для того! Ей учиться надо, о будущем думать!

   – Кирилл вам мешает или Наде?

   Анжела поднялась из-за стола и воинственно выпрямилась, гордо вздернув подбородок. Она и так женщиной достаточно высокой была, да еще и на шпильках, а я в кедах обычных. Но непонятная злость мне только сил придавали.

   – Я сейчас не об этом говорю. Не надо мои слова переиначивать, – строптиво ответила она.

   – А о чем вы тогда?

   – О том, что это было огромной глупостью – вообще рожать! – отрезала женщина и метнула взгляд на свою дочь, которая вся скукожилась и сжала ладони между коленями, опустив голову вниз. – В семнадцать лет, тем более, от этого Ваньки. А я теперь расхлебываю!

   – Что теперь, убить его? – меня аж затрясло. Как же можно так – на собственного внука. Он же не чужой ей человек. – Как вам вообще не стыдно так говорить? Это же внук ваш!

   – Знаешь что...

   – Мама, я прошу тебя! – Надя, наконец, не выдержала и вскочила со стула, кинувшись к Анжеле. По щекам у нее слезы текли. – Хватит!

   – Видишь, чего ты добилась? – сузив глаза, прошипела Анжела, кивком показывая на трясущуюся Надежду. – Молодец, нечего сказать!

   – Причем тут я? Знаете, теперь хотя бы понятно становится, почему Надька вообще из дома ушла!

   Надя сглотнула и в страхе на мать посмотрела, ожидая реакции на это заявление. Которая не заставила себя ждать. Анжела побелела, и только ярко-красные, густо накрашенные и очерченные карандашом губы ярким пятном выделялись на лице. Но все-таки мудро решила не выяснять это здесь, на людях.

   – А ты не вмешивайся в наши дела, поняла? – с неприкрытой угрозой процедила женщина. – Не доросла еще. Спасибо лучше бы за все сказала.

   Я шокировано глаза округлила.

   – За что спасибо? Вы шутите?! Это вы спасибо говорить должны. Вы дочь свою на улицу выставили. Одну, в семнадцать лет! Конечно, рожать в семнадцать – это ужас, а жить на улице – нет. Имидж она вам с пузом портила, так что ли? Как же, нагуляла! – издевательским фальцетом передразнила я голос Анжелы. – Вы о ней думали? Уж извините, но если бы не моя мать и Ванька...

   – Да что твой Ванька? – взорвалась Анжела, и маска напускного спокойствия разошлась, трещинами избороздив ее лицо. – Идиот твой брат был, и умер по-идиотски. И дочь мою оставил со своим отродьем! Ты думаешь, Кирилл Надьке так уж нужен? Она и без ребенка спокойно бы жила. А мне на шее этот ребенок не сдался.

   – Да как вы можете... – я потрясенно застыла и, хватая ртом воздух, с трудом заставляла себя дышать. – Как???

   Я не понимала – при чем ребенок здесь? И почему человек, у которого все в жизни есть, так относится к своему внуку. Родному внуку – ее никто не заставляет любить чужих детей. Ладно Ванька, он для Анжелы костью в горле был – он олицетворял все, что такие вот интеллигенты, как мать Нади, презирали. Но разве она не понимает, что малыш-то не виноват ни в чем? А говорить так о живом человеке...как о досадной помехе, отравляющей жизнь....дико.

   – Да пошла ты, – я злые слезы вытерла и рванула к выходу, на пути сильно задев плечом Анжелу, так что той пришлось вцепиться в стол, чтобы не отлететь. Выходка меня никоим образом не красила – я сама это прекрасно понимала.

   И Анжела понимала, особенно остро ощущая мое бессилие. Поэтому и не стала заострять внимание на подобном детском жесте. И мы обе прекрасно знали, что рано или поздно проблема с Кириллом, который всем неожиданно сильно мешал жить, разрешится. И не в его пользу.

   Через пару месяцев Надежда позвонила мне и попросила разрешения приехать. И хотя было раннее утро воскресенья, я спорить не стала – а Митьки все равно не было дома. С той злополучной ссоры я никак с Анжелой не пересекалась, а с Надеждой виделась редко, и то из-за племянника.

   Надя приехала одна, что было довольно странно. Насколько я знала, ее мать не особо любила с внуком сидеть, так что девушка или сына с собой по делам брала, или ко мне завозила, если я была дома.

   – А Кирилл где? – поздоровавшись, мы прошли в гостиную где уютно расположились за круглым накрытым столом.

   – Дома остался, – отмахнулась Надя и нервно облизала губы. Мне в глаза девушка старалась не смотреть, и весь вид давал понять, что приехала она не просто так.

   – С бабушкой?

   Наяд сглотнула и двумя руками вцепилась в горячую кружку с чаем.

   – Да.

   – Что опять случилось, Надь? – устало вздохнув, я упала в кресло. Когда она открыла рот, чтобы возразить, я жестом все ее надуманные возражения прервала. – Не надо, ладно? У меня и так сил нет.

   Надежда недовольно губы поджала, но врать и придумывать не стала. Хоть это радует, в самом деле.

   – Меня пригласили учиться в Международную школу дизайна. В Лондоне.

   – Поздравляю. От меня ты что хочешь?

   – Зачем ты так зло, Кать? – расстроено повесив голову, тихо спросила Надя. – Я пришла не для того чтобы хвастаться или еще что-то.

   Я спокойно кивнула.

   – Я понимаю. И что?

   – Я не могу отказываться от такой возможности, – Надя переплела тонкие пальчики. – Маме пришлось свои знакомства подключить, чтобы помочь мне хотя бы экзамены сдать, а уж про обучение я вообще молчу.

   – Если твоя мать чего-то хочет, она этого добьется, – в моих устах фраза прозвучала невыносимо издевательски. Надежда поморщилась, но промолчала. Снова. – Я не пойму, что ты от меня хочешь?

   – Я не знаю, что с Кириллом делать.

   Резко закружилась голова. Что-то мне подсказывало, что дальше я ничего хорошего не услышу. По спине пополз липкий холодок предчувствия.

   – Что ты решила?

   Надежда лоб потерла и виски сжала.

   – Мама предложила сдать его в...пансион. На время.

   Сдать. Меня аж затошнило от цинизма, прозвучавшего в этом слове.

   – В интернат, – полувопросительно поправила я. – Я правильно поняла?

   Девушка досадливо цокнула языком и поморщилась.

   – Зачем ты так? Это не интернат...обычный закрытый пансион....Платный, к тому же.

   – Тебе что, совсем плевать на сына? – я тяжело поднялась с кресла и нависла над девушкой. – Ты позволишь матери выкинуть его на улицу, грубо говоря?

   – Не утрируй, Кать, – Надя откинулась на спинку, чтобы увеличить между нами расстояние. Ей неуютно было, когда я вот так вторгалась в ее пространство. – Ты на это болезненно реагируешь. Я понимаю, что ты все остро так чувствуешь, потому что... – она неистово покраснела, то ли от страха, то ли от собственной решимости, – потому что ты не можешь...А я...Мне думать о себе надо, понимаешь! Я уже не могу с ними жить, я устала.

   – Мозги тебе, как я погляжу, уже промыли.

   – Кать, да пойми ты, я Кирилла больше всех люблю, – весь запал пропал, и сейчас в Надином нежном голосе слышалась вина за предыдущую вспышку злости. – Но что я сделать могу? Сама понимаешь...

   – Понимаю, – без эмоций отозвалась я.

   – Я сама не хочу сдавать сына в этот пансион, хотя он и неплохой, – продолжила она, приободренная моим тяжелым молчанием.

   А ведь отдашь, подумалось мне. Отдашь и не вспомнишь. И если бы меня не было, то и вопросов никаких не возникло.

   – И?

   – Я подумала...ты же его любишь, Кать, я точно знаю. А мать...уж лучше он в пансионе жить будет, чем с ней. Ты бы слышала, что она устроила, когда Кирилл нечаянно опрокинул какую-то там вазу. Не разбил, – поспешно покачала головой девушка, – слава богу. А то она точно не выдержала бы. Поверь мне, я бы никогда не стала тебя утруждать, если бы не знала всей ситуации.

   – Закрой рот, – лениво сказала я, не желая слушать о своей проблеме. Не ее это дело, что у нас с Митькой детей нет. – И иди обувайся. Кстати, когда ты уезжаешь?

   – Послезавтра, – бодро протараторила Надька, не обратив внимания на грубость. – Вечером.

   Больше я с ней не говорила. Забрала Кирю, который жутко мне обрадовался и кинулся обниматься, взяла его вещи – те, которые мне отдали, и ушла.

   – Ты на сколько уезжаешь? – перед уходом уточнила я у Надьки.

   – Учеба от двух до четырех лет в зависимости от специальности, а что?

   – Оформить бумаги сможешь?

   Девушка с ужасом на меня уставилась.

   – Какие бумаги?

   В коридор сразу Анжела выбежала, закрывая дочь собой.

   – Что не так?

   – Какие бумаги? – Надя переводила глаза с меня на мать. – Чтобы я ей ребенка отдала?

   – Успокойся, – одернула женщина дочь. – Нужен он ей, – она ко мне развернулась и свысока бросила: – Ты про временную опеку?

   – Да. Вы не подумали, что если с ним что-то случится, то я не смогу все формальности выполнить? Я не мать.

   Очевидно, они не подумали. Но Анжела сразу же взяла дело в ежовые рукавицы.

   – Через три дня будет. У мужа какие-то знакомые есть, я узнаю.

   Я только плечами пожала и вышла. В их же интересах все оформить, да побыстрее. Кирилл, уютно устроившийся у меня на руках, растерянно оглянулся на захлопнувшуюся с гулким железным звуком серую металлическую дверь, и непонимающе заморгал.

   – Ма-ма? – невнятно пробормотал он и перевел голубенькие глазки на меня, как на единственное знакомое лицо. – Ма-ма?

   – Мама скоро приедет, Кирюш, – соврала я и сморгнула обжигающие слезы. – Ты только не плачь, ладно? Ты мужик у нас или не мужик?

***

   – Поправь меня, если я ошибаюсь, – медленно произнес Митя, поглядывая через дверную щель на Кирю, который, сидя на пушистом ковре, с удовольствием играл в кубики. – Ты что, просто так взяла и забрала его?

   – А что ты мне предлагаешь? – свистящим шепотом спросила я, уперев руки в бока. – На улице его оставить?

   Митька взялся за ручку и раздраженно захлопнул дверь.

   – Ты сама сказала, что они его в какой-то там пансион устроили.

   Такого отпора я от Мити не ожидала. Знала я его, конечно, не первый год, да что там, мы столько лет под одной крышей прожили, поэтому я догадывалась, что особого восторга мое решение у него не вызовет. Но он мог бы хотя бы понять, встать на мое место, подумать, в конце концов.

   – Ты сейчас серьезно говоришь? – я пристально вглядывалась в его лицо в поисках ответа. Митька глаза спрятал и раздраженно выдохнул. – Ты понимаешь, что они его в интернат хотели сдать? Именно сдать, как вещь какую-то? Ты в своем уме? Что бы ты на моем месте сделал?

   – Причем тут я? Но вообще-то мы с тобой вместе живем, не забыла? – съязвил мужчина. – И, по меньшей мере, ты могла бы меня хотя бы с мной посоветоваться. Так, мол, и так, Мить, мы теперь не одни жить будем.

   – Надька со дня на день уезжает уже. Подорвалась и уезжает. Чудом будет, если они документы оформить успеют.

   Митька выругался себе под нос и, не сказав ни слова, развернулся ко мне напряженной спиной, на которой каждая мышца играла, и ушел на кухню. Я лишь устало к стене прислонилась, не зная, что делать теперь. И искренне не понимала, почему Митя так бурно отреагировал. Из-за того, что я с ним не обсудила ничего? Так мне и в голову не пришло, что нужно еще со-ве-то-ва-ться, чтобы не позволить ребенка на улицу выкинуть. Для меня все было кристально ясно и понятно, а оно вон как...советоваться надо.

   Когда Митька немного успокоился и перестал напоминать закипающий чайник, я решила попытать счастье и попробовать поговорить с ним начистоту. Кирилл к тому времени уже спал – я ему диван разобрала и подушками со всех сторон обложила, чтобы во сне не упал. Кроватки пока у нас не было.

   – Есть будешь? – я изогнулась, дотягиваясь до полной окурков пепельницы, и вопросительно на мужчину поглядела. Митька даже не подвинулся, только коротко качнул головой, отказываясь, и снова за сигаретой потянулся. – Мить.

   – На сколько эта Надежда уехала?

   Я заморгала и, тянув время, окурки пошла выкидывать и окно открывать, потому что накурено было знатно.

   – Не знаю точно.

   Он с непередаваемым выражением на меня уставился.

   – Не знаешь точно? – неверяще еще раз переспросил. Я только кивнула, глаза вниз опуская. Митька все делал для того чтобы я себя виноватой почувствовала. – Ты издеваешься надо мной?

   – Да не сказала она, ясно? От двух до четырех лет там учатся, а Надька сама ничего не знает.

   Он по столу пальцами забарабанил, но молчал, а меня так напрягало и раздражало сейчас все – и гробовое молчание его, и стук этот, но лезть не решилась – сейчас с Митей лучше не спорить было.

   Через пару минут я к нему подошла, заставила подвинуться и на колени села, обвивая руки вокруг шеи. Митька как сидел, так и остался неподвижно сидеть – только рука, расслабленно и спокойно лежавшая на столе, в кулак сжалась, а другая плетью висела вдоль тела.

   – Я не могла его там оставить, Мить, пойми ты это, – прошептала я, прикрыв от усталости глаза. – Как ты понять не можешь? Он им не нужен – совсем не нужен. Есть он, нет его – им без разницы.

   – А тебе это все нужно?

   Он таким усталым голосом вопрос задал, что можно было подумать, будто это его заставляют Кирилла воспитывать. А я никак не могла понять всей трагедии. Что такого-то?

   – Нужно.

   Митя устало глаза прикрыл и потер переносицу, о чем-то напряженно размышляя. Наконец, смирившись с чем-то, выдохнул и руками развел.

   – Ладно. Пусть будет. Придумаем что-нибудь.

   Такое чувство было, что мне сделали одолжение, за которое я должна чуть ли не в ноги кланяться. Но, отбросив от себя странные мысли, мягко улыбнулась и поцеловала Митьку, прошептав в губы "люблю". Правда, мужчина не расслабился, да и на поцелуй почти не ответил.

   Проблемы начались почти сразу же. Кире было чуть больше года – самостоятельно ходить мы уже умели, но говорили со скрипом. Ничего серьезного, нужно было больше с ним заниматься и все. Митька к племяннику относился нормально. Именно нормально, другого слова и не подберешь. Кирилл его не трогал – все хорошо. Если трогал...тут надо смотреть, что он хочет. Иногда мужчина мне помогал, играл с Кирей, но как-то без энтузиазма и словно нехотя, как одолжение делал. Если я просила посидеть с ребенком, в то время как сама смогу сбегать в магазин или по делам, то Митя чаще всего кривился и отказывался. Находил сто пять причин, по которым именно в данную минуту побыть с малышом не может.

   Еще одна большая проблема – садик. И моя работа, что шло вкупе. Никакой декрет мне не светил, отпуск тоже, а работала я весь день, с утра до вечера, как и Митя, впрочем. Вся надежда оставалась только на мою маму. Она, к моему безмерному удивлению и радости, совершенно не расстроилась, узнав, что Кирилл не особо оказался нужен родственникам. Наоборот, узнав о сложившейся ситуации, мама словно расцвела и даже помолодела. Снова в глазах искорки засверкали, не слишком сильно и заметно, но уже что-то.