Текст книги "Ибн Сина Авиценна"
Автор книги: Людмила Салдадзе
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
Хорезм-шах Мамун по совету Беруни помирил караханидских ханов – братьев Арслана-Глухого, правящего Бухарой, и Кашгарского Туган хана. Заключил С ними союз. Узнав об этом, Махмуд отправил грозные письма караханидам. Оба ответили: если между Мамуном и тобой есть недоразумение, мы готовы быть вашими посредниками.
Махмуд получил пощечину.
Караханиды и Мамуну предложили посредничество, а от посылки вооруженной помощи отказались, Мамун пошел на унижение – отправил Послов к Махмуду с извинением. Махмуд принял их, сказав, что между ним и Мамуном нет никаких разногласий, но только они ушли, послал Мамуну письмо:
„Известно, на каких условиях был заключен между нами договор и союз и насколько ты, хорезм-шах, обязан нам. В вопросе о хутбе ты оказал бы повиновение нашей воле, зная, чем для тебя может кончиться дело, но твои люди не позволили тебе этого. Я не употребляю выражения „гвардия и подданные“, так как нельзя назвать гвардией и подданными тех, которые говорят царю: делай это, не делай то. В этом видна слабость власти. На этих людей я разгневался, не на тебя. И потому, собрав сто тысяч всадников и пехотинцев, иду наказать мятежников, оказавших сопротивление государю. Мы разбудим тебя, эмир, наш брат и зять, и покажем тебе, как надо управлять государством. Слабый эмир не годится для дела. Ты дол-жен исполнить одно из требований:
1. Или с полным повиновением и готовностью ввести хутбу на мое имя.
2. Или прислать нам деньги и достойные подарки, чтобы все это потом тайно было послано тебе же обратно, так как лишних денег нам не нужно. И без того гнутся у нас земля и крепости от тяжелого бремени Золота и серебра.
3. Или прислать к нам ученых“ [193]193
Письмо сохранил для нас историк Махмуда Абулфазл Байхаки.
[Закрыть].
Мамун исполнит все три требования, если Махмуд пойдет все же войной-единственная надежда на войско под командованием Али-тегина, стоящее у Хазараспа, его личное войско.
И тут произошло непредвиденное: Алп-тегин убил везиря и советников… Мамун заперся во дворце. Мятежники подожгли дворец, ворвались в него, и среди горящих, рушащихся балок Алп-тегин лично всадил Мамуну в сердце нож. Это произошло 20 марта 1017 года. До сих пор вызывает недоумение неожиданное такое предательство. Уисури написал по этому случаю стихи:
Удивителен шах Хорезма!
Пока он был душой и телом привязав к султану, повелителю вашему,
Было ему с каждым часом умножение его богатств, улучшались его дела,
Но когда появилось сопротивление царю в его сердце,
Послал не него господь… КУПЛЕННОГО им раба.
И был он убит рукою его недостойно, как женщина.
Уисури выделяет слово „купленного“… Почему? Если предположить, что Алп-тегин был подстроенно продан, то есть внедрен, то он был постоянно занесенной рукой Махмуда над простодушным и чистым Мамуном. Вот так и окончил свои дни 27-летний Мамун II – гурганджский эмир. Больше всего на свете он ценил „книгу и чтение ее, возлюбленную и любование ею, благородного человека и заботу о нем“, – напишет уже в плену у Махмуда Беруни, вспоминая эти события.
Беруни был увезен вместе с другими учеными в Газну. Ибн Сина, выслушав рассказ брата и Масуми (своего бухарского ученика), несколько дней не притрагивался к еде. Его рука, замерев над рукописью, долго оставалась в таком положении. Иногда глаза, подернутые слезами, начинали мрачно сверкать, а потом внезапно гасли, и на это было страшно смотреть.
Эмир Алим-хан пришел на площадь Регистан неожиданно – в золотом, нестерпимо сверкающем на солнце наряде. Пришла власть. Все упали ниц. Шейх аль-ислам: прочел молитву.
– Практическая математика – механика, – сказал Бурханиддин-махдум, – по-отечески оглядывая народ. – Ну, в этой области Ибн Сина ничего особенного не создал.
– Осмелюсь перебить, – поднялся ювелир усто А'ло. – и Я слышал легенду… Гора назвала человека ничтожеством… Мол, никогда ты не сравняешься со мной, – ювелир посмотрел на эмира.
Все вздрогнули. Многие пожалели, что пришли сегодня на площадь.
– Человек ничего не ответил Горе, – продолжает усто А'ло, – но стал таскать землю К класть ее около Горы.
Таскал до самой смерти. И что же? Едва присыпал подножию Горы, но дети того человека продолжили его работу, и тоже до самой смерти таскали землю.
Потом дети тех детей, внуки и так далее. И вот сейчас, говорят, как раз настало время, когда Гора, созданная человеком, сравнялась с той Горой.
„Где-то в Белоруссии красные погнали поляков, а здесь как отзывается… – подумал, эмир, разглядывая перстни на пальцах. – Это, кажется, ювелир говорит – тот, что расхаживает по ночам“.
– А какое это имеет отношение к механике? – улыбнулся Бурханиддин. – Механика – это… ну, чертежа машин, устройство механизмов, ворот там, рычаг, блок винт, клин… Мы это сейчас рассматриваем. И если говорить честно, Ибн Сина действительно ничего нового в механику не внес. Так говорят специалисты. Русские, например. А уж русские механику знают! Вон какую дорогу нам построили! Железный ветер… НИ один мусульманин не может спокойно стоять около Нее. На колени падает.
– „Рычаг нужен для того, чтобы поднять Груз, говорит Ибн Сина, – опять встал Муса-ходжа, – при этом рычаг надо опереть на другое тело“. Так?
– Так, – кивает Бурханиддин.
– „Человек отличается от других животных тем, что не может жить в одиночестве, опираясь лишь на собственные силы“, – продолжает Муса-ходжа. – Это тоже слова Ибн Сины, из „Книги исцеления“. И там же он пишет: „Чтобы людям жилось хорошо, им надо вместе трудиться, соблюдая нормы справедливости“. А это, на мой взгляд, – повышает голос Муса-ходжа, – стержень рычага. „Для осуществления благородных норм человеческого общества, – говорит Ибн Сина, – нужен хороший законодатель“, ну, тот, кто нажимает на рычаг, – пояснил Муса-ходжа. – „Законодатель, озаренный мудростью провидения“… – Муса-ходжа повернул свои слепые глаза на эмира.
„Нет, определенно, едва ли я выйду отсюда сегодня живым!“ – думает каждый на площади, и многие начали незаметно продвигаться к выходу.
– А знаете ли вы, что Ибн Сина призывал уничтожать нетрудоспособных и обнищавших? – сказал Бурханиддин.
– Завистникам дивлюсь я неспроста,
– начал читать стихотворение Ибн Сины слепой старик, —
Хорошие стихи, – сказал задумчиво эмир, поднимая глаза на Бурханиддина. Судья похолодел. В глазах эмира была смерть.
– Я продолжаю, – говорит Муса-ходжа. – ВОРОТ – второй после рычага механизм. „Человек становится человеком, – пишет Ибн Сина, – именно потому, что удовлетворяет нужды других, и другие действуют таким же образом. Один сажает растения, другой печет хлеб, третий шьет, четвёртый изготовляет иголку, и так все собираются, чтобы помогать друг другу“. Вот что такое ворот. Когда же чья-то воля встает у этого на пути и всех людей заставляет работать на себя, ворот останавливает свою благородную работу. И тогда ничего не остается, как ждать пророка, чтобы он вновь запустил жизнь, „Что здесь происходит? – передернул плечами эмир. – Кто этот старик? Почему они так при мне говорят?“
– Винт… – продолжает Муса-ходжа, – как войти в некую среду, где ты чужой? Как быть плотно спаянным с ней? „Составляя свод законов, – пишет Ибн Сина, – правитель должен учесть нравственные особенности народа и те его вековые традиции, которые побуждают к справедливости, ибо справедливость – лучшее украшение поступков“. А я добавлю от себя: справедливость – это сила, ввинчивающая эмира в наши души. Если эмир этого не сделает, он из винта превратится в КЛИН, который разрубает свою же силу, как ствол разрубается топором. И тогда в эту расщелину попадают вода, пыль, муравьи, а то и целая железная дорога!
„Как бьет по моим мыслям!“ – вздрогнул эмир.
– Для того чтобы не стать клином, смертельно рассекающим народ, – продолжает старик, – „правитель должен ликвидировать свои недостатки, – учит Ибн Сина. – И только потом может заниматься воспитанием хороших качеств у других“. Слава аллаху, что у нас прекрасный эмир в мы ежечасно можем лицезреть его доброту. – Муса ходжа склонился в низком поклоне, но почему-то в противоположную от эмира сторону, то есть выставил задницу прямо Алим-хану и лицо. Что возьмешь со слепого!
– Воистину так! – сказали толпа, опускаясь на колени, и каждый про себя подумал: „Нет, определение и не выйду сегодня отсюда живым!“
А Али захохотал. Голуби, сидящие на стенах, поднялись и закружились над задранными задницами молящихся во славу эмира. Это видели только двое Ре кланявшихся – эмир и Али, а смеялись все, кроме эмира и судей, смеялись про себя, Али же смеялся за всех громко, но всю мощь своей груди, глядя эмиру в глаза.
Бурханиддин объявил заседание закрытым. Какой уж там а’лам! Какая фетва! Сказал, что вечером будет последнее заседание, а завтра – казнь.
1019 год. Шамс ад-давля назначает Ибн Сину везирем. Дает ему титул „Честь царства“. Теперь Ибн Сина Может и поучать. В первую очередь он предостерегает эмира от распрей между тюркским и курдским населением. Этот конфликт станет потом узлом века, и его не сможет предотвратить даже гениальный Низам аль-мульк, Ибн Сина предчувствует далеко идущие последствия этого конфликта. Но… Шамс ад-давля, набрав войско из тюрков, ставит начальником над ними… курда Тадж аль-мулька. Порох соединяет с огнем…
– Чтоб не договорились они между собой против меня, – поясняет он Ибн Сине.
Ибн Сина, как может, предостерегает Шамс ад-давлю от такой губительной политики. Эмир слушает Ибн Сину, но делает все по-своему. Снова отправляется в Керманшах. И ведет на курдов тюркское его войско… курд Тадж аль-мульк!
Возвращались обратно с поражением. Двигались по равнине Махидешт. Вот гора Бисутун. У западной ее части сасанидский рельеф, изображающий иранского всадника в панцире, сцены охоты царя Шапура, царя Хосрова. А вот и богиня Победы…
– Охо-хо-хо-хо-хо-хо-о, – тяжело вздохнул Шамс ад-давля. – Что же ты не рассказываешь мне о Дарии? – спросил он Ибн Сину.
Ибн Сина молчит.
– А мне нравится, как он завоевал трон! Собрал знатных магов, предложил им убить братьев Камбиза, сына Кира, пока Камбиз воевал в Египте. Посадил на трон маги Гаутаму, похожего на брата Камбиза – Смердиса. И никто не мог упрекнуть Дария в честолюбии: он же не сел ни трон! А потом Дарий сверг Гаутаму, сказав народу, что Гаутама – убийца, Лжесмердис, узурпатор. Народ, конечно, принял Дария как освободителя от лжи. И героем возвел на трон.
– На мать а брата руку не поднимай, – тихо проговорил Ибн Сина, – страну погубишь. – Не погубил же Дарий? 36 лет правил из Эктабан, где я сейчас сижу и не могу взять каких-то курдов! Плохо га меня учишь…
– Однажды из Эктабан пришло страшное несчастье в горы, которые ты хочешь завоевать, – начал говорить Ибн Сина. – Александр Македонский праздновал победу, Гифестион, друг его, страдавший язвой желудка, съел жареного петуха, выпил много вина и умер, Александр не мог перенести эту потерю со здравым рассудком, распял несчастного врача, а потом вместе с воинами отправился и сюда, в Загросские горы, переловил почти всех касситов и предал их смерти. Это он назвал жертвой Гифестиону. С тех пор касситы, луры, курды – все, кто живет в Загросских горах, с опаской смотрят на Хамадан. Тебе никогда их не покорить. Оставь это бессмысленное занятие. Обрати лучше взор на нужды страны, как я учу тебя вот уже четыре года, да ты не слушаешь.
Шамс ад-давля, ничего не ответив, стегнул коня и помчался прочь. Вслед ему безучастно смотрела богиня Победы с древнего иранского рельефа на горе Бисутун…
Вернулись в Хамадан. Тюркское население восстало против главного военачальника – курда Тадж аль-мулька. Эмир едва успел спастись в крепости Фараджан. Стрелою летит гонец в Исфахан к двоюродному брату эмира – Ала ад-давле с письмом о помощи. Ала ад-давля посылает 200 воинов, которые, разбив тюрков, изгоняют их из Хамадана и освобождают эмира.
Шамс ад-давля не поднимает на Ибн Сину глаз, Ибн Сина задает ему только один вопрос:
– Как ты себя чувствуешь?
Эмир жалуется на возобновившиеся колики в желудке, на непослушание солдат, оставивших его в беде, на невезучую судьбу.
– Солдат не бойся, – говорит Ибн Сина. – Свой гнев они обрушат на меня. Желудок я тебе подлечу. Судьбе же ты сам хозяин.
Солдаты и вправду „подняли против шейха мятеж, – сообщает рукопись Байхаки. – Осадили его дом“, „Разграбили дотла имущество, – добавляет рукопись Кифти, – бросили его самого в темницу и стали требовать у эмира казни“. Эмир воспротивился, но дабы частично удовлетворить их требования, отдал приказ о высылке шейха за пределы государства, А сам тайно спрятал шейха у своего человека – Абу Саида Дахдука, Сорок дней покоя… Сколько Ибн Сина Передумал за эти дни! И первое, что он понял: „Не созрел еще мир для того, чтобы им правили философы“.
Стремительно движется работа над „Каноном“. Перо едва успевает за мыслью. Абу Саид Дахдук ставит перед Ибн Синой вино, кладет хлеб, меняет свечу. Растут написанные страницы. И как-то серым утром в час Волка, когда особенно много умирает, согласно поверьям, людей, закончил первую книгу „Канона“, которую писал. 15 лет.
Отныне и начинается тот особый счет времени – за оставшиеся 17 лет жизни Ибн Сина напишет 440 книг, В доме у Дахдука в эти сорок дней покоя и тишины расцвел ум Ибн Сины, Из возможного он стал реальностью, И необходимостью. Потому что время не могло уже больше обходиться без него. Впереди собиралась ночь. Никто пока еще не знает об этом. Знает только Закономерность. Если б не было Ибн Сины, не выжил бы Омар Хайям, на которого пришлась эта ночь. Не было бы Ибн Сины и Омара Хайяма, не выжил бы Улугбек.
Сорок дней тишины и покоя…
Кто он, Дахдук? Мы ничего не знаем о нем. И еще одна тайне… Ибн Сина и Абу Саид Дахдук будут потом похоронены рядом. Как это получилось? Никто не знает. Некоторые говорят, что рядом с Ибн Синой похоронен не Абу Саид Дахдук, а Абу Саид Мейхенский – „Совесть века“, – святой из Нишапура.
Ибн Сина ничем не мог отблагодарить Дахдука. Не было у него ни золота, ни драгоценных камней. За Ибн Сину Абу Саида Дахдука отблагодарила Вечность. Он стал вечным спутником вечной славы спасенного им гения.
Шамс ад-давля опять заболел. Нашли Ибн Сину. Эмир извинился перед ним, восстановил его в должности везиря. Опять суета двора, служение частным интересам дня, распутывание узлов политики, этой сети, накинутой насмешливой Закономерностью на людей – работайте, мол, чтобы не было вам скучно, а я тем временем сделаю то, что ни один из вас – даже самый гениальный – не предугадает.
И катит мир свои волны туда, куда дует ветер закономерности: Махмуд грабят Индию, уверенный в своей непобедимости, а на хвост ему уже наступают Тогрул в Чагры… Испания надеется собрать рассыпавшийся Кордовский халифат, сжать пальцы в один кулак, а Сид уже трубит в свой рог, созывая рыцарей на борьбу с маврами. В далекой России восходит на престол Ярослав Мудрый, наголову разбивший печенегов, – такое неожиданное, солнце! Византия Жмурится и убирает щит, который держала от русских столько лет, посылает к Ярославу сватов, а сзади, в спину ей, уже заносит удар царь сельджуков, теснимых печенегами, разбитыми русскими. Там тронешь – здесь отзовется., – а у Джузджани горе, – рассказывает Муса-ходжа крестьянину Али, когда они остались одни. – Ибн Сина ничего не пишет, не читает, не шутит, не улыбается. Смотрит на всех невидящими глазами. Джузджани просит подготовить комментарий к произведениям Аристотеля. Ибн Сина говорит: „Нет времени“.
– Ибн Сипа не располагает временем, чтобы прокомментировать Аристотеля – своего Первого Учителя?!
– Понимаешь, Шамс ад-давля замучил. Суета… Сломался Ибн Сина. Джузджани доводит Хусайна своими просьбами до того, что тот наконец говорит: „Ладно, если хочешь, чтоб я написал эту книгу, включи в нее то, что я считаю верным, не споря с противниками“. Джузджани, все отложив, быстро делает это, и Ибн Сина начинает писать.
Но опять прерывает его труд эмир. Новый поход. Все туда же, в Керманшах, к курдам. Но в пути у Шамс ад-давли возобновляются колики, на этот раз острые. Войско отступило к Хамадану, и на дороге, на паланкине, эмир скончался. Была дана присяга сыну Шамс ад-давли. Воины потребовали, чтобы везирем оставили Ибн Сину, но Ибн Сина отказался и вступил в тайную переписку с эмиром Исфахана Ала ад-давлей, желая поступить к нему на службу: сын Шамс ад-давли – почти ребенок, заправлять всем будет, конечно, Тадж ал-мульк. Письма переправил тайный осведомитель эмира Ала ад-давли – Аттар. У него Ибн Сина и скрывался. Тадж аль-мульку, чтобы спокойно жить, надо было убить Ибн Сину, ибо войско, любя Ибн Сину, будет все время сравнивать его с военачальником. А этого сравнения Тадж аль-мульк не выдержит.
Тяжело на душе Ибн Сины. Опять нет угла, негде преклонить голову. Третий день сидит он в углу, смотрит на чистый лист бумаги и ничего не пишет. Брат приносит вино. Они пьют, пока забытье не стирает боль в сердце, С ними И самый Первый, от Бухары еще, ученик Ибн Сины – Масуми. На дастархане между Кубками вина лежит маленький черный гитрифи – бухарская монетка, поблескивающая от пролитого на нее вина.
Джузджани ходит за Ибн Синой по пятам. Просит закончить книгу. Ибн Сина молчит, даже Глаз не поднимает. На рукописи пыль… Джузджани молится и плачет. А – утром снова приходит к Ибн Сине, просит закончить книгу.
По вечерам Ибн Сина куда-то исчезает. Приходит утром. Ставит перед собой вино и снова пьет.
Однажды вечером Ибн Сина никуда не пошел. Брат принес красные розы… Они пили вино, разговаривали о чем-то, но когда глаза их останавливались на розах, умолкали.
Джузджани подошел к Ибн Сине.
– Я придумал название к книге.
– К какой книге? – удивился Ибн Сина.
– К книге комментариев, которую вы оставили.
– Ну? – усмехнулся Ибн Сина.
– „Книга исцеления души“.
Ибн Сина вскинул на Джузджани глаза, полные слез, и покраснел. Потом позвал Аттара, попросил бумагу и чернила. „Когда тот принес, – рассказывает Джузджани, – шейх написал приблизительно на двадцати стопах бумаги заглавия проблем и два дня занимался „этим“, пока не спланировал все 18 томов будущей книги“. При этом он не пользовался никакой рукописью, не обращался ни к какому источнику, писал все по памяти. Затем шейх разложил те стопы бумаги перед собой, брал листы и, рассматривая каждую проблему, писал объяснение к ней. И писал каждый день по 50 листов, пока не кончил все части физики и метафизики, кроме двух книг о животных и растениях. Потом приступил к логике и написал одну ее часть».
Так родился 18-томный труд «Книга исцеления» – «Китаб аш-шифа» – жемчужина трудов Ибн Сины, энциклопедия века, книга, с которой всю жизнь не будет расставаться Омар Хайям. И перед смертью он ее читал…
Работает день и ночь Ибн Сина. Откидывается в изнеможении на подушку, проваливается в Забытье, но и в забытье продолжает думать. Поднимается через полчаса, глоток вина – и снова летит по бумаге перо, бесшумно вваливается окно Луна… Она только что видела Махмуда, дремлющего в седле рядом с Беруни, Впереди войско и алмазные от лунной пыли купола Индии. Видит Луна и дворец египетского халифа Хакима. Куда-то исчез фатимидский халиф. Нигде его нет, 17 дней ищут. Так, не тронутый смертью, сумасшедший этот халиф и покинул жизнь. «Дьявол вернулся к дьяволу, и потому нет нигде его следов», – сказал о нем народ.
– Когда ходят по земле философы, – говорят крестьянину Муса-ходжа, – споря, пусть даже ругаясь, – значит, мир здоров и планета движется по орбите без страха, что ее собьют. С Ибн Синой мир пережил лучшие свои минуты, сынок, – запомни Это, как до него с Платоном и Аристотелем, а еще раньше с Сократом и Платоном.
В эти минуты и совершается истинная жизнь Земли. Ну что в ту ночь могло еще происходить истинного на Земле? Ну, жег индийцев Махмуд. Молился на тающие в утреннем свете звезды Абу Саид. Надев лохмотья, шел по Золотым ступеням дворца византийский Император Василий, чтобы омыть ноги первому попавшемуся нищему, как требовал того обычай. Сидел над картой своих владений, перебирая четки, халиф Кадир в Багдаде. Писал льстивую оду Махмуду Уисури, мечтая о рубинах, которыми султан набьет ему рот три, четыре, нет – пять раз!
Вечность подбирала жемчужины в другом месте. Ибн Сина писал «Книгу исцеления». Это вечность. Фирдоуси вписывал новые строки в «Шах-намэ». Это вечность. Слепой Маарри умывался, поливая себе на руки из кувшина, и в голове его рождался стих. Это вечность. Таухиди… Он уже умер. Баласагуни… Он еще не родился. (Сэй-сёнагон, добавим мы, писала стихи в дневнике. Это тоже вечность). Абулфазл Байхаки заканчивал честный рассказ о Махмуде. И это вечность.
Вот в разрезе тот мир, когда Ибн Сина писал свою «Книгу исцеления».
Тадж аль-мульк узнал о переписке Ибн Сины с эмиром Исфахана. Кто-то из врагов указал на его Местопребывание. Шейха схватили и бросили в крепость Фараджан, И он сочинил касыду:
Вхождение мое в эту крепость явно…
Но совершенно сомнительно дело моего выхода из нее…
Ибн Сине 42 года… книга Ибн Сины «Мерило разума», написанная персидском языке, содержит в основе «Механику» Герона, I век н. э. [195]195
Вопрос механики Ибн Сины излагается по сообщениям М. Рожанской. А. Ахмедова и С. Вахабова (Ташкент).
[Закрыть]Но если Герон классифицировал механизмы по группам однородных и неоднородных машин, то Ибн Сина в своей классификации дал описание всех вариантов ДВОЙНЫХ СОЕДИНЕНИЙ неоднородных машин. Это новое. Вот виды соединения неоднородных машин, предложенные Ибн Синой, ворот-винт, ворот-блок, ворот-рычаг. Кроме того, Ибн Сина дал объединенную комбинацию всех простых машин за исключением клина. Этого тоже нет у Герона. Классификация Ибн Сины, таким образом, – завершение античного этапа развития механики, обоснование ее как самостоятельной науки. Вот какой вклад внес Ибн Сина в практическую механику.
В музыке, которая тогда считалась частью математики, Ибн Сина дал удивительный для своего времени ответ на вопрос: «Откуда музыка Произошла?»
Жреческая – религиозная философия отвечала, исток ее – в музыке небесных сфер. Стоя на высоких зиккуратах, жрецы якобы слышали низкое звучание Сатурна или высокое – Венеры, или среднее – Юпитера. У каждой планеты – свой тон. Так же считали и пифагорейцы. Так считал и Газзали, Бурханиддин сказал бы: «Музыка – это божественное озарение Мухаммада». И привел бы в доказательство хадис: «И сотворил аллах внешность Мухаммада, затем отдал приказ: смотрите все в сторону святого Мухаммада. И тот, кто увидел тень его, стал певцом и обладателем тамбура». Так считают все мусульманские богословы и по сей день, Ибн Сина пишет в «Книге исцеления»: «Нужда заставляет человека сообщать другим людям, что у него на душе, и узнавать то, что на душе у других. Ведь существование рода человеческого зависит от взаимообогащения людей… Но для того чтобы что-то сообщать и что-то узнавать, необходимо произвести нечто такое, что выражало бы стремление души к тому и другому, необходимо, чтобы это нечто было легко воспроизводимо… каким-то естественным органом». Вывод: музыку создал человек как удовлетворение своего духовного самовыражения и общения.
Всю музыку Ибн Сина делит на ГАРМОНИКУ и РИТМИКУ [196]196
Излагается по сообщениям Т. Вызго, А. Джумаева (Ташкент).
[Закрыть]. В Гармонике главную роль играет мелодии.
Трактовка интервала у Ибн Сины – мелодическая, а не гармоническая. Интервал, – пишет он, – это «объединение двух звуков, следующих друг за другом и одной мелодии», то есть последовательное расположенно звуков, – горизонталь. Но знал Ибн Сина и одновременное воспроизведение двух звуков в интервалах кварты или квинты, то есть вертикаль. Здесь ранняя попытка осмыслить художественную функцию интервала в гармоническом значении, отсюда один шаг до органума.
Ряды интервалов: консонантность и диссонантность, Консонантность терции – открытие александрийцев, И век. Научное ее обоснование дал Фараби. Ибн Сина же показал путь перехода пифагорейских терций к терциям чистого строя, что впоследствии сыграло важную роль в формировании мажорных и минорных ладов., В XVII веке в Европе чистый строй будет заменен темперированным строем. Идеи Ибн Сины разрабатывались Европой, в в XVI веке терция, признанная консонансом, получила право на жизнь. А это способствовало развитию гармонического мышления, то есть музыки XVIII и XIX веков.
В ритмике Ибн Сина дал детальную разработку поэтического ритма, как связи слова и музыки.
После перерыва вечером никто на площадь Регистан не пришел. Бурханиддин не поверил своим глазам. Вот сидят судьи. Вот стоят сарбазы. Вот два русских офицера с толмачом пришли. Вот приведенный из Арка Али сидит на своем месте. А народа… нет. И, наверное, вышел уже из Арка эмир!
Бурханиддин рванул ворот рубашки – нечем дышать. И вдруг раздались звуки дойры…. Где-то совсем близко. Три дойры. Нет, тридцать дойр ударили одновременно. И закричали карнаи. И вплелось в них море дутаров. И море флейт.
«Я схожу с ума, – подумал Бурханиддин. В глазах у него потемнело, в сердце ударила резкая боль, и он упал. Нежная, ласковая тишина постепенно начали стирать площадь Регистан, голубой купол мечети Мир-Араба, стены, минарет Калян с гнездом аиста на верхней площадке, всю Бухару…»
Очнулся Бурханиддин, видит – народ вокруг него, в дойрами, карнаями, флейтами… В ворота же входит эмир.
Увидев необычную картину, эмир остановился. Ничто не дрогнуло в его лице. Спокойно стоит, ждет, И столько величия, простоты. «Вот она, порода, – подумал Бурханиддин, поднимаясь. – Ничто его не выведет из себя».
– Народ приглашает вас в гости, эмир, – сказал, низко кланяясь Алим-хану, ювелир Усто А’ло, – и вас, многоуважаемый судья, Эмир вежливо поблагодарил, принял приглашение. На Бурханиддина даже не взглянул.
И двинулся по улицам города кортеж, какого еще некогда не видела Бухара: эмир впереди, за ним бухарцы, «приглашенные зовом дойры». Кто умел играть хоть на каком-нибудь инструменте, включался в общую музыку. В Бухаре принято: там, где эмир, надо быть вместе с ним – из горе и в веселье, впереди идут самые лучшие музыканты – Тула Гиждувани и Эргаш мулла-ёни. Про их игру на струнах народ сказал: «Разрывающие небеса».
Какое это было шествие! У эмира даже слезы выступили на Глаза. И он не стыдился их. Вот оно, счастье! Вот оно – единое – он и его народ! Не так ли он пойдёт с ними в бой защищать Бухару от большевиков?
Ах, какое это великое чувство, когда идешь впереди своего народа! «Абсолютный мировой порядок стоит на четырех ногах, – вспомнил эмир слова из „Индии“ Беруни, которую читал накануне, – на правдивости, приветливом обращении, почитании и сострадании. Четвертый, последний, век будет стоять на одной ноге, да и та быстро исчезнет, ибо люди станут орудием собственных страстей и соблазнов».
«Неправда! – перебил сам себя эмир. – Человек может быть выше соблазнов. Разве не готов я сейчас все отдать за то, чтобы Бухара снова стала сильной, независимой и открыла свои ворота всему миру, как в старые добрые времена? Разве не сказано в Коране: „Люди! Бойтесь вашего господа, который сотворил вас из одной души. Все люди – одна семья под покровительством господа… О вы, которые уверовали! Входите все в покорность и не следуйте по стопам сатаны!“
– Ибн Сина – безбожник и еретик! – произнес эмир вслух, утопая голосом в музыке. – Входите в покорность и не следуйте по стопам Ибн Сины, посмевшего встать между вами и мной! – говорил он уже громко, сквозь музыку.
– Входите все в покорность и не следуйте по стопам сатаны Ибн Сины, ибо только я господин ваших душ! – говорил он со слезами на глазах.
– Входите все в покорность и не следуйте по стопам Ибн Сины! – громко говорил эмир, входя в возвышенное состояние экстаза.
И вдруг все стихло и в полной тишине прозвучал только один его голос:
– Входите все в покорность и не следуйте По стопам Ибн Сины, ибо только я – ваша слава!
Народ молча смотрел в глаза эмиру.
Алим-хан огляделся. Стоит он в бедном дворе. Развалившаяся глиняная хибара, куча сухих листьев и навоза вместо дров, худая коза рядом с собакой, старый с кожаными ведрами чигирь поднимает воду из арыка на жал кий клочок земли, засеянный лишь наполовину. Старуха с откинутой паранджой перетирает на жернове Зерно, Две женщины сбивают масло, группа девушек обрабатывает хлопок…
– Это дом Али, – сказал ювелир усто А'ло, подходя с поклоном к эмиру. – Это его мать, – он показал на старуху. – Женщины – соседи, крестьянки. Наполовину Засеянное поле – то поле, мимо которого вы ехали в ту злополучную ночь. Помните? Мать Али приглашает вас в дом.
Эмир растерялся. Краешками глаз огляделся. Телохранители сзади. Справа – Бурханиддин-махдум, слева – Гийас-махдум. Откуда он появился?! Чуть поодаль – сарбазы. С ружьями. Английскими… Все на месте.
– Кстати, музыка, которую вы только что слышали, – музыка Ибн Сины, – сказал эмиру Муса-ходжа. – А этот инструмент, – старик поднял гиджак, – изобрел Фараби, усовершенствовал Ибн Сина.
– Виноград, – сказал белобородый старик, снимая гроздь с лозы, – Хусайни называется, по имени Ибн Сины. Он его вывел. Отведайте! – И старик, обмыв кисть водой, протянул ее эмиру с низким поклоном.
– А вот и механика Ибн Сины, – сказал другой старик, показывая на механические приспособления, с помощью которых женщины взбивали масло, очищали хлопок, мололи зерно. – А вот и чигирь… Знаменитый чигирь, что поднимает воду из арыка на наши поля. Видите, колесо с висящими на нем кожаными ведрами. Крутятся оно, опускаются ведра в воду, наполняются ею, поднимаются, Полные, Я выплескиваются в арык, что идет уже по полю. Пустые ведра снова опускаются в воду. Это тоже подарил нам Ибн Сина [197]197
Перевод Я. Козловского.
[Закрыть]. Так он учил нас поднимать воду из обмелевшей реки. Вот что он вам дал на вечные времена. Вот какую механику!
И философию свою для нас, неграмотных, стихами изложил. Про эманацию, например:
Мир – это тело мирозданья, душа которого господь,
И людям с ангелами вместе дарует чувственную плоть.
Огонь и прах, вода и воздух – из их частиц мир создан сплошь,
Единство и этом, совершенство, – все остальное в мире ложь!
И „Канон“ для нас в стихи переложил.
Почувствовав простуду – вот мой тебе совет:
Себе кровопусканье вначале сделать след
А полегчало – в баню, костей не ломит пар,
И до конца болезни ячменный пей отвар!
Все старики взмахнули вдруг черными кошмами и опустили их на землю, склонившись перед эмиром. „Черные кошмы!“ – вздрогнул эмир. – Уж не ожили ли это те двести чиракчинцев, убитые моим отцом тайно в Арке?! Нет, здесь не двести, здесь тысячи крестьян!»
