Текст книги "Ибн Сина Авиценна"

Автор книги: Людмила Салдадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

 
Каждый образ в каждый исчезнувший след
В усыпальницу времени лягут ни тысячу лет.
И на круги своя наши годы когда возвратятся.
Сохраненное бережно явит всевышний на свет.
 

(Ибн Сина).

Деятельный разум «венчает род живых существ», – пишет Ибн Сина в книге «Указания наставления». – В Деятельном разуме «человеческая потенция уже уподобляется ПЕРВЫМ НАЧАЛАМ ВСЕГО СУЩЕГО» (!). К четырем первоначалам мира: вода, огонь, воздух, земля – Ибн Сина прибавляет… человеческий разум который может ВЛИЯТЬ на космос и мир. Ничто не пропадает… Ни одно движение человеческой мысли, «Функция вместилища, по мысли Ибн Сины, есть функция субстанции (!). И деятельность вместилища направлена на создание совершенств в тех случаях, когда она утрачиваются, чтобы осуществлялось управление мудрым порядком в мире».

Поистине, Ибн Сина достоин самого низкого поклона.

Итак, Деятельный разум – посредник между Первопричиной (богом) и человеком. «Первопричина переходит в Деятельный разум, – объясняет это учение Фараби в Ибн Сины М. Хайруллаев, – Деятельный же разум связан с человеческой душой, душа – с телом, и, таким образом, свойство „божественной жизни“ переходит к… материн, человеку (!) („О, ужас! – сказал бы Бурханиддин. – Получается, что сущность человека, его разум становятся…. вечным! А вечным может быть только бог“.).

Перед нами – все тот же пантеизм. А бессмертие разума означает бессмертие человеческого рода. Бессмертие Деятельного разума есть, таким образом, не что иное, как вечное возрождение человечества и непрерывность цивилизации».

Вот такой сотворен Ибн Синой гимн разуму – обыкновенному человеческому разуму. Поистине, гуманизм его беспределен: вся его философия – гимн природе, человеку, человеческому разуму. Фактически его учение о слиянии человеческого разума с Деятельным разумом, если перевести его со средневекового языка на современный, звучит так: «Человек не вечен, но лучшие результаты деятельности его разума, вливаясь в общий поток духовных благ, превращаются в вечность. Выработанные им лучшие нравственные и интеллектуальные качества, мечты, идеалы подхватываются последующими поколениями и вдохновляют их на подвиги, на борьбу за счастливую жизнь. И все хорошее, что остается после каждого человека, каждого поколения, является их счастьем, их вкладом в дальнейшее усовершенствование общечеловеческой культуры, в борьбу за общечеловеческое счастье». [230]230
  М. Хайруллаев – «Аль-Фараби». М., 1982.


[Закрыть]

Подводя итог, можно сказать: «Ибн Сина в своих последних книгах, – продолжает М. Хайруллаев, – зафиксировал важнейшие явления в идейной жизни своей эпохи: широко распространенные в средневековье мистику и суфийское учение. И что ценно для нас, – вычленил их из остальных идейных течений эпохи, выявил еретический их (оппозиционный) характер по отношению к ортодоксальному исламу (Халладж, Харакани!), поставил в один лагерь с философ ней, противопоставившей, себя, говоря словами Ибн Сины, остальному миру „ЛЖИ и насилия“, а тех, кто искренен и правдив в обращения своем к Истине, чист помыслами и добродетельностью – „юродствующим лжефилософам и остальному сброду“.

Такая оценка мистики и суфийского учения в устах выдающегося ученого-энциклопедиста еще раз подчеркивает важность и актуальность глубокого изучения идейных основ и социальной роли суфизма в мистики в условиях средневекового Востока».

Птицы – это человеческое в Космосе. Сократ, Аристотель, Данте, Лао-цзы, Фараби, Ибн Сина – они уже там.

Они уже строят человеческое в Космосе. Мы же все еще на первых ступенях Иерархии. Великие души ушедших подарили нам молнии своих откровений, и мы движемся в кратком свете их, на мгновение осветившем полную тьму.

– Человек не может сразу выйти из тьмы на ослепительный свет, – говорил Ибн Сине Масихи. – Он должен постепенно привыкать к нему. Почему Иисус после воскрешения простил самого близкого своего друга Петра, трижды предавшего его накануне казни? Потому, что понял: к ослепительному свету надо приручать постепенно. И хоть горько предательство друга, хоть спрашивает трижды со слезами в голосе «Ты друг мне?», все Же прощает его.

Совершенные ждут несовершенных. Ибн Сина ждет Махмуда. И потому нигде не сказал о нем ни слова осуждения.

Птицы должны ВСЕ ВМЕСТЕ выйти из клетки и взлететь в небо.

Великие души, Великие умы – достоян не не только человечества, но и Вселенной, считает Ибн Сина. Они алмазным облаком стоят над нами, увеличивая нашу сущность. Там – бессмертный сплав Знания и Любви.

– Остановись, Хусайн, – молит взглядом Али. – Мне не догнать твоей Мысли. Будь добр, оглянись! Неужели Мысль для тебя главнее человека.

Ибн Сина оборачивается…

Отталкивая Али, выходит на дорогу В смотрит на Ибн Сину исфаханский эмир – Ала ад-давля. Али с жалостью осознает пропасть между царским достоинством эмира, – случайно выпавший в земной лотерее выигрыш – и ничтожеством его положения перед усталым взглядом Вечности, «Не тревожь Ибн Сину, – хочет сказать Али эмиру. – Как ты можешь тревожить его, когда надо перед ним молчать, только молчать. Посмотрит он на тебя, услышь ого взглядом и взглядом ему ответь. А говорить перед ним… О, какую надо иметь смелость, чтобы говорить перед ним!».

По Ала ад-давля – этот огромный, обожженный солнцем, неряшливо одетый богатырь суетных земных забот – все же останавливает Ибн Сину – прозрачную вселенскую духовность в одеянии дервиша.

– Я все хочу тебя спросить, – наступает плотский земной голос на хрупкую сосредоточенность. – Если ты прав перед вечным временем, а перед, нами – живой плотью твоего века неправ, то почему Вечность не защищает тебя, а равнодушно смотрит на унижения, в которых ты тонешь?

– И пророка поначалу никто не слушал, – вступился за Ибн Сину Али.

– Знаю, знаю, – засмеялся эмир. – Однажды он даже, бедный, вынужден был подняться на гору Сафа и оттуда кричать: «О, утро!», как кричали при нашествии врага. Народ сбежался, а он начал проповедовать свою религию. Но слушать его никто не стал. Посмеялись и ушли. Так почему аллах допустил чтобы смеялись над пророком?

– Чтобы все видели, что этот человек отмечен любовью Истины, – ответил за Ибн Сину Али. – Хусайн уже про это сказал, когда говорил про арифа.

– Как?! Значит, муки, слезы, унижение, – все это знаки любви бога? – вскричал Ала ад-давля.

– Да, – ответил, поднимая глаза на эмира, Ибн Сина.

– Значит, и тебя бог любит?

– Да.

Ушло из глаз Ибн Сины молчание, заиграла ирония: он вернулся на землю.

– А меня, которому бог дал царство, здоровье?

– Он дал тебе всего лишь земное счастье, – улыбнулся Ибн Сина. – Мое же счастье – небесное. Это – мученичество, нищета, подвижничество.

– Значит, хиджра – это выход из клетки твоим пленных птиц?

– Если ты так считаешь, значит, так это и есть.

Ж впрочем, бросим эти разговоры, смотри, солнце почти Село, а мы с тобой не совершили еще молитвы.

Эмир поспешно опустился на колени. Впереди воины уже давно сидели на коленях, положив рядом с собой из песок оружие.

– Кстати, – шепнул Ибн Сина эмиру, – знаешь, как начался пророк Мухаммад? В 40 лет увидел гигантскую человеческую фигуру на закатном небе, окруженную цветными кольцами. Потрясенный, уверовал, что это приходил к нему бог… Господи! – вдруг страстно, со слезами на глазах произнес Ибн Сина, глядя на закатное солнце. – «Введи меня входом Истины, и выведи выходом Истины, и дай мне от тебя власть в помощь…».

Ала ад-давля удивленно смотрел На него: Ибн Сина молится!?

– Сними золотой пояс, – шепнул Ибн Сина эмиру, в снова в глазах его засверкала ирония.

– Почему?

– Мухаммад заповедовал молиться, сняв с себя золото.

Ала ад-давля снял пояс.

– Я-то снял! А вот как ты снимешь с себя все свои еретические мысли? Думаешь, я не понял твой трактат «О Любви»? Ты же человека сравнял с… богом! Тьфу!

И как только тебя земля носит!

Ибн Сина побледнел, вскинул на эмира тревожные глаза. Ала ад-давля смотрел на него серьезно и грозно.

А потом расхохотался…

– Ну ладно. Не очень-то я верю во все эти тени на облаках в разноцветном окружении! – пришествие аллаха скромному погонщику караванов!

– Ну, раз так, – сказал, облегченно вздыхая, Ибн Сина, – открою тебе еще один секрет, – быстро начертил что-то на песке. – Вот ты стоишь между заходящим солнцем, в низкой его фазе, и облаками. Два раза в месяц, и сразу после захода или незадолго до него, ты можешь увидеть свою тень на облаках, увеличенную до гигантских – размеров и окруженную разноцветными кольцами.

– Куда!?

– Только…

– Понял. Никому! Клянусь!

Некоторое время молчали.

– А знаешь, страшно с тобой… – поежился эмир.

– Ты, наверное, и смерть свою можешь рассчитать.

– А уж это скорее зависит от тебя, – задумчиво проговорил Ибн Сина, стирая рисунок на песке.

Али усилием воли стер исфаханского эмира. Пусть Ибн Сина посидит один, с природой наедине… Ведь ему так мало осталось жить! «Пусть ничто не беспокоит его. Даже я не буду беспокоить своими мыслями. Пусть спокойно лежит его жизнь во мне. Так и мне легче ждать своей смерти».

XV Все мы – одна семья…

Фрунзе куда-то исчез. В Каховке его не было. И в Москве. Нигде. Агенты английского майора Бейли, русского консула и личные – эмира будто разом ослепли.

Стояли последние дни августа 1920 года. «Красные, безостановочно двигавшиеся к Варшаве, выдохлись, – размышляет Алим-хан. – Взаимодействие между Западным и Юго-Западным фронтами нарушилось. Польша перешла в мощное контрнаступление, разгромила Западный фронт большевиков. Большевики просят мира. В Варшаве начались переговоры. Может, Фрунзе в Варшаве?»

Алим-хан задумчиво шел по улице Куча в Арке, слушан, как чеканят позади Джума-мечети серебряные монеты с его именем. Прошел мимо коронационного зала. Десять лет назад глава всех мулл – каршинец Бой-Махмад, а'лам, бывший когда-то бедным студентом медресе, взялся за один угол белого войлока, высшее духовное лицо, главный судья Бако-ходжа – за другой: кушбеги Мирзо Насрулло, из бедных (его отец торговал чугунными котлами), – за третий, Ахмад-ходжа – глава джуйбарских ходжей, – за четвертый, и… подняли Алим-хана эмиром, посадили на трон. Б четыре ямки по углам троив Алим-хан положил 92 золотые монеты – число узбекских родов в его государстве. Давно это было. А кажется, будто вчера.

Вот дом матери… Здесь содержатся девушки, только что доставленные в Арк. Дальше, налево, сидит и своем доме-тюрьме Сиддик-хан, направо – сын. Прямо – стена. Слева от нее – кладбище и тайный колодец, куда спускали неугодных царедворцев. Справа – дома гузарских царевичей и пороховой склад. Нет, не хотелось туда идти. Вернулся.

В корихане 60 мул, по очереди сменяя друг друга, читали Коран, Вот и сейчас как раз звучит место из четвертой суры:

«Люди! Бойтесь вашего господина, который сотворил вас из одной души!..» И вдруг чей-то взволнованный голос вставил ни о того ни с сего 190-ю строчку из третьей суры: «Господи! Защити нас от наказания огнем!»

– «Нервничают муллы, – додумал эмир. – И им страшно!»

Ночью собрал приближенных.

– Хочу выслушать ваш совет относительно того, куда мне бежать? И через какие ворота?

Все обомлели, хотя каждый давно уже держал осёдланных лошадей в потайном месте за южными воротами. Посоветовали бежать через южные ворота в Афганистан.

– Я так и сделаю. Спасибо, Прощайте!

Майор Бейли рассвирепел.

– Ну и глупец же вы! Ведь среди присутствующих, конечно же, был агент красных! Теперь я не смогу с нами вместе бежать!

Эмир рассмеялся.

– Когда вашей Англии еще не было, цари разрешали здесь подобные вопросы как самые обыкновенные.

Больше он ему ничего не сказал, потому что англичанину этому тоже не верил. Верил только двум своим и старым слугам, державшим ночью около него, спящего, свет. Знал: эти двое ни за какие богатства мира не продадут его голову. Они затравлены жизнью настолько, что без хозяина, с одною только свободой, жить уже не могут. Да и чисто по-человечески любили эмира, как в он их любил, потому что все трое были очень одиноки на этом свете и знали это друг про друга.

Все трое решили объявить приближенным, что эмир поедет на юг через южные ворота – пусть ставят там засаду! – а сами спустятся по потайному колодцу на северную сторону Арка в через северные болота, по северным дорогам, в обход, проберутся в Гиссар, а оттуда в Афганистан.

Пришел Миллер и листком телеграммы. Фрунзе и Варшаве нет.

«Все. Я погиб», – похолодел эмир. И вызвал Бурханиддина.

Велел завтра же устроить казнь. «В обшей суматохе я и сбегу».

Оставшись один, тяжело, опустился на колени и и искренне, со слезами на глазах, читать Коран.

Бурханиддин-махдум разослал, глашатаев по всем улицам.

Завтра казнь!

Когда ехал домой, ударил ему в спину стих:

 
К лицу верховного судьи свой взгляд когда приближу,
И глиняный кувшин с вином прокисшим вежу!
 

И еще один – про отца Бурханиддина. Тот тоже был главным судьей, а сменил его Бако-ходжа, который поднимал эмира на войлоке. Отец Бурханиддина плохо видел, а Бако-ходжа плохо слышал. И потому народ сочинил такой стих:

 
Из двух эмирских слуг тот слеп, а этот глух, но оба,
Презревши зрение и слух, закон блюдут до гроба.
 

«Когда ругают тебя – это еще не беда, – подумал Бурханиддин. – Но когда ругают тебя через твоего отца… считан, ты выброшен из жизни».

Бурханиддин был редчайшего ума человек. И обладал благородными качествами души, когда дело не касалось службы. В присутствии же эмира он тотчас из благородного человека превращался в благородную собаку. Бурханиддин сострадал народу, но так ничего за всю свою жизнь и не сделал для него. А тут еще участие этом фарсе…

Не ускорив шага, не опустив головы, под градом насмешек он доехал до дома, осторожно притворил дверь и вдруг упал на чистую, обрызганную водой, выложенную плитами – дорожку, ведущую в ухоженный, наполненный розами сад. Упал, потому что увидел… разрушенным свой дом, а себя – мертвым на развалинах его.

Комок черноты сжал горло.

Муса-ходжа ходил несколько раз по потайному ходу к Али, но, как ни – уговаривал его бежать, слышал в ответ отказ. Вернувшись к себе, лег на пол и больше не поднимался. Теперь для него существовали только звуки. По звукам он ждал той минуты, когда оборвется жизнь Али – милого, отмеченного Роком, Искренностью Я Благородством крестьянина, ставшего ему дороже сына.

«Ученые видят два выхода из жизни и смерти, – вспоминает Али слова Ибн Сины, – добровольный и естественный».

… Али лежит с закрытыми глазами в грязи, в канахане, стучится мыслью то к Ибн Сине, то к Беруни, – прощается с ними.

Вот 75-летний Беруни. Али видит, как он плачет над трактатом «Об освобождении от страха смерти», написанным другом его души – Ибн Синой, умершим десять лет и назад, Беруни одинок. Мужественно ждет конца. Думает о и тех, кто придет после него. «Господи! – молит он бога. – Заставь невежд вкусить позор в сей жизни, ниспошли им откровение об их обольщении, чтобы новым Ибн Синам, новым Беруни жилось легче».

Улыбнулся, вспомнив свое имя, – Абу Райхан… Рай-хан – растение, чей запах разносится далеко по землею. Как бы он хотел, чтобы и его учение разнеслось далеко и по миру и долго бы держалось в нем! Чтобы сдружило оно народы, сделало их братьями одной семьи.

Беруни много сделал для этого. Написал книгу об Индии в то время, когда Махмуд топтал и жег ее. «Мусульманин написал о неверных! – взорвалась бомбой новость в мусульманском мире. – Проклятие ему!»

До Ибн Сины дошли эти разговоры в 1030 году, – когда Беруни только что закончил книгу: пленник Махмуда, гордый своей нищетой и свободой, презрев все победы султана за рекой Инд, написал о неверных, в ПОДЛИННИКЕ прочитав священные и научные индийские книги, с УВАЖЕНИЕМ, разобравшись в запутанной их древней культуре, с ЛЮБОВЬЮ представив ее миру… Какой ужас! Индийцы даже дали ему прозвище – «Безбрежный океан знаний». Будь трижды проклят, Беруни!

«Откуда он взял силы для такого подвига? – спросил себя Али. – Ведь Беруни начал писать „Индию“, когда ему было 44 года, И писал 13 лет…»

Источником сил была мысль: «Все мы – одна семья». Она превращала в преступление семнадцать победоносных походов Махмуда в Индию, и все другие грабительские походы других царей, которые были, есть и будут Она ломала тысячелетние формы взаимоотношений между народами, освященные религиями и властью, – взаимоотношениями агрессии, лжи и отчуждения.

В то время, когда все тюркское и иранское противопоставлялось индийскому, как высшее – низшему, Беруни смело заявил:

– «Ригведы» – самая древняя часть индийских священных «Вед» [231]231
  II–I тысячелетие до н. э.


[Закрыть], СХОЖА с нашей зороастрийской «Авестой» (!) – древней книгой тюркских и иранских народов… Переварите-ка этот факт! В индийских «Ведах», – провозгласил на весь мусульманский мир Беруни, – лучше всего зафиксирована…. зороастрийская эпоха, философия и жизненный уклад! Доказательства? Пожалуйста! Одинаковые слова в «Авесте» и «Ведах». АП – вода, ВАТА – ветер, ТАНУ – тело, ПИТАР – отец, ДВА – два, ЧАТВАР – четыре, ДАСА – десять, САТА – сто и др [232]232
  Созвучные и славянским языкам.


[Закрыть].

– Ну, это случайность! – возражают Беруни на диспуте во дворце Махмуда, – купцы занесли слова… вот если бы БОГИ назывались одинаково! Где боги, там нет случайностей.

– Боги?! Прекрасно! Разве можно собаке сразу давать лучшую кость? – смеется Беруни. – Вот классический бог Индии – Брахма. Все слышали? А ведь это не индийский бог, а… арийский! Не изменив имени, он вошел в пантеон индийских богов как бог вселенского творчества и самосовершенствования человека. А дочь его Сарасвати – арийская богиня красноречия, мудрости, покровительница науки и искусства.

– Не может быть!

– Митра! – продолжает Беруни.

– Ну, это главный бог наших предков! – возражают философу. – Бог кочевников: скифов, саков – «Солнце быстроконное». Главный бог «Авесты».

– А в Индии он – бог милости и кары, дня и ночи, владыка вод – Митра или Варуна [233]233
  Ср. со славянским богом Перуном.


[Закрыть].

– Странно…

– Арийский бог Рудра, – продолжает Беруни, – смешался с главным, доарийским индийским богом юга Индии – Шивой [234]234
  Ши винам – древнейшая и мире религия из сохранившихся до наших дней, – более четырёх тысяч лет. Самое древнее свидетельство о Шиве – рельеф на печати Хараппы – человек в позе йоги.


[Закрыть]и стал Махайогой – отшельником, создающим Мысль [235]235
  В состоянии медитации.


[Закрыть], Махакалой – «Великим Черным» – разрушителем мира. Его символ: черный человек с ожерельем из черепов на шее. Он же царь Танца, указывающий путь к спасению. Карлик, на спине которого он танцует, – человек, впавший в заблуждение. А индийский бор Агни – это же арийский бог Огня! Индийский Индра то же арийский бог [236]236
  В аккадских клинописях второго тысячелетия до н. э. есть это имя!


[Закрыть]. А их великая богиня – Махадеви?

– Арийская богиня?!

– Да. Арийская. Адити – материнское начало Вселенной, воплощение ее световой энергии, Корова из лучей [237]237
  Богиня европеоидных племен Срубной культуры долин Днепра и Поволжья.


[Закрыть], – соединилась с доарийской богиней Индии Шакти (Шачи) – женой Шивы. «Адити – небо, Адити – мать и отец, и сын. Адити – это рождение и все, что будет рождено», – написано в Ригведе, как и в нашей «Авесте». Она – жена Риты. А Рита, как вы знаете, бог мирового порядка у ариев. Брахманы, редактируя арийские «Веды» [238]238
  В 1-м тысячелетии до н. э.


[Закрыть], выработали на основе этого бога понятие КАРМЫ – вселенского нравственного закона. Карма – грех, накопленный человеком, народом, страной в прошлой своей жизни, наказанием является новое рождение, еще одна жизнь. Митра следит за праведностью смертных: с петлей в руке ловит грешников. Но чтобы не мешать Рите поддерживать баланс добра и зла, некоторых отпускает. Самым страшным грехом считает неправду. И Вишну – главный бог севера Индии…

Ну, уж это чисто индийский бог! Все знают..

– Нет, чисто арийский!

– И как тебя не придушит Митра за неправду!

– Вишну – арийский бог солнечной энергии, соединился с доарийским индийским богом Кришной – черным богом пастухов, бесконечно меняющим свой облик Три великих шага Вишну: восход солнца, полдень и заход, стали в индийском Вишну тремя шагами нравственного пути:

1) самоотречение;

2) мобилизация всех духовных сил в борьбе со злом;

3) путь в небо, устремленность духа ввысь.

Будда – это приход Вишну к людям в облике человека. Вишну – индийский Христос и всадник на белом коне, и Рама – воин, и Нараяна, лежащий на водах в период сна, когда мир гибнет и все покрывается водой, и Шеша – Мировой Змий, свернутый в 90 колец (бесконечность), из которого растет лотос, а в нем сидит Брахма, от которого все и начинается сначала.

…Вишну больше всего боится Махмуд, – устало проговорил Беруни. – Боится его неуловимости… Все встали, опрокинув низкие столики с яствами, поспешно ушли: а вдруг Махмуд сидит где-нибудь за шторой и слушает?

Ох, Беруни, Беруни! Невозможно дерзкий Беруни!.. Он еще утверждает, что между древнееврейской, греческой, христианской, манихейской и индийской религиями есть нечто общее (!). Приводит в своих книгах стихи ГОМЕРА! В одной фразе может соединить… четыре культуры! Вот, например, пишет в «Индии»: «Я не знаю, что индусы разумеют, ставя в связь звуки с небом. Думаю, это похоже на то, что сказал Омир:

Обладательницы семи мелодий (планеты) отвечают и говорят друг другу красивыми голосами.»

Хорезмиец (Беруни) – пишет на арабском об индусах, сравнивая их с греками!!!

Востоковед В, Минорский обнаружил в 30-е годы нашего века в библиотеке министерства по делам Индии в Лондоне рукопись арабского врача XII века Марвази, в которой есть такой текст: «Русы очень многочисленны и видят средство для пропитания в мече. Если умирает один из мужчин, оставляющий дочерей и сыновей, то передают имущество дочерям, сыновьям же – меч… Когда они обратились в христианство, религия притупила их мечи… и вернулись они к трудной жизни… бедности, сократились у них средства существования».

Это тоже Беруни. Отрывок из несохранившейся его книги «История Хорезма». «Русы, – продолжает Беруни, – люди сильные и могучие, идут пешком в далекие страны для набега, а также путешествуют на судах по Хазарскому морю, захватывают суда и имущество, путешествуют и в Константинополь по морю Понтийскому… Их мужество и храбрость хорошо известны, так что один из них равен нескольким из какого-либо другого народа».

Новый, поднимающийся, как заря, народ… Северный сосед Хорезма. Беруни собрал о нем все, что можно было собрать, для включения я этого народа в жизнь века-. При похоронах у русских «добровольно выходит из девушек та, что хочет проводить усопшего в царство мертвых, – дополняет Беруни араб Ибн Фадлая, его современник. – Три дня она вместе со всеми веселится, пьет мед, любят кого хочет, а потом идет на корабль, где лежат покойник и старуха душит ее или перерезает ей горло. Корабль поджигают и Пускают По воде», «Русы – это снег, поля, изумительные музыкальные инструменты, радость при похоронах, льняные рубахи, сапоги, вино, мед. А еще они – печаль царей – так как трудно их победить», – вносит свою лепту в единый благородный процесс познания народами друг друга и арабский географ XII века ал-Гарнати.

Продолжают эту работу и современные ученые. Так, ими было замечено, что названия русских рек: Дон, Днепр, Дунай, Днестр., заключает в себе нечто общее – «ДН». На древнеиндийском «ДАНУ» – вода.

Русский князь Владимир до крещения в христианство поклонялся богам Хорсу и Семарглю, Хорс – по-арийски – «добрый», «хороший». Семаргль – скифское Семург. Или другой факт. Сравните:

На хэттском языке: passi pahur – пасти огонь, охранять огонь.

Сравните:

Древнеславянская Абашевская культура среднего Дона и Волги – III тысячелетие до н. э. (современница древнекитайской культуры Иньских государств, Крито-Микенской культуры в Европе, Халафской в Месопотамии и Иране, Кельтеминарской – в Хорезме) – сошла на нет по мере продвижения за Урал (Горы Рип), попав под влияние Андроновской культуры предков скифов (открыта в 1922 году). Народы Срубной культуры (названа так по типу захоронений в срубах – культура Днепра и Поволжья) двинулись во втором тысячелетии до н. э. в Индию. Может, это и была та масса ариев, которые несли с собой ведические знания? Северная граница Срубной культуры проходила по Каме и Воронежу. Алакульская культура юга Урала была близка к Тазабагъянской культуре Хорезма (открыта в 1953 году), славящейся поклонением Солнцу. «Хорезм» в переводе – «Страна Солнца».

ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ. И как разворачивается из одной клетки наисложнейший человеческий организм, как из одного ядра – квазара разворачивается галактика, так, может, И народы Земли разворачивались из одной какой-нибудь точки. И как делится клетка, чтобы расти и двигаться, так, может, делилась и Эта точка, и поэтому первые контакты народов друг с другом были контактами одного дома. Но передвижения!.. Во времена Ибн Сины эскимосы, перебравшись через Берингов пролив в Америку, отгоняли индейцев до юга Канады, сбрасывали потомков викингов в Гренландское море [239]239
  Тюркюты взяли ее у хуннов.


[Закрыть].

Арии, выделившиеся из единства индоевропейских народов в III тысячелетии до н. э., в конце этого тысячелетия в лице неситов и лувийцев попадают в Малую Азию, что устанавливается документально и новейшими лингвистическими данными. Смешавшись с местными хаттами, они стали называться хэттами, образовали и XVIII веке до н. э. государство со столицей Хаттуса, около современной Анкары (Богазкёо), а на другом конце земли в это же примерно время гибнет в горах Наньшань (северный Китай) государство хуннов. У хуннов и хэттов много общих обычаев, одинаковые прическа (косы), сходна даже необыкновенная, ни у кого более в тот период не встречавшаяся система престолонаследия: от брата к брату, от дядя к племяннику, а не от отца к сыну.

Все переплетено самым причудливым образом. И все же все мы – одна семья, разлетевшаяся по миру и сама же с собой бесконечно встречающаяся, Беруни первым на Востоке ощутил величайшую тайну человечества: взаимосвязь народов и культур. Раздвинул границы мироощущения своих современников, в том числе и Ибн Сины как ученого. Ум драгоценен при всей его природной глубине еще и горизонтом. Всадник лишь в степи развивает божественную скорость. Ибн Сина благодаря Масихи и Беруни, а еще раньше – греку Аристотелю, тюрку Фараби познал душу других народов и культур. Отсюда раскованность, благородство, красота его мышления, ощущение родственности с людьми, противоположными ему по религиозным убеждениям и культуре.

ЦЕНЕН СВОБОДНЫЙ УМ.

По решению ЮНЕСКО в 1968 году на юго-востоке Индии, около Пондишерри, началось строительство города «Утренней зари» – Ауровиля, где будет происходить обмен ценностями различных культур и цивилизаций, В основе города – опыт общины сподвижника Махатмы Ганди – Шри Ауробинго Гхоша, который пытался на практике объединить людей разных национальностей, дать человечеству прообраз их будущего единства перед силами Космоса. В общине жило около двух тысяч человек. Они сами делали бумагу, на которой писали книги, сами сделали ткани, из которых шили себе одежды, и самое главное – изучали ИСКУССТВО того или иного народа, ибо искусство – это максимальное раскрытие и выражение души народа, следовательно, только через искусство и можно установить истинные глубокие контакты друг с другом.

«Когда Махмуд сядет с индусом на один ковер и прочтет ему на санскрите отрывок из „Упанишад“, а индус по-арабски прочтет Махмуду отрывок из трактата Ибн Сины „О Любви“… – думает 75-летний Беруни, – тогда настанет та точка кипения, то всеобщее освобождение, когда можно будет всем человечеством, как одной семьей, совершить исход в Космос», Исчезает, растворяется в темноте лицо Беруни, выточенное самой Мыслью. Али низко поклонился мудрому дерзкому философу, благодаря его за великое сердце, благородный ум, за мужественную дружбу к Ибн Сине на его одиноком пути. Слеза раскаленной горошиной упала на грудь. «Буду ли я находиться подле вас? – подумал Али, – примите ли вы мою несовершенную душу мосле моей смерти?»

И опять перебил ого мысли исфаханский эмир Ала ад-давля.

1032 год. Ибн Сине 52. Однажды, проходя мимо молодого красивого раба, стоящего у ворот дворца, эмир Ала ад-давля увидел на нем пояс, который недавно подарил Ибн Сине.

– Откуда у тебя этот пояс? – спросил он у раба.

– Врач дал!

Эмир сильно разгневался и ударил раба по лицу. Приказал убить шейха. Ибн Сину предупредили, и он, переменив одежду, оставил город.

При нем совершенно не было денег, чтобы содержать себя. Бродил по улицам Рея, опять без угла, без куска хлеба, в лохмотьях суфия, «Когда-то его тепло приняла в этом городе Сайида, – подумал Али. – Давно это было. 17 лет назад».

– Я говорил однажды с Ибн Синой ночью о звездах, – рассказывает Ала ад-давля крестьянину Али, переливая через край кубка кроваво-красное вино. – Дал денег на строительство обсерватории. Славная получилась обсерватория. Всего четыре их было тогда на Востоке: в Багдаде, Дамаска, Каире и вот – моя в Исфахане. Видишь, как я его любил?

Восемь лет отдал Ибн Сина занятиям астрономией, – подводит итог исфаханскому куску жизни Ибн Сины Али. – Написал около 20, книг. Там же, в Исфахане, овладел ноной наукой, Али улыбнулся, вспомнив, как перебил однажды рассуждения Ибн Сины по языку Абу Мансур, бывший когда-то невидимом знаменитого везиря Рея ас-Сахиба. Абу Мансур грубо при всех сказал: «Ты врач и недостаточно читал книг о языке, чтобы твои слова могли удовлетворить нас», Ибн Сина ничего не ответил, – рассказывает Байхаки, – три года усиленно занимался, затем написал три трактата в стиле ас-Сахиба, изощреннейшего стилиста века, «велел переплести их и поцарапать кожу переплетов. Затем попросил эмира показать все это Абу Мансуру… и сказать, что книги нашли в пустыне во время охоты и что их надо рассмотреть и рассказать о содержании». Многое поставило Абу Мансура в затруднение в этих книгах, И все поняли: знания его были ненастоящие.

Ибн Сине же написал потом десятитомную книгу «Язык арабов», «Трактат о причине возникновения фонем», посвятив его Абу Мансуру в тот момент, когда все отвернулись от него, – «Особенности речи», «Книгу соли относительно синтаксиса» и другие.

«Но самое главное, – думает Али, – Хусайн закончил двадцатитомную „Книгу справедливости“, – ту, где дал разрешение 28 тысячам проблем западных и восточных философов».

Все мысли Хусайна, мечущегося по улицам Рея, сосредоточены на этом труде: «Уберегут ли его Джузджани и Масуми?.. Вдруг Ала ад-давля разгромит дом!»

Как тяжело создавалась книга! В седле Ала ад-давля запретил писать, и Ибн Сина писал по ночам, уходя куда-нибудь за склон, где разводил костер. Возвращался из походов, как загнанный зверь из облавы. Джузджани в брат молча ухаживали за ним. Они видели – Ибн Сина тает, умирает, – не от усталости, от унижения… Не отдохнув и часа, бежал к ученикам.

Сохранилась запись, сделанная одним из них. Прослушав ответы учеников, Ибн Сина сказал:

– Я полагаю, истекшей ночью вы потеряли славное время и часть своей драгоценной жизни, предавшись праздности?

– Да.

Слезы выступили у него на глазах, и он глубоко вздохнул.