Текст книги "Ибн Сина Авиценна"

Автор книги: Людмила Салдадзе

– Разум – это огонь, – говорит он Ибн Сине. – Ведь так, кажется, считал и Гераклит. Душа – метаморфоза огня. Чем больше огня участвовало в создании ее, тем больше она исполнена разума и сухости. Влажность – это чувство. Страсть – смерть для души, то есть разума. Вот почему и читаю народу стихи, пою песни, играю на дутаре – чтоб не горели они в огне размышлений, ибо разум – недостаточен. А тем более он сжигает тогда, когда не понимаешь единства мира Единого и мира множественности. Тогда музыка и пение лишь еще больше раздуют огонь, как если бросить в него сухую вязанку дров. Единство же достигается только через любовь. Предаваясь счастью земной любви, человек ставит себя выше всех своих несчастий, выше всего того, что ему могли бы дать богатство и власть. Я вчера прочел народу один индийский стих:

 
Ни полная Луна,
Ни звезды.
Ни жемчуга,
Ни свет светил
Не светят нам так ярко,
Как женщина в ночи… [104]104
  Бхаргрихари, VII век.


[Закрыть]
 

И они ответили мне восхищением. Они взвыли от восхищения! Они – голодные, больные холерой, выброшенные из жизни, не имеющие ни дома, ни поля, похоронившие детей, – поднялись над всеми своими несчастьями и высказали восхищение! В этом они выше султана Махмуда, тебя и меня, то есть власти, разума и святости. Они – на пороге божественной Любви, на пороге прямого видения Истины, непосредственного ПЕРЕЖИВАНИЯ ее, а не познания. Разум говорит: я вижу огонь и знаю, что это такое. Любовь же говорит: я ринулась в огонь, я сгорела в нем и потому знаю, что это такое.

У одной царицы утонул в озере сын. Она приказала народу взять по горсти земли и кинуть в озеро, чтобы убить его. Кинули… А озеро сверкает, как и прежде. Не замутилось даже. Еще раз народ обернулся и кинул по горсти. Еще. Еще… Озеро по-прежнему сверкает своей вечной красотой. Это усилия разума. Это – ты. Не знала царица хадиса пророка Мухаммада: «Не вместят меня ни моя земля, ни мои небеса, но вместит… сердце слуги моего покорного». То озеро было в ее сердце. Не огнем, то есть разумом, она могла побороть его, – ибо что сделает огонь воде? – а Любовью. Ее слезы уничтожили бы озеро, растворили бы его в себе, и она слилась бы с ним и со всем миром, и приобрела бы покой.

 
О, ты, не знающий, что такое воспламенение Любви,
Знай, Любовь сама приходит
И не является через изучение ее…
 

Когда они расстались, Абу Саид поцеловал Ибн Сину в плечо.

– Ты уходишь в сомнении. В другое плечо задолго до меня тебя поцеловал твой Первый Учитель – Аристотель, и из его поцелуя поднялась змея Разума, и она есть твой мозг. Ты слишком влюблен в греков, в их логику. Но не забывай и Восток, всегда поклоняющийся наитию. От моего поцелуя пусть поднимется Дракон Любви, тайну которой я, как мог, приоткрыл тебе…

Абу Саид долго провожал Ибн Сину, шел и ним по дороге.

– Еще я должен тебе сказать. Дервиш, когда сидит, не скрещивает ноги и ни к чему не прислоняется. Садится там, где положат его коврик, а ты коврик передвинул. Разувается дервиш с левой ног и, обувается с правой.

Ты и здесь сделал ошибку. Если будешь сидеть с кем-нибудь у костра, не забудь положить свою одежду на угля, так они чистят ее от вшей. И еще запомни, дервиши по одному не ходят. Доброго тебе пути.

«В метафизике выяснено, – шел и думал об Абу Саиде Ибн С ива, – что первичная материя этого мира подчиняется душе и разуму, что образы, которые появляются в душе, служат причинами существования этих образов в этом мире. Необходимо, чтобы первичная материя мира подчинялась душе человека, состоящей из этой субстанции. Но душа человека…» – Ибн Сина остановился и закрыл руками лицо, – вот она – Змея Разума…

О чуде с пиалой, о котором стал размышлять Ибн Сина и остановился, народ сказал просто: «Пиала удерживалась в воздухе… твоей волей». Ибн Сина вспомнил, как долго он объяснял в Гургандже своим ученикам понятие бесконечности Вселенной. Семь дней объяснял. Чем больше вводил их в это понятие, тем больше ученики испытывали страх перед бесконечностью, и долго длились бы эти мучения, пока сторож, неграмотный старик, не заорал на учеников:

– Ну, хвост! Представьте, у Вселенной есть хвост, который она никогда не видит!.. Как не может увидеть его змея, если заползет в комнату, а хвост оставит на улице!

– А… – заулыбались ученики и облегченно вздохнув. – Это понятно.

Ибн Сина поднялся с обочины дороги, посмотрел на движущиеся толпы народа, гонимые голодом и холерой, вошел в самую гущу и продолжил путь на запад, на заход сеянца, в округ Саманкан, неся с собой три жемчужины которые подарил ему Абу Саид:

1) музыка и искусство должны время от времени, как вода, заливать огонь разума, чтобы не быть испепеленным им;

2) истина – не то, что познается, а то, что переживается;

3) любовь – тоже одно из проявлений бога, то есть Вечности.

Но самое великое, что познал 32-летний Ибн Сина, двигаясь по дорогам от Нисы до Саманкана, – это народ. Не ненависть, а Любовь противопоставляет он тому, что сильнее его. Разве не разбились 20 тысяч вооруженных каррамитов Абу Бакра, 30 тысяч воинов главного судьи Нишапура 100 тысяч газиев. Махмуда о любовь, с какой Абу Саид сказал Абу Бакру о готовящейся над ним и его народом расправе? Абу Саид знал: для того, чтобы мир жил, нужны и Ибн Сина, и Махмуд. Когда сущности их совпадут, мир окончится.

90-летний Баба Кухи не выдержал славы Абу Саида и ушел жить в пещеру. «Сколько раз я простаивал из молитве, – плакал он, – забывая весь мир! Сколько шейхов в Идея! Скольким из них служил! В чем же Причина, что все открылось Абу Саиду, а не мне?» Умирая, он написал на стене пещеры:

 
Сердце мое терзалось, но не достигло Возлюбленного,
Жизнь моя пришла к концу, но не дорога пришла к концу.
Ты столько рыдал и стенал, о Кухи!
Но никакого милосердия от Милосердного не узнал.
Послал этот стих Абу Саиду и подписал внизу: «Бывший святой».
 

В пещеру через 300 лет придет излить такие же слезы поражения и молодой, непризнанный в своем кругу ширазский поэт Хафиз, которого Гете впоследствии назовет своим вдохновителем, а народ – великим народным поэтом.

«Что такое народ? – думает Ибн Сина. – Народ – это вечная материя. Аристотель, Фараби, Абу Саид, Беруни, я… все мы – временное ее порождение. Народ – земля, мы – трава. Вот что Знает Абу Саид».

Через 900 лет после смерти Ибн Сины другой изысканнейший ум, также выросший в аристократической среде, такая же утонченная душа – Акутагава Рюноскэ, поразит мир (перед тем, как покончить с собой в 32 года) такими словами: «Шекспир, Гете, Тикамацу… – когда-нибудь погибнут. Но породившее их лоно – народ – не погибнет никогда…»

Посмотрите на лицо Акутагавы [105]105
  См.: Акутагава. Новеллы, М., 1959.


[Закрыть]. Ибн Сине, когда он, аристократ духа, впервые встретился с народом, было столько же лет. Можно сказать, это смотрит На Нас Ибн Сина того периода, ибо все мы, в общем-то, в какую бы эпоху ни жили, в какие бы костюмы ни одевались, проживаем одну и ту же жизнь, ищем одну и ту же истину, смеемся, плачем я погибаем от одних и тех же причин.

Народ, стронутый с места голодом и холерой, вместе и которым двигался по дорогам и Ибн Сина, – тоже потерявший все, спас его в те трагические дни.

 
Мой старый плащ дороже всей султанской мишуры…
Хоть нищ, горю своим огнем! —
 

напишет в XIV веке Хафиз. А за 300 лет до него Ибн Сина, сидя у придорожного костра, принимая из рук умирающего от голода крестьянина кусок хлеба, поделенный поровну, скажет:

 
Воде из кувшина, да хлеба кусок,
Да платье в заплатах, как старый мешок.
Вот все, что имел и под желтой Луной,
Где пленников алчности губит их рок.
Клянусь, ни один из всесильных владык,
Хоть подать со всех получать он привык,
И ни один из эмиров на свете.
Который гаремом и войском велик,
Большего счастья едва ли достиг,
Чем сам я – всех дервишей бедный дервиш.
 

Два эмира долго сидели над этими стихами в одиночестве, отослав всех своих слуг: султан Махмуд в XI веке и эмир Алим-хан – в XX.

IX «На наковальне между небом и землей»

Бурханиддин-махдум входил на площадь Регистан в окружении двадцати мулл – один белоснежный небесный муж с двадцатью земными тенями. Белые угольники платков, которыми муллы подпоясали черные чапаны, казались сзади белыми клыками. И когда муллы шли, плотно окружив судью, все невольно вздрагивали – Бурханиддина охраняла белая Шевелящаяся Пасть.

Али пришел на заседание все в той же одежде дервиша, да еще с привязанной бородой, которую купил в а базаре в потешной лавке, и встал в задние ряды.

Сегодня ночью у ворот Углон, где он спал, его разбудил шум. Отодвинув тряпку, прикрывавшую вход в нишу, он увидел двух русских в кожаных куртках со связанными руками. Им заткнули платками рты, столкнули в яму начали закапывать. Яма была неглубокой – видно, не хотелось палачам особо долбить каменистый грунт. Земли, что накидали сверху поваленных друг На друга лед, тотчас стала шевелиться, а три палача, побросав лопаты, сели курить – пережидать, пока успокоится могила. Али поднял голову и завыл как волк, страшно сжав зубы. Наружу не вырвался ни один звук, но от напряжения что-то лопнуло внутри, и теплой струей потекла из носа и ушей кровь.

Стоя сегодня в толпе на площади Регистан, он ощущал запах крови, пропитавший его одежду, хотя утром и застирывал ее в болоте. В глазах же стояли вспышки лопат в темноте под луной на шевелящейся земле. Так эмир казнил полпредов-большевиков, открыто находящихся при его дворе.

Али видел, когда входил на площадь, Муса-ходжу, но ничто не дрогнуло в его душе. Пройдя мимо старика, даже слегка коснувшись его, он встал в дальнем углу, за спинами русских офицеров, где стоял в прошлый раз.

– Ну что ж, – сказал, поднимаясь после короткой молитвы, Бурханиддин-махдум, – продолжим разбор теоретических наук Ибн Сины. Он разделил их на три: метафизику… ну, это как бы эмир, царь среди наук. Она изучает то, что невозможно далеко от нас – бытие бога. Вторая теоретическая наука – математика. Это как бы казначей эмира. Третья – физика, базар нашей жизни – то, что мы видим каждое мгновение.

Метафизику мы с вами уже почти всю разобрали. Перейдем к физике. Ну а то, что будет у нас теперь состоять суд только из одного обвинителя – эмира, не сочтите нам в вину, но скоро Али будет пойман и снова предстанет перед нашим справедливым гневом. А пока…

И тут стал пробираться к Бурханиддину Муса-ходжа, разматывая на ходу чалму. Кинул ее на шею, склонил голову и так подошел к главному судье.

Бухарцы вздрогнули. Это означало, что старик приносит кому-то в жертву свою жизнь.

– Вы жертвуете жизнь эмиру? – ласково спросил Бурханиддин. Сошел с возвышения встретить в усадить старика на то место, где раньше сидел Али.

Али упал из кипятка в лед. Все отпустило его: и страх за себя, и тоска по прежней крестьянской жизни, и ужас прошедшей ночи, и запах крови, и равнодушие к старику. Остались только Ибн Сина, слепой старик и любовь к ним обоим. Но все это было как в тумане. Словно спал он и видел сон, и что-то раздражало смертельно-желанную красоту.

Два русских офицера и толмач взволнованно переговаривались между собой. Один, хрупкий, с серыми светящимися от горя глазами, подался вперед, к слепому старику, и мертвый его, будто пылью подернутый взгляд, вдруг расцвел удивительной голубизной. «Наверное, это и есть воскрешение, – подумал Али, глядя на офицера. – Нет, воскрешение там», – и, вытянув шею, стал смотреть слепого своего друга.

– Не оставил нас бог, – ласково говорил Бурханиддин, усаживая старика. – Муса-ходжа – известный в городе человек, из джуйбарских ходжей! А вы знаете, какую честь оказал им эмир, когда поднимали его ханом на белом войлоке: за один из четырех углов держался и джуйбарский ходжа Ахмад. Благороден Теперь наш суд, коли такого святого человека поставил бог на противоположное мне место, – Бурханиддин говорил все это для Муса-ходжи. Он как бы заклинал его не портить дело, и думаться. Не за эмира же в самом деле вышел старик отдавать жизнь?

– Итак, теоретическая физика, – ясно и твердо произнес Бурханиддин, оглядывая народ. – Базар жизни. Сколько здесь движения! Ни кто и ничто не стоит на месте. Никто а ничто не имеет определенного состояния. Кто-то умирает, кто-то рождается… Горы, моря, растения, животные, человек… Все крутится, несётся, перемещается, словно в гигантском колесе! Попробуй объясни, не сломай голову. Все это и есть физика: паука о природе. Но вот что я вам еще хочу сказать. – Бурханиддин остановился, выпил воды. – Когда Ибн Сина умер, его учение не умерло вместе с ним. Философ Таухиди – гений получше Ибн Сины. Кто держал его книги, весь пропитывался желчью. Но бог разбудил несчастного, сжалился вид ним, спас от грядущего ада: Таухиди по внезапному божественному внушению сжег все свои книги перед смертью [106]106
  В 1023 году.


[Закрыть]и написал: «Я не хотел оставлять их людям, среди которых я не увидел ни одного достойного любви и уважения. Не раз они вынуждали меня идти в пустыню и питаться травой, подвергали позорной зависимости как от образованного, так и невежды, и я принужден был продавать мою веру и мое благородство. Исключительно мое положение, исключительно слово мое, исключительна вера моя и нравы мои. Подружился я с уединением и довольствуюсь одиночеством. Привыкнув к молчанию, знакомый с печалью, несу мое горе, отчаявшись в людях. Сжигаю книги, ибо нет у меня ни ребенка, ни друга, ни ученика…» Вот к какому горькому одиночеству приводит безбожие! – Бурханиддин вынул платок и вытер глаза. – А Ибн Мукаффу всевышний не пощадил. Ибн Мукаффа – это тот, кто первым перевёл на арабский язык Аристотеля, – ни одни только восточные христиане, как видите, принесли нам эту заразу! Богословов Ибн Мукаффа называл базарными торговцами, зазывающими покупателей в лавки. Джувайни, учитель Газзали, оставил нам полный гнева рассказ о том, как Ибн Мукаффа, кармат Джаннаби и Халладж сговорились разрушить мусульманскую державу. Некоторые говорят: Джувайни ошибся! Ибн Мукаффа, мол, жил в VIII веке, а Халладж в Х… Нет! Не ошибся! Дьявол неуничтожим! Казнишь его в VIII, он возрождается в XI Халиф Мансур дал приказ казнить Ибн Мукаффу, И его сожгли в печи, где вместо дров горели его же книги…

Ибн Сина от расплаты ушел. Книги его сохранились. Безбожное учение разошлось по миру. И Европа его переняла! И хоть сожгли в Багдаде [107]107
  В 1160 году.


[Закрыть]восемнадцатитомный труд Ибн Сины «Книгу исцеления» (души), она все же и по сей день жива. И ломали богословы голову, как уничтожить ибнсиновское безбожие? И вот родился через 300 лет после Ибн Сины великий философ-богослов Тафтазани. Б переписке Ибн Сины и Беруни есть место, где оба спорят о природе атомов. Беруни держал сторону Демокрита, Ибн Сина же Демокрита отвергал. Вот на этот момент и обратил внимание Тафтазани. Демокрит утверждает, что бытие – это совокупность атомов – вечных, материальных невидимых частиц. Для того, чтобы им двигаться, нужна пустота.

Богословы еще до Тафтазани сказали: атомы – частицы не материальные, а духовные. И не вечные они, а созданы богом, значит, постоянна гибнут и возрождаются. Богословам удалось настолько сместить понятие «атом» в свою сторону, что Ибн Сина старался быть в стороне от учения Демокрита об атомах. Тафтазани же поднял в XIII веке, богословскую трактовку этого учения как знамя для борьбы с Ибн Синой.

Основной вопрос теоретической физики: из чего состоят предметы, созданные богом и человеком?

Из атомов, отвечают все: и богословы, и философы. После Демокрита никто уже и этом не сомневается.

А вот как атомы соединяются между собой?

Отсюда в начинаются бои.

«Имеет ли учение об атомах какое-либо значение для мусульман? – спрашивает Тафтазани. – Да имеет. С принятием учения об атомах в богословской трактовке можно устранить такие нелепости философов, как теория существования некоей первоматерии и видовой материи, как вера их в извечность мира, отрицание телесного воскрешения, вечность движения сфер».

– Легко вам было кусать льва, когда он лежал мертвым. – вдруг произнёс Муса-ходжа, обращаясь к Бурханиддину и судьям.

Бурханиддин похолодел. Этого он боялся больше всего.

И толпа замерла. Так не за эмира, значит, снял Муса-ходжа чалму! И Али сделался белее бумаги: он понял, что убил старика.

Бурханиддин попробовал улыбнуться. Только бы не спорить со стариком, ведь он знает наизусть целые страницы сложнейших философских трудов Ибн Сины!

– Так это не я говорю, уважаемый Муса-ходжа, – поклонился слепому старику Бурханиддин. – Я зачитываю всего лишь великого Тафтазани! Не будем же мы спорить с этим ученейшим богословом?

– Спорить нельзя только с богом и посланником его Мухаммадом, – сказал Муса-ходжа. – Вот вы тут что-то говорили о пустоте. Это очень важное понятие в разбираемом нами вопросе, Ибн Сина пишет по этому поводу в «Книге исцеления»:

«Некоторые рассматривали среду как определенное препятствие, что, чем разреженнее среда, тем больше можно обнаруживать, так, что если бы ее не было, а была бы совершенная пустота, обнаружение было бы полным (тогда не было бы необходимости в том, чтобы вещь была больше, чем она представляется, чтобы можно было разглядеть и муравья на небе. Это несостоятельное рассуждение. Ведь из того, что среда оказывается более разреженной, вовсе не следует, что она является более отсутствующей, ибо разреженность не ведет к Отсутствию тела. Что касается пустоты, то это и есть отсутствие тела. В действительности же, если бы пустота существовала, то между отделенными друг от друга чувственно воспринимаемым и воспринимающим не было никакого стыка, одно не действовало бы на другое, и не испытывало бы его действия». – Вы думаете, уважаемый, мы что-нибудь поняли? – спросил, улыбаясь, Бурханиддин.

– А что ж тут непонятного? – искренне удивился Муса-ходжа.

Али тоже, как и все, ничего не понял, И толмач, переводивший русским офицерам, запутался, Али взмолился, чтобы старик объяснил! Неужели за эту абракадабру можно повесить чалму на шею и идти на смерть?!

Муса-ходжа понял ошибку. Надо говорить для Али! Он же здесь… И снова защемило у него сердце, раненное камнями, которые Али кидал в Ибн Сину.

– Ну, представьте, – начал говорить спокойно Муса-ходжа, – на облаке сидит муравей. Некоторые говорят: мы его не видим потому, что нам мешает воздух, разреженная среда. Не было бы, мол, его, мы видели бы муравья. Ибн Сина смеется над этим. Дело, говорит он, не только в воздухе. Разве не кажется вам маленькой гора, когда вы удаляетесь от нее?

Толпа облегченно вздохнула. Это понятно.

– Теперь по поводу пустоты. Ибн Сина говорит: ее нет. И не может быть. Есть только разреженность среды. Вот горит огонь. Вы подходите к нему. Не трогаете его, а уже знаете, что огонь – это тепло. Как же вы узнали об этом? А через разреженную среду – воздух! Воздух – это частицы пыли и воды. Огонь нагрел близкие к нему частицы воздуха, и вы через них почувствовали тепло, не дотрагиваясь до огня. А была бы между вами и огнем пустота, вы могли бы сгореть в огне, нечаянно вступив в него, потому что огонь не смог бы вас предупредить. Ведь так?

– Так, – ответили в толпе.

– А как бы распространялся в пустоте запах без движения частиц воздуха? Во всем – движение. Значит, пустоты нет, ибо пустота – это отсутствие движения.

Бурханиддин попросил привести ведро воды и ведро золы. На глазах народа он влил полное ведро воды в полное ведро золы.

Народ ахнул. Многие даже кинулись на колени и стали молиться – ведь они только что видели чудо!

– Доказал я вам, что пустота есть! – сказал Бурханиддин, вытирая платком лицо.

– Уважаемый судья показал опыт греческого философа Демокрита, – начал спокойно говорить Муса-ходжа. – Но доказывает этот опыт как раз наличие разреженной среды, а не пустоты. Потому что, если бы не было разреженности, то есть частичек воды и пыли между частицами золы, то зола спрессовалась бы в камень. Частицы золы необыкновенно легкие. Более легкие, чем частицы пыли и воды, частицы золы как бы сидят верхом на тяжелых частицах воздуха. Фактически в ведро воздух, каждая частица которого накрыта сверху частицей золы. Невидимые всадники в черных шляпах. Понимаете?

Али облегченно вздохнул. Это понятно. Те, что молились, поднялась: не было, оказывается, никакого чуда! Бурханиддин растерянно молчал. Его самого убедили доводы Муса-ходжи, разрушили то, но что он верил.

– Так, значит, по-вашему, Тафтазани не прав? – спросил старика помощник Бурханиддина судья Даниель-ходжа.

– А разве мы говорим о Тафтазани?! – удивился старик. – Мы же разбираем теоретическую физику Ибн Сины! Главный ее вопрос – «Что есть тело?» Так вот, Ибн Сина отвечает: тело есть не соединение атомов, двигающихся в пустоте, а сочетание материи и формы. Единство их.

В толпе зашевелились: «Непонятно!»

– Вот мой костяной гребень, – начал говорить слепой старик. – Что это такое? Сочетание кости и формы гребня. А ведь можно было бы из того же куска кости сделать не гребень, а нож для разрезания бумаги или зубочистку. Ведь так?

– Так! – сказал вместе с другими Али.

– А в природе тоже, по-вашему, наличествует сочетание материи и формы? – спросили судьи.

– Да. Вот, например, гора. Что это такое? Сочетание камней И формы горы. Тоже единство материи и формы.

– Аристотель в природных вещах отрицал такое единство, – сказал Бурханиддин. – То, что делает человек, – да! – это сочетание материи и формы, потому что человек держал в голове форму гребня и сделал гребень точно в соответствии с задуманным: вот такой, как у вас, уважаемый Муса-ходжа, – широкий, с редкими зубьями, а не такой, как у меня – узкий, с частыми зубьями. В природе же, когда создается гора, кто держит форму Горы в голове? Бог, – говорит Аристотель. В уме бота все формы материи. Поэтому то у Аристотеля нет единства материи и формы для ПРИРОДНЫХ вещей. Только для созданных человеком.

– На то Ибн Сина и гений, что лучше своего гениального учителя, – улыбнулся Муса-ходжа.

– Тогда кто дал камням форму горы? – вскричал Бурханиддин махдум, задетый за живое.

– Есть у Ибн Сины на это простой ответ?!

– Есть.

– Ну?

– Природа.

– Как это?

– Форму горы определяет не бог, а природа, то есть ветер и вода.

– Не понял!

– В «Книге исцеления» есть целый трактат о камнях. Он и рассказывает, как природа сама создает себе формы.

– При чем тут трактат о камнях? Мы говорим о теоретической физике!

– Вы плохо понимаете классификацию наук Ибн Сины, – грустно сказал Муса-ходжа. – Теоретическая физика – это наука о природе и потому сюда входят и науки, изучающие камни, растения, животных, человека, все природные явления. Так как же ветер и вода образуют форму горы? «Современные населенные области, говорит Ибн Сина, в прошлом были погребены под морем».

– И Бухара была под морем?! – удивились в толпе.

– Да.

Парод пришел в волнение. Али удивило, что русские отнеслись к этому сообщению спокойно.

– «Окаменение происходит, – продолжает говорить наизусть из книги Ибн Сины слепой старик, – после того, как дно моря поднялось…»

Новый взрыв возгласов в толпе. И опять Али удивился спокойному, даже насмешливому выражению лиц русских офицеров.

– «Глина, будучи вязкой, получает возможность я окаменению…»

Толпа стихла. Слушает.

– «Высыхая в течение долгого времени, она превращается сначала в нечто среднее между глиной и камнем. Это происходит на протяжении многих эпох, длительность которых мы не знаем. Мягкий камень превращается затем и твердый камень, если глина обладает вязкостью. В противном случае она рассыпается, прежде чем окаменеет. Вот почему иногда можно видеть, что некоторые горы как будто сложены из разных слоев… Ведь в свое время глина отлагалась слоями на дне моря.

По этой же причине внутри многих гор находятся части водяных животных».

Напряжение толпы спало. Многие вспомнили, что видели и сами отпечатки водяных животных на камнях, только не задумывалось.

– Появление же высот или тех или иных горных форм «произошло вследствие деятельности потоков и ветров между частями глиняных массивов, И если ты поразмыслишь над большинством гор, то увидишь, что углубления, их разделяющие, произошли от потоков. Но и этот процесс, если он закончился, совершался в течение долгого времени».

Гипотеза Ибн Сины о размывающей деятельности ветра И воды была высоко оценена Леонардо да Винчи, а в XIX веке ее вновь разрабатывал Лайелль.

Там же, в «Книге исцеления», Ибн Сина говорит, что собирал окаменелости и делал геологические наблюдения в горах у Джаджарма. А это был следующий город на его пути из Саманкана, куда он пришел с толпами голодного народа после встречи с Абу Саидом. Делал он записи и о наблюдаемых им растениях, об обычаях разных народов, языках, диалектах… поистине, человеческая мысль не останавливается никогда, какое бы горе ее ни давило! Невидимая, она оставляет по себе следы великой силы…

Преодолевая крутые горные дороги и тропинки Джаджарма, Ибн Сина направляется в Гурган к Кабусу, куда его вел Масихи, За пазухой – рекомендательное письмо Беруни.

Где он сейчас? Может, тоже в дороге? Только движется на восток, в Газну?.. В Гургандже они много спорили о материв и форме, о том, как связываются они между собой, Ибн Сина говорил об этом философским языком, Беруни – научным. Беруни сказал, что обязательно напишет на эту тему книгу. И начал ее писать, да тут нагрянул тот посланник от Махмуда – «чудо эпохи» Микаил.

Ибн Сина не знает, что Беруни остался в Гургандже что посланник уехал, не взяв с собой ни одного ученого. Но закончит Беруни книгу лишь через 13 лет, в Газне, находясь в плену у Махмуда. Назовет ее «Тахдид Нахаят».

В 1017 году Махмуд разгромит Хорезм. Эмир Абулаббас Мамун будет убит, Беруни с другими учеными отправится в Газну. А до этого, до 1017 года, Беруни на пять лет оставит науку: родине нужен Беруни-дипломат. В 1025-м Беруни наконец-то закончит «Тахдид» – «Геодезию», как условно назовут ее впоследствии ученые.

Такой книги у человечества еще не было. Представьте, держит Беруни в руках земной шар и думает: из чего он сложился? Как сформировался? Какие силы в этом участвовали? Каков его путь от вращающегося облака газов и пылеобразной космической смеси до прекрасного горного склона, покрытого цветами? Почему Земля перемежается гигантскими морями и океанами? Почему поверхность планеты не ровная, а есть гигантские впадины, горы, возвышенности, низины? Вопросы, которые мог бы задать ученый, высадившийся на незнакомой планете.

Беруни в 17 лет делал глобус, определил долготу более чем для шестисот городов, измерил радиус и определил величину диаметра Земли, то есть привык мыслить, находясь как бы над Землей, созерцая ее в своих размышлениях отстранено от себя. Отсюда и необыкновенный масштаб его мысли. А чисто современный, опирающийся на опытное знание и естественно-научные доказательства метод его дал мысли редкостную глубину. Поэтому, открыв «Тахдид» или любой другой его труд, читая тысячу лет назад написанные строки, испытываешь удивительное наслаждение от ясности и свежести мысли, имеющей значение и для наших дней. Если подвиг Ибн Сины состоял в том, чтобы углубить тезис Аристотеля о вечности мира, продержаться на нем весь свой век, то и дело вступая за него в бой (чем и объясняется особая трагичность его судьбы), то подвиг Беруни был в другом. В философии, которая не занимала у него первенствующего значения, он говорил о СОТВОРЕННОСТИ мира богом и о связи его с Высшим Единым, как сотворенного с творцом, в научных же трудах, в особенности в «Тахдиде», твердо и ясно обосновал объективный характер природы, развитие ее по своим, НЕ ЗАВИСЯЩИМ ОТ БОГА законам. Для того чтобы совершить то, что совершил Беруни, нужно было иметь не меньшее мужество. Ибн Сина и Беруни, два гения века, сделали одно дело: подпалили дом теологии с двух сторон. Поэтому то, наверное, и была необходимость в одновременном их существовании: одному такого не осуществить.

В истории Земли Беруни видел ритм огромных геологических эпох, ощущал постепенность становления того или иного вида животных, растений, их полное раскрытие и увядание, смену другим, новым, видом, мыслил Землю в чистом ее, космическом бытии до человека, потом с человеком, и предполагал ее существование посла деятельности человека.

«Суша перемещалась на место моря – писал Беруни, – а море на место суши в древне времена: если до существования человека в мире, то и неизвестные, а если после, то в незапамятные, поскольку сведения обрываются по прошествии данного времени, особенно, если они касаются явлений, существующих в виде изменений, часть за частью, так что вникнуть в эта явления могут лишь набранные».

Учение Беруни об образованна Североиндийской и Туранской низменностей высоко оценивается современными учеными. Беруни из 500 лет предвосхитил теорию Леонардо да Винчи об образовании Ломбардской низменности. В «Тахдиде» Беруни выскажет мысль в о функциональной зависимости размеров обломков осадков от объема течения реки. Историки геологии предлагают назвать этот закон его именем [108]108
  Труды Беруни глубоко изучены советскими ученными С. Толстовым. П. Булгаковым, У. Каримовым, А. Шариповым, Б. Розенфельдом и др.


[Закрыть].

Спорит, волнуется толпа на площади Регистан после того, что им рассказал слепой Муса-ходжа. Не знают, что – делать, судьи. В полной растерянности Бурханиддин.

Муса-ходжа достал яблоко, начал медленно счищать С него ножичком кожуру.

– Пока вы шумели, – сказал он, кладя кусочек яблока в рот, – материки пододвинулись друг к другу. На три волоска.

Толпа замерла, обиделась – серьезный разговор стара к превратил в сказку. Но тут Муса-ходжа поднял шкурку от яблока:

– Вот столь же тонка и кора Земли. Беруни считает, что она не застылая, а беспрестанно дышит, изменяется, Живет, то опускается, то поднимается. Вот почему сдвигаются горы, проваливаются города. Материки же, словно листья деревьев, плывущие по воде, медленно движутся друг другу навстречу или расходятся [109]109
  Теории движения материков начала разрабатываться современной наукой лишь в самое последнее время.


[Закрыть].

Али слышал, как русский офицер восторженно и громко что-то сказал другому офицеру, бухарцы даже оглянулись на него.

– Что, что он сказал? – спросили они друг друга.

– Ну и Восток, сказал, – перевел толмач.

– Беруни, как и Ибн Сина, – продолжает Муса-ходжа, – считает, что природа сама вырабатывает себе формы. Не берет их у бога.

– Не Беруни ли в философских трудах опровергает Ибн Сину, говоря, что мир создан богом? – перебивает старика Бурханиддин. – Причем говорил он это с семнадцати своих лет до восьмидесяти!

– У каждого своя тайна, – заключил Муса-ходжа. – Одному выпадает первому зажечь свет в темноте, и сам он иногда сгорает при этом факелом. Другому – всю жизнь поддерживать огонь, кидая в него вместо поленьев свои года.

Ибн Сина, придя в Гурган, попал на похороны Кабуса. От жестокости этого аристократического старика стонала уже вся страна. Войска схватили Кабуса и предложили трон его сыну Манучехру. «Сына уговаривали прикончить отца, – рассказывает историк Ибн ал-Асир. – Манучехр приказал отправить отца в баню и отобрать у него одежду. А была зима… Кабус замерз в бане». Таким образом, Манучехр не пролил его крови и вроде бы в смерти не виновен.