Текст книги "Ибн Сина Авиценна"
Автор книги: Людмила Салдадзе
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Знали ессеи и откровения зороастризма… Как много спорили об этом Масихи и Беруни! Ах, Масихи…
Внезапный шум заставил Ибн Сину снова натянуть на голову чапан. Лишь бы не отняли последнего – счастья лежать вот тут, в углу, вповалку с гонимым горем несчастным людом и плакать, думать, вспоминать. Вот сидит из ковре, в доме у Беруни, Масихи и наливает всем чай… Ибн Сина берет из его рук пиалу. Масихи разламывает лепешку… Было же такое счастье! О чем они только не говорили тогда! И Беруни говорил о ессеях.
Да, ессеи знали откровения зороастризм. Знали мудрость их циклов. Первые три тысячи лет Свет – Ормузд Тьма – Ахриман существуют параллельно, не Касаясь друг друга. Свет создает, идеальный духовный мир. Но Тьма обнаруживает Свет, и ей ничего не стоит стереть его. Ормузд силою Слова добивается передышки в три тысячи лет. И создает за это время через мир камней, растений и животных Человека и Быка – своих воинов. Начинается бой с Ахриманом. Длится три тысячи лет. Ахриман убивает Человека и Быка, но не семя их. Ормузд загоняет Ахримана под землю.
В следующие три тысячи лет разворачивается жизнь человечества, и рождает оно Заратуштру для последнего боя с Ахриманом. В конце этой борьбы на землю польется расплавленный металл. Это и будет последний суд миру. Суд огнем и металлом:
Но не все люди погибнут. Останется островок праведности. И потомок Заратуштры – Саошьянт воскресит человечество. И произойдет окончательное разделение Света и Тьмы, духа и материи, мысли и чувства. А потом все повторится сначала.
– Платон знал учение зороастризма, – говорит Масихи, срезая серебряным ножичком кожуру с яблока (как защемило сердце у Ибн Сины, когда он вспомнил это!). Корни философии Платона в зороастризме. Ведь он разорвал духовный и материальный мир, мысль и чувство. И халдеи недаром называли его Саошьянтом!
«Что могло еще поразить ессеев в зороастризме? – думает Ибн Сина, лежа в углу ханаки. – Наверное, то, что судьба отдельного человека составляет в нашей древневосточной философии часть вселенского конфликта Добра и Зла. И то, как просто, тепло обращался человек к богу: „Я спрашиваю тебя, скажи мне правду…“
Удивительна и нравственная Троица зороастризма, Благая мысль. Благое слово, Благое дело. Жрецы носили на теле святую веревку с тремя узлами. Перебирая их, сосредоточивались на Троице…»
Не все было ясно с ессеями. Многое поглотило время. Прекрасная фреска, написанная синей и яркой алой краской, оказалась покрытой белыми пятнами забвения… Потому-то так и спорили горячо Масихи и Беруни.
До середины XX века мы тоже почти ничего не знали о ессеях. Имели лишь несколько свидетельств о них.
И вдруг… Однажды в жаркий апрельский день 1947 года юноша-бедуин из племени таамирэ Мухаммад Диб (Мухаммад – Волк) потерял недалеко от Иерихона, и местечке Вади-Кумран, овцу и в поисках ее обнаружил пещеры, а в них огромные глиняные кувшины, опечатанные смолой. В кувшинах же – кожаные свитки с текстами 40 тысяч обрывков кожи, пергамента, папируса, медных пластинок, написанных на восьми языках!
Пещеры ессеев!!!
Десять лет разбирали ученые обрывки книг. Образовалась целая наука – Кумрановедение. Более трех тысяч работ вышло за 20 лет со дня открытия пещер. Стал выпускаться специальный журнал в Париже: «REVUE DE QUMRAN.»
Подтвердилась правильность даты Беруни. Да, действительно, расцвет ессеев, который, по Беруни, был за 400 лет до Ария, надает на и век до н. э., а жили они на берегу Мертвого моря более тысячи лет: с III века до н. э. почтя до VIII века н. э. Подтвердились и предположения ученых, что, перерабатывая известные им откровения мира, ессеи искали образ нового Мессии: в пещерах найдены книги пророков, обличавших в VIII–VI веках до н. э. царей.
Бесценное достояние человечества – эти книга – этические корни великой нравственной революции человечества. Пророки обличали царей от имени бога. Их убивали, четвертовали, забивали камнями – они все равно выходили на площадь в отрепьях, с длинными волосами и, оглядывая народ горящими глазами, от имени бога говорили: «Народ мой! Что сделал я тебе? Богачи исполнены неправды. И жители говорят ложь. Все строят ковы, чтобы проливать кровь. Руки их обращены к тому, чтобы уметь делать зло. Начальники требуют подарков. И судьи судят за взятки. А вельможи высказывают злые хотения души и извращают дело. Лучшие из них – как тернь. И справедливый – хуже колючки» [96]96
Пророк Михей.
[Закрыть].
Пророк Иезекииль съел, но преданию, свиток, данный ему богом, на котором было написано: «И плач, и стопы, и горе». За свои обличительные проповеди растерзан конями.
Пророк Иеремия… «Разве упавшие не встают? И совратившиеся с дороги – не возвращаются? В сердце моем – палящий огонь. Истомился я, удерживая его…» Убит камнями.
Пророк Исайя – племянник царя. Оставил богатства. Бог коснулся его, как говорит предание, горящим уголь-ком, очистил огнем лгавшие когда-то уста… 60 лет обличал он царей. И 120-летнего его распилили деревянной пилой… «И перекуют мечи на орала, – говорил он. – Народ на народ меча не поднимет. И войне они больше обучаться не будут».
Особенно помог ессеям прозреть нового Мессию – Осия. Он проповедовал светлое будущее от светлой доброты бога. «Повернулось во мне сердце мое. Не сделаю по ярости гнева моего, ибо я – бог, а не человек… От власти ада я искуплю вас. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?»
«Утренняя заря – явление его, и он придет к нам, как дождь, как поздний дождь оросит землю».
У ессеев, в одной из их сект, – назареев, самой жизнерадостной, – и прошли, как считают Некоторые ученые [97]97
Фримантель.
[Закрыть], загадочные годы жизни Иисуса Христа с 12 до 30 лет, о которых ничего не сообщает ни один источник, ни память народная, ни легенды… Б другой же, более суровой и аскетической секте, вырос, по предположению ученых, Иоанн.
Саддукеи и фарисеи казнили Иисуса не за то, что он назвал себя царем Иудеи, въезжая на осле в Иерусалим, а за то, что назвал себя Сыном Человеческим, который Сядет по правую руку бога…
Ибн Сина достал иконку Масихи и еще раз внимательно посмотрел на первый ее ряд. Вот он – человек (Жизнь), стоит рядом с богом. А ведь философски первым это положение обосновал Неизвестный философ. Ничего не знает о нем Ибн Сина, ни имени его, ни рода, ни возраста, где и когда жил. Может, тоже распяли его или распилили деревянной пилой? Может, ушел он на запад, в море заката, как седой ребенок Лао-цзы, и встали при этом с востока багровые облака? Скрылся Неизвестный философ в имени Аристотеля и в книге «О высшем Добре».
Темнее всего бывает перед рассветом… Пока ессеи набирали силу в III – и веках до н. э., античная философия все еще пыталась выбраться из тупика, в который ее вогнал Платон. Пока во II и III веках христианство, напитавшись эллинизмом, иудаизмом и греко-римской философией, начало распространяться усилиями учеников Христа и богословов, античная идеалистическая философия обратилась к Востоку, ища основы, на которой можно было бы возродить идеализм Платона. А когда христианство стало уже в IV веке государственной религией Рима (Хозяин понял, что лучше признать религию раба и тихо, незаметно повернуть ее против него Же самого) – античные философы % все еще бились: одни – над попыткой оживить философию Платона, сраженную вопросами Аристотеля, другие – над продвижением вперед философии самого Аристотеля.
Античность системы не создала. Даже не замахнулась на такое. На создание системы греки смотрели как На вульгарность. Ведь система – это остановка. Счастье не столько в Истине, сколько в поиске ее. И даже когда 5 Истина неожиданно открывалась, они убивали ее. Скепсисом. Десять раз убивали! И если после этого она все же выживала, признавали, но и то не сводили с нее остроследящих, размышляющих глаз.
Ценился критерий Истины, – ее палач. У Платона им было мыслимое. У Гераклита и Эмпедокла – чувственное.
У Аристотеля – мыслимое и чувственное. У Протагора – выгода. Ксеанид же угрюмо сказал: «Нет ничего истинного».
Неоплатоники (поздние последователи Платона) горько смотрели на то, как добивали зашедшую в тупик идеалистическую философию скептики – всеразъедающим скептицизмом, эпикурейцы – жизнелюбием.
Первая попытка спасти античный идеализм – это Плотин, родившийся через шесть веков после Аристотеля. Житель Египта, он завербовался солдатом к римскому императору Гардиану в его персидский поход, чтобы, самому увидеть и познать Восток, откуда пришла в Грецию философия. Вернулся, обогащенный тремя таинствами восточной философско-религиозной мысли: идеей эманации бога, истечением его в мир, дуализмом – борьбой Света и Тьмы, Добра и Зла, и экстазом – постижением единой сути бога через божественное откровение, любовь, слияние мира множественности и мира Единого.
– И знаешь, как ему удалось это сделать? – поворачивается к Али Муса-ходжа. – Подложил две бочки с порохом в тот тупик, куда загнали Платона вопросы Аристотеля. Одна бочка – мысль Эмпедокла о том, что «подобное познается подобным». Философы тут же напустились на Плотина: «А разве подобен человек богу?!» Тогда Плотин прикатил другую бочку пороху – мысль Платона о том, что «душа человека познает бога потому, что она – богоподобна». Соединил обе бочки смоляной веревкой и поджег. Побежал огонь к пороху. Побежала мысль Плотина – «действующий по ПОДОБИЮ сближается с богом», и взорвался тупик. И хлынул в античный идеализм свет.
«Неизвестный философ ввел незаметно Аристотеля в дом философии Платона, оживленной Плотином, – думает Ибн Сина, – разработал на аристотелевских тезисах основные вопросы, стоявшие тогда перед миром».
Мысли Ибн Сины прервали какие-то люди, подошедшие к нему с саблями в руках. Они вытащили его из угла, где он лежал, накрывшись чапаном, и повели при огромном скоплении народа в ближайшую мечеть.
В темном углу мечети проступил навстречу ему величественный человек в сверкающей золотой одежде – царь Нисы. В руках он держал портрет Ибн Сины.
Остались наедине.
– Я получил это, – сказал царь, – от султана Махмуда вместе с предписанием изловить вас и отправить в Газну. Все видели, как вас вели по улицам. К Махмуду уже скачет тайный его шпион доложить это. Ну и дальше… Дальше вы сбежали по дороге в мой дворец или тюрьму. Поняли?
«Абу Али был у нас, но давно ушел», – написал потом царь Нисы Махмуду по прибытии гонца от него с грозным предписанием немедленно прислать голову Ибн Сины. Так рассказывает историк XVI века Казвини.
Вот и осталась позади Ниса – житница Хорасана, винный погреб парфянских царей, слава Александра Македонского.
– Эх! Почему я, глупый, не научился плавать, крикнул Александр, кидаясь в мощную по весне, полноводную реку, а за ним кинулось и все его войско. Так и взяли Нису. Через 250 лет тысяча и тысячи пленных римлян – воинов Красса, того, кто подавил восстание Спартака, шли через этот город. Сам Красс погиб в битве парфянским царем в 53 году до н. э. Более 20 лет пылились римские знамена в углу главного зороастрийского храма Нисы. Марк Антоний, возлюбленный Клеопатры так и не смог отбить их, таких воинов, как парфяне, римляне еще никогда не видели: «сбросили они с себя покров, – пишет римский историк I века Плутарх, – и предстали перед римлянами пламени подобны – в шлемах и латах из ослепительно сверкающей стали, даже кони в латах».
Вспомним хуннов, тюркютов, саков, кушан… Они тоже поражали врагов железными доспехами. Одна у них родина – Центральная Азия, откуда они все и пришли. Одна кузница – Алтай.
Все дальше и дальше Ниса – боль Ибн Сины, развеянная ветром могила Масихи…
Все дальше и дальше ханака сукновала Даккака [99]99
Теперь от ханаки осталась лишь оплывшая гряда длиною 800 м на запад от Новой Нисы.
[Закрыть]. Судьба удостоила его чести построить на пути Ибн Сины убежище…
А навстречу Хусайну по большой дороге, ведущей в Тус и Нишапур, движется горе народное, толпы сраженных голодом и холерой крестьян. Индийские походы Махмуда обогащали лишь султана и его армию. Со всех сторон стекались к нему добровольцы – газии. Средства на их снаряжение собирались с народа, как и средства на содержание двора и государства. А тут в последние годы случились из-за сильных морозов неурожаи. Крестьяне потеряла и без того с трудом удерживаемое равновесие между жизнью и смертью. Оставалось нищенствовать, скитаться, что все равно вело к голодной смерти. Вот тут-то многие молодые мужчины и начали уходить добровольцами к Махмуду.
Глазам Ибн Сины открылась страшная картина, когда он шел по направлению к Тусу, на запад. Поля запущенны, вместо пшеницы – дикая трава, засорены листьями осени каналы: никто весной их не чистил, обвалились крыши, разорвались лозы винограда от обильных зимой снегов, и опять ни одна рука не поднялась поправить беду.
«А хлеб имелся в Нишапуре в достаточном количестве, – пишет историк Махмуда Утби. – На всех дорогах поставил султан солдат, чтобы они не пропустили на рынки ни один караван с зерном. Все скупал, а потом продавал по очень высоким ценам, так, что на базарах оставалось по 400 манов непроданного хлеба». Утби рассказывает об этом, не осуждая Махмуда, а восхищаясь его могуществом, который «осуждает на гибель кого хочет…» Но как же иначе можно было поведать миру о жестокости Махмуда, будучи его официальным историком?!
В одном только Нишапуре умерло более ста тысяч человек. «Дороговизна и голод достигли такой степени, – продолжает Утби, – что народ не видел ничего, кроме лепешки Луны и Солнца на столе, а во сне по ночам собирал колосья Плеяд». Люди начали есть людей… Везирь Махмуда Абулаббас Исфераини отказался собирать очередной налог с народа, И без того «ободранного, как баран. Я лучше сам внесу необходимую сумму, но к голодным не пойду». Исфераини заплатил за этот свой поступок смертью, новый же везирь – Майманди собрал налог.
А тут еще раскрутилась от горизонта до горизонта холера. Майманди успокоил Махмуда: «Ничего. В столь густонаселенном месте, каким является Нишапур, холера быстро иссякнет, поедая массы. До нас не доберется».
Вот так, с толпами голодных и больных Ибн Сина и двигался в сторону Туса, неся на спине два мешка: одна со своими рукописями, другой – с рукописями Масихи.
И в это же время Навстречу Ибн Сине, но с другого конца – с востока на запад, тоже в Тус, шел 77-летний Фирдоуси поклониться могиле, сына и дому, в Котором 30 лет – столько же, сколько жил сын, – писал «Шах-намэ». Более полугода назад Фирдоуси покинул дворец Махмуда, где осмеяли его поэму. Если б поэт просто ушел, униженно смолчав… Нет, он пошел в баню. Как говорит предание, и роздал жалкие гроши, полученные от Махмуда, банщику, брадобрею и нищим. Вся Газна, смеясь рассказывала об этом. Старого поэта повсюду искал гнев Махмуда. А он сидел в доме лавочника Исмаила Варрака и пережидал, когда остынет горячий ветер, дующий из дворца. Потом сел на ослика и поехал домой, в Тус. Он знал: гонцы Махмуда скачут впереди. Поэтому в Герате, на пол-пути к Тусу, остановился и прожил тайно шесть месяцев – достаточное время, чтобы слетали гонцы в Туе и обратно в Газну, Прошли эти шесть месяцев, и вот теперь едет он домой. Дремлет на ослике, свесив голову. Не дремлет – остро думает. Для встречных – дремлет. И лица не видно, – только огромная чалма, постукивая о грудь, болтается на костлявой шее. Солнце печет ему в левый бок, Ибн Сине – в правый.
И вот Тус – родина Газзали. Ибн Сина сидит в ханаке для странствующих дервишей, ест коренья, собранные Им в пути, и думает: «Куда дальше идти?» За ханакой сжигали трупы тех, кто умер ночью. Обнаружить свою тайну и начать лечить людей Ибн Сина не мог. Кто не соблазнится за мешок зерна продать его! Но и смотреть равнодушно на страдания людей не было сил. И Ибн Сина пустил в народ стих:
И другой стих – об обязательном питье кипяченой воды, о передаче болезни через воздух и воду. Эта гениальная его догадка о микробах была высказана за 800 лет до Л. Пастера.
Один старик, капая в чай уксус, сказал про стих Ибн Сины:
– Наверное, это написал ученый, которому не хватает ума заработать на жизнь!
– А ты что, получил уже от Махмуда?
– Что?
– Ну, то, что не доходит до людей – жалованье!
– Никуда Махмуд от меня не уйдет! Уж если к халифу подошел нищий и сказал: «Отдай мне в жены свою мать. Очень уж у нее толстая задница!» – то, что же, я не подойду к Махмуду за своим жалованьем?
Смех потряс ханаку.
– Ну и что он ответил?..
– Кто?
– Халиф.
– А… Сказал: «И мой отец любит ее за это же!»
И опять все засмеялись, а у Ибн Сины комок слов встал в горле. Что его горе по сравнению с горем народа!.. Кроткий, терпеливый, с сомкнутыми в великом молчании устами народ открывает их только для правды, любви и помощи. Разве смех – не помощь?
В том, как связываются простые люди друг с другом, есть что-то особенное. Они как бы одновременно говорят о прошлом, настоящем и будущем. Они словно «проснувшиеся», потому что праведно соотносят себя с жизнью…
И вдруг Ибн Сина понял, куда он сейчас пойдет! В Нишапур, к Абу Саиду, – человеку, перед которым народ стоит на коленях…
Ибн Сина состоял с Абу Саидом в переписке. Правда, письма были не частые, но разговор шел о боге, человеке, Добре и Зле… «А о чем сейчас говорить? Вон двух девочек несут к огню… Они только что умерли. Сейчас ни о чем нельзя говорить. Сейчас надо молчать. Сейчас имеет право говорить только народ… или пророк Мухаммад, Иисус Христос, Будда, седой ребенок Лао-цзы. Но и они в такие минуты молчат. В том-то их и мудрость», – думает Ибн Сина.
И все-таки он пошел к Абу Саиду. Шел два дня, питаясь корой деревьев, кореньями трав, из последних сил таща на себе два мешка с рукописями.
В Нишапур Ибн Сина не зашел, боясь ищеек Махмуда. Остановился в деревне Шиккан – Две трещины, недалеко от Нишапура. Деревня была пуста. Из двух гор, нависавших над ней, из двух трещин текла вода, переливаясь через край забитых листьями, мусором и трупами каналов. Вылез откуда-то из кучи старик. Ибн Сина спросил у него дорогу на Нишапур.
Старик показал на небо.
– Да нет! Дорогу мне покажите!
Старик показал на кладбище..
Абу Саид родился в 967 году. Его отец Абулхайр, ученый по растениям, жил при дворе султана Махмуда. Весь дом ого был обклеен изречениями султана. Семнадцатилетний Абу Саид ушел жить отдельно от отца в простом глиняный домик. Все стены обклеил изречениями из Корана. Отец устыдился. Оставил дворец и сделался дервишем.
Абу Саида мучила страсть к приобретению знаний. Пять лет он изучал науки самостоятельно, а потом бросил все и ушел в Серахс, где на куче мусора увидел юродивого, сшивавшего две бараньи шкуры – одежду безумных. Лбу Саид долго стоял и смотрел на него.
– Все, Абу Саид, – сказал юродивый, заканчивая работу, – вместе с заплатой я и тебя пришил к этой коже. – Взял Абу Саида за руку и привел к пиру [101]101
Пир – учитель.
[Закрыть]Абулфазлу.
– Возьмите этого юношу. Он ваш.
Пир несколько лет учил Абу Саида, а потом отправил его на родину, в селение Мейхене [102]102
Современное Миана, на границе Туркмении и Ирана, на юго-восток от Ашхабада.
[Закрыть], приказав семь лет жить одному. Много надо было продумать человеку, прежде чем идти со Словом к людям. Абу Саид выдержал испытание. Потом пир, продержав Абу Саида еще два года около себя, подарил ему свою хырку – одежду, никогда не снимаемую, которой перед смертью удостаивается лишь самый лучший из учеников, и послал его на семь лет в пустыню. Теперь предстоит родить свою истину. Пир Умер, но ровно через семь лет приснился Абу Саиду и сказал:
– А теперь иди к людям.
Несколько лет Абу Саид был с народом в родном селении Мейхене, Наконец настал срок вскрытия завещания пира. Там было написано: «А теперь иди в Амуль к шейху Абулаббасу, если он жив».
Абулаббас порезал однажды руку, и Абу Саид хыркой, полученной от пира, зажал его кровоточащую рану. «Такую святыню не пожалел выпачкать в крови! – удивился про себя Абулаббас. – Это говорит о его искренней любви ко мне». И отдал Абу Саиду свою хырку. На Востоке нет святого, у которого было бы две хырки. Провожая Абу Саида к людям, Абулаббас сказал:
– Теперь здесь только Истина, – и показал на хырку Абу Саида, – то есть ты стал Истиной.
И вот десять лет Абу Саид проповедует в Нишапуре. И первое, что он сказал народу:
– Кто не учился у пира, тот достоин сожаления. Если кто и достиг высот духовной жизни без пира, так, что становятся ему открыты все тайны мира, все равно ни к чему истинному по придет. Потому что только при общении с пиром (не с книгами!) познается Любовь. Надо всегда быть в плоскости пира, познавать мир через Любовь. Отныне я ваш пир.
Книга «Асрар ат-таухид» говорит, что ханака Абу Саида располагалась в Нишапуре на улице сукновалов. До конца дней своих учил Абу Саид народ главной заповеди суфизма: не уклоняться от зла, идущего к тебе. Мужественно встречать его на своем пути.
Когда пришел он в Нишапур, там уже были свои пиры: Баба Кухи – 90-летний собиратель Хадисов – изречении пророка, и глава воинствующих суфиев крайне правого толка – каррамитов – Абу Бакр. Родоначальник каррамитов – Ибн Каррам, IX век, проповедовал, что наказание за грехи начинается не после Страшного суда, а уже в могиле, тотчас же после погребения.
Нишапур – центр каррамитов, их здесь более 20 тысяч. Какое-то время султан Махмуд даже сделал их правительственной партией, а Абу Бакра – своим другом, раисом Нишапура, разрешил ему преследовать инакомыслящих, отбирать у них имущество, за что Абу Бакр помогал Махмуду, благословляя словом пророка все его грабительские походы, и толпы газиев пополняли его редевшие войска. Но вскоре все рухнуло. Алчность Абу Бакра вызвала такое недовольство, что против него выступил даже главный судья Нишапура, учитель сыновей Махмуда.
И вот пришел 35-летний Абу Саид с двумя хырками. Слава его обрушилась на город, как река, сорвавшаяся с гор. И затопила Нишапур. Весь народ был у его ног.
Абу Бакр и враг его – главный судья объединились против Абу Саида, написали Махмуду донос. Махмуд прислал 100 тысяч добровольцев, 750 слонов. Абу Бакр выставил 20 тысяч своих вооруженных приверженцев, главный судья – 30 тысяч. И когда Абу Бакр случайно встретился за день до выступления с Абу Саидом, Абу Саид сам же ему все спокойным грустным голосом о тайно готовящейся против него расправе рассказал, искренне страдая за душу Абу Бакра, захотевшую принять на себя такой грех. Абу Бакр был так потрясен, что покаялся, распустил воинов и забрал донос. Впоследствии же сделался наставником детей Абу Саида.
Слава Абу Саида разнеслась по всему Востоку. Он сделался идеалом суфиев. Считалось за честь быть знакомым с ним, учёнейший из ученых немел перед его взглядом, а «жемчужина, говорят, растекалась водой». Один дервиш, посвятивший свой трактат Махмуду, забрал его и и посвятил Абу Саиду.
– Если девушка выходит замуж по собственной воле, и можно ли отдать ее в жены другому в том случае, если первый муж не умер и не развелся с ней? – спросил дервиша разгневанный Махмуд.
– Можно, – ответил дервиш. – Если муж ее импотент.
«Какую же такую особенную истину знает Абу Саид, что народ день и ночь идет к нему?» – думает Ибн Сина, стоя в своей рваной одежде дервиша в толпе перед домом Абу Саида рано утром в ожидании его выхода. Сердце взволнованно колотится.
И вот открывается дверь и выходит человек, от присутствия которого теплота разливается по телу, а на душе становится отрадно и легко. Абу Саид оглядел всех мягким взглядом, низко поклонился и поднял руку. Тотчас все склонили головы. Абу Саид уронил на покорно доверившихся ему, еле державшихся от голода людей слово Надежды:
– Он есть все!
– Он есть все! – повторил народ.
– Тот, кто одинаков снаружи и изнутри, – тот с нами, – говорит нараспев Абу Саид.
– Тот с нами! – повторяет народ.
– Тот, кто ничего не имеет из имущества и тем осуществляет учение о единстве, тот с нами.
– Тот с нами! – повторяет народ.
– Тот, кто наполнил сердце размышлением о единстве, – тот с нами!
– Тот с нами!
– Он есть все! – говорит Абу Саид.
– Он есть все, – повторяет народ.
«Господи! Так он же проповедует единство мира Единого и мирз множественности!» – удивился Ибн Сина.
– Тот, кто не верит в это единство, тот не с нами, – говорит Абу Саид, – ибо лишь умножится его тоска. Уйди, пока есть время.
– Уйди, пока есть время, – повторяет народ.
Никто не отделился от толпы. Все, как один, смотрят на святого.
– Ну, слушайте… – И Абу Саид мягким, исполненным искренней нежной доброты голосом стал читать нараспев под музыку стихи:
Знай, Любовь САМА приходит,
И не является через изучение не.
– Он есть все! – сказал народ и стал на колени.
Равнины сердца моего из-за Любви к тебе, —
продолжает Абу Саид, —
Сделались бесплодными солончаками,
Чтобы ничья Любовь во веки
Не гуляла по ним.
– Он есть все! – отбивает народ ритм мысли Абу Саида.
Герои, что хочет умереть на поле битвы, —
снова говорит нараспев святой, —
Превосходят ли того, кто ищет мученичества за Любовь?
В день Воскресения может ли первый походить на второго?
Первый убит врагом. Второй же… Любовью.
– Он есть все! – сказал народ.
Все тело стало слезою и вылилось через очи из-за Любви к тебе, —
говорит нараспев Абу Саид.
Без тела следует ли жить?
От меня ничего не осталось, откуда же явится проявление моей Любви?
Когда я сольюсь с Возлюбленным, кто будет моим Возлюбленным?
– Он есть все! – сказал народ, и вместе с ним произнес эту формулу философии Абу Саида и Ибн Сина.
Ты был со мной, в я не позвал тебя,
– говорит нараспев Абу Саид.
Или ты не был со мной, и я не познал тебя?
Когда мое «я» исчезло, тогда я познал тебя,
Пока был «я», я не познал тебя.
– Он есть все!
Ибн Сина понял: на иконке Масихи было семь проявлений бога, через которые он, невидимый, является чело-веку: Справедливость, Добродетель, Разум, Истина, Сущность, Жизнь (Человек) и Мудрость (Религия). И у Неизвестного философа эти же семь имен. Но нет у него проявления бога через ЛЮБОВЬ, то, что проповедовал Абу Саид. И разве Иисус Христос – не явление бога народу через Любовь? Вот истина, которую открыли в своих пещерах ессеи, переработав все откровения мира.
Народ принял благословение Абу Саида и стал петь в танцевать. Это были старые народные эротические песни [103]103
Собрал в перепел В. Жуковский.
[Закрыть].
Девушка – маленькая, малюсенькая, крохотная,
Скажи о том правду, а не то побью тебя палкою,
Пораню тебя, измучу тебя:
Кто разорвал твои шаровары?
«Не бей меня палкою: не мучь меня, —
Я скажу о том правду:
Пошла я в шахский сад к служителям.
Погулять и посмотреть.
Шаровары мои разорвал шип, разорвал в темную ночь».
Друг Сули, милая мои. Сули – милая моя. Сули,
Я не сорвал еще ни одного цветка соединения с тобой.
О, девушка моя милая,
Стану ли я жертвой твоей родинки и твоих уст…
Народ пляшет все быстрее, поет все взволнованнее и приходит в экстаз.
Глаза в глаза смотрят друг на друга через толпу Абу Саид и Ибн Сина. Абу Саид делает еле заметный знак идти за собой. Ибн Сина подчиняется.
… В простой глиняной келье Абу Саид, низко кланяясь, говорит:
– Здравствуйте, Абу Али ибн Сина.
– Как вы узнали меня?! У вас есть мой портрет?
– Я посмотрел на вас и понял: это вы. Наверное, когда я читал ваши письма, ваше лицо проступало сквозь расстояние и отпечаталось в моем сердце. Вы про этот портрет спросили?
– Они провели семь дней, никуда не выходя, – сказал потом об этой встрече народ. – Провели семь дней в беседах души.
Умные люди записали: «Они вступили в научный диспут по силлогистике. Абу Саид опровергал верность первой фигуры силлогизма, указывая на субъективность представления о качестве предмета, о Котором составляешь суждение. Ибн Сина, наоборот, отстаивал правильность этого положения аристотелевской логики».
Народ сказал это же самое языком легенд: Абу Саид подбросил вверх пиалу, она не упала, повисла в воздухе.
– Почему же она висит, если, согласно твоим доводам, должна упасть? – спросил Ибн Сину Абу Саид.
– Закон физики, на который ты намекаешь, – ответил Ибн Сина, – относится только к телам, которым ничто не мешает стремиться к центру, а эта пиала удерживается в воздухе твоей волей и потому не может упасть на землю.
О чем они могли говорить? Вопросом века был тогда вопрос: Как достичь единства бога и человека, «неба» и «земли», Единого и мира множественности, мысли и чувства?
Это был вопрос Чести. Ответ на него – степень Благородства. Человек – не агрессивное животное, которое, отрываясь от кормушки, смотрит иногда бессмысленными глазами на небо, не доступное ему. Человек – это лучшее создание Вселенной, сказали лучшие люди эпохи. Миллиарды лет Вселенная взращивала человека, переходя от низших творческих форм к высшим. Были у Нее сначала только космическая пыль, сила тяготения, огонь и вечное вращательное движение. Потом Вселенная создала планеты, и на одной из них – Земле, бесконечно сочетая четыре первоэлемента: огонь, воду, землю и воздух, – постепенно образовала мир минералов, мир растений, мир животных и, наконец, – мир человека. Каждая эта огромная эпоха ПОСТЕПЕННО переходила в другую. И так, постепенно, сквозь холодную космическую пустыню, проступили однажды теплые человеческие глаза, – его улыбка, ласка, гордость и обаяние ума. Не достоин ли он стоять рядом со Вселенной, что на языке средневековья означало: рядом с богом?
Суфии и философы, осознавшие это, сделали вопрос единства бога и человека, мира Единого и мира множественности главными вопросами века, то есть своеобразно, по-своему, через призму своего времени, провозгласили гимн человеку.
Но как же осуществляется это единство? Через Любовь, – сказали суфии, – через ту великую Любовь человека к богу, которая совершенствует и поднимает его до слияния со Вселенной (Истиной). Это и был средневековой пантеизм – средневековая форма гуманизма. Таким образом, суфии – одно из значительных явлений в истории духовной жизни народов Ближнего и Среднего Востока. Газзали даже назвал их одной из «четырех категорий искателей истины», как, впрочем, и Омар Хайям.
Философы же говорят: единение бога и человека осуществляется через разум. По теории эманации человеческий разум соединяется с Приобретенным (Деятельным) разумом – хозяином подлунного мира. Приобретенный же разум соединяется по цепочке других разумов с 1-м разумом – единственным, кто непосредственно общается с богом. Единым. «О как долог этот путь! И как он страшен», – мог подумать Абу-Саид, глядя на Ибн Сину.
