Текст книги "Глянцевая женщина"
Автор книги: Людмила Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Какая-то неразбериха, – пробормотал он, – просто в голове не укладывается…
Вечером Кронин снова взялся за дневник Алины. Чтобы найти убийцу, надо было понять, за что ее могли так ненавидеть, чтобы дойти до смертоубийства. А чтобы это понять, нужно хоть как-то разобраться в ее психологии, разгрести хоть немного клубок проблем: их не могло не быть, коль скоро некто пришел с заранее обдуманными намерениями в ее квартиру. Пришел, увидел – и убил. Кто?! Почему там оказался платок? Намеренно подбросили? Где ключи? Что за «парнишка» в синей куртке? Одни вопросы. И никаких' ответов. Кронин тяжко вздохнул и раскрыл толстую тетрадь. И в это время позвонили в дверь. На пороге стояла Галина.
– Не ожидал? – спросила она с кривой усмешкой.
– Привет, – ответил Кронин, – я вообще-то занят.
– Я ненадолго. Ты позволишь мне войти?
– Да, конечно!
Он стал помогать ей снять плащ и внезапно отшатнулся: у нее были те же самые духи! И как он раньше-то не догадался? Ведь ощущал, что запах от найденного на месте убийства платка удивительно знакомый…
– Ты что? – удивилась Галина. – Я тебе настолько неприятна, что ты шарахаешься от меня?
Вместо ответа Кронин попросил:
– Покажи мне, пожалуйста, твой носовой платок.
Галина посмотрела на него как на сумасшедшего. Потом медленно расстегнула сумочку и подала платок… Точно такой же! Белый, кружевной, из тончайшей материи… И пропах он точно такими же духами! Кронина даже затошнило. Он вернул Галине платок и, ни слова не говоря, вернулся в комнату и опустился в кресло.
– Послушай, что с тобой? Ты побледнел, – проговорила Галина, входя следом за ним в комнату.
Она села в кресло напротив и долго смотрела на Виктора.
– Ты не болен?
– Откуда у тебя эти духи?
– Купила.
– Где?
– В парфюмерном.
– А платок?
– Приобрела в галантерейном отделе супермаркета «Олимп». Да в чем, собственно, дело?
– Я сейчас занимаюсь убийством женщины. На месте преступления нашли платок. Точно такой же. Пропахший этими же мерзкими духами.
– Во-первых, это не мерзкие духи, а очень дорогие. Французские. И на твоем платке таких духов не может быть. Ведь это композиция, составленная из смеси…
– «Черной магии», «Опиума» и «Пуазона».
– Да-а… – Галина во все глаза смотрела на него. – А ты откуда знаешь?
– А я теперь умею читать мысли. Я познакомился с одной актрисой…
– Ах, так вот в чем тут дело! А я-то голову ломаю!
– Да ей лет пятьдесят.
– Так ты к тому же геронтофил?
– Вот-вот. И мать мне то же самое сказала. А эта женщина – актриса – помогла мне в расследовании. Она знала убитую… Живет в соседнем подъезде, ну и… И она мысли умеет читать!
– Ну-у-у… Теперь я за тебя абсолютно спокойна: убийства будешь раскрывать – как щелкать семечки. С такой-то помощницей!
– Оставь иронию! Я это ненавижу! Ты понимаешь или нет?! – Виктор вскочил. – Я ненавижу ироничных сильных баб, их могут только скрытые гомики любить, ты понимаешь?! Мне нужна женщина не для того, чтоб выставлять ее в витрине, как куклу! И в качестве визитной карточки женщина мне не нужна! Я хочу, чтобы рядом со мной был человек, а не кукла. По телевизору смотреть на них обрыдло. Эти модели на подиумах… Выставка говорящих Барби: глянцевые лица, накладные пластмассовые ногти, блестящие губы, бесстыжий взгляд…
Галина вскочила и направилась к выходу.
– Так, говоришь, точно такой платок, пропахший теми же духами, нашли на месте преступления? – крикнула она из прихожей. – Все правильно. Я ее и убила. Прощай!
И хлопнула дверью.
Павел Прокофьевич ожидал чего угодно, только не этого: Елена Ивановна плакала! Они договорились, что он сыграет роль без слов, а она – роль Светланы. Актриса ушла в комнату, чтобы, как она выразилась, «войти в образ», а потом Павлу Прокофьевичу показалось, что он слышит рыдания. Он вошел… и увидел, что Елена. Ивановна и вправду плачет. Павел Прокофьевич в растерянности остановился на пороге. Если она уже играет роль Светланы, то ведь Светлана не из таких женщин, которые почем зря проливают слезы. По рассказам ее знакомых выходило, что она надменная, холодная и высокомерная. А поступки ее свидетельствовали о расчетливости и цинизме. Но сейчас перед Павлом Прокофьевичем была растерянная и измученная женщина, слишком слабая, слишком простая для образа бизнес-леди. Или же у него поверхностное восприятие? Может, актриса заглянула в тайники ее души и обнаружила там живого и страдающего человека под маской циника?
– Ну что ты смотришь на меня? – спросила Елена Ивановна, подняв к нему залитое слезами лицо. – Нехороша, да?
Она сидела прямо на полу, на толстом ковре, поджав под себя ноги. Павел Прокофьевич опустился в кресло, решив пока ничего не говорить. Ведь ему предназначена роль без слов. Елена Ивановна точно не знала, какой именно диалог или монолог родится у нее, поэтому и попросила просто присутствовать, чтоб ей было к кому обращаться.
– Сереженька, я знаю, что я жалкая, что не нравлюсь тебе такая. Но что поделаешь – ты застал меня не в лучшей форме.
«Сереженька? – лихорадочно соображал Павел Прокофьевич. – Это кто же такой? Ба-а, да это же любовник Алины Шиманской! Их связь при всех и разоблачила Светлана. Так кого же играет Елена Ивановна? Пожалуй, все-таки Алину, а не Светлану, как задумала вначале».
– Я больше не могу так. Ну почему мы должны любить друг друга посреди всей этой грязи? Я не хочу быть грязной! Не хочу! Мать у нас выпивала, имела любовников, мы с сестренкой росли неухоженные. Я мечтала иметь семью, детей… Когда я вышла за Шиманского, взяла Валентину к нам, чтобы она жила по-человечески. А она… Как видно, яблоко от яблони недалеко падает… Значит, и я такая, как они? Как мать, как Валентина? Но такую нельзя любить! А это значит, ты меня не любишь. Молчи! Я не хочу ничего слышать! Я и так знаю все. Я расплачиваюсь за чужие грехи, потому что я жертва. В этом мире есть волки и овцы. И я – овца безмозглая! Но знаешь, говорят, что нет зверя страшнее бешеной овцы. А я уже схожу с ума. Это абсурд – так жить, как мы живем. Ты посмотри вокруг ведь все же жрут друг друга! В прямом и переносном смысле! Естественный отбор… Закон природы… Что может быть страшнее и омерзительнее?! Даже птички – и те клюют мошек! А уж люди… Безумные и агрессивные твари. Не я придумала этот мир! Но я должна быть жертвой и расплачиваться за свои и чужие грехи. А почему Господь нас сделал грешными? Почему он не мог нас сотворить сразу чистыми, святыми? Почему?! Не-ет… Этот мир сотворен не Богом. Нет! Кем угодно, но только не Богом…
Актриса вытерла слезы и, помолчав, произнесла:
– Прости. Я совсем распустилась. Так нельзя. Просто я тебя очень люблю.
– Я тоже! – внезапно вырвалось у безмолвного статиста.
– Правда? – Елена Ивановна подняла на него просветлевший взгляд.
Странное дело! Это была она… И не она! Павел Прокофьевич никогда не видел, чтоб пожилые дамы на глазах превращались хоть на мгновение в молодых. А сейчас это было! Или же зрение его обманывает? Он поверил в ее перевоплощение, он включился в игру и видит то, что должен видеть, а не то, что есть на самом деле. Значит, зрители в зале не просто смотрят, а участвуют в спектакле! Разумеется! Некоторые постановщики спектаклей заставляют актеров напрямую обращаться в зрительный зал, вовлекая сидящих в нем в действие, заставляя их тоже участвовать в происходящем. Но ведь это – насилие! Ничего этого совсем не надо! Если спектакль действительно хороший, если актеры органичны, то зритель ведь и так участвует, ибо он принимает условия игры и видит персонажа на сцене, а не его исполнителя! И этого вполне достаточно. Насилие же вызывает зажим у зрителя и мешает свободному взаимному энергообмену – от актера к зрителю, от зрителя к актеру. Талантливому исполнителю хватает для вдохновения поддержки зрительного зала, когда он, затаив дыхание, следит за действием…
– У нас все вышло очень-очень плохо, – заговорила вновь актриса, – мы не должны были встречаться так… При таких обстоятельствах. Мы не должны были участвовать в этой мерзкой игре. Это совсем не шутка. Светка использовала нас. Она ведь получила власть над нами. Как Карабас-Барабас над своими куклами. Теперь мы все под колпаком. Она же все обо всех знает. И сводит кого с кем хочет.
– Но нам с тобой она всегда идет навстречу… – робко шепнул Павел Прокофьевич.
– Значит, ей это выгодно. Что-то впоследствии она от этого получит. Мы должны выйти из игры, не ожидая, чем она закончится.
– Но как?
– Давай уедем из Зарубинска. Бросим все и уедем. Вот только как быть с Юлей… Даже не знаю. Она считает меня матерью… Валентина не сможет ее воспитать, я это точно знаю. Слишком уж легкомысленная, ненадежная. Да и пить начала… Шиманский… Он родной отец, он любит Юльку, но… Я не могу ему ее доверить! Он какой-то неискренний, лживый… Да и как он зачал ее?! При каких обстоятельствах?! Не устоял перед несовершеннолетней!
– И все же это его дочь…
– Я понимаю! Но он – гадина! Нет, не отдам я им Юльку. Ведь мы возьмем ее с собой?.. Ведь ты не против?..
Елена Ивановна резко вскочила и сказала:
– Вот истинная потерпевшая – ребенок! Вы понимаете, Павел Прокофьевич?
– Понимаю, – растерянно кивнул тот, ошеломленный резкой переменой.
Теперь Гринева была именно Гриневой, и никем иным. Заложив руки за спину, она энергично зашагала из угла в угол, благо комната была очень большой и не слишком заставленной мебелью.
– Конечно, жаль Алину, но она, как мне кажется, все-таки понимала, что семья строится на лжи и что рано или поздно надо будет за это расплачиваться. А вот ребенок… Впрочем, мы ушли в сторону от поисков преступника. – Она повернулась к Павлу Прокофьевичу: – Вы поняли, что я хотела сыграть Светлану, а вышла почему-то на Алину? Я сама не пойму почему.
– И я, признаться, вначале тоже растерялся. Подумайте, что вас к этому подтолкнуло?
– Честное слово, не могу сказать. Не знаю.
– В этом определенно что-то есть. И для чего-то это было нужно.
– Что вы увидели в этом коротком монологе?
– Прежде всего она – ваша героиня – была напугана.
– А ведь и в самом деле! Но кем же? Или чем? Может быть, сознавала, что, участвуя в непристойностях, она может получить внеюридическое воздаяние свыше?
– А упоминание о том, что Светлана дергает их за ниточки, как кукол? Сравнение ее с Карабасом-Барабасом? Нет-нет, она не только боялась наказания за грехи, но еще и Опасалась конкретного человека! Все же попробуйте сыграть Светлану.
– Хорошо.
Елена Ивановна подошла к зеркалу и критически оглядела себя. Она была одета в элегантное трикотажное платье какого-то дымчато-голубого оттенка, что в сочетании с пепельными волосами, чуть-чуть подкрашенными синим, делало ее похожей на ангорскую кошку. Она взяла темно-вишневую помаду и накрасила губы. Затем стянула волосы резинкой и брызнула лаком на голову, сделав себе гладкую прическу. Из стоявшего на подзеркальной тумбочке флакона побрызгала духами на белый носовой платок и, сжав его в ладонях, повернулась к своему единственному зрителю. Надменный взгляд, сжатые губы и вздернутый подбородок преобразили ее полностью.
– Вы ничего почти не сделали, а вы… уже не вы! – восхитился Чудин.
– Вы физику учили в школе? – спросила актриса.
– Ну да.
– Значит, помните закон под названием «Бритва Оккама». Он гласит: не умножайте сущностей сверх необходимого! Я привыкла во всем обходиться немногим. В том числе и выразительные средства для сцены использую достаточно скупо.
– Браво! – захлопал в ладоши Павел Прокофьевич.
– Вы рано аплодируете. Я не могу войти в образ Светланы.
– Да вы уже вошли в него!
– Отнюдь. Мы с вами не видели эту женщину, но по рассказам знаем ее примерные характеристики – высокомерна, холодна, цинична… Ф-фу! Какая вонь от этих омерзительных духов! Квартиру надо будет потом проветривать в течение многих часов. Они невероятно стойкие.
– Вы что… Вы специально их купили?
– А то как же! Целых три пузырька, чтобы смешать три аромата. Правда, купила их задешево. Это так называемые «пробники» – малюсенькие пробирочки, которые покупают на пробу. Ведь я собиралась сыграть предполагаемого убийцу для Виктора Петровича. Но наш великий следователь более не нуждается в моих услугах. Вот я и решила использовать эти приспособления для образа Светланы. Итак, начнем. Вы будете Алиной.
– Помилуйте! Женская роль…
– Вы ничего не говорите. Просто смотрите на меня. Идет?
– Ну хорошо.
– Так вот, – безо всякого перехода начала Елена Ивановна, – ты пошлая гусыня. Мокрая курица. И больше ничего. Да, мы были подругами. Но больше ты не доверяешь мне. Ты целиком поглощена своей любовью. А кто он, твой Сергей? Ничтожество! Молчи! Я знаю, что я говорю. Ему нужна только твоя большая грудь и аппетитная задница. Он же кобель, как все они. Кому ты веришь? Тебе мало Шиманского? Смешные бабы… Ищут принца. Как будто принцы существуют в этой поганой подлой жизни. Да мужики ведь вас используют! А вы готовы на край света за ними бежать!.. Я им давно не доверяю. И ничего от них не жду. Я их использую. И потом выбрасываю. Я знаю, что ты думаешь. Ты вообразила, что я завидую тебе. Это не так. Чему завидовать? Тому, что они сначала на меня кидаются, а потом видят перед собой аппетитную самку, то бишь тебя, и переключаются на твою особу? Ну и что? Такие придурки и не нужны мне. А денежный мешок – пусть ему будет хоть девяносто лет – я всегда найду. Найду и вытряхну. И его денежки плавно перетекут в мой кошелек. Я обеспеченная женщина. И обязана этим только самой себе. А ты… Ты будешь вечно плестись у них в хвосте, как Гюльчатай из народного фильма «Белое солнце пустыни»… Если, конечно, не одумаешься вовремя. Кстати, у нас есть одна общая подруга… И кажется, она к тебе весьма благоволит. Ты не заметила?
Актриса вдруг оборвала себя.
– Есть кто-то третий! – воскликнула она. – Я это чувствую! Между Алиной и Светланой кто-то стоял. И это не Шиманский. И не Сергей. Кто-то еще…
– А о какой подруге вы вдруг заговорили?
– А? Не знаю. Так, вырвалось. Не знаю почему.
– Я не почувствовал исходящей от Светланы угрозы. Только презрение к более непрактичной подруге.
– Я говорю же: есть кто-то третий.
– Эта неведомая нам подруга? Или же… Или же тот подросток, что приходил, как утверждает Зинаида Николаевна, последним?
– Не знаю. Но этот кто-то сыграл большую роль в обострении ситуации.
– Его вы и считаете убийцей? Его или ее…
– Не знаю. Я правда ничего не знаю. Это как пьеса без начала и конца. Тебе позволено взглянуть на очередной эпизод, но будет ли продолжение, неизвестно…
– И еще вопрос, если позволите. Ваши религиозные воззрения, выраженные в эпизоде «Алина – Сергей»… Это, собственно, ваши или же персонажа?
Актриса засмеялась:
– Персонаж я леплю из того, что имею. Мои, так сказать, подручные средства – вот эти руки, эти ноги, этот голос, эта вот голова и все, что бродит в ней. Тем более что я же автор импровизации. Стало быть, и все мысли мои. Но делаю, конечно же, поправку на интеллект.
– Только не в этом случае.
– Ну может быть. – Актриса снова рассмеялась. – Может, Алина и не думала о подобных вещах. А может, они зрели где-то в ее подсознании. Но синдром жертвы налицо.
– А почему?
– Да потому, что она стала жертвой. И притом не случайного убийства, а продуманного. Заранее подготовленного.
– Меня вообще-то заинтересовало в вашей импровизации не это.
– Догадываюсь, что. Мысли о том, кто создал этот мир?
– Вот именно.
– А вы не приходили к мысли, что мы живем в аду? – Отнюдь! Напротив, мы можем попасть в ад. За грехи.
– Неправильно. Трактовка Откровения ошибочна.
– Вот даже как? На протяжении веков?
– Тысячелетий. Люди не любят думать сами – жуют жвачку, подсунутую им другими.
– Так, стало быть, в аду?..
– Вот именно. И если встать на эту точку зрения, все сходится. Тогда даже ужас естественного отбора становится оправданным – ведь миром правит дьявол. А где он может править? Лишь в аду. И не за грехи люди в ад попадают. Они рождаются в аду. А потом лишь восходят все выше и выше путем реинкарнаций.
– Любопытные выводы. А тогда как же быть с Откровением? Вы признаете ведь, что оно было нам дано?
Больше того! Оно заложено в нас изначально в виде искры Божьей в душе каждого, оно дается также в виде Книги Бога, записанной не на бумаге, а во всем живом. Нечто вроде пособия для восхождения духа. Смотри на животных – и не будь жертвой, не будь хищником; смотри на природу, созерцай ее – и очищайся. И также Откровение изливается на нас двадцать четыре часа в сутки в виде мистических подсказок, случайностей и совпадений в нашей жизни, которые совсем и не случайности, а тот же самый урок жизни. Но мы поговорим об этом как-нибудь позже. А сейчас… Надо решить, что делать дальше.
– Как что? На дачу ехать.
– Правильно. Я тоже думаю, что эта теплая компания на выходные съехалась туда. Наверняка их допросили, и теперь они будут держать «совет в Филях», то бишь на даче у Лепницких.
Договорившись встретиться через пару часов на платформе у электрички, идущей до станции Васильевский Мох, Гринева и Чудин расстались. Павел Прокофьевич помедлил на пороге и нерешительно спросил:
– А вам не кажется, что наша случайная встреча в библиотеке отнюдь не случайна?
– Конечно, нет, – уверенно ответила актриса, – мы же должны расследовать убийство. И коль скоро Виктор Петрович Кронин отказался от моей помощи, должен был появиться кто-то, кто бы составил мне компанию. Не могу же я действовать в одиночку. Это, в конце концов, даже опасно.
Спускаясь вниз по лестнице, Чудин сквозь зубы бормотал:
– Невозможная женщина!
Виктор Петрович сожалел о том, что сотрудничество с актрисой было прервано, но что поделаешь, расследование убийства – дело небезопасное. А Елена Ивановна шла не раздумывая на контакты с людьми, среди которых мог оказаться и убийца. Общаться с ней, конечно, интересно, но поощрять самодеятельность, разумеется, нельзя. Кронин, однако, не мог не признать, что находки актрисы и ее интуиция давали импульс его собственным догадкам. Он сидел за столом в своем кабинете и просматривал дело об убийстве Алины Шиманской. За эти неполных шесть дней дело из тонкой папочки превратилось в довольно объемистый том, но до раскрытия убийства было, похоже, еще далеко. Начальник следственного отдела торопил его – начало мая было богатым на преступления.
– Пора наметить основную версию, – сердито сдвинув брови, говорил полковник Сурков.
Пора-то пора, да вот беда – не намечается она, эта основная версия. Проще всего было взять и арестовать по подозрению в убийстве собственной жены Шиманского – алиби шаткое, мотив имеется… Ну а куда девать парнишку, женский платок, духи, утерянные ключи и, наконец, неустановленные отпечатки на кнопке звонка? Пришлось «откатать пальчики» у всех, кто приходил или же мог прийти к Шиманским. У всех, кроме Светланы. Вот тоже головная боль. Ну куда подевалась эта мадам Прибыткова? Были осмотрены все морги, все больницы – безрезультатно.
– Ну подавайте во всероссийский розыск, – настаивал полковник.
Но Кронин был уверен: здесь она, в городе, прячется у кого-то. Оперативники побывали на даче Лепницких. Сторож – крепкий широкоплечий парень лет тридцати – уверенно заявил, что никаких дамочек он даже вблизи дачи не замечал. Оперативники прошли по территории, заглянули в закрытые окна, подергали запертые двери. За дачей решено было вести наблюдение. Кронин уверен был, что участники вечеринки на выходные непременно соберутся там опять, и теперь ждал сообщения об этом.
На допросах никто из гостей и хозяев дачи не дал показаний о парнишке в синей куртке, навестившем Алину перед самым убийством. Точный рост посетителя – метр шестьдесят семь – сужал круг поисков, но ни у кого из гостей Лепницких не имелось детей такого роста.
«Нет, все-таки она мне помогла, – с благодарностью думал Кронин о Елене Ивановне, – нельзя этого отрицать. Мало того, что обратила внимание на не принадлежавший Алине носовой платок, пропитанный этими духами, так еще и позволила узнать рост этого неведомого подростка. Кто он? Зачем он приходил? Может, это и в самом деле переодетая женщина? Джинсы носила Валентина, но по росту она не подходила, да и «пальчики» на кнопке звонка не ее. Отпечатки принадлежат скорее всего этому таинственному подростку в синей куртке».
Следователь бросил взгляд на часы – почти шестнадцать. Субботний день, а он сидит здесь как последний идиот, вместо того чтобы закатиться на рыбалку куда-нибудь у тихой заводи, где соловьи выводят свои умопомрачительные любовные рулады… Вот у него, у Кронина, даже возлюбленной нет – ну не идиот ли? И дело даже не в загруженности, не в этой постоянной включенности в работу – дело еще и в его собственном характере. Ну чем плоха ему была Галина? Он был ошеломлен, когда впервые ее увидел, но не прошло и трех месяцев, как восхищение сменилось скукой. И не то чтобы она была глупа. Отнюдь. Даже напротив. Но ее ум не был окрашен чувством. Только голый расчет – и ничего другого. Даже в постели, доводя его до исступления, она сама лишь имитировала страсть и оставалась холодна: он это чувствовал. И о какой любви тут можно говорить?! Просто женщине пора о штампе в паспорте подумать, а он неплохая кандидатура в мужья. Да… Но и ему давно пора жениться. Каждую встреченную женщину он помимо своей воли примерял на роль жены. Пока что… Ну нет ее, той «второй половинки», без которой жизнь не полна. Может, ее вообще не существует? Ни разу в жизни не почувствовал он притяжение, сопротивляться которому не хватило бы сил. Впрочем… Стоп! Было, было!.. Всего одно мгновение, но было! Когда он сидел в кресле в холле ателье, а потом поднял голову и увидел устремленный на него взгляд голубых глаз. Они были невероятно большими и, казалось, освещали все лицо. То были глаза ангела небесного. Он горько усмехнулся. Какая ошибка! Как хорошо, что он ничем не показал, что этот взгляд проник ему прямо в душу!
Он тряхнул головой, отгоняя видение. К делу, к делу! Мысли переключились на любовную пару Алина – Сергей. Что связывало этих двух людей? Сергей сказал, что прежде всего постель. И он действительно подумывал о браке с этой женщиной. Кронин нашел протокол допроса Гудкова Сергея Михайловича.
– Как давно вы знакомы с семьей Шиманских?
– Приблизительно год.
– При каких обстоятельствах познакомились?
– Они хотели разменять квартиру, Алина пришла в агентство, там мы и познакомились. Я предложил ей несколько вариантов, но сам Шиманский заупрямился, и размен отложили на неопределенное время.
– А чем их не устраивала эта квартира?
– Мне кажется, Алина уже тогда не могла жить с ним, а поскольку он разводиться не хотел, она надумала хотя бы разменяться и жить с дочкой отдельно от него. Но он не хотел терять ни дочку, ни квартиру. Ему так было очень даже удобно.
– Как складывались ваши отношения с Алиной Шиманской?
– Она дала мне свой рабочий телефон. У меня появился очень хороший вариант – две квартиры, и обе в центре. Однокомнатная и двухкомнатная. Даже с евроремонтом. А у Шиманских квартира настолько запущенная… Сами видели. В общем, я позвонил Алине. Она сказала, что муж против размена. Тогда я предложил хотя бы осмотреть эти квартиры. Она пришла после работы, мы сходили по адресам, потом я проводил ее до дома. Она всю дорогу вытирала слезы. Разговорились… Ну и… чтобы успокоить клиентку, я повел ее в небольшое кафе на Старопанской. Выпили сухого вина, она мне рассказала свою историю. Потом познакомила с Лепницкими. Они хотели купить квартиру, вложить деньги в недвижимость.
– Купили?
– Да.
– Вы хорошо зарабатываете?
– Не жалуюсь.
– Алина говорила вам, что Шиманский безработный?
– Говорила. Не понимаю, что за мужик?
– Что Алина говорила по поводу дочери?
– Да все. Я же все знал. Убивать таких гадов надо без суда и следствия! Вместо этого он убил Алину.
– Вы уверены в этом?
– А кто же еще?! Только ему она мешала – могла его оставить и без квартиры, и без дочери.
– Ну почему? Она же хотела разменять квартиру.
– Ха! Сравнили – однокомнатную и трехкомнатную. Теперь он полный хозяин. И дочь при нем.
– Вы полагаете, он счастлив?
– Да мне по хрену, счастлив он или нет! Алину жалко. Она ведь очень добрая была. Какая бы еще баба согласилась жить с таким ублюдком, который совратил ее несовершеннолетнюю сестру? Да еще и ребенка выдала за своего, чтобы позор скрыть. И ведь любила она Юльку, как родную…
– А вы бы девочку удочерили?
– Слов нет. Конечно. Только теперь уж что говорить об этом…
– Ваши интимные встречи с Алиной происходили только на этих… сеансах со сменой партнеров?
Кронин из дневника Алины уже знал, что встречались они довольно часто на квартире у Прибытковой, но во время допроса Гудкова ему хотелось, чтобы он сам сказал об этом.
– Нет, конечно, не только на этих… вечеринках. Мы встречались два раза в неделю на квартире Светланы Федоровны Прибытковой. Они же были подругами. Она Алине даже ключ от квартиры дала.
– Вы там бывали регулярно вплоть до убийства?
– В том-то и дело, что нет. Алина мне сказала, что больше не пойдет туда.
– Когда она сказала это?
– Да как раз накануне майских праздников. Позвонила и говорит: «Мы туда больше не пойдем, там не все чисто».
– Что она имела в виду?
Кронин вспомнил, как замялся Гудков. Ему явно не хотелось говорить.
– Вы забыли, – сказал ему тогда Виктор Петрович, – что речь идет об убийстве вашей любимой женщины?
Гудков промямлил что-то: какое, мол, отношение это имеет к убийству… Но Кронин жестко напомнил ему, что данный вопрос только следствие может решить, а его дело – излагать факты, а не строить догадки. И Гудков рассказал, что Светлана не только их к себе пускала, но и сама принимала богатых и влиятельных мужчин у себя на квартире и все снимала скрытой камерой.
– В том числе вас?
– В том числе.
– И что она хотела сделать с пленками?
– Не знаю.
– С вас она требовала деньги? Шантажировала?
– Нет.
– А своих любовников?
– Не знаю. Наверное, пока что нет, но говорила, что она обязательно разбогатеет и уедет за границу.
– А вы не пытались забрать у нее пленку?
– Когда? Алина же мне рассказала перед самыми праздниками. Я собирался, конечно, но не успел. Мы с Алиной хотели уехать с дачи пораньше и обыскать квартиру Прибытковой, но потом вышел этот скандал, и мы уехали в разных машинах. А через день Алину убили.
– Вы знали, что Алина где-то потеряла ключи?
– Нет, не знал.
– Ключ от квартиры Прибытковой был у нее в общей связке? Не помните?
– Помню. Нет. Она его отдельно прятала. Боялась: муж увидит и спросит, что это за ключ».
Кронин закрыл объемистую папку с делом. Он не выделил пока что из многих версий основную, но по нескольким из них уже работали оперативные группы. Это в конце концов даст результат.
В дверь тихо постучали.
– Войдите! – крикнул Кронин.
В субботний день в следственном отделе было мало народу и стояла непривычная тишина, не мешавшая думать. Но вот кого-то принесла нелегкая.
В дверь бочком вошла Валентина. Кронин сначала даже не узнал ее – ничего от нахальной полупьяной девчонки. Она была похожа на маленькую бездомную собачонку: в глазах застыли такой страх и такое одиночество, что у Кронина больно сжалось сердце. Он ее видел в третий раз, и все три раза она была другой. Словно три разных человека. Как же они в ней уживаются?!
– Проходите, Валентина, садитесь, – сказал он, поспешно вскочив и придвинув к ней стул.
Она села на краешек, одернув юбку. На этот раз она была не в джинсах, а в легком костюмчике из набивного ситца. Треугольный вырез приоткрывал нежную Грудь ровно настолько, что можно было только догадываться, насколько она совершенна. Если бы древнегреческую статую из нежно-розового мрамора покрыли тонким слоем перламутра, а затем набросили бы на нее тунику, закрывшую все, кроме этой впадинки, лишь намечавшей переход к двум спрятанным под тканью выпуклостям, картина, вероятно, была бы той же. Лето, а девушка совсем не загорела. Шея, руки, лицо, даже стройные ноги просто сияли белизной. И чем больше смотрел на нее Виктор Петрович, тем труднее ему было справляться с желанием прикоснуться к ее щеке, к пушистым волнам пепельных волос…
Он достал из холодильника пепси-колу, разлил в два стакана и один подал Валентине, а со вторым сел напротив нее на диване.
– Я так и знала, что вы здесь, – прошептала девушка.
Она отпила из стакана и снова прошептала: – Спасибо.
– Такая работа, без выходных, – улыбнулся Кронин. – А у тебя с работой как? Нормально?
– Нормально.
– Трудно бывает?
– По-всякому.
– Сменить профессию не хочешь?
– Не с нашим счастьем, – горько усмехнулась девушка. – Что вы со мной как с маленькой? У меня дочери скоро десять лет.
Следователь смутился. Он ведь действительно говорил с ней сейчас покровительственно, как с подростком! Даже на ты перешел. Но она такая… беззащитная!
– Что с ней будет теперь, Виктор Петрович?
Валентина смотрела на него глазами, полными слез.
– Вы заходите к ним?
– Ну конечно! Каждый день. Она со мной почти не разговаривает. Она про похороны даже и не знает. Женька сказал ей, что мать еще в реанимации… В тяжелом состоянии… Чтоб подготовить… Но мне кажется, она все понимает. Она ведь очень умная девчонка. – Девушка вдруг заговорила быстро, взахлеб: – Я ей потом все расскажу! Она поверит мне. Я ведь была такая глупая!.. Я даже и не понимала, что делаю… Мать приводила в дом любовников… А мы с девчонками поспорили, кто первый замуж выйдет. Я помню, мы тогда с Алиной поругались, вот я взяла да и назло… Решила мужа у нее отбить. Он знаете как постоянно на меня смотрел?.. И ручонки протягивал. Я сначала шарахалась, а потом, когда поссорилась с сестрой… В постель-то я к нему залезла, да тут же убежать хотела. А он не пустил.
– Так, значит, все же изнасиловал?
– Конечно! А потом запугал. Я ему тоже отомстила, когда немного подросла. Я стала говорить, что и до него, и после была с другими, что Юлька – не его дочь. Так что он даже не уверен.
Кронин вздрогнул: играя Валентину, Гринева все угадала! Ведь она говорила о том же самом, почти теми же словами!
– Я думала, – продолжала Валентина, – вот встану на ноги и заберу ее. Почву готовила. Я ведь не пью на самом деле – так только, рот прополощу спиртным и иду к ним, чтоб думали, что я и вправду гулящая. На самом деле у Меня после того случая никого не было. В общем, ни до, ни после.
Девушку колотило нервной дрожью. Кронин смотрел на нее, и кулаки сжимались сами собой. С каким бы удовольствием он до синяков измолотил этого педофила! Да и мамаша хороша. Какая страшная, изломанная судьба у этой девчушки!
Неожиданно зазвонил телефон. Валентина вскочила, но Кронин крепко сжал ее руку и усадил на место.
