355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людмила Салдадзе » Ибн Сина Авиценна » Текст книги (страница 26)
Ибн Сина Авиценна
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:27

Текст книги "Ибн Сина Авиценна"


Автор книги: Людмила Салдадзе



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

XIV «Душа человека слаба, но по некоторым действиям похожа на Мировую душу» [219]219
  Слова Ибн Сины.


[Закрыть]

Эмир Алим-хан чуть кивнул головой, властно смазывая вытаращенные на него удивленные глаза слуги-старика, а затем и его самого, выскочившего мышью во двор, и лег на теплое его место рядом с сыном. В нос ударил незнакомый запах яблоневой коры. Замерев, эмир стал жадно впитывать в себя неожиданно открывшуюся ему красоту: черные стрелочки ресниц, чуть подрагивают Я голубые тени у глаз, прядь смоляных волос, кольцом упавшую на бледный мрамор щеки. И вдруг задохнулся от любви к сыну, от чувства вины перед ним, от страшной мысли: разве может человек управлять народом если не знает, как пахнет его сын?! И заплакал, зажав рот рукою, унизанной перстнями, И весенние луга вошли в измученную душу… Он снял кольца с руки, погладил сына, «Возьму его, уйду высоко в горы и буду там жить пастухом. Разве это не счастье?»

Мальчик проснулся. Увидев эмира, шарахнулся к стене.

– Сынок… – прошептал Алим-хан. – Я… я… Помоги мне. Я пришел посоветоваться с тобой.

Мальчик затравленно сторожил малейшее движение эмира. – Вот… Посмотри! – эмир разложил на ковре кольца в одну линию, – это Турецкий вал. За ним – Врангель, А вот тут – Фрунзе укрепился несколько дней назад на левом берегу Днепра. Взял Каховку. Это здесь. Создал плацдарм, И усиленно наращивает его. Значит, готовит наступление, А мы вот тут. Видишь, как далеко. Пойдет ли он сейчас на нас, как ты думаешь? Или сначала Врангеля будет бить?

Мальчик молчал.

– Я три дня уже хожу – думаю… Англичанин этот и русские смеются. Говорят: надо быть дураком, чтобы броситься от Каховки на Бухару…

– Я бы бросился! – вдруг сказал со взрослой ненавистью мальчик и так посмотрел на эмира, что эмир молча встал и ушел.

Сегодня утром на всенародной молитве в мечети Калин Гийас-махдум, самый ученый богослов Бухары, обладающий степенью а'лам, дал фетву – одобрение на смертный приговор крестьянину Али.

Народ разошелся.

Бурханиддин-махдум ехал задумчиво на коне по главной улице Бухары и вспомнил, как мальчишкой привел в дом нищего старика, стал кормить его халвой, изюмом, конфетами, печеньем, А отец пришел и выгнал старика, Бурханиддина же сильно избил. «Пожалуй, минуты со стариком и были единственными светлыми минутами в моей жизни…» – подумал судья и горько улыбнулся.

Гийаса-махдума, оказывается, вытащили из глубокого потайного подвала, куда он залез и месяц назад и никак не хотел вылезать. Обросший, перемазанный землей и сажей, он спросил:

– Что? Уже?!

– О чем вы, уважаемый?

– Пришли?

Кто?

– Большевики, «Неужели Гийяс-махдум я вправду святой?! Еще когда прозрел то, о чем сейчас все думают: кто со страхом, кто с надеждой. И, произнося фетву, он засмеялся и сказал: „А теперь очередь за нами…“

Бурханиддин круто развернул коня и направился в Арк, Али удивленно встал, увидев перед собой главного судью.

– Не входите, – сказал он. – Клещи., О приговоре я знаю.

Бурханиддин смотрел в лицо Али, не в силах отнести глаз. Ему показалось, это не крестьянин, а Ибн Сина стоит – такой свет был в лице Али, и этот свет пружинил, не давал и шага ступить навстречу ему. Бурханиддин сел там, где стоял, на солому.

– А капля, – начал он говорить, – разве может она стать Океаном? Разве может человек считать себя богом? – Я тоже об этом думал.

Ну и?..

Капля и Океан – они… как бы это сказать… не равны, конечно. Но все же это одно и то же.

– Как?

– Ну, капля – вода. И Океан – вода.

Ты хочешь сказать: у бога и человека одна природа?

– Не знаю я этого. Но человек – это… блудный сын, что ли, бог. Вернуться он должен. Вырасти до Отца.

– А наш век, что это такое? – спросил крестьянина судья.

– Похороны бога. Самоубийство человека.

– Не понял.

– Души мало. Вещей много. Вы могущественнее стали – пушки теперь у вас, телеграф, дружба с англичанами железная дорога, – но счастья вам от этого не прибавилось.

– А ты… счастлив?

– Крестьянин есть крестьянин.

– То есть?

– Мы переживаем всегда одно и то же. Века, как тучи проходят над нами, не касаясь нас.

– Что же вы переживаете?

– А что и вся природа – взойдет жизнь или нет.

– А я?

– А вы думаете: „Как бы занять место Гийаса-махдума“…

Бурханиддин долго разглядывал свои руки, и вдруг его пронзила мысль: пророка убиваю… Бриллиант, что упал с неба, запотел, а я не узнал его, принял за простой камень. Сотрет смерть пот, – эту земную жизнь, и слова бриллиант станет бриллиантом…

Бурханиддин встал, снял с себя расшитый золотом халат, надел На Али, повязал его голову своей роскошной чалмой:

– Бегите, мой друг, – неожиданно сказал он с теплотой И искренностью.

Али улыбнулся, покачал головой.

Бурханиддин-махдум покраснел и вышел.

К вечеру Али перевели в маленькую каморку Наверху входной башни, где обычно сидел сторожевой. „Пусть перед смертью хоть на Бухару посмотрит“, – подумал Бурханиддин, отдавая этот приказ.

Али всю ночь простоял у щели-окошка, глядя на звезды, а утром увидел маленький черный кокон, стремительно двигавшийся к нему сквозь солнечный ад. В коконе задыхалась человеческая жизнь, но шаг был легок. Али Узнал!

Мать…

Она принесла самсу, каймак, жареное мясо, халву, прекрасную тонкую пшеничную лепешку из самой лучшей на свете муки, – и… свои руки. Али не отрывал от них глаз. Руки остановились и сильно сжали его голову.

– Перед смертью, когда выведут тебя, посмотри на меня, сынок, – тихо сказала мать. – Ты забудешь, я знаю… Но я открою лицо. Сниму паранджу.

– Вас растерзают, мама.

– Ты только посмотри, В последний раз…

Ал И поцеловал матери руку.

Когда она ушла, он открыл „Книгу исцеления“ (души) Ибн Сины, третий ее том. Читать не мог, просто сидел и смотрел на слова и строчки… Ибн Сина же их написал!

– Все! – сказал Беруни, входя пьяным и Махмуду. – Ибн Сина в недосягаемости человеческих рук!

– Умер?

– Это мы все умерли. Вот! – и вынул из-за пазухи один из томов „Книги исцеления“. – Ибн Сина – сын вечности.

– Можешь ты ему письмо написать? – вкрадчиво спросил Махмуд, – и тебе было бы не так одиноко. Думаешь, я не читаю твоих трактатов? В одном ты написал „я сетую на то, что потерял людское уважение к себе, надеюсь возобновить его в Газне“. Это ты о чем?

– О том, что не убежал от тебя вместе с Ибн Синой. Многие ученые изменили ко мне отношение с тех пор. Внешне нет, но… И Масихи, наверное, поэтому оставил меня – ведь я согласился ехать к тебе. Нет. Не поэтому! Я понимаю. Но иногда мне кажется – поэтому.

– „Я был страшно одинок в мое время“, – написал ты в другом трактате. – На глаза Махмуда навернулись слезы. – Ведь это ты и обо мне написал. Отправь Ибн Сине письмо. Он в Исфахане. Позови его своей дружбой. Я озолочу вас!

В северной Индии к VII веку сложился новый народ – раджпуты: коренное население, смешанное с пришлыми европеоидными – саками, юечжами и эфталитами. Раджпуты сокрушили деспотию Гупта, создали целую систему княжеств – взрывные точки энергии. В бой о Махмудом кидались, как львы, но по одному. „Лучше погибнуть от Махмуда, говорили они, чем объединиться о соседом!“ [220]220
  Факты, сообщенные Л. Гумилевым.


[Закрыть]
.

К ночи добрались до Мультана. Семнадцатый раз входит Махмуд в Индию.

– Заслоните от меня город завесой огня, – сказал он воинам, – заглушите стоны криками, чтобы не травили они мое жалостливое сердце! – и пошел в шатер с Айазом.

Три дня горел город. Солдаты были довольны. Награбили с излишков пришлось даже закапывать сокровища в горах.

Али видит это. Он столько узнал от Муса-ходжи о всех участниках великой ибнсиновское драмы, что задумается только – и прозревает всех изнутри. Это больно: ведь открывается мука чужой души, а в своей и так полно боли…

Махмуд спал, повесив в середине шатра меч, вдруг в ужасе вскочил ему приснилось, что с кончика меча капает кровь, и он тонет в этой крови.

Вышел из палатки. Подошел К реке.

Туман. Всхрапывают где-то лошади. Махмуд вошел в туман, в теплую воду, прямо в сапогах, наклонился, чтобы напиться… и вдруг чей-то шепот возник у него за спиной. Нет» не за спиной, – впереди. И сбоку. Со всех сторон – шепот. Весь туман – шепот и шорох!

«Что я, с ума, что ли, схожу?» – подумал Махмуд и наклонился к воде. Усилился шепот. В ужасе Махмуд отступил и упал в воду.

– Где берег? Господи! Берег где? – закричал он, судорожно плывя вперед. Но берега не обнаружил. Поплыл назад. Тоже нот берега, В сторону!

Вода… вода… Кругом вода. И туман.

Нет, это не туман. Это призраки. И они движутся на Махмуда, и слышится ему со всех сторон:

– Не меч твой убил нас. Это бы мы простили тебе. Не сабля твоя… Убило презрение твое! Не захотел ты увидеть в нас друзей. Не захотел увидеть врага, достойного сразиться с тобой. Перебил, как скот. Не будет тебе прощения ни от нас, ни от потомков наших. А когда умрешь, не примет тебя земля, Спас тонущего Махмуда старик индус, который от Махмуда же и убегал, плывя на лодке по середине реки. На берегу, когда узнал, кого спас, тихо ушел за холм и там перерезал себе горло.

… Али встал, чтобы стряхнуть с себя Махмуда. Но нет, Махмуд не уходит. Вот он пьет, не выходя из шатра… Сидит, как старый лысый гриф, один и молчит.

На четвертый день повязал голову черной чалмой, велел построить войско.

– Указ, – слышит Али из далекого тысячелетия его слова:

Отныне, я, султан Ямин ад-давля ва-Амин ал-Милла Абу л-Касих Махмуд ибн Сабук-тегин аль-Музаффар аль-Мугалиб – раб, сын раба, считаю всех, кого убил, своими братьями и сестрами, в потому приказываю совершить по ним обряд успокоения, какой я совершил по родному отцу. Во имя их с сегодняшнего дня надеваю черную чалму – знак великого смирения, Омин, И встал на колени.

 
Привет тебе, Шагающий широко, – и не совершал неправоты.
Привет тебе, Охваченный огнем, – я не разбойничал.
Привет тебе, Кто весь – обаяние, – я не насильничал…
Привет тебе, Съедающий все тени, – и не крал.
Привет тебе, С лицом могильника, – я не убивал.
Привет тебе, Кто есть Вчера – Сегодня, – я не отмеривал.
Привет тебе, Чей взгляд – огонь, – я не обманывал…
 

Отчет египтянина богу Осирису после смерти…

– Что это? – спросил Махмуд, показывая на песок, где Беруни чертил прутиком.

– По-древнеегипетски – я пришел плакать, – ответил Беруни, … Али знает, Беруни трудно живется у Махмуда. Старый философ много пьет. К тому же он начал глохнуть. Но, будучи по-прежнему «безразличным к материальным благам и пренебрегая обыденными делами, – как рассказывает о нем Шахразури, – всецело отдается приобретению знаний… Его рука никогда не расстается с пером», а сердце с размышлениями. «Только в течение двух дней в году – в день Нового года и праздника Михргана – он делал запасы одежды и пищи. С лица своего сбрасывал завесы житейских трудностей, и локти держал свободными от стесняющих рукавов», чтобы ничто не мешало писать и читать.

Беруни заканчивает «Индию». Неожиданно исповедуется среди цифр и чертежей: «Настоящее время не благоприятствует науке. Прогресс невозможен. Исполнены наши современники невежества… воспылали враждой к обладателям достоинств, преследуют каждого, кто отмечен печатью пауки, причиняя ему обиду и зло. Повсюду можно увидеть протянутую их руку, которая не брезгует подлостью. Не удерживают их ни стыд, ни чувство достоинства… Они клеймят науки клеймом ереси, чтобы открыть перед собой врата для уничтожения ученых и скрыть под гибелью их свою низкую суть».

«Я был совершенно одинок в свое время».

Беруни расспрашивает купцов, гонцов, паломников: не слышали ли они что-нибудь об Ибн Сине? Если кто и решался о нем говорить, то говорили злобное и ненавистное, как о безбожнике и нечистой силе.

Молчание Будды – молчание раненого, который не позволяет вынуть стрелу из сердца, вспомнил Али слова Муса-ходжи, Беруни молчал. Жил один и молчал и разговаривал лишь с редкими своими учениками, друзьями и чашей вина.

Махмуд решил сам идти и Ибн Сине. Али знает, когда это было. В 1025 году. Оставив Индию, неожиданно Переправился через Джейхун по мосту из связанных цепями судов, встретился с войсками караханида Кадыр-хана недалеко от Самарканда, обменялся с ним подарками, улыбками, заверениями в дружбе, а как дело дошло до действий, не стал отвоевывать Бухару у Арслана Глухого в пользу сына Кадыр-хана, как обещал, а пошел на туркмен, захватив хитростью в плен Арслана – дядю Тогрула и Чагры. Туркмен почти всех истребил. Четырем же тысячам оставшихся в живых разрешил поселиться в Каракумах. Правда, Арслан Джазиб – любимый его полководец, наместник Туса, сказал: «Если уж и даешь им землю, то предварительно хоть отруби у них большой палец правой руки, чтобы не могли стрелять из лука».

Кадыр-хан обиделся на Махмуда – не понял простой истины: интересы государства выше дружбы. Отвоюй Махмуд для сына Кадыр-хана Бухару, Кадыр-хан стал бы единовластным правителем Мавераннахра. А зачем Махмуду иметь на севере сильного врага? Постоянно ссорясь между собой, караханиды ослабляют друг друга и не представляют опасности. Туркмены же… «О, этот народ много еще принесет мне бед, – чувствует Махмуд, – не мне, так наследникам, потому что у туркмен нет ничего: ни земли, ни государства, и отчаяние их обвенчано со смертью».

Покончив с делами на севере, Махмуд оставил около Рея войска и приказал им ничего не делать, только беспутничать. Мадж ад-давля, сын умершей уже Сайиды, посылает Махмуду жалобу на его войско. Вот этого то Махмуд и ждал! Пошел на Рей. Мадж ад-давля вышел встречать его с подарками. Махмуд же заковал незадачливого эмира в цепь. Едет рядом! В говорит:

– Играл ли ты когда-нибудь в шахматы?

– Да.

– Случалось ли тебе видеть на одной стороне доски двух королей?

– Нет.

– Как же тебе могло прийти в голову отдать себя в руки того, кто сильнее тебя?), И, склонившись к его беспутной голове, спросил:

А Ибн Сипа в каком доме жил?

– Вот в этом.

Махмуд спешился.

В доме жила семья чиновника финансового дивана. Все упали ниц, Махмуд велел устроить в этом доме ночлег, … Мысли страшным обручем сжимают голову Али. «Наверное, жизнь моя кончилась, – грустно думает он, – как кончается жизнь курицы, которой отрезали голову, по голова ее все еще бьется о камни. Так бьюсь и я о последние мысли тех, с кем еще связана судьба Хусейна.

… Махмуд, читая хамаданские трактаты Ибн Сины, как-то сказал: птицы – это учёные. Клетка – моя держава. Птица, которая вырвалась из плена, – Ибн Сина. Восемь вершин – восемь городов, что приютили его. Царь – Халиф. Выше Халифа ему некуда идти. Силки на ногах – мои преследования. Освободит Ибн Сину от них лишь Смерть.

– Чья? Твоя? – спросил пьяный Насир Хусров, наливая Махмуду в кубок вино. И засмеялся.

… – Оценка каждому будет дана на пороге смерти, – сказал Махмуду Али из глубины своего сострадания. – Только здесь вы поймете, что истиной жизни у вас было несколько мгновений. Может, и в минуту они не соберутся. Это не те дни, месяцы и годы, когда вы воевали, кутили и казнили, а те несколько мгновений, когда, сойдя с коня, перевели через дорогу, запруженную вашими войсками, испуганного старика, или те несколько часов, что бродили по весенней степи и ила кал и слезами роста души, или минута, когда, посадив на одно колено своего маленького сына, на другое – маленького раба, равно играли с ними, рассказывая сказку, а заревели оба, вытирали им щеки заскорузлыми пальцами. В эти минуты вы истинно в жили. На эти минуты ушли 00 лет вашего существовании на земле.

… Когда солдаты устали грабить Рей, Махмуд ваял лист бумаги и написал халифу в Багдад: „Прошу позволения совершить хадж в Мекку и войском, чтобы по пути заодно очистить от карматов эту свитую дорогу, а на обратном пути разгромить карматское государство Бахрейн“.

На самом же деле задумал Махмуд завоевать Багдад. Может, тогда отпустит, даст продохнуть веревка-мысль о проигранной перед лицом Вечности жизни. Но что Вечность! И перед халифом струсил. Получив от него отказ» подчинился. Пошел домой в Газну.

… Как глоток горной воды, только что родившейся у снежных вершин в искрах ослепительного солнца, пришли наконец к измученному Али мысли об Ибн Сине. Вот он едет, опустив поводья коня… Смотрит в спину эмира Исфахана. Сзади движется в тучи пыли огромное войско. Идут войной на Шапурхаст – чего-то там не довоевал эмир.

Все три тюремные трактата о Путешествии: «Хайй Ибн Якзан», «Птицы», «Саламан и Ибсаль» – это мысли о Неизвестном философе, который обосновал учение об обожествлении человека [221]221
  Форма средневекового пантеизма.


[Закрыть]
. Вот он так в пишет: «обожествление человека – есть единение его с богом насколько возможно. Но и бог воплощается в человеке. Невыразимо это никаким словом, непостижимо для разума. Не будучи человеком, как и нечеловеком, бог из людей – высший в человечности, как сверхчеловек, как истинный человек. Вхождение же бога в человека мы мыслим, как тайну», … Хозяин бьет раба… Раб осознал, что по природе своей он ни чем не отличается от хозяина. И устыдился рабства.

… Али опустил глаза перед тем Али, гордость которого так И не расцвела в свободной жизни. Но то, что он осознал в себе себя такого не состоявшегося, поняв, ка кии бы он мог быть, будь хозяином своей судьбы, наполнило его достоинством. Сквозь слезы счастья он увидел далеко впереди себя Ибн Сину, идущего по солнечной дороге. «Ах, Хусайн, Хусайн. Мне не догнать тебя, – подумал Али, – не догнать твою мысль, но я хоть издали налюбуюсь ею. Иди. Я все равно с тобой».

Целую тысячу лет изживало в себе человечество униженность раба. Тысяча лет огромной интеллектуальной работы ессеев в кумранских пещерах! И поняли они: сын человеческий – это Сын Человечески и, то есть человек, соединившийся с богом (Истиной, Правдой, Красотой). Это и есть истинный человек. Таков гуманизм ессеев. Двумя мощными погонами двигалась человеческая мысль: профессиональная философия, пытавшаяся найти ответ на вечные вопросы, народная философия – попытка раба осмыслить опыт восстаний, борьбы духовного поиски.

Как бы близко человечество ни подходило к черте, на которой гибель, оно всегда предпримет последнюю попытку спастись духовностью. Посмотрите на лица людей, живших в первом веке новой эры, время расцвета ессеев: фаюмские портреты, скульптура Халчаяна, пещерные росписи первых христиан.

Как устал Дух, но и как он прекрасен!.. «Те, что выживут в мрачные времена, будут жемчугом», – сказал в VIII веке до и, в, пророк Исайя, по губам которого, согласно преданию, бог провел горящим угольком (а люди распилили его деревянной пилой).

Извечный поиск человечеством пути в небо – туда, где все идеально, все не так, как на отяжелевшей от крови, грязи и лжи земле, – трагически обострился в начале новой эры, когда столкнулись и встали друг против друга профессиональная и народная философии (Хозяин и раб) – время кризиса рабовладельческого общества. Идеализм (Платон, убитый вопросами Аристотеля, раздробленный мелкими деградирующими философскими школами) лежал поверженным ангелом, потерявшим возможность взлететь в небо. Поднял его, дал силу его хрупким крыльям Плотин, объединивший философские школы в единую идеалистическую систему.

Учение об эманации, которое он узнал на Востоке, куда отправился простым солдатом римского императора, Гардиана, помогло Плотину найти выход к Единому, от которого он и опустил вниз постепенно плотнеющие ряды Духа. Материя (плоть) – самый низший, презренный ряд. Прогрессивное учение первых христиан приспосабливалось в это время к государственным нуждам, становилось государственной религией Рима. Хозяин понял: у раба надо отнять его Мысль о несправедливости мира, выстраданную в борьбе. Рим стал незаметно поворачивать народную философию против народа же. У Власти великий опыт стрелять в народ его же оружием под прикрытием улыбок и заверений в любви… Плотин был объявлен первым философом, взят под государственную, императорскую, опеку. Еще бы! Его ряды – не ряды ли это окрепшей после подавления восстаний Власти? Дух (аристократия) – наверху, презренная же материя – народ, рабы, – внизу.

Отныне лихорадочно культивируется идея бога – того Мессии, защитника от несправедливости, образ которого тысячу лет искал народ. И не ждать Мессию призывал идеализм (Бог уже здесь, над нами), а… слушаться его принимать все таким, как оно есть.

А КАКОВА СУЩНОСТЬ Единого? – спросили Плотина. Что истекает от него? От солнца – тепло, от Северного сияния – свет. А от Единого?

Плотин растерялся. Тепло, свет – это же материи! Любая сущность – материя. Как может Дух снизойти до того, чтобы заполниться – пусть самой изысканной! – но… материей? Задали вопрос, конечно, сторонники Аристотеля, – эти пятьсот лет преследуемые и презираемые перипатетики. Плотин не снизошел до диспута. Идеализм прошел мимо дерзкого материализма, смеющегося, хотя и придавленного Властью и Религией.

По на одном религиозном учении общество развиваться не могло. Тем более, что выходил уже на арену феодализм (ремесленник вместо раба). А ремесленнику нужна наука (позитивное, естественнонаучное знание). Наука стучалась в дверь. Аристотель стучался. Материализм…

О том, чтобы Власть открыла Аристотелю дверь, не могло быть и речи. Но и жить без Аристотеля уже было нельзя. И встал вопрос: как под прикрытием бога провести идеи Аристотеля?

Первым сделал попытку осуществить это Прокл, родившийся через 140 лет после Плотина.

Что такое сущность Единого? Добро, – ответил Прокл. У Платона в основе мира – идеи. В основе идей – идея Добра. Значит, можно объединить идею Абсолютного Добра с идеей Единого. Идеалисты спокойны. Ведь СУЩНОСТЬ Единого – Добро. Добро – не материя. Но – хочешь, не хочешь, – у Единого появилась… сущность.

«Идеи – причины мира, – осторожно напоминает Прокл слова Аристотеля. – А если основа мира – Добро, значит, систему логических понятий, которую Аристотель применил к причинам, можно применить и к., ступеням Добра? И сказать, что Абсолютное Добро —… Первопричина мира».

Передохнул, оглянулся… Вроде бы все спокойно. Тогда второй удар. Но от одной причины может происходить только одно следствие! (тезис Аристотеля), значит, мир будет проистекать из единого по НЕОБХОДИМОСТИ, как необходимо проистекает от причины следствие, и не потому, что бог по своей воле творит мир. Идеалисты ринулись в бой, но поздно… Общество жаждет знаний. Задыхается без знаний. Прислушивается к тому, кто изучает природу, а не бога. Без науки ведь не построишь корабль, не разовьешь ремесла, не привезешь из дальних стран сырье, не отвезешь туда товары – искусство своих.

Не молитвы, а чертежи нужны, рецепты, формулы, законы взаимодействия природных элементов и… достоинство подтверждение того, что человек может познать и природу и землю, и небо, а также законы их развития (то есть диалектику).

Прокл нашел выход к диалектике через идеализм. Взял триаду Платона, и сказал:

•  единое– это бог в себе, Первопричина мира. Теза.

•  множественное– инобытие бога, мир вещей, человека. Антитеза.

•  Единое– новое бытие бога, воссоединение единого и мира множественности. Синтез тезы и антитезы.

«Все причинное и пребывает и этой Причине, исходит из а нее, И к ней же возвращается». Движущая сила – разница 3 степеней совершенства. Эта мысль – верх диалектики Прокла. Таким образом, он совершил подвиг, введя в философию тезис Аристотеля о том, что от одной причины Может и происходить только одно следствие. Прокл особо подчеркнул его в книге «Элементы теологии», написанной в 402 году. Итак, к небу приближена природа. А человек? Диалектика Прокла не давала человеку лестницу на небо потому, что противоположности у Прокла не снимались, а бесконечно переходили друг в друга: единое – множественное, единое – множественное, единое – множественное… А ведь истинное движение – это движение, которое уничтожает несовершенство! (Не может несовершенный человек подняться к богу!)

И спросил себя Неизвестный философ: А совершенство ЛИ… бог среди совершенных? (Книги свои он никогда при жизни не издавал. Более того, завещал ученикам лет после его смерти не выдавать факт их существования Только уйдя в тайну, в забвение, можно было так свободно, так еретически-дерзко мыслить!).

Так совершенство ли бог? Нет, – отвечает Неизвестный философ безмолвным монастырским стенам – единственным свидетелям его размышлений. Бог не совершенство, поэтому что, если он – совершенство, значит, ему обязательно противостоит нечто противоположное – совершенство, как белому – черное добру – зло, теплому – холодное и так далее.

А Высшее не имеет противоречий. Тогда где же бог?

Бог… должен быть над тезой-антитезой. Следовательно, он… – СВЕРХСОВЕРШЕНСТВО, в котором совершенство и несовершенство растворены, сняты, уничтожены повержены ниц. Тогда движение будет совершаться не от бога – как причины, к богу – как к цели, по вечному кругу, а от борьбы противоположностей к их единству В такой новой триаде:

СОВЕРШЕНСТВО – НЕСОВЕРШЕНСТВО – СВЕРХСОВЕРШЕНСТВО круг разорван, движение начинает… ПОДНИМАТЬСЯ…

Вот она – лестница для человека, дерзнувшего подняться и небо. Подвиг Неизвестного философа – в философской обоснованности тезиса об обожествлении человека, единства его с богом (миром Высшей Истины). «Бог – совершенство среди несовершенных, – говорит Неизвестный философ, – как начало СОВЕРШЕНСТВА, и несовершенство среди совершенных – как СВЕРХСОВЕРШЕНСТВО».

Но сказать, что бог – НЕСОВЕРШЕНСТВО среди совершенств!!! Ни один философ в мире не решился на такое. Даже Прокл, близко подошедший к этому, – смелый, дерзкий Прокл, не «отважился применить негацию к понятию бога», – скажет через 14 веков Гегель.

Вот так вошел в мир, в жизнь Аристотель, прикрывшись христианской терминологией. И чем больше он усиливался, тем более выхолащивалась идея бога. Богу стали даже давать определения… реальной человеческой жизни: бог – Правда, Красота, Истина. Бог – идеальный человек. Так же дерзко поступили философы и в отношении теории эманации – платоновская оканчивалась на материи, от которой презрительно отворачивались. А эманация Неизвестного философа была доведена до… ЧЕЛОВЕКА! Более того, для человека он открыл и обратный ее ход вверх, к богу, – то есть открыл ИЕРАРХИЮ СТУПЕНЕЙ.

«Единство, – рассуждал Неизвестный философ, – в ступенях Добра. Значит, каждая ступень – причина по отношению к тому, что под ней. ИЕРАРХИЯ их распределение Добра по принципу подобия от высших к низшим, а при восхождении-отрицание пройденной ступени отрицание добра как переход к более совершенному добру. И так двигаться вверх, все время вверху к Истине.»

Неизвестный философ, развивая диалектику бытия Прокла, представил в идеалистической форме развитие бытия по принципам отрицания отрицания и единства противоположностей, «Пантеистическое учение о единстве человека я бога, – пишет М. Хайруллаев, – разнилось, идя по трудному и тернистому пути, сыграло громадную историческую роль в условиях средневековья, господства христианства – на Западе, ислама – на Востоке, Превратилось, таким образом, в средство развития научных идей и и свободомыслия» [222]222
  М. М. Хайруллаев. «Аль-Фараби».


[Закрыть]
.

Глубокое и пытливое познание мира, природы, неба и в земли, а также созидание на основе материалистической (в рамках Аристотеля) философии и науки, сопрягалось с великим трудом души, с самосовершенствованием. Познать то, что НАД человеком, значит подняться на одну ступень совершенства. Но тогда получается, что при восхождении кто-то руководит человеком! Кто-то, кто лучше, выше, достойнее…

Хайй Ибн Якзан пришел руководить Ибн Синой, помочь ему пройти всю лестницу восхождения. К Данте пришел Вергилий…

Бог «проливает свет (свое добро) на все, могущее быть совершенным, – говорит Неизвестный философ. – И если что-либо не участвует в нем, то не по причине слабости или ограниченного изливания на него этого света, а вследствие его неспособности воспринимать свет».

О, сколько еще в мире людей, потерявших веру в себя! Махмуд воспринимает свет, отсюда его тоска. Значит, и в Махмуде есть частица бога! Вот какой философской верой в человека обладал Неизвестный философ!

И все-таки… трудно держится эта вера в мире.

Вся наша жизнь, вся философия человечества – борьба. Каждый миг, каждый шаг этой борьбы – борьба не за ту или иную идею: черную или белую, а за вечное одно – за ЧЕЛОВЕКА. И какие великие головы отчаивались в этой борьбе. Беруни с детства и до глубокой старости видел повсюду войны, великое уничтожение людей и мучительно думал: отчего это зло? Почему? «Природа поступает без разбора, – сказал он однажды сам себе, – действия ее стихийны. Она может дать погибнуть листьям, плодам деревьев и, нарушая таким образом их нормальное развитие, позволяет им погибнуть. То же распространяется и на землю» [223]223
  См. Беруни. «Индия».


[Закрыть]
. И в обществе людей, – с горечью добавляет он, – есть силы стихийного самоистребления, нарушающие его нормальное развитие.

А вот другой страшный документ: «Тигр не убивает леопарда, потому что невозможно трогать своих сородичей, – говорит кореец Пак Чивон. – Да и косулей, оленей, лошадей тигры не убивают так много, как люди. В прошлом году в провинциях Шаньси и Ганьсу [224]224
  Горы Наньшань – древняя родина хуннов, тюркютов, голубых тюрков.


[Закрыть]
во время сильных засух люди убили и съели десятки тысяч себе подобных, А несколько лет назад в провинции Шаньдун во время наводнения тоже было съедено несколько десятков тысяч людей. Но если уж говорить о том, что люди убивают друг друга, то можно разве что-нибудь сравнить с эпохой „Весны и Осени“, когда люди вели 17 войн за правду и 30 – для отмщения врагу».

– ограда зло, – рисует Беруни китайский иероглиф.

– человек.

– «Я» по-китайски.

Ахеменидский царь Дарий написал на Бехистунской скале: «Восстали мидяне. Их вождю… я отрезал нос, уши и язык, и выколол глаза, и повесил. Посадил на кол в Эктабанах [225]225
  Хамадане.


[Закрыть]
восставших». А когда осадил он Вавилон, вавилоняне стали убивать женщин и детей – лишние рты, но Дарий перекрыл реку Тигр и смыл, открыв плотины, оставшихся в живых, а три тысячи самых отважных, снятых со стен, посадил на кол.

Моавский царь в VII веке до н. э. ради сохранения независимости своего маленького, с кулачок, государства сжег на верху крепостной степы на глазах врага своего только что родившегося первенца, вымаливая таким образом у бога победу. Враг, потрясенный, снял осаду и ушел…

Я пришёл плакать

человек – зло

Ассирийский царь Ашшурбанипал – цвет ассирийской расы, более 500 лет державший мертвой хваткой мир, спустился из библиотеки (самой лучшей в мире, где провел день среди благородных глиняных книг) в сад пировать с женой, а для усиления радости слышать смех любимой женщины, ощущать близость ее рядом с собой велел привести пленных и сдирать с них кожу. Потом запряг в колесницу четырех пленных царей и поехал любоваться природой.

Царь Мидии Киаксар пригласил на пир царя скифов, с которым побратался много лет назад на крови и вине. Напоив его и его народ, начал всех убивать…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю