Текст книги "Идея фикс"

Автор книги: Людмила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Вокруг храма прошел крестный ход, и ровно в полночь зазвонили колокола… Сид все стоял, впитывая музыкальным слухом непонятный, многократно повторенный священником возглас: «Христос воскресе!»

Потом было общее ликование, Сид трижды целовался с веселыми девушками, повязанными платочками, затем с солидной дамой и даже с бородатым солидным господином. Ему совсем не хотелось идти спать в свою гостиницу. Что-то значительное надо было сделать именно сейчас. Вторую Заречную улицу Сид обнаружил еще вечером, обходя город. Туда он и направился, решив, что визит к восьми утра будет не слишком ранним. А уж в такое чудесное утро погулять по тихим улочкам – одно удовольствие.

В домах еще спали, автомобилей почти не было, запах акаций сквозил райской сладостью. По телу разливалась приятная слабость, словно с удачного похмелья. Вскоре Сид оказался во дворе нужного дома и сел на деревянную скамейку под цветущей вишней. Поднял воротник джинсовой куртки и сгруппировался, сохраняя тепло. Утро было прохладным, даже кот, прошмыгнувший к обширной помойке, имел по-зимнему озябший вид, ступал осторожно, словно по льду. Жалея, что не прихватил шерстяной пуловер, Сид постарался сосредоточиться на предстоящем визите. Но мысли разбегались. По-детски неудержимо зевалось и клонило в сон. Если подсчитать – он не спал уже вторые сутки…

Сиду ничего особенного не снилось. Только проступали сквозь дрему сизое море, поднимающееся до далекого горизонта, спящие обшарпанные пятиэтажки и льющийся с высоты голос. «Ты пришел, чтобы спасти нас. Я люблю тебя, Господи…» – пела Мария-Магдалина по-английски, так чудесно выговаривая «Джесус Крайст»… Рок-опера «Иисус Христос – суперзвезда»! Суперхит семидесятых… Сид встрепенулся, вскочил, с трудом врубаясь в реальность. Чужой город, жалкий дом, голос, поющий по-английски. Кажется, на втором этаже… Он мгновенно взлетел вверх по лестнице и прислушался – за дверью тишина, а на двери, среди дырочек от гвоздей и кнопок, на облупленной зеленой краске мелом начертано 74. Именно сюда он и стремился через океан.

Послышалось шлепанье тапочек и женский голос, что-то весело говоривший по-русски. Тот самый, что пел партию Магдалины. Замирая от предвкушения встречи, Сид нажал кнопку звонка. Тотчас же без всяких вопросов дверь отворили. Они молча стояли друг против друга – высокий итальянистый парень в линялой джинсе и блеклая, неопределенного возраста женщина, запахивающая полы простенького цветастого халата. У нее было кроткое усталое лицо и сухонькое девичье тело.

– Мне надо поговорить с мадам Анжеликой Градовой или Самгиной.

Он медленно произнес старательно выученные трудные имена. Арчи убеждал, что рыжая девица довольно бойко, хоть и совсем неграмотно, говорила по-английски. Еще бы – ее ресторанный репертуар почти сплошь звучал на чужом языке.

– Я… Анжелика Градова – я! – Она приложила ладонь к груди, взглянув на посетителя с испугом. Сид тоже не мог скрыть удивления: «Не фига себе, вот как в этой стране выглядят шоу-вумен!» Гладко забранные в пучок волосы какого-то пегого цвета. Лицо фабричной работницы из глухого предместья – серое, неухоженное, милое.

– Здравствуйте, миссис Градова. Я – сын Арчи Келвина. Он был здесь в 1972 году и рассказывал о вас. Я путешествую и решил сделать визит. – Сид вытащил из нагрудного кармана приобретенное накануне деревянное яйцо. – Это вам. – Он постеснялся достать из пакета шелковый шарф, купленный Арчи в фирменном магазине Версаче – роскошный, яркий, дорогой, но совершенно не подходящий этой женщине.

– Заходите, пожалуйста. Ой, как красиво! Это стоит много денег… – бережно держала она подарок. – Один момент, я покажу маме. – Пропустив гостя на кухню, Анжелика выскользнула в комнату, что-то объяснила там другой женщине, громыхая дверцами шкафа, и вскоре появилась в зеленой вязаной кофте и строгой клетчатой юбке. На губах чуть розовел скромный мазок помады.

– Извините… Здесь нет порядка. – Она быстро покрыла пластиковый стол крахмальной скатертью и поставила круглый пирог на тарелке с кружевной салфеткой. Вокруг лежали пестрые яички. Достала из холодильника что-то белое, похожее на творог в красивой вазочке. – Мама болеет. Она лежит в своей комнате. Мы будем пить чай, о’кей? – Она вопросительно взглянула на Сида, и тот заметил, что глаза у женщины и впрямь зеленые и вытянутые к вискам, как у кошки. А если бы ею занялись хорошие специалисты, то превратилась бы российская Золушка в копию знаменитой актрисы Мишель Мерсье.

– Вы понимаете, как я говорю? Я могу читать, но редко говорю по-английски… У нас в санатории – я имею там работу с книгами – недавно были американцы… – Хозяйка вскипятила чайник и расставила чашки с блюдечками. – Вы должны обязательно кушать.

– Спасибо, пирог очень красивый.

– Это кулич. А это – из творога. Так надо сегодня есть. Сегодня большой праздник. Пасха.

– Знаю. Все целуются и говорят «Христос воскресе!». – Сид довольно точно передал засевшую в памяти фразу. Женщина улыбнулась и ответила немного по-другому. После чего Сид и не заметил, как оказался стоящим посреди крошечной кухни и трижды ткнулся губами в волосы и ухо мадам Анжелики. Она тоже поцеловала Сида, и он непроизвольно приложил к щеке ладонь, будто стараясь сохранить тепло этого прикосновения. В груди защемило, пронеслись и растаяли какие-то давние воспоминания. Оба вернулись за стол немного смущенные.

– Я был в церкви и со всеми целовался, – живо заговорил Сид, стараясь использовать простые фразы. – Там было много народу. Все радовались… В отель идти далеко. Я сразу пришел к вам. Извините, рано для визита.

– Нет, нет! Сегодня так нужно. После церкви – садиться за стол… Вы были там! Господи! А я вас не видела. Наш хор стоит высоко, но я всегда гляжу на людей. Такие хорошие лица. – Она протянула зажатое в кулаке голубое яйцо и показала глазами: – Бейте!

Сид выбрал красное и ударил. В яйце хозяйки образовалась вмятина.

– Вы победили. Вам повезет. Обязательно повезет. У вас есть жена?

– Нет… Я пока учусь…

– Хорошо… Очень хорошо… – Женщине явно не хватало слов для беседы с гостем, и она восполняла свою разговорную немощь таким ласковым взглядом, что Сид немного растерялся, не зная, как перейти к делу.

– Так вы пели в хоре? – спросил он. – Я стоял на улице, в толпе. В церкви было много народа.

– Вы могли войти! Иностранцев пускают. Это гости. В России любят гостей.

– И любят петь. «Иисус Христос – суперзвезда» – ведь это вы пели Магдалину? Никак не думал, что услышу здесь…

– Это я для мамы. Я пела для своей мамы… Очень хорошая музыка… Когда-то давно… Арчи говорил, что я была певицей?

– Да! Именно это он запомнил лучше всего. Я тоже пробовал заниматься музыкой. Хотел стать звездой. Ничего не вышло.

– У меня тоже! О многом мечтала, но ничего не вышло. – Она смущенно пожала плечами. – А знаете почему? Оказывается, я не о том мечтала.

– Вы могли бы стать певицей. – Сид ел яйцо с куличом, потом попробовал творожную пасху, сдобренную орехами и изюмом. – Вкусно.

– Это хорошо. Очень хорошо! Все освященное, благословленное. Это неважно, что ты католик.

– Я не католик. Мои родители… – Он запнулся. – В общем, у нас в семье коммунисты. А следовательно – атеизм.

– Нехорошо так… – качнула головой Анжела. – Ничего, всему свое время придет… Ай, не умею я по-английски так сложно говорить… В общем, у меня все хорошо. Твоего отца я помню и то лето помню…

– Я уж после родился… Но отец часто рассказывал. – Сид вздохнул, решив перейти к главной теме. – А вы помните мистера Паламар…

– Паламарчука? Роберта Паламарчука? – Анжела нахмурилась. – Его убили. Он ведь партийным начальником был. Имел врагов… Не тех, кто против коммунистов, а других… Ну, вроде, как у вас – мафия…

– Он погиб после ужина в ресторане, где были вы и Арчи.

– Да…

– Дело в том, что отец тогда прибыл в ваш город, чтобы заключить с Паламар… в общем, с вашим шефом одну сделку. Тогда у вас были другие порядки и надо было все делать секретно. Понятно? О’кей… Они договорились совершить обмен в ресторане – отец принес деньги, а ваш шеф – маленький пакет.

– Черненький пластиковый, вроде как… похоже на фишку для шашек! – Женщина все вспомнила и не собиралась хитрить! Сид с облегчением вздохнул.

– Да. Там находилась пленка. На пленке документы. Что-то о войне, фашистах – архив. Я не знаю точно. Отец работал журналистом… Ему были нужны материалы. – Сид врал, опустив голову. Ему частенько приходилось сочинять байки. Но в этой бедной комнате, у стола с наивно яркими яичками ему вдруг стало стыдно. И в зеленые глаза женщины, вдруг потемневшие, тоже смотреть не хотелось.

– Вот жалость-то! Жалко, очень жалко. – Она сокрушенно покачала головой. – Нет у меня документов! Верно: Роберт успел передать мне фишку, когда на нас напали бандиты, а я ее в карман брюк положила. Такие совсем узкие брюки… Он мне сказал, что это очень важная вещь для него и для американца, будет плохо, если бандиты ее возьмут.

– И вы ее потеряли?! – Сид искренне огорчился, уронив чайную ложечку.

– Нет… Нас было три девушки: я, болгарка очень красивая и русская, Лара – дочка министра… Бандиты ушли с мужчинами куда-то, а нас повели в горы… Там селение было заброшенное, две или три избы, очевидно, они в них жили… Заперли нас в пустом доме. Окна забиты, темно, страшно. Лара Решетова говорит: мой отец это так не оставит! Из Москвы сюда милиция важная приедет. А болгарка смеялась:

– Пока приедет, нас уже здесь всех… в общем… ну, изнасилуют.

Я с ней была согласна. Только поняла, если они кого отпустят, так болгарку. Она все же иностранка, это международный конфликт. А нас, русских, не пожалеют. Не боятся они московского начальника. Даже еще лучше, что его дочь… Я говорю болгарке тихо:

– Снежа, тебя они вряд ли тронут и у тебя прическа вон какая – целое гнездо. Спрячь, будь другом, вот эту штуковину. Передашь Роберту или американцу, в общем, кому-то из них…

Потом меня позвали и увели… Отпустили домой, а Роберта убили. Девушек я больше не видела – ни Снежину, ни Лару… Об этих документах и не вспоминала. Свои проблемы были, своя жизнь. – Женщина потупилась. – Не все у меня гладко складывалось.

– А теперь? – Сид решил переменить тему. Он не сомневался – Градова говорит правду. Да и не похоже было, что она нашла клад. А воспоминания, очевидно, оказались невеселыми… Ой, какими невеселыми. Сид представил, как повел бы себя в разговоре с незнакомым человеком, выспрашивающим его про Гуго – самого мерзкого гада в его жизни. Кулаки сжались сами собой.

– Теперь-то все устроилось. Сама не пойму, как. Вроде много потеряла, а чувствую – что нашла!

– Что вы нашли? – насторожился Сид.

– Себя, наверно… Как перестройка началась и все в стране изменилось, я пожалела, что эстраду оставила. Понимаете… Открою журнал, где певицы знаменитые изображены, и словно вот здесь, прямо в сердце… иголка. Или телевизор посмотрю… Больно так, горько… У других, кто на сцене поет, получилось, а у меня – нет. Завидовала. Так?

– Да, я понял. Вы ведь очень хорошо пели.

– Теперь лучше! – Лицо женщины осветилось. – Другие песни у меня. Другое имя, священник дал по книге – Анна… Ты отцу привет передай… Скажи, сын у него хороший вырос, красивый… – Она ласково взглянула на Сида. – Хочешь, поживи у нас? Совсем бесплатно. В море будешь плавать, гулять… Я церковь тебе покажу, там все заново хорошие художники нарисовали.

– Спасибо. Я всего на два дня в городе. Надо дальше ехать.

– Жалко. Ты ведь музыку любишь? Вот поговорили бы. Я лучше английский вспомню. Сейчас уже быстро заговорила.

– В следующий раз. Я, наверно, сюда приеду. Мне у вас понравилось. – Сид поднялся и попятился к двери. – Надо идти.

– Ну, счастливо тебе… Сид. Сидней, да?

– Сидней.

– Хорошее имя… Постой… – Она юркнула в комнату и вернулась с книгой. – Это русские народные истории – кангри. Здесь шутки, сказки, советы. Красивая книга и умная. Я на ней всегда гадаю… Ну, делаю вот так… – Закрыв глаза, Анна раскрыла страницу наугад и медленно перевела прочитанное: «Про всякого человека клад захоронен. Только надо уметь его брать. Плохому человеку клад не дается. Пьяному клад не взять. С дурными мыслями к кладу не подступай. Хоронили клады не с глупыми словами, а с молитвой либо с заклятием. Пойдешь клад искать – иди смирно, зря не болтай. Свою думу думай. Будут тебе страхи, а ты страхов не бойся. Иди себе бережно, не оступайся, потому что клад брать – великое дело». – Захлопнув книгу, Анна посмотрела на гостя. – Что-то понятно?

– Вроде… – неуверенно молвил оторопевший Сид, удивленный услышанным. Значит, она что-то все же о золоте слышала? И хитрит, запутывает простачка.

Анна рассмеялась, глядя в нахмурившееся лицо гостя:

– Нет, не понял ты. Это ведь не о золоте и богатстве слова, а о цели в жизни. О ее смысле… У тебя вся дорожка еще впереди, и ведет она к сокровищу. К тому, что для души человека самое главное… Только если сердце чистое и мысли добрые. – Она покачала головой: – Плохо я говорить могу, объяснить трудно…

– Все хорошо!.. О’кей… Мне совсем ясно. Как только пойму, что самое главное должен сделать, бояться не буду. И мысли плохие выброшу.

– Правильно! – Приблизившись к Сиду, Анна зашептала: – Здешние люди говорят – я предсказывать умею. Что сейчас прочла – мое тебе предсказание…

– Спасибо, миссис Анжела. Я рад, что нанес вам визит. – Неловко пожав протянутую руку, Сид попятился, выскользнул за дверь и с облегчением выскочил из грязного подъезда в прозрачное розовое утро. Над морем поднималось солнце. Сид устремился вниз, к идущему через хилую речушку мосту. Возле гаражей, выстроенных вдоль глубокого оврага, он затормозил, чтобы перевести дух. На дощатом сарае кто-то давным-давно начертал люминесцентной оранжевой краской: «I love you, Angela». Такой краской покрывают плавающие в море буйки. Наполовину облупившаяся, она все еще притягивала взгляд. Густо цвели, роняя белые лепестки, вишневые деревья. Сид достал золотисто-алый царственный шарф, который Арчи прислал Анжеле, и привязал его к гибкой тоненькой ветке. А потом, перепрыгивая через ступеньки, ринулся вниз. Когда Сид оглянулся уже с самой середины моста, то увидел серые прямоугольники пятиэтажек на Зареченских улицах и пеструю толчею сараев. У одного из них, взмывая на морском ветерке, трепетал, словно оперение сказочной жар-птицы, расписанный знаменитым кутюрье шелк.

Сид не знал, сколь часто потом будет вспоминать это утро. И когда через пару месяцев застрелят Версаче, и когда он сам наконец по-настоящему поймет пророчество Анны, и когда произойдут события, которые никто и никогда ему предсказать не смог бы.

Глава 7

Красивая женщина застыла у мольберта с кистью в руке, приглядываясь к холсту чуть прищуренными глазами. Она почти закончила полотно, написанное в крепких реалистических традициях. Если бы художница достаточно владела техникой живописи, то наверняка создавала бы почти фотографические отпечатки реальности, лишь едва меняя пропорции и объемы. Дело в том, что окружающая реальность художницу вполне устраивала, мало того, вызывала желание запечатлеть ускользающий облик прекрасного мира, словно лелеявшего ее в своих любовных объятиях.

Сейчас, изображая на полотне открывающийся с площадки перед замком вид, женщина хотела передать утреннюю манящую прелесть озера с деревянным помостом для катера и склоненными к зеркальной воде ивами. Чуть ближе – бархатно постриженный луг с желтыми огоньками неизбежных одуванчиков, а на переднем плане каменную балюстраду в стиле барокко и стоящий на ней вазон: белый фарфор и бледно-розовые, едва распустившиеся пионы. Пионы привлекали ее больше всего, но и завораживающий фон упустить было просто невозможно. Прошло уже пятнадцать лет, но все еще трудно поверить, что старый замок с покрытыми плющом стенами, каменная терраса, уступами спускающаяся к берегу озера, луга, перелески, клумбы, газоны, да и огромная часть озера принадлежат ей – графине Флоренштайн.

Конец мая – чудесное время! Все цветет, радуется, благоухает, окна четырех этажей сияют праздничным блеском, садовник с гордостью проводит экскурсии гостей по саду и оранжереям – поместье Флоренштайнов три века славится в Европе своими цветами. А гостей здесь всегда много. Два дня назад домой прибыла Софи с целой компанией университетских друзей. После праздничного ужина графиня объявила: у молодежи свои занятия, у нее – свои. Ничто на свете, кажется, не могло бы заставить ее поступиться своими привычками – такими приятными, изысканными, разумными.

Вставать в девять утра, пить кофе на балконе спальни, выходящей к озеру, затем совершать ряд приятнейших дел, часть которых относилась к заботам по хозяйству, а большинство – к занятиям по самосовершенствованию. Если тебе за сорок, или, вернее – под пятьдесят, а выглядеть необходимо на тридцать, то для этого следует приложить немало усилий. Попотеть на тренажерах, выдержать натиск массажистки, немного заняться лицом, капельку – волосами и уж всерьез – гардеробом. Здесь нельзя упустить ни единой мелочи.

Даже у мольберта графиня выглядела так, словно позировала для рекламы. Узкие брючки, свободный шелковый балахон ручной росписи, черные волосы схвачены бирюзовыми кольцами, на шейном шнурке покоится крупный, усыпанный бирюзой золотой крест. Она чуть щурит на солнце едва подведенные оленьи глаза – нельзя же писать в темных очках! Кроме того – глаза великолепны, скрывать их просто грех. Даже если никто и не смотрит, а гармония с окружающей красотой должна быть соблюдена. Графиня была влюблена в свой мирок и не сомневалась, что он отвечал ей взаимностью.

– Ма! Господи, ты торчишь здесь уже целый час… – Заспанная Софи с разбегу чмокнула ее в щеку и, вспрыгнув на каменный парапет, огляделась. – Потрясно! После Парижа наше провинциальное захолустье просто завораживает. Особенно утром. – Она потянулась, откинув голову с копной смоляных кудрей. – Не понимаю, как можно дрыхнуть до полудня в такую погоду.

– Если ты о своих друзьях, дорогая, то господин Хасан, кажется, совершал какой-то ритуал на рассвете. Во всяком случае, горничная доложила, что в его спальне стонали или пели. – Графиня оттенила стебель пиона темно-зеленым мазком и тут же прошла тем же тоном вокруг. – Вот всегда так – не могу удержаться, чтобы не перетемнить. Это от боязни сладенькой красивости. Заразили меня твои умники тухлым нигилизмом.

– Ма, – бухнувшись в плетеное кресло под огромным полотняным зонтом, Софи подставила лицо солнцу, – это не я стонала у Хасана, если ты намекаешь. У меня с ним чисто дружеские отношения. Он – аристократ и сноб. Соизволил оказать нам честь своим визитом. – Девушка фыркнула: – У этих арабов гипертрофированное самомнение. Но польза от красавчика все-таки есть – я вколачиваю ему славянский, он помогает мне во французском.

– Если уж ты решила загорать, сними пижаму… – Графиня собрала краски. – Скажи, это теперь модно – ненавидеть все буржуазное? А заодно пренебрегать приличиями и гигиеной.

– Ах, мы же расслабляемся! Всем надоело жить по расписанию. Сорбонна – не курорт. А Кеннет редко моется, потому что у него сыпь от воды.

– От занудства, – беззлобно уточнила графиня. – Предупреди хотя бы Линду насчет завтрака. У нас не отель, и мы не можем носить кофе в постель каждому из гостей.

– Да не создавай ты проблем! Воспринимай их визит как пикничок на природе. Все просто. – Девушка рассмотрела босую ступню: – Гравий колючий.

Графиня рассмеялась – пикничок в замке с трехсотлетними традициями! Этим юным господам повезло, что отец в отъезде. А то пришлось бы выходить к столу при галстуке, переодеваться к обеду, а ужинать в смокингах.

– Генрих ведь появится дома через неделю? Вот пока и оттянемся без церемоний. – Сбросив верх пижамы, девушка, ничуть не смущаясь, осталась с обнаженной грудью. – Мне необходимо загореть.

– Выглядишь ты отлично, детка, и без загара и без протокольного костюма. Но у нас старомодная прислуга.

– А сама снималась в «Плейбое»!

– Тогда я еще не была графиней. Начинающая актрисулька Снежина Иорданова… Но скандал разразился грандиозный. – Снежина присела под огромный полотняный зонт, где стоял большой стеклянный стол для домашних обедов или завтраков. – Не надо шокировать стариков, детка.

К ним направлялась пожилая горничная Линда, исполнявшая обязанности домоправительницы. Софи прикрылась распашонкой.

– Яйцо всмятку, тосты со сливовым джемом, кофе… – продиктовала Снежина прислуге и сделала паузу.

– А мне – огромные сандвичи. С паштетом, сыром и копченым окороком, – добавила к меню завтрака Софи, затем быстро сообщила матери: – В воскресенье все разъезжаются. Но мы затеваем бал и танцы с фейерверком. Я приглашу своих старых друзей. Ты – своих, – она едва заметно подмигнула матери.

Между ними с самого начала сложились дружеские отношения. Снежина научила маленькую дочку называть ее Ина и рассказывать все самое важное. Когда они приехали в Германию, Софи было десять, и все думали, что она – младшая сестра Ины. Та же копна черных жестких кудрей, те же огненные глаза со смоляными ресницами, а главное – смех, звучащий постоянно, словно праздничные колокольчики. Став хозяйкой поместья, Снежина несколько изменила манеры, сочтя уместным акцентировать мягкий, доброжелательный, но в то же время требовательный аристократизм. Так она представляла себе супругу графа Генриха Флоренштайна – представителя одной из самых древних ветвей прусской аристократии.

Пусть не все юношеские мечты Снежины сбылись, но вышло все совсем неплохо. Хотя и не сразу. Ох, совсем не сразу… Снежина перешла на третий курс актерского факультета, играя в учебных отрывках Сюзанну в «Женитьбе Фигаро» и Анну Каренину в инсценировке романа Толстого. Ей прочили блестящее актерское будущее, а поклонников было – хоть отстреливай! Но девушка не пользовалась своим успехом – никем не увлекалась, никому не давала надежд на романтическую связь, не загуливала до утра на студенческих пирушках. Она ждала своего Мирчо. Тот собирался развестись, но жена постоянно хворала, потом пошли проблемы с сыном, и вдруг все разрешилось само собой.

Звонок разбудил Снежину среди ночи. Часы показывали два. Голос Мирчо дрожал от волнения:

– Мне надо срочно тебя увидеть. Только об этом никто не должен знать. – Он сказал, что через пятнадцать минут подъедет к дому Иордановых. Теряясь в догадках, Снежина машинально оделась и тихонько выскользнула из квартиры.

Шел холодный ноябрьский дождь, по пустым улицам с шумом бежали потоки воды, хлестало с крыш и из водосточных труб. В свете фонаря поблескивал усыпанный каплями темно-синий «Форд» – гордость профессора Лачева. Пробежав по лужам, Снежина нырнула в отворившуюся дверцу. И окаменела – таким она его еще никогда не видела.

Прислонившись к рулю, Мирчо молчал. Потом он заговорил монотонно и не очень связно – наглотался успокоительного:

– Сегда давно лечила нервы… Наследственная шизофрения, отягощенная тягой к спиртному… Да, я мучил ее… но делал все… Боже… – Он несколько раз стукнул лбом о затянутый в пластиковый чехол руль. – Детка, любовь моя… – Схватив руки Снежины, он целовал их влажными то ли от слез, то ли от дождя губами. В эффектно оттененных серебром густых волосах блестели капли воды. – Сегодня вечером она бросилась с лестницы… ты знаешь, у нас старый дом, лестничные пролеты образуют квадратный колодец, она часто смеялась, заглядывая вниз… Четвертый этаж… черно-белые плиты. Мраморная мозаика в стиле ампир, конец прошлого века… – Он заплакал.

…Траур окончился, все как-то устроилось. Вдовец уехал в путешествие, восьмилетнего сына забрали родители Сегды. Лачев читал лекции по истории театра балканских народов где-то в Барселоне и по ночам звонил Снежине. Она держала телефон на прикроватной тумбочке и говорила шепотом, закрывая трубку ладонью. Но мать услышала страстный шепот и провела дознание. Родители, считавшие Мирчо старинным другом семьи, пришли в ужас, когда дочь сообщила им, что намерена выйти замуж за пятидесятилетнего вдовца. Мирчо вернулся, пришел в дом Иордановых и покаялся – он просил руки дочери своего друга и сверстника. Иордановы всполошились, возмущенные тайным романом Снежины и притязаниями «старика». Пока подошло время регистрации, все уже как-то смирились с этой мыслью. В чем, собственно, проблема? На свадьбе отец Снежины чуть не рыдал, повторяя:

– Разве я мог бы пожелать для своей девочки лучшего мужа…

Соня родилась через два месяца. Снежина забеременела перед тем, как отпустить Мирчо в Барселону.

Супруги поселились в загородном доме Лачева, где было все необходимое, чтобы юная жена с младенцем чувствовали себя как в раю. Имелись даже пожилая опытная няня и поля роз, из которых местный совхоз изготовлял поставляемое на экспорт масло. Маленькая Софи путешествовала в коляске среди пологих холмов, покрытых цветущими кустами. Никто из встречных не мог отвести взгляда от чарующей пары – юной красавицы с малюткой-куклой. У девочки вились черные локоны, а ресницы опускались чуть не до полщеки. И густой запах роз сопровождал эту картинку даже в воспоминаниях.

Использовав годовой отпуск в занятиях, Снежина поспешила вернуться к учебе. Окончила институт с красным дипломом – а как иначе могла учиться дочь заслуженного артиста республики Иорданова и жена профессора Лачева?! Выпускница тут же поступила в труппу Академического театра имени Вазова и успела сыграть Джульетту, завоевав любовь столичной публики. Боже, как же невероятно быстро летело время в той юной, полной осуществившихся желаний жизни… И каким хрупким оказалось незыблемое, привычное уже счастье!

Мирчо умер неожиданно. Проболел два месяца, маясь какой-то опухолью под мышкой. Прошел курс радиотерапии, собрался уже выздоравливать, строя планы на новый учебный год и подписав договора с европейскими актерскими школами. Вечером, опять-таки очень дождливым и холодным, когда вокруг коттеджа лишь каштаны теряли последнюю листву, он позвал Снежину:

– Я умру… Это должно было случиться раньше, но я успел ухватить огромный кусок настоящего счастья. Ты – мой самый большой жизненный приз, Снежа. Последняя, самая светлая страница.

– Милый, перестань! Этот противный дождь навевает тоску. Ненавижу дождь! Даже Софка весь день куксилась. – Наклонившись, она поцеловала мужа. – Ты такой красивый, умный, такой необыкновенный, мой единственный. Ты необходим мне, ты будешь жить вечно…

Утром нянька нашла Мирчо мертвым. Не выдержало сердце.

Снежина растерялась. Трагедия есть трагедия, и никуда от этого не деться. Но почему именно с ней? Почему так вышло? Она с детства знала, что станет женой Мирчо, что родит девочку, точную свою копию, и будет играть главные роли в лучшем театре. А муж станет писать о ней умные, сдержанные, полные скрытого восторга и явного преклонения статьи. А что теперь? Темень, беспросветная тоска… Она никого уже не сможет полюбить, никогда не сумеет рассмеяться по-прежнему – беззаботным праздничным колокольчиком. Судьба предала ее, да и она теперь не станет верить ее обещаниям. Снежина чувствовала, что превращается в мрачную одинокую женщину, опускающуюся временами до нарочито-легкомысленных интрижек. В отношениях с мужчинами Снежина не допускала и намека на возвышенное чувство. Секс и только секс. Тело может жить своей жизнью, души оно не испоганит. Одинокая, свободная, никого не ждущая женщина.

Жизненная драма обогатила ее актерские возможности, в трагических ролях ей не было равных, а если приходилось играть комедию, то бесшабашная удаль героинь вырисовывалась во всю мощь. В тридцать с лишним Снежина Иорданова-Лачева стала ведущей драматической актрисой труппы. На фестиваль Шиллера в Берлине театр повез «Коварство и любовь» и очаровательный водевиль по пьесе болгарского классика. В трагедии Снежина играла семнадцатилетнюю влюбленную девушку, в комедии – разбитную перезрелую красотку – персонаж колоритный и явно характерный.

После выступлений в Берлине театр должен был отправиться в турне по странам Восточной Европы. В самом дорогом магазине на Унтер ден Линден к Снежине, выбирающей элегантную мужскую сорочку, подошел мужчина.

– Я могу попросить у вас совета? – Он заговорил по-английски, прикладывая к паре сорочек пучок галстуков. – Мне необходим презент для очень консервативного и пожилого человека. Извините, если помешал. Вы, кажется, подбираете гардероб супругу? В Болгарии нет хороших магазинов?

Снежина пожала плечами:

– А в ГДР, видимо, вещи дешевле, чем в ФРГ?

– Откуда вы знаете, что я из Западной Германии?

– А как вы поняли, что я болгарка?

Они говорили на повышенных тонах. К ссорящимся покупателям поспешила продавщица:

– Чем я могу помочь?

– Этому консервативному пожилому человеку нужен яркий галстук. – Снежина отошла к другой стойке.

– У меня все в порядке. Вот гостья из Болгарии не может подобрать самую модную сорочку для своего друга… – Мужчина направился к отделу брюк.

Столкнувшись у вращающейся двери с пакетами в руках, они окинули друг друга ироническими взглядами и рассмеялись.

– Можно подвезти вас в отель? На Александерплатц, верно? – Мужчина распахнул дверцу «Мерседеса» последней модели с западногерманским номером. Снежина села. – Не стану больше интриговать. Я обратил на вас внимание в спектакле. Театр вообще не мое хобби. Но после того как я увидел вас в Шиллере, специально приехал на комедию и не пожалел. Вы так заразительно хохочете! Приятно видеть счастливую женщину.

Снежина с любопытством глянула на профиль водителя. Немец показался ей симпатичным и даже чем-то похожим на Мирчо. Наверно, седыми висками и крупным носом.

– Стоит только похвалить актрису, и она тает, как воск. Я присмотрелась – вы вовсе не консерватор и вполне молоды. Признаюсь в большем: я заметила через витринное стекло, как вы вышли из «Мерседеса», и подумала: «Скупой буржуй ездит одеваться к восточникам!»

– Нет, одеваюсь я у своего портного. И вроде не очень скуп. Хотя об этом стоит задуматься. – Мужчина улыбнулся.

– Простите, мы в самом деле разыграли забавный спич. – Мельком взглянув на свое отражение в боковом зеркальце, Снежина порадовалась, что оделась в этот день весьма удачно.

– Но мне действительно нужен был подарок для приятеля. Вернее, учителя музыки. Он живет в этом Берлине. Не мог же я навестить старика с пустыми руками, тем более что господин Вальцер одинок и совершенно не следит за своим внешним видом.

– А я должна как-то отблагодарить софийского чиновника, который в срочном порядке сделал визу моей подруге. Хорошая сорочка для него – ненавязчивый подарок.

– Вот видите, мы оба вполне симпатичные и даже добрые люди, заботящиеся о близких. Вас зовут госпожа Иорданова. А меня Генрих Флоренштайн. Отчасти я тоже занимаюсь искусством – специалист по антиквариату. Приятно удивлен вашим знанием английского языка. А вот и ваш отель.