Текст книги "Глянцевая женщина"
Автор книги: Людмила Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Трагедия в театре драмы
На сбор труппы все, как обычно, явились разряженные, что называется, в пух и прах. Нивея Пунина – народная артистка – прикрыла свои телеса чем-то ярким, напоминающим лошадиную попону до самых пят; Тучкова – ее младшая подружка – уже заслуженная, но еще не народная и тоже начинающая заметно полнеть, была в брючном костюме, скрывавшем тонкие ноги. Все дамы что-то прикрывали, а что-то выставляли напоказ, весьма гордясь при этом собственной изобретательностью.
«Вот паноптикум!» – подумала Инга, незаметно оглядывая зал.
Актеры рассаживались на зрительских местах, громко приветствуя друг друга, делая комплименты в надежде получить их и в свой адрес. Все это выглядело ненатурально и немного по-детски. Инга приехала в Зарубинск позавчера. Ее устроила в этот театр знакомая критикесса из Москвы. Вначале Инга не хотела – театр не областной, а городской, труппа, конечно, слабенькая, но зато городишко совсем рядом с Москвой, так что в качестве трамплина сгодится. Инге шел двадцать восьмой год, критикесса сказала, что героинь ее возраста в этом театре не имеется.
– Будешь вне конкуренции, – добавила она, а через годик я тебя пристрою в какой-нибудь из столичных храмов искусства.
И вот Инга на своем первом в этом театре сборе труппы, обязательном после отпускного периода. Переговоры с главным режиссером и директором прошли успешно, теперь ей предстояло познакомиться с коллегами по цеху. Она ощущала на себе любопытные взгляды, однако к этому была готова. Дело даже не в том, что она новенькая в труппе. Инга Дроздова, ко всему прочему, еще и маленькая кинозвездочка – снялась в сериале о судьбе провинциалов, приехавших покорять столицу. Роль у нее была второго плана, но заметная, так что ее запомнили. Сейчас, наверное, новые коллеги задаются вопросом – а почему эта столичная штучка не осталась в Москве? Инге очень хотелось остаться. Но расклад оказался не в ее пользу. Лучше и не вспоминать.
Она стала следить за действиями оператора местного телевидения, который, войдя в зал с аппаратурой, сразу же развернул бурную деятельность – сновал туда-сюда со своей камерой, отдавал распоряжения парнишке, своему помощнику, и явно старался привлечь к себе внимание.
В зрительном зале стоял легкий гул – актеры живо обсуждали прошедший отпуск, делились впечатлениями, но в этом общем шуме Инга вдруг отчетливо различила шепот двух голосов. Шептались прямо позади нее. Двое мужчин на чем свет стоит крыли главного режиссера. В этом театре главрежем была женщина – Мира Степановна Завьялова, женщина властная и даже деспотичная. В среде российских режиссеров-мужчин ее называли конем с яйцами, а кое-кто даже и быком с первичными женскими половыми признаками. Инге об этом, хохоча, рассказала все та же знакомая критикесса. Но самой Инге было не до смеха – как бы то ни было, а ей надо продержаться в зарубинском театре хотя бы сезон. Кстати, при первом знакомстве Мира Степановна произвела на нее довольно приятное впечатление – улыбалась, разглядывая молодую актрису, на вопрос, не прочесть ли какой-нибудь монолог, например, Катерины из «Грозы», торопливо ответила:
– Что вы, что вы, не надо, моя дорогая. Я и так все вижу. Вы мне будете очень нужны. – И добавила: – Если, конечно, все пойдет так, как я думаю.
До сих пор Инга ломала голову над этой загадочной фразой. Что она означает? Если Инга не будет строптивой и амбициозной? Или же от нее потребуются еще какие-то неведомые качества? А может, и услуги? Что ж, поживем – увидим.
Шепот позади стал еще злее и напряженнее.
– Веришь ли, – говорил один, – я бы всю зарплату отдал, нанял бы киллера, чтобы угрохать эту суку!..
Инга аж передернулась – ничего себе, страсти! Куда же это она попала?!
– Всю зарплату? – переспросил другой мужской голос таким же шепотом. – За месяц?
– Да хоть за год – не жалко!
Но тут их симпатичный диалог прервался – в зал входило начальство. Первой, слегка расставив в локтях полненькие ручки, решительно вышагивала Мира Степановна, следом за ней катился колобком человечек такого же низенького роста, как и сама руководительница театра. Это был начальник городского комитета по культуре Виктор Сергеевич Еремишин. Следом за ними вышагивал на длинных ногах директор Герман Романович Смирнов. Все трое встали перед креслами, на которых восседали актеры и обслуживающий персонал, и завели приветственные речи. Начала, разумеется, Мира Степановна. Красуясь перед телекамерой, она поздравила присутствующих с началом нового сезона, пожелала успешной совместной работы и поведала о ближайших планах. С завтрашнего дня должны были начаться репетиции «Анны Карениной». Инга едва заметно улыбнулась ее взяли в театр именно на роль Анны.
«Справлюсь ли?» – подумала Инга.
Сразу же по приезде она записалась в библиотеку и весь вчерашний день перечитывала роман Толстого. В театральном общежитии, где ей предоставили комнату, было на удивление спокойно, соседи – молодые муж с женой – не докучали разговорами, и теперь она чувствовала себя вполне готовой к первым репетициям. Потом, конечно, появятся новые мысли и трактовка роли, но на начальном этапе работы вполне достаточно вчерашних размышлений.
Она услышала свою фамилию – директор представил труппе новую актрису. Ей пришлось привстать и слегка кивнуть. Особого дружелюбия в глазах окружающих она не заметила. Только одна из актрис, женщина средних лет с горделивой осанкой, вдруг неожиданно тепло и приветливо улыбнулась. Телевизионщик, похоже, взял Ингу крупным планом и на несколько секунд задержал на ее лице объектив телекамеры, что тоже явно не понравилось коллегам.
Нудные речи наконец закончились, но актеров попросили не расходиться – в течение получаса должны были вывесить распределение ролей. Заведующий труппой Аркадий Серафимович извинился за задержку и обещал, что приказ о распределении будет вот-вот готов.
Инга получила наконец возможность незаметно взглянуть на зловещих заговорщиков, сидевших позади нее. Странно люди как люди. Ничего криминального в выражении лиц. Больше того – оба смеются, должно быть, и забыли, о чем болтали до начала собрания. Но все же в ней проснулся какой-то сыщицкий азарт, и она постаралась держаться поближе к этим двум злодеям. Вскоре выяснилось, что одного зовут Валерий Аверьянович, другого – Игорь Александрович. Оба актера были в возрасте от пятидесяти до пятидесяти пяти. В курилку они не пошли, а направились в свою грим-уборную и по дороге ни о чем таком не говорили – так, все больше о дачах и об урожаях огурцов и помидоров. Хозяйственные мужички, ничего не скажешь. Как-то все органично уживалось в них – любовь к природе и труду в огороде с ненавистью к начальству, доходящей до самозабвения.
– Инга Савельевна! – окликнули ее.
К ней подбежал завтруппой.
– Инга Савельевна, зайдите в кабинет Миры Степановны!
Все, кто стоял на площадке перед кабинетом главной, разом умолкли и уставились на нее. Даже ради приличия не посчитали нужным скрыть свое любопытство. «Ну и нравы», – подумала Инга.
– Вот наша новая актриса, – сразу же, едва Инга открыла дверь кабинета, заговорила главный режиссер, обратив улыбающееся лицо к сидевшему с ней рядом за столом начальнику комитета по культуре Еремишину. – Н-ну… Оставляю вас. Знакомьтесь.
И, бросив эту фразу, она, игриво усмехаясь, вышла из кабинета и плотно прикрыла за собой дверь.
«Ах вот в чем дело! – ахнула про себя Инга. – Ах ты, старая сводня! Вот я зачем тебе была нужна! Вот почему ты не захотела даже и монолог прослушать. Тебе не талант мой нужен, а смазливая мордашка, чтобы начальникам подкладывать…»
От Инги Дроздовой никто и никогда не ожидал решительных действий и смелых поступков. Хрупкая, нежная, с огромными глазами и светлыми от природы волосами, она на вид была совершенной Дюймовочкой, только высокого роста. Но когда педагог по мастерству в ГИТИСе посмел протянуть к ней ручонки, она отвесила ему такую оплеуху, что он едва на ногах устоял.
– Да я тебя… – сквозь зубы процедил он. – Ты у меня завтра же вылетишь с курса!
– Только попробуй меня тронуть, – также на ты ответила Инга, – я подниму такой скандал!
И он не тронул! Больше того – ставил только пятерки по мастерству актера целый год. А потом его выперли из института – на чем-то все же прокололся.
Инга смотрела на начальника комитета по культуре. Он едва доходил ей до плеча. Острый носик от возбуждения стал совершенно красным – видно, этот недомерок хорошенько закладывал за воротник. Маленькие глазки блестели, слюнявый рот кривился в плотоядной улыбке.
– Очень приятно, очень приятно, – повторял он и протягивал ей ручку, которая наверняка оказалась бы потной, протяни ему Инга свою.
Но она этого не сделала. Брезгливо сморщившись, она спрятала руки за спину.
– Да будет вам известно, что дама первой руку подает, – проговорила она с явной насмешкой. И добавила: – Если захочет, разумеется.
В маленьких глазках начальника сначала мелькнула явная растерянность, а потом они зажглись такой ненавистью, что Инга даже отшатнулась.
– А ты, значит, не хочешь? – прошипел он.
– Я – нет. И попрошу впредь называть меня на вы!
Она резко повернулась и вышла из кабинета. Все стоявшие на площадке вновь замолчали и снова, даже с преувеличенным и наигранным любопытством, уставились на нее. Мира Степановна, что-то тихонько обсуждавшая с народной артисткой Пуниной, обернулась и долгим взглядом посмотрела на Ингу.
Ни слова не говоря, Инга стала спускаться по лестнице. Она решила прогуляться по улице, чтобы немного успокоиться и прийти в себя.
Рядом с театром был горсад. Она вошла в тенистые аллеи с намерением посидеть на скамеечке и хорошенько пораскинуть мозгами. Август в этом году оказался достаточно жарким, и ей тотчас же захотелось пить. Она купила бутылку минеральной в одной из палаток и стала искать подходящую скамейку. Несмотря на будний день, народу в парке было довольно много, и не бабушки с внуками составляли большинство, а молодые девушки и парни. Все пили пиво, хохотали, сквернословили. На душе стало и вовсе муторно. Инга сделала пару глотков и решила вернуться в театр. Там по крайней мере было прохладно. Может, и распределение уже вывесили.
Его и в самом деле вывесили. И на роль Анны была назначена не Инга, а толстая и старая Тучкова. Фамилия Дроздовой значилась в самом конце, в массовых сценах.
Рядом с Ингой у расписания стоял актер неопределенного возраста – маленький, худощавый, со злыми глазами. Он ткнул пальцем в начало списка, где стояли фамилии Анны Карениной и Вронского, и, отчеркнув строку, уперся в фамилии исполнителей этих ролей. Не найдя, очевидно, своей, он так же пальцем стал прослеживать каждую роль и каждую фамилию, спускаясь все ниже и ниже. Наконец, уперевшись в последнюю строчку с текстом: «Лакей на скачках – С. Ю. Провоторов», он в удивлении всплеснул руками и громко выкрикнул:
– Ну надо же! Ты посмотри-ка! Клована нашли! Я вам не клован на манеже!
Все, кто был рядом с ним, весело расхохотались, найдя забавным слово «клован». Как видно, этот человек претендовал именно на амплуа клоуна и на сцене, и в жизни.
– А вообще-то, – продолжал Провоторов, – я, знаете ли, люблю такие роли. Выйдешь на сцену на пять минут, поразишь всех красотой и талантом – и этак эффектно исчезнешь. А зритель бьется в истерике: где он?! Покажите мне его! Я хочу видеть этого человека!
– Это Маяковский писал о Ленине, Стасик, – ехидно заметил кто-то из актеров.
– Я, конечно, не Ленин и не Маяковский, – парировал тот, – но и они не Провоторовы. И еще неизвестно, кто более матери-истории ценен.
Инге было совсем не смешно. Она постояла у расписания, затем медленно поднялась по лестнице. Взгляды коллег по цеху сочувствия не излучали, напротив – были насмешливыми и ироничными.
– Не огорчайтесь, деточка, жизнь не кончается на этом, – услышала Инга.
Та же актриса, что на сборе труппы, единственная, кто улыбнулся ей, произнесла теперь эти слова низким, хорошо поставленным голосом.
– Инга Савельевна! – позвал ее сверху, со второго этажа, завтруппой Аркадий Серафимович. – Зайдите, пожалуйста, к Мире Степановне.
Он, как и в первый раз, согнулся в три погибели, открывая перед ней дверь кабинета главного режиссера, и Инге стало тошно – ну зачем?! Зачем ему, этому пожилому человеку, так унижаться? Это ей, молодой актрисе, надо ходить на полусогнутых, чтобы оставили в театре, дали роль… Она человек зависимый. А он-то что? Подумаешь – завтруппой. Тоже – должность. Платят копейки, а ответственность большая, надо в театре день-деньской торчать. Да еще при такой Салтычихе. Небось задергала его, а он все улыбается угодливо, все кланяется в пояс, дверь в кабинет открыть не может, не прогнувшись…
– Лия Андреевна – ваша подруга? – без всяких предисловий спросила Мира Степановна, глядя в упор на Ингу.
Она сидела во главе стола и нервно постукивала гелевой ручкой о столешницу.
– Можно сказать и так, – хмуро ответила Инга.
Лия Андреевна Балуева была той самой критикессой из Москвы, которая и устроила молодую актрису в этот театр. Критик – фигура важная для главных режиссеров. От статей критиков многое зависит – могут камня на камне от спектакля не оставить, а могут так расхвалить, что и премии удостоят. Мира Степановна отлично это понимала, однако же строптивая актриса пришлась ей явно не по нутру.
– А вы не очень-то хмурьтесь тут, – с откровенной злостью проговорила главная, – надо быть поприветливее с начальством.
– Я учту это, – усмехнулась Инга, посмотрев прямо в глаза своему руководителю.
– Да что вы о себе вообразили?! – Мира Степановна вскочила. – Вы думаете, если вы снялись в сериале в какой-то там третьестепенной роли, то мы тут перед вами должны на цыпочках ходить? Ошибаетесь, милая. Это вы будете передо мной и перед Виктором Сергеевичем на коленях ползать, чтоб вас оставили в театре, позволили хотя бы в массовке бегать…
Ее гневный монолог был прерван общим криком многих голосов в холле перед кабинетом. Инга мгновенно выскочила, вслед за ней – и сама Мира Степановна с возгласом:
– Что тут случилось?
Лица актеров были белыми от ужаса. Многие, перегнувшись через перила, смотрели вниз, кто-то из женщин продолжал кричать, кто-то рыдал и всхлипывал, мужчины казались перепуганными насмерть. Инга посмотрела вниз – там на цементном полу лежало в неестественной нелепой позе тело актрисы Тучковой. Признаков жизни в этом теле не было.
Следователь продержал всю труппу в театре больше трех часов. Актеров и обслуживающий персонал допрашивали, выясняли, кто и где находился в момент падения актрисы с пятого этажа, почему она там оказалась и кто в каких отношениях с ней состоял. Было такое ощущение, как будто предполагали убийство, а не несчастный случай. И в самом деле – зачем Тучкову понесло вдруг на пятый этаж? Кто-то сказал, что покурить. Но курили и здесь, на втором этаже, – в углу стояла урна, можно было спуститься на первый этаж, а можно – пройти по коридору мимо гримерных комнат, выйти на сцену и повернуть направо. Там тоже была лестница и на площадке все было оборудовано для курильщиков – и скамейка стояла, и урна огромная. Обычно там все и курили во время репетиций и спектаклей. Но Тучкова зачем-то поднялась аж на пятый этаж. Туда, как правило, забирались парочками, чтобы пошушукаться в спокойной обстановке, посплетничать или же посекретничать. Болтушка Тучкова не могла наверху уединиться, она вообще без компании не умела существовать. Но тогда кто и под каким предлогом завлек ее туда и сбросил с лестницы? И как этот неведомый кто-то остался незамеченным? Все это выяснить пока не удалось.
Около семнадцати часов актерам наконец разрешили разойтись по домам. Хорошо, что в театре к началу сезона уже работал буфет, так что по крайней мере люди не остались голодными – кто-то перекусил, а кто-то предпочел кофе с сигаретой. Поскольку Инга не курила, а есть ей совершенно не хотелось, она тоже взяла себе кофе и села в самый дальний уголок за свободный столик.
«Ну я и влипла!» – думала она.
Как хорошо, что во время происшествия у нее было алиби. Иначе – первая в списке подозреваемых. А как же?! Роль Анны обещали ей, а дали Тучковой. Вот и мотив для убийства. Зависть. Месть.
Она допила кофе и вышла из буфета. Тело Тучковой увезли, но на полу остался очерченный мелом абрис, вокруг сидели и стояли люди, двое мужчин в милицейской форме спускались по лестнице из кабинета главного режиссера, трое стояли здесь, внизу. На улице тоже была милиция, машины «скорой помощи» и, как водится на таких происшествиях, успела набежать толпа, даже местное телевидение вело съемки. Инга, спрятавшись за спины стоявших на ступеньках крыльца актеров, незаметно прошмыгнула к арке, ведущей во двор театра. Здесь были жилые помещения и располагалось актерское общежитие.
«Может, уехать? – думала Инга. – Пристроюсь где-нибудь в Москве – на телевидении или же на киностудии. Все равно кем. Можно ПомРежем, можно даже осветителем. Да кем угодно! Или на радио толкнусь. И буду шастать по театрам. Авось местечко и найдется где-нибудь».
– Инга Савельевна! – окликнули ее.
Заведующий труппой Аркадий Серафимович Аристархов нагнал Ингу у самой арки.
– А я тоже живу здесь, – сообщил он.
Инга криво улыбнулась. Ей был неприятен этот престарелый подхалим. Странное дело – он ничуть не запыхался, словно и не бежал за ней вприпрыжку.
– Вы на втором этаже, а я на первом, – продолжал он.
Инга не поддержала разговор. Они молча дошли до подъезда.
– А давайте зайдем на минутку ко мне, – предложил вдруг завтруппой, – я угощу вас настоящим кофе, не таким, как в буфете.
Инга хотела было отказаться, но потом представила себе вечер в одиночестве, среди чужой казенной мебели – и согласилась.
Кофе и в самом деле оказался превосходным. Аркадий Серафимович жил один, но его однокомнатная квартира не выглядела запущенной. Здесь было уютно – ничего лишнего и в то же время есть места для сна, для отдыха и для работы. В углу – телевизор «Панасоник», рядом – письменный стол и торшер под большим желтым абажуром, напротив – два кресла и журнальный столик, дальше – диван-кровать. На полу – большой ворсистый ковер. Даже гравюры есть на стенах и цветочек в горшке на окне. Инга осторожно прихлебывала горячий кофе и молчала.
– Такое страшное событие, – вздохнул завтруппой, – и надо же было этому случиться в ваш первый рабочий день.
– До сих пор не могу прийти в себя, – вздрогнула Инга, – даже не верится, что это произошло на самом деле. Как в кино – тело на полу, кругом милиция, розыскные собаки, толпа народу на улице… Как вы думаете, это убийство или несчастный случай?
– Я не знаю, – помедлив, ответил Аркадий Серафимович, – но, как бы то ни было, в нашем театре нехорошо. Давно я ждал чего-то подобного. Слишком туго закручивалась пружина… Здесь ведь и прежде случались неожиданные уходы из жизни, но они происходили… как бы это сказать… естественным порядком, не криминальным образом. Хотя…
Он замолчал.
– Продолжайте. Пожалуйста!
Инге очень хотелось узнать, что же такое здесь происходило до ее приезда и почему люди в этом театре неожиданно вдруг умирали.
– Что это – мистика? – спросила она.
– А ведь вы правы! – несколько удивленно произнес Аркадий Серафимович. – В этом и правда есть нечто мистическое. Представьте себе – жизнерадостный мужчина средних лет, довольно неплохой актер, вполне успешный, что немаловажно, и вдруг… трах-бах – инфаркт обширный, и человека нет. Или такой вот случай. Актриса, тоже средних лет, где-то за сорок, веселая такая, компанейская, острая на язычок, но, заметьте, не злая. И кончает с собой! Целый флакон таблеток проглотила. Еле спасли.
– Ах, все-таки спасли?
– Спасли. Они с мужем потом из театра уехали, на Север, кажется, куда-то. Вот такие истории. Это не все еще. – Он встрепенулся. – Довольно, хватит об этих | ужасах. Нам предстоят еще допросы, потом похороны… Все это будет грустно и весьма прискорбно. Так что давайте лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Вы молоды, вам ни к чему вся эта жуть, вы должны радоваться жизни. Скажите, что произошло у вас с Мирой Степановной? – сразу, без перехода, спросил он. – Ведь что-то же произошло? Я не ошибся?
Инга взглянула на Аристархова. А. он не так прост, как кажется. Сначала уболтал ее, а потом – раз – и вопрос на засыпку. Да и выглядел этот убогий старичок совсем не так, как полчаса назад в театре. На старичка и не похож. Вон как преобразился. Артист! В театре все – артисты, кем бы ни работали. Это она давно уже заметила.
– Произошло, – ответила она, слегка помедлив, – произошло… Не ко двору я оказалась.
Инга хотела этим ограничиться, но Аристархов продолжал выспрашивать:
– Она пыталась вас подсунуть Еремишину?
Инга усмехнулась:
– Я думала, что у вас с Мирой Степановной отношения… как бы это сказать… более тесные, что ли. Доверительные.
– Все сложнее, дорогое дитя, все сложнее, – вздохнул завтруппой.
– А если я ей передам наш разговор?
Инга поставила чашку и дерзко посмотрела Аристархову прямо в глаза.
– Зачем вам это нужно? – Он пожал плечами. – Да и на сплетницу вы не похожи. И потом… Вы же видите – я искренне обеспокоен вашей судьбой.
– Но почему?!
– Не знаю. Вы… вы на ангела похожи. А здесь кромешный ад. До убийства дошло.
– Вы считаете все-таки, что это убийство? А может быть, несчастный случай?
– Понимаете, если бы кто-то снизу ее позвал, она могла бы наклониться, перегнуться через перила, не удержать равновесия и упасть. Но ведь ее никто не звал. Обычно, если вахтеру лень подниматься на второй или на третий этаж, а надо позвать кого-то к телефону или просто к кому-то пришли посторонние, он в этом случае снизу кричит, но в этот раз не было ничего подобного. Иначе все бы слышали. Да и вахтер отрицает. Говорит, что никто не звонил, никто не приходил, никто не спрашивал Тучкову и она никого ве звала. Все было тихо и спокойно, и вдруг – падение… И сразу насмерть… – Он помолчал. – Я склонен думать, что это все-таки убийство, – добавил он затем.
– А что – у нее было много врагов?
– А у кого их нет?!
– Даже у вас?
– Наверняка! И у вас есть, хотя вы здесь всего лишь третий день.
– У меня? – удивленно вскинула брови Инга.
– А вы сами подумайте.
А ведь и правда. Инга сыграла в телесериале – это не может не вызывать зависти у других актеров, менее удачливых. Инга устроилась в театр по протекции. Ее взяли на роль Анны Карениной. Правда, потом ей эту роль не дали, но это уже другой разговор. И наконец, сама Мира Степановна теперь – ее злейший враг. И не скрывает этого. А Еремишин? Начальник комитета по культуре люто ее возненавидел.
– Да. у меня одни враги! – невесело рассмеялась Инга.
– Вот-вот. Театр – такая штука. Мистическое заведение. Столько амбиций, столько талантов нереализованных. А Тучкова… Ее, сказать по правде, не любили. Тихушница была. Когда человек откровенный подлец, это еще куда ни шло. А вот когда исподтишка гадит – совсем худо.
– Тучкова гадила исподтишка?
– И наслаждалась этим.
В эту ночь Инга долго не могла уснуть. На ее внутреннем экране вновь и вновь повторялись картинки произошедшего. Если на самом деле это не несчастный случай и не самоубийство, что было категорически отвергнуто всей труппой, то кто же мог ее настолько ненавидеть, чтобы решиться на убийство? Инге вдруг страстно захотелось это узнать, понять мотивы. Но как это сделать? В тайны следствия, разумеется, ее никто не станет посвящать, и даже если и найдут убийцу, то ей, как и остальным работникам театра, станет известен лишь результат, а весь ход расследования останется скрытым. А между тем именно это сейчас и важно для нее. Она оказалась в гуще невероятных событий, и у нее есть шанс понять нечто новое в природе психики людей. Одно дело – читать об этом в книжках, и совершенно другое – быть непосредственным участником. Ее профессия предполагает анализ действий героев драматических произведений, но научиться этому анализу можно только на практике, наблюдая за поведением окружающих и делая правильные выводы. А что, если судьба ее забросила в этот злосчастный городишко вовсе и не затем, чтобы переждать здесь «непруху» или же наиграться вволю главных ролей в плохих спектаклях? Что, если именно здесь, в Зарубинске, она получит тот неоценимый опыт различения добра и зла, который, может быть, единственно и важен в этой жизни?
«Я хочу самостоятельно расследовать это убийство, – решила Инга. – Бред, конечно, я не смогу этого сделать. Но для меня ведь главное – процесс, а не результат. И у меня есть преимущество – я новенькая в этом коллективе. Казалось бы, парадокс – я никого не знаю, поэтому мне будет гораздо труднее нащупать правильную версию. Но однако, у меня, что называется, «свежая голова», глаз не замылен. Недаром говорят – со стороны виднее».
Она отбросила одеяло и села на кровати по-турецки, уставившись на полную луну в распахнутом окне. Луна всегда ей помогала думать. С детства Инга любила таинственные ночи полнолуния. Она могла стоять часами у себя в саду, неотрывно глядя на сияющий диск посреди усыпанного звездами темного неба. Это была волшебная картина. Она буквально завораживала и уводила в совершенно другой, сказочный мир. Глупые люди напридумывали о луне такой дурацкой ерунды – что-де и оборотни появляются в период полнолуния, и темные стороны человеческой натуры берут в такие ночи верх, и психические заболевания обостряются… Какая чушь! Луна раскрепощает душу – это правда. Но не ее вина, что люди не могут энергию волшебства и сказочной феерии вобрать в себя и насладиться ею. У них души на это не хватает. Они живут в агрессии и суете. Они не знают, что такое творчество. Не хотят знать. Натуры творческие пугают обывателя, он в глубине души относит их к категории нелюдей, существ мифических, живущих в запредельном мире. Для сознания примитивных существ предел желаний и мечтаний – отправление физических потребностей в комфортных условиях. Ради этого они готовы вкалывать и зарабатывать. И те, кто обеспечил приемлемый уровень для животно-растительной жизни, безумно гордятся своими достижениями, делаются надменными и спесивыми и берут власть над менее приспособленными. Ради них-то и создают такие фильмы об оборотнях и о луне, толкающей людей на преступления. Оболгали красавицу, царицу ночи, льющую на людей с небес сплошное волшебство, нежную сказку. А вот Пушкин, наверное, упивался этим светом и ткал из него гениальные строчки…
Инга встряхнула головой. Опять она по своей привычке замечталась. А ей сейчас нужен логический подход к проблеме, четкий анализ полученной информации.
Итак, что у нас наблюдается в сухом остатке? Во-первых – атмосфера в театре ужасающая. Иначе дело не дошло бы до убийства. Серафимыч сказал, что в театре нечисто. Были другие случаи, не криминальные, но с необъяснимым уходом из жизни довольно крепких и не старых людей. Быть может, тут имеет место доведение до смертельного исхода? Травля? Моральный террор? Но тогда это тоже криминал. Едем дальше. Поскольку ей, Инге, не разобраться в мотивах поступков незнакомых, по существу, людей, стало быть, нужно вначале охватить картину места действия в общем плане. «Предположим, – сказала себе Инга, – я снимаю кино. И мне нужно дать панораму боя. Но так, чтобы сразу стало ясно – какая атмосфера здесь царит. Что получается? Что я вчера смогла увидеть и понять? Я, во-первых, заметила, как меняются лица актеров при входе в театр. На них появляется какое-то баранье выражение тупой покорности. Люди как будто сжимаются, съеживаются, начинают пугливо озираться и говорить вполголоса. А когда входит в театр Мира Степановна, все разбегаются, как мыши. Не хотят с ней встречаться, боятся ее. Она же говорит нарочито громко, уверенно – так, вероятно, Салтычиха вела себя в своем имении. Приближенные Миры Степановны ходят на полусогнутых, как, например, Аркадий Серафимович. Ведь он в театре показался мне едва ли не стариком! А дома – умница, веселый, ироничный и вполне бодрый человек среднего возраста. Еще на лицах приближенных я заметила такие странные улыбочки. Они как будто все под кайфом – им хорошо так… Они любят всех… якобы. Что это? Не что иное, как улыбки зомби. Мира Степановна – энергетический вампир. Она командует, кричит, люди пугаются и выбрасывают огромное количество нервной энергии, которую вампир и поглощает. А те, из кого пьет она эти жизненные соки, становятся похожими на кроликов, которые сами ползут в пасть удава».
Инга взяла блокнот, куда записывала обычно во время репетиций замечания и наблюдения, и, не зажигая настольной лампы, при свете полной и яркой луны вывела на чистой странице цифру «1».
– Пункт первый, – пробормотала девушка, – в этом театре главный режиссер – энергетический вампир. Запишем это. Пункт второй – загадочные события. А именно – необъяснимый уход из жизни работоспособных, здоровых людей. Вопросительный знак. То бишь причина неизвестна. Версия – моральный террор со стороны руководства. Итак – что было, что есть и что будет. Будут ли новые убийства? Вполне возможно, коль скоро существуют предпосылки к тому: нездоровая атмосфера в театре, моральный террор со стороны руководства и, как следствие, озлобленность, доходящая до прямой агрессии.
Луна на звездном небосклоне переместилась, и буквы стали расплываться. Глаза Инги слипались. Она отложила записную книжку, сладко потянулась и улеглась в постель. Ей приснилась Тучкова в роли Карениной, которую никак не мог переехать паровоз – такой она была большой и толстой.
Занят актер в спектакле или на репетиции или же нет – он все равно обязан прийти в театр к одиннадцати и свериться с расписанием. Инга это и сделала. Актеры толклись в вестибюле, на лестничной площадке у расписания и на втором этаже. Второй этаж в театре был самым обитаемым. Налево от лестницы там располагался кабинет главного режиссера, состоящий из двух смежных комнат. Напротив был кабинет завтруппой, там же в перерывах между спектаклями и репетициями обычно находились и помощники режиссера. Рядом с кабинетом завтруппой, в углу, были две двери, ведущие в туалеты – мужской и женский. Направо длинный коридор вел прямо на сцену. Здесь же располагались и гримерные, на каждой двери была табличка с несколькими фамилиями. Между коридором с грим-уборными и кабинетами имелось нечто вроде холла.
Перила лестниц, ведущих с первого этажа на второй и со второго на третий, изгибались своеобразным ограждением, облокотившись на которое стояли и негромко беседовали актеры группами из двух-трех человек. Кое-кто просто прохаживался, некоторые сидели на длинном деревянном диване, вероятнее всего, взятом из реквизита. Поднявшись сюда, Инга растерянно огляделась, не зная, к какой группе примкнуть. В другое время, разумеется, она бы встала где-нибудь в сторонке и не рискнула обращаться с разговорами к незнакомым людям, к тому же не слишком приветливым и доброжелательным. Но сейчас обстоятельства сложились таким образом, что ей волей-неволей пришлось набиваться в собеседники. Иначе к расследованию приступить невозможно. И она громко поздоровалась сразу со всеми. Сначала наступила пауза, сопровождаемая насмешливыми взглядами и ехидными улыбочками, потом ей вразнобой ответили приветствиями, а пожилой актер в черной футболке и джинсах – Павел Николаевич Козлов – вдруг нарочито громко объявил:
