Текст книги "Ибн Сина Авиценна"

Автор книги: Людмила Салдадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Так вот, – продолжает Бурханиддин-махдум, – все у него находит объяснение! Даже слепота. Я всегда испытываю благоговение перед слепыми. Это же божье предопределение во плоти! И мы можем быть так наказаны безбожие и непослушание. Или дети наши… И потом, встречая слепого, острее чувствуешь свое благополучие, свое здоровье, понимаешь, что обласкан богом. А если горе у тебя, то при виде слепого не таким это горе кажется страшным. Вот как мудр был бог, создавая слепых! А что пишет Ибн Сина? „Слабое зрение, слепота происходят от повреждения задней частя мозга“. Ибн Сина может объяснять даже то, почему я вдали вяжу плохо, а вблизи – хорошо. И наоборот. „Если глаз в состоянии распознавать близкие предметы… но не в состоянии распознавать отдаленные, – пишет он, – то пневма глаза ясна и здорова, но скудна. Если же зрение слабо в обоих отношениях, то зрительная пневма скудна я мутна“. Он знает природу и белых пятен на глазу, которыми бог запечатывает зрение грешников. Различает оттенки цвета этих пятен: „белый, как гипс, золотистый, желтый, серый, черный… Наиболее поддаются лечению, – делает он вывод, – катаракты воздушного, жемчужно-белого, голубовато-белого и бирюзового цвета“. Как же он лечит катаракту? А очень просто! Берет в руки нож и… вырезает ее! Вырезает предопределение бога!

Современная медицина до сих пор не может объяснять причину того или иного цвета катаракты. Но бесценны оказались для глазной хирургии указания Ибн Сины о тех цветах катаракты, которые почему-то поддаются лечению. Симпатическое воспаление глаза… В Европе учение о нем возникло лишь в XIX веке. У Ибн Сины же об этом воспалении говорится в первой книге „Канона“, и никто никогда нигде до него об этом не писал. Истинная природа трахомотозного паннуса, тяжелой болезни, была установлена лишь в XX веке, когда биомикроскопически доказали, что паннус является постоянным спутником трахомы. Ибн Сина же в XI веке указал на заразность паннуса и его связь с трахомой: „если паннус встречается вместе с чесоткой, – пишет он, – то для него испытанным является средство из сумахи“. А сумахой он лечил трахому!.. Бесценна мысль Ибн Сины и о великом значении состояния всего организма для зрения. Используя эту идею, Гельмгольц в 1851 году открыл зависимость изменения глазного дна от перенесенных человеком заболеваний, то есть, рассматривая глазное дно человека, можно, как по книге, прочитать, чем он болен и болел. Термины, которыми современная наука пользуется в анатомии глаза – глазной нерв, сетчатка, оболочка сосудистая оболочка, зрачок, влага, хрусталик, стекловидное тело, роговица… – термины Ибн Сины.

Пишет Ибн Сина в тихом ломе Ширази „Канон“. Ложатся друг на друга исписанные листы. Джузджани только успевает нарезать бумагу… Растет первая книга.

И совсем забыл Ибн Сина об осторожности: стал лечить больных. Нигде, никогда, ни разу Ибн Сина не написал ни одного плохого слова о Махмуде. Даже имени его не упомянул. И Джузджани, продолжая „Автобиографию“, писал в том же плане. И это была не осторожность, а философия. Для врача нет врага.

„Тому, кто постигнет первую книгу „Канона“, – напишет через сто лет после смерти Ибн Сины Низами Арузи Самарканди, – не останется неизвестной ни одна из важных основ медицины, и если бы Гиппократ и Гален воскресли, нм следовало бы отдать должное этому труду. После ознакомления с „Каноном“ изучение остальных медицинских книг излишне“.

В уставе Краковского университета было записано, что каждый, изучающий медицину, обязан знать „Канон“, особенно его первую книгу. В Лейпцигском университете основой медицинского образования также являлся „Канон“. Изучали его и в других европейских университетах, Изучали Леонардо да Винчи, Микеланджело, Данте…

„Канон“ – порча бумаги», – кричит Авензоар в XI веке. «Писанина!»-вторит ему Арнольд из Виллановы. «Ибн Сина на несколько сот лет задержал развитие хирургии», – пишет в XX веке американский Историк Ф. Гаррисон. А в 1972 году в Лондоне выпускают справочник – «Выдающиеся деятели медицины и хирургии», где представлены двести славных имен, начиная с Гиппократа, и нет в нем имени Ибн Сины. «Авиценна – ловкий компилятор!» – говорит А. Мюллер, XX век.

Да, много смеялись над Бу Али… Вот, мол, советует он лечить куриную слепоту «соком печени козы»! Какая чушь! Как можно серьезно относиться к человеку, который пишет такое?….

Последние исследования показали, что в печени козы содержится огромное количество витамина «А», без которого невозможно лечение симптоматической и функциональной гемералопии (куриная слепота). Первый вид болезни связан с поражением фоторецепторов сетчатки и положительно лечение именно комплексом рибонуклеотидов. Второй вид связан с недостаточностью витамина «А».

Ибн Сина – пишет: «Грязь, скапливающаяся на шерсти курдюка овцы в Армении… рассасывает твердые опухоли, выпрямляет искривленные кости». Сноб морщится, откладывает «Канон». «Почему именно армянская овца?»

Курдюк овцы, волочащийся по пастбищам Армении, впитывает в себя соки горных трав, особенно молочая, который действительно лечит то, о чем пишет Ибн Сипа, как показали последние исследования.

Наблюдательность Ибн Сины потрясающа. Вот уж поистине – подложи ему листок бумаги под сиденье, он скажет: «Или потолок стал ниже, или пол выше!» Ибн Сина различал 15 видов боли, 48 видов пульса с десятью параметрами каждый (!), 26 видов дыхания, 9 вкусовых признаков лекарств, 22 цвета мочи – (современная медицина описывает 12). По цвету кала Ибн Сина мог сказать, какие кишки болят. Различал поносы от желудка, печени, желчи или от нервов, туберкулеза, лихорадки тифа, холеры, даже от мозга. В совершенстве владел 1200 лекарствами минералогического происхождения в 1400 – растительного. Ввел новые лекарства, которыми мы пользуемся до сих пор: александрийский лист, ревень, камфару, мускус, тамариндовый порошок, мышьяк-для лечения зубов, медный купорос, серу, серебро, олово, соду, поташ, гипс, буру, глину, квасцы… Ибн Сина открыл очищенную (дистиллированную) воду. Раны обрабатывал вином и розовым маслом. Наука недавно установила противомикробные свойства розового масла. Гениальна была догадка Ибн Сины и о микробах – за 800 Лет до Л. Пастера: «Что-то попадает в рану, – пишет он в „Каноне“, – и вызывает ее загнивание, как молоко, как фрукты закисают».

И все же некоторые зарубежные ученые, признающие заслуги Ибн Сины, говорят, он – случайное явленно в медицине Средней Азии, не являющейся оригинальной, так как она лишь синтезировала достижения других медицинских школ. Чем дальше от Ибн Сины, тем меньше профессиональных врачей. К началу же XX века знахарство получает широкое распространение.

Народная медицина вечна. Она, как море, – то спокойна, то рождает девятый вал – Ибн Сину. В Бухаре начала XX века профессиональных врачей действительно не было. Единственная больница содержалась русским врачом и фельдшером-кашгарцем, располагалась в самой грязной части города среди гнилых болот. Холера, малярия, ришта собирали богатый урожай смерти. Русские прислали в 1895 году из Петербурга комиссию, состоявшую из бактериологов и видных врачей. Духовенству, за которым всегда оставалось последнее слово, показали в микроскоп каплю питьевой воды из главного бухарского канала.

– Вы думаете, эти букашки, скрытые от нашего взора добротою аллаха, сильнее божественного предопределения?! – рассмеялись муллы. – Только бог – причина болезней!

В это время, когда эмир Алим-хан возлагал надежду на Антанту, была у него еще одна тайная мысль: «Лучше Антанты, – думал он, – помогут мне… малярия и тиф – порождения войн и огромных передвижений человеческих масс. Разве не остановила 95 процентов войск Антанты в Македонии в 1916 году малярия?! Разве не вымирали от нее целые гарнизоны русских на Кавказе и в Средней АЗИИ? Разве сейчас она не царь в развороченной России?» Эмиру тайно сообщали сводки роста малярии и других заболеваний в тех местах, где проходила линия фронта гражданской войны. Об этих сводках не знал даже английский майор Бейли.

Но в то время, когда происходил над Ибн Синой суд, в Москве, по указанию Ленина, открывался первый в России Тропический институт, и в нем начали усовершенствовать свои знания отозванные с фронтов советские врачи Л. Исаев и Н. Ходукин, которые сразу же после установления Советской власти в Бухаре (в 1923 году) приступят к исследованию ее страшных болезней. В 1924 году Л. Исаев откроет в бывшей столице Бухарского эмирата первый в Средней Азии Тропический институт. Ходукин возглавит малярийные станции в Мары в Ташкенте.

«Ну хорошо, – скажут те буржуазные ученые, для которых Ибн Сина – случайное явление медицины Средней Азин, Л. Исаев, Н. Ходукин – русские… А в ком из СРЕДНЕАЗИАТСКИХ врачей продолжились традиции Ибн Сины?»

Немало сегодня таких ученых-медиков: Э. Атаханов, А. Аскаров, У. Аринов, В. Вахидов, Н. Рахимов, А. Рахимджанов и другие. А вот конкретный пример: Дехкан-Ходжаева, ученица Я. Ходукнна. Принесла учителю материалы трехлетних исследований, опрокидывающие ее тему: «Непатогенность лямблий», и сказала: «Лямблии патогенны, пробивают, как выяснилось, внутрикишечные стенки!» А в мире тогда считалось, что лямблии безвредны.

Вслед за этим первым (зарегистрированным) открытием н. Дехкан-Ходжаева обнаружила другое явление, разглядев в хаосе нетипично протекающих болезней серьезную проблему, нависшую над людьми, – новое заболевание, вызываемое агрессивным микроскопическим грибком. На пути к этому второму открытию женщина ученый-врач проявила ибнсиновское терпение, ломая Старые представления, традиции. Ею выделен возбудитель – нигде ранее не зарегистрированный вид грибка, поражающий все органы И ткани человека и животных, разработана биология, морфология, эпидемиология, клиника я, самое главное, – ЛЕЧЕНИЕ нового заболевания.

Это ответ тем зарубежным ученым, которые говорят, что Ибн Сина – случайное явление медицины Средней Азии.

– Настало время открыть тайну Ибн Сины! – говорит народу Бурханиддин. – Я боялся сразу вам ее говорить, Вы бы не поверили. Я подводил вас к ней осторожно в течение трех месяцев! Но теперь, когда мы все вместе совершили путешествие по его философии, по внутренностям человеческого тела, разверзнутого его бесстыдством и безбожием, я скажу… – Бурханиддин отпил воды, вытер платком лоб, оглядел притихшую толпу.

Все смотрели на него, затаив дыхание.

– У Ибн Сины был союз с… дьяволом.

Толпа рухнула в молчание.

– Дьявол сказал ему: «Я знаю все, кроме тайны человеческого тела, самого интимного, любимого создания бога. Проникнуть в это мне заказано. Познай тайну я дай мне. Я же напишу за тебя книги по всем наукам и изложу в них то, что люди узнают лишь через тысячу лет…» «Канон» написан для дьявола в уплату за договор. Вот почему многие переписчики его сходили с ума. Это единственная книга Ибн Сины, где нет посвящения аллаху. Есть в еще одно доказательство близости Бу Али с дьяволом, В конце жизни Бу Али ибн Сина написал:

Был в юности и… Дьяволу сродни!

Есть даже предположение, что он вообще сын дьявола, выпущенный в мир для выполнения какой-то неведомой нам работы, И еще одно подтверждение… Пусть поднимутся ко мне пять человек.

Поднялись два старика и трое мужчин.

– Вот доска, – сказал нм Бурханиддин. – Вот Мел, Нарисуйте, пожалуйста, глаз человека. Нарисовали? А теперь посмотрите, как нарисовал глаз Ибн Сина. – Бурханиддин поднял книгу «Канона» над головой.

Все в ужасе отшатнулись.

– Да. Это не глаз человека. Это глаз дьявола, его отца! Этим глазом он и смотрел внутрь разрезанного нм человеческого тела. Вот цена человеколюбия Ибн Сины, о котором он столько много везде говорит. На сегодня я все сказал. Омин.

«Страдание – средство исполнить свое назначение в жизни, – пишет русский офицер в Россию после судебного заседания. – Значит, оно может иметь и объективное теологическое значение.

Суть культурного процесса – в постоянно увеличивающемся уничтожении объективного источника страдания. Идеальным концом будет чисто внутреннее страдание, когда отпадут такие его причины, как голод, войны, болезни и невежество, – останутся страдания совести, художественного И научного творчества, любви. При последней степени цивилизации боль и страдание усилятся максимально, и человечество, развив в себе самосознание до последней И высшей степени благородства, найдет, – я считаю, – что существовать не стоит, и одним актом коллективной воли уничтожит себя. Фараби, учитель Ибн Сины, об этом писал:

До каких нор мы будем друг другу делать зло и неприятности? Не лучше ли нам подняться к создателю Вселенной? (то есть умереть).

Вот такой сохранился его стих!.. Вот такое есть на Востоке древнее учение… И это действительно лучше, чем свободно-равенственное существование каких-то средних людишек, счастливых одним лишь справедливым и мирным разделением труда, о чем мечтают большевики.

Высшая степень нравственных сил обнаруживается не при организованном покое, как проповедовали либералы, а при свободном выборе добра и зла, особенно, Когда выбор этот сделать трудно и опасно. Это и есть истинная, настоящая, благородная жизнь. Ужас же ее – в существовании того среднеевропейского снивелированного человека, безбожного и прозаического, который до тошноты Честен И даровит и любит восседать На всяких всеполезных и всемирных собраниях. Я понял сегодня в Бухаре: для развития великих и сильных характеров нужны великие общественные несправедливости. Святость и гениальность – вот что такое Али и Ибн Сина. Я увидел это сегодня с какой-то смертельной ясностью».

Когда толпа кинулась на Али и стала бить его за то, что он осмелился нарушить приказ эмира и читать во всеуслышание стихи дьявола Ибн Сины, впервые в жизни он почувствовал себя счастливым. Жизнь получила смысл. Не вытирая крови, струящейся по лицу, Али плакал невидимыми слезами освобождения и счастья. Боль мучившая его все эти дни, отступила. Крылья пьянящего состояния свободы подхватили и стали медленно возносить, «Ах, как прекрасно это близкое тёмно-фиолетовое небо! – подумал Али.

– Как смешна маленькая копошащаяся там, внизу, крикливая земля… Один только светлячок в ней – Муса-ходжа. Его только я жаль. И мать… Во в стоят она, прикрыв ладонью глаза, я смотрят на меня. Она только и знает, где я».

– Простите, мама! – закричал Али с пронзенной алмазным светом высоты, стремительно проносясь мимо звезд в планет. Ему захотелось, чтобы мать услышала его, – последнее живое существо, державшее еще с ним нить.

Все замерли на площади. Темный неграмотный крестьянин Али исчез. Перед ними стоял юноша, лицо которого светилось тонкой одухотворенной красотой. И весь он был гордость и обаяние. Губы улыбались, хотя из них, полуоткрытых, вытекала тоненькая струйка крови. Каждый лихорадочно подумал: нет, это не от моего камня, брошенного в Али, выступила кровь.

Бурханиддин-махдум содрогнулся от ужаса, внезапно охватившего его. Он вдруг почувствовал будто кто-то вырезал в его мягком мозгу:

«Смерть! Где твое жало?

Ад! Где твоя победа?»

XI «Искренним я верю так же, как и неискренним»

Муса-ходжа выбрался из павлиньего плена, спасли родичи – два парня с глазами-кинжалами. Ни слова не говоря, отвезли старика в Каган. Это был приговор: уходи, мол, из Бухары.

Муса-ходжа вернулся. Ночью…

Первым, кто ему встретился, был усто А’ло, ювелир. Опять он начал бродить по гулким глиняным улочкам до рассвета, пугая жителей, и без того потерявших сон.

Ночная Бухара! Как прекрасна ты… Словно горе, вывороченное наизнанку. Звезды – вздохи, ушедших. А тьма – надежда живых…

Вслушивался в ночь и эмир. Вот уже под второй сменившейся свечой он читает «Индию» Беруни. «Абсолютный мировой порядок стоит на четырех ногах, – говорит древняя индийская книга „Бхавагата пурана“, столь любимая Беруни. – Четыре ноги – правдивость, приветливое обращение, почитание, сострадание… Четвертый последний, век будет стоять на одной ноге, да и та быстро исчезнет, ибо люди станут орудием собственных страстей и соблазнов», Эмир Алим-хан задумался, перечитал…

«Люди станут испорченными, лживыми, злобными, невежественными. И воцарится вокруг духовная тьма».

Доложили о приходе английского майора Бейли, Эмир ждал его. Сзади плеча майора – бледный Миллер с листком телеграммы. Антанта решила выпустить Врангеля: начать военные действия на юге, чтобы отвлечь красных от Польши, иначе сорвется то, в чем надежда и эмира, – западный фронт. Новости хорошие. Врангелевцы из Крыма взяли Мелитополь и Каховку. Вошли в тыл большевикам. Создали плацдарм.

«Интересно, – думает эмир, – а как поступят большевики с моим дядей Сиддик-ханом, когда обнаружат его и заднем доме Арка, или с Али? И вздрогнул: такая мысль при хороших новостях!

Али ждал Муса-ходжу. Старик объявился лишь через несколько дней. Хранитель эмирских ковров, племянник ювелира усто А'ло, передал крестьянину мешочек с золотыми монетами, У Али сердце упало… Не этого он ждал. Но что еще мог передать ему благородный старик? Он же не знал, какой переворот совершился в душе крестьянина. Не знал, что испытал Али, когда бит его, как Ибн Сину, камнями. Если б Али умел читать… Старик передал бы ему рукопись Ибн Сины… Какое это было бы счастье, читая Ибн Сину, ждать смерти. Не так ли умер Омар Хайям? Но нет: на ладони лежит мешочек с золотом, Али бросил его в грязь, словно не удавшуюся жизнь, и заплакал, потому что понял: Ибн Сина и Муса-ходка стоят на одном берегу, а он – на другом. Хотя вчера, когда летели в Али камни, два Эти самых любимых человека стояли рядом.

Бурханиддин-махдум на следующий день после судебного заседания отравился к Гийасу-махдуму – самому ученому богослову Бухары, имеющему степень а’лам (верховному блюстителю шариата), чтобы сказать ему: „Все. Можно провозглашать фетву“ [145]145
  Общественно-юридическое подтверждение приговора.


[Закрыть]. „Эмир, может быть, сделает меня а'ламом, – думает Бурханиддин.

Прогонят Гийаса, любителя мальчиков. Тогда я стану самым святым человеком Бухары“.

Дверь дома Гийаса-махдума оказалась закрытой. „Когда я стану а'ламом, – подумал судья, – то буду всегда держать дверь открытой. У святого дверь не может быть закрытой“.

Бурханиддин постучал. Никто не вышел. Он еще раз постучал – громче… Потом еще я еще. Не вышел даже слуга. Так продолжалось пять дней, хотя судья явно слышал в доме какие-то передвижения. Этого Бурханиддин не ожидал. Неужели а’лам и вправду святой и прозрел тайные мысли своего завистника и врага?

В Гурган прибыла невеста Манучехра – дочь султана Махмуда. Ибн Сина и Джузджани собрали вещи и рано утром отправились по границе гор Эльбурса [146]146
  Горы в Иране.


[Закрыть]и пустыни Деште-кевир в Рей. Сделали привал в караван-сарае у источника Кайат ал-Джаммалик. Потом пришли в Дамган, где вода, падая из пещер, разбивалась на 12 рукавов. Золото, красные яблоки и ветер – цари этих мест. Следующий привал сделали в Симкане.

Между Симканом и Дамганом ущелье шириной в шесть километров, выход же из него… в 200 метров. Ветер, разогнавшись в середине широкого ущелья, вырывается из узкого горла-выхода о такой силой, что на 12 километров крушит все и холодит, сдувает с дороги в пропасть людей.

Наконец, увидел Демавенд – снежноголовый вулкан, дымящийся я ворчащий. „Высота его – высота Джамшида подумал Ибн Сина, – мудрейшего иранского цари, при котором 700 лет длился золотой век“. Джамшид научил людей ткать ткани, шить одежды, ковать железо, копать рудники, собирать травы и строить корабли. Пленные дивы – воины боге Зла (Ахримана) открыли Джамшиду секрет зодчества, показали, как из кирпичей возводить дома и дворцы. И они же сделали Джамшиду трон. Первый в мире. И вознесся Джамшид над всеми, Как Демавенд над горами и землями, и сказал: „Я и царь Вселенной. Я – учитель людей. Я – мудрейший на мудрейших. Я… я… я…“ И отлетел от него фарр – благословение небес. И встала туча несчастий над Ираном. И как лезет одна гора на другую, желая сравняться в Демавендом, так и вельможи захотели власти и первенства. Они-то и разорвали в клочья Иран, как жадные руки рвут драгоценный ковер. Позвали царя Заххака, который позволил Ахриману убить своего отца. Из плеч Заххака, из тех мест, куда поцеловал его Ахриман, выросли две змеи, питавшиеся мозгом юношей, – так хотел Ахриман погубить род человеческий. Фаридун – потомок древних иранских царей, приковал Заххака и Демавенду. Дым – дыхание Заххака. Снежная шапка Демавенда – раскаяние Джамшида. Огонь – совесть его. Иногда этот огонь вылетает наружу, стекает по склонам огненными слезами.

Проехали Демавенд, встали к нему спиной и увидели озеро. Не озеро – сама чистота, окруженная полями нарциссов и фиалок.

– Подожди, – сказал Ибн Сина, переводя дух.

Вся жизнь его, словно снежный ком, растаяла на ладони этой величественной красоты. Отлетела печаль… на глаза выступили слезы. Ибн Сина услышал то, что сказала ему природа: „Иди по жизни спокойно. Я защищу тебя. Горести не принимай близко к сердцу, как не принимаю и грязь, даже мертвечину. Будь простодушен. Твое, простодушие – это твоя вера в меня. Будь свободен и чист, и тогда я снова позволю тебе раствориться в себе, отдохнуть и набраться сил…“ Ибн Сина прикрыл глава в знак благодарности. Он понял: с этой минуты он никогда больше не будет один. Природа – вот идеальный друг, который никогда не оставит. И Джузджани». Бон он бегает по полю, собирая, цветы. Подошел к Ибн Сине, мокрый, запыхавшийся, с блестящими глазами. Протягивает фиалки с дрожащими на них каплями росы. Ибн Сина подумал: «Когда умру, положил бы мне кто-нибудь на могилу эти цветы…»

Шли несколько часов в молчании. И так же, в молчании, приблизились к странному сооружению на горе Табарьак – откос, резко уходящий вниз, в глубь горы. По середине откоса спускается туда же, вниз, железная нить толщиной в кулак.

«Секстант! – догадался Ибн Сина. – Круг Фахр ад-давли – того самого, за которого когда-то заступился Кабус».

– Астрономический инструмент, – пояснил он Джузджани. – Его построил еще в 994 году Ходженди! Здесь он определил долготу Рея. Беруни и Масихи мне рассказывали. Они были Здесь. Они работали Здесь. Секстант!.. Думал ли я когда-нибудь, что увижу его?

Ибн Сина лазил по секстанту, как ребенок, удивляясь гениальности его и простоте. «Высота секстанта равна высоте Софии Константинопольской», – вспомнил он слова Масихи. Беруни повезло, он застал еще в живых Ходженди, работал с ним, дружил. Давно это было… 20 лет назад. Беруни тогда исполнилось 22 года. Сейчас ему 42… И он там, в Гургандже.

Был же когда-то такой счастливые день, когда Беруни. Масихи и Ибн Сина ходили вместе по земле, Беруни повез их как-то к развалинах Кята, родного города. Выехали из Гурганджа через восточные вороте и направились вдоль Джейхуна, против течения, на юго-восток. Сзади трусил на ослике Масихи… Пробирались через болота, влажные луга, гигантский камыш, заброшенные каналы. У Беруни, когда подъехали к Киту, – дрогнуло сердце…

Не виден ал-Фир! Знаменитый замок, стоявший на высоком искусственном холме, опоясанный тремя поднимающимися друг над другом круглыми стенами. Построил его еще царь Африг – основатель династии. Давно-давно… Разрушила замок река, унесла его по кускам. Лицо Африга дошло до нас на монетах: нос с горбинкой, острая жидкая бородка, крупные выпуклые глаза, двойная линия бус на шее.

Здесь, в те, 17-летний Беруни начал свои первые астрономические наблюдения. Рассказал друзьям, как с Помощью круга с делениями в полградуса вычислил в дворцовой обсерватории высоту солнца на меридиане Кята, определил его географическую широту.

Затем с помощью Ибн Ирака составил программу других измерений, желая сделать географическую сетку для задуманного глобуса. Мечтал построить глобус! Первый на Востоке… Первый в мире, как рассказывал учитель, построил Кратес Милосский, придворный ученый царя Аттала, жившего во II веке до н. э. Учитель дал Беруни птолемеевское подробное описание по изготовлению географической сетки. Арабский же ученый Джайхани тоже знал, как сделать ее. Беруни хотел соединить оба метода. А уж сколько он собрал и проверил всяких данных о географических высотах тех или иных мест! Каждый караван встречал. И по-гречески, по-арабски, по-сирийски, по-тюркски, по-еврейски разговаривал с проводниками – лоцманами пустынь.

– Полученные результаты я записывал, – рассказы-мет Беруни друзьям, – не запоминал, надеясь на спокойствие жизни. Я не жалел ни сил, ни денег для достижения цели и начал уже строить первое. Полушарие див-метром в пять метров, да беда застала врасплох…

«Это когда Симджури спрятался от бухарского эмира Нуха в Кяте, – подумал Ибн Сина, – а отец нынешнего эмира Гургандж» Мамун и, желая якобы захватить Симджури, ворвался в Кят, убил хорезм-шаха и начал истреблять его род.

– В тот день, – продолжает Беруни, – я успел только установить крайнюю высшую точку эклиптики для селения Бушкатыр, что на левом берегу Джейхуна, южнее Кята. Во-о-н там… Видите? День кончился смутой. Заставил прервать измерения и спрятаться. Меня, как приёмного сына Ибн Ирака, – племянника убитого хорезм-шаха, повсюду разыскивали, чтобы тоже убить. Спас исфаханский купец. Потом два брата – Хусайн II Хасан тайно переправили через Каракумы, и я добрался до Рея, где и встретил Ходженди. Я даже, помню, подумал: «Не случись со мной несчастья, не имел бы я счастья дружбы с этим замечательным ученым, ибо вскоре он умер… Здесь, в Рее, я встретил и тебя, Масихи!»

Масихи улыбается ясными, добрыми, умными, прекрасными незабываемо-голубыми глазами! Ах, Масихи, Масихи… У Ибн Сины на глаза навернулись слезы.

– Что с вами, учитель? – удивился Джузджани.

– Так, вспомнилось…

И Беруни в Гургандже думал в эту минуту о Масихи И Ибн Сине. Доехали ли они до Гурганджа? Как принял их Манучехр? Почему так долго нет от них письма? Уже три года прошло… Вчера опять приходили брат Хусайна и его бухарский ученик Масуми. Они тоже ничего не получили. Если была бы возможность написать им! Беруни рассказал бы, что заканчивает изготовление глобуса диаметром в пять метров, как мечтал в юности.

Но нет радости… Сегодня Майманди, везирь Махмуда, – эта помесь лисы со змеей, – попросил эмира Гурганджа Мамуна И (ему уже 25 лет) прочесть в главной мечете хутбу На Имя Махмуда, то есть мирно подчиниться ему.

– Напрасно Мамун подозревает Махмуди в желании отобрать у него власть, – обращается Майманди к Беруни. – Просто хочет пресечь стремления других захватить его владения. Клянусь честью, говорю это от себя, в виде совета. Махмуд не знает…

Вскоре Мидоинди потребовал от Мамуна хутбу и более решительном тоне. Нервы молодого эмира сдали, и он, собрав старейшин и военачальников, сказал им о своем намерен подчиниться. Все возмутились, вышли на улицы со знаменами и стали поносить Мамуна.

Беруни усмирил волнение. Те, что еще вчера кричали «Долой Мамуна», сегодня «терлись лицом о прах его порога».

– Как тебе удалось сделать это? – удивился Мамун.

– Языком золота. И все-таки боюсь, дело дойдет до меча.

Беруни советует Мамуну заключить договор с караханидами Туган-ханом и Арслан-ханом Бухарским (Наср умер в 1013 году) в ускорить свадьбу с сестрой Махмуда, Рассказ о трагедии Хорезма дошел до нас благодаря историку Махмуда Абулфазлу Байхаки, а он взял сведения или из не дошедшей до нас книги Беруни «История Хорезма», или из личных с ним бесед.

Остался позади секстант. Все дальше уходят от него Ибн Сина и Джузджани…

Через 300 лет будет здесь стоять царь Улугбек [147]147
  Улугбек – букв. «Великий князь».


[Закрыть]– любимый внук Тимуре, великий астроном. Он построит точно такой же секстант в Самарканде, своей столице. Всю свою жизнь посвятит звездам. Высшим достижением его станут знаменитые «Новые гурагонские астрономические таблицы», в которых с непревзойденной для его времени точностью он определит важнейшие астрономические постоянные: наклонение эклиптики, точку весеннего равноденствия, продолжительность звездного года [148]148
  Согласно сообщения Т. Кары Ниязова (Ташкент), угол наклонения земного экватора к плоскости эклиптики (плоскости земной орбиты, которая все время медленно уменьшается) у Улугбека=23°30′17'', ошибка всего в 32''. Значение прецессии (медленного продвижения точек весеннего и осеннего равноденствия вдоль эклиптики) =51'',4. Действительная величина – 50'',2. Длина звездного года вычислена Улугбеком с ошибкой менее 1'. Так же близки к современным вычислениям его данные годового движении всех планет Солнечной системы, а его звездный каталог долгот и широт 1018 звезд назван Лапласом лучшим в мире.


[Закрыть]. И много бы еще сделал, если бы не сын его, направивший руку убийцы с ножом в отца.

– Можно сказать – это Ибн Сина его и убил… грустно закончил Бурханиддин свой рассказ. – Абу Али ибн Сина изобрел, будь он проклят! – вспомогательный прибор к основному астрономическому аппарату, у которого как-то там по-иному была направлена визировка [149]149
  В Европе подобное устройство открыл П. Нуньес в 1542 году. Вопрос этот изучил С. Вахабов.


[Закрыть]Да и Байхаки пишет: «Шейх установил такие приборы для астрономических наблюдений, каких никто до него не изобретал». Ибн Сина ломал голову и над методикой определения параллакса, без учета которого невозможно добиться точного астрономического наблюдения. Недаром Джузджани сказал: «Шейх привел десять новых предложений по определению параллакса и добавил такие вещи, до которых ранее никто не доходил!» Вот Улугбек и соблазнился всеми его новшествами и стал перепроверять найденные уже до него величины. Двадцать лет из 55-летней жизни отдал таблицам!

Но если бы только это… Улугбек взял еще у Ибн Сины и его беспутство, безбожие, пьянство и разврат. Ночью – звезды, днем – охота, вино, женщины. Говорят, глядя, как крутится в танце обнаженная танцовщица, он воскликнул: «Вот оно. Время! Вечное Время!» Ходжа Ахрар, глава Духовенства, сколько увещевал Улугбека терпением и любовью. Но голос, бога уже не проникал в погибшее сердце. Там были только Ибн Сина, Беруни и Омар Хайям. С ними он пил и настолько загубил свою душу, что, глядя на звезды, наблюдая строгое их, богом установленное движение, одной рукой записывал их пути, другой обнимал красавицу или наливал в кубок вино. Утром ходжа Ахрар приходил к нему, чтобы встать с ним на молитву, но Улугбек спал или, сидя в простой белой рубашке, забыв о царском своем величии, писал цифры, Ходжа Ахрар вставал рядом на колени и начинал читать Коран. Улугбек не слышал святых слов, Ходжа Ахрар, черный, худой, иссушенный молитвами, начинал заклинать царя опомниться, вскидывал вверх руки с широкими черными рукавами, страстно говоря о непознаваемости звезд цифрами, призывая к сосредоточенности души. Огромные, черные его глаза низвергали огонь, народ толпами падал на колени, Улугбек же, потягиваясь, говорил: «Как бы я хотел долететь вон до той звездочки! Боюсь, для этого потребуется миллиард лет»«Неправда! – говорил ходжа Ахрар. – Свет – мысль.

А мысль мгновенна. Я уже там!» «Ты?! – удивлялся Улугбек и внимательно смотрел на него. „Да. Потому что во мне нет плоти, ибо я – плеть бога, его карающий дух. Моя мысль – плоть. И потому я уже там. А ты на-столько погряз в грехе, что душа твоя, тяжелая грязная душа, никогда не оторвется от земли. И смерть твоя будет страшной“. – Обсерваторию разгромили, [150]150
  Она оплыла холмом до 1906 года, более 450 лет, находилась под землей, пока ее не разыскал и не откопал В. Вяткин.


[Закрыть]– продолжает Бурханиддин.

– Секстант разрушили. Книги сожгли. В спине Улугбека – нож. На Ибн Сине его кровь. Так погубил бог дважды неблагословенное дело: ведь оба были прокляты – и Ибн Сина, и Улугбек.