Текст книги "Глянцевая женщина"
Автор книги: Людмила Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
– Мира Степановна мне кажется похожей на главаря итальянской мафии, как их показывают в старых фильмах. Я видела, как Пунина на репетиции целовала ей руку! Так же принято в мафии – какому-нибудь дону Карлеоне все должны руку целовать.
– На репетиции-то – это ерунда. А вот на сцене, да при полном зале… Это эффект! Бальзам на сердце дорогой Мире Степановне. И между прочим, моя Верка придумала этот трюк. Помню, праздновали шестидесятилетие Завьяловой. Набили зал битком. Телевидение, то-сё… В общем, полный ажур. Прошел спектакль – кажется, «Вишневый сад». Она его раз пять возобновляла, – добавил Санек, – новые ставить неохота, так она поменяет исполнителей и получает деньги как за новую постановку.
– До чего же умна! – усмехнулась Инга.
– Еще бы. Первостатейная лентяйка, а умудрилась выбить все звания, какие только можно. Даже почетного гражданина города. Мэру звонила каждое утро домой в течение целого года. Так достала его, что он вынужден был дать ей этого почетного гражданина. А как Чулкову выбивала звание заслуженного! Нам рассказывала бывшая секретарь горкома. Говорит, пришла к ним и плачет: дайте, мол, звание ему, а то он меня бросит, он же моложе меня. Представляешь?
– Меня уже тошнит от всего этого, – проговорила Инга с брезгливой миной.
– А зачем же тогда за расследование берешься? Думаешь, почему в милиции все нервные? Потому что им, беднягам, приходится возиться в этой вот грязи день-деньской.
– Ладно-ладно, – утихомирила собеседника девушка, – продолжайте. Мы должны докопаться до истины. Поднять всю муть со дна, найти того, кто ловит рыбку в этой мутной водичке.
– Ну так вот. – Санек немного помолчал.. – О чем я? Ты меня с мысли сбила. Значит, возобновляет она старые спектакли и выдает их в документах об оплате за новые. Да еще и кричит везде и всюду, что она одна во всей России ставит русскую классику. Правда, так ставить, как она – что и смотреть никто не хочет, потому что сплошная скука, – это же, как я понимаю, только вред русской классике наносить. Но об этом почему-то никто не подумал.
– Вы обещали рассказать, как ей на сцене ручки целовали.
– А, правильно! А я-то думаю – что я забыл? Ну вот. Прошел спектакль, вынесли кресло ей, как Яблочкиной, поставили посередине. Мира Степановна уселась, а актеры в костюмах все стоят за ее спиной. И пошли речи, цветы и подарки. А когда официальные лица все отговорили и отдарились, наступила очередь артистов. Каждому предварительно раздали по цветочку, они должны были к ней подходить, поздравлять с юбилеем и дарить цветочек. И что Верка моя отколола? Подошла, встала на колени перед Завьяловой и поцеловала сначала одну руку, потом другую. В зале все были в шоке. После нее выплыла Пунина и повторила этот номер. Вот, поди, злилась, что не она придумала такое! По телевизору показывали после! Весь город хохотал над ними. А моей Верке – хоть бы хны. Она такая у меня была… Лихая девка, хоть и тихушница.
– Тихушница… Я уже слышала это выражение.
– От кого? – встрепенулся Санек.
– Не важно.
– Очень даже важно! Как ты не понимаешь? Если мы – заодно, значит, вся информация – общая. А если каждый сам по себе, тогда – привет, арриведерчи. Как говорится, мальчики – налево, девочки – направо. Я тебе выдал столько информации! А ты мне – нуль.
– Но я же никого не знаю здесь!
– Ты даже то, что знаешь, не говоришь.
– Ну хорошо. Это я слышала от завтруппой.
– А-а… от Серафимыча-херувимыча… – разочарованно протянул Санек, – ну, это пустой номер.
– Почему?
– Трус. Кишка тонка. На убийство такой не пойдет.
– И на маньяка он не очень-то похож.
– Да нет, нормальный. Только сильно обиженный. А ты знаешь, что он был режиссером?
– Да ну?
– Говорю тебе. Плохоньким, правда. Но не хуже самой Миры Степановны. Она как режиссер-то – пустое место. Все мизансцены у нее – выйти из левой кулисы, постоять на авансцене и уйти в правую кулису. Все!
– Ну вот зачем такие бездари идут в театр?!
– Власть над актерами. Ты что?! Это же кайф! Они же в рот ей смотрят. Сумки из магазина носят, полы метут ей в кабинете, цветочки дарят. Тьфу! – Санек сплюнул в негодовании. – Я на Верку смотрел – и поражался прямо. Лебезит, ноет, просит… Никакой гордости.
Они немного помолчали, думая каждый о своем. Потом Санек заварил еще кофе. Инге хотелось уйти отсюда – ей и Санек не нравился, и обстановка в захламленном доме. Но что-то еще осталось недосказанным, она это интуитивно чувствовала.
– А чем обижен был Аркадий Серафимович? – спросила она.
– Да у него зять – известный писатель. И пока зять был на слуху, пока его читали, она носилась с Серафимычем, а как только началась перестройка и о писателе забыли, она и перевела Серафимыча из режиссеров сначала в актеры, а потом – в завтруппой.
– Он и актером был?
– Одно название. Но ей чем хуже – тем лучше.
– Почему?
– А всегда можно неумелость постановки свалить на плохих актеров. Это – раз. Второе – плохой актер будет в ногах валяться, чтобы дали роль. Хороший может ведь и в другой театр уехать. И третье – она сама мечтала быть актрисой. Только таланта Бог не дал. Ни таланта; ни внешности. Она ведь даже на том самом юбилее, где ей ручки-то целовали, произнесла монолог Раневской. Еле-еле чего-то там мямлила. Сразу и голос ее зычный куда-то девался, и темперамент пропал… Мне кажется, она актеров ненавидит за то, что они могут выходить на зрителя. Ну да ладно. Так что у нас в сухом остатке? Одна записка. Больше ничего. Ни намека на подозреваемых. Ты, может, что-нибудь заметила? Кто-нибудь вел себя странно?
– Нет. Хотя… Это было давно, еще на сборе труппы, месяц назад. Два актера сидели за моей спиной и шептались о том, что отдали бы зарплату за год киллеру, только бы он убрал Миру Степановну.
– Да?! И ты молчала до сих пор?
– Мне показалось – это было несерьезно.
– А кто они?
– Валерий Аверьянович Гудков и Игорь Александрович Замятин.
– А-а… – снова протянул Санек, – дохлый номер. Так, болтуны. Но совершенно безобидные.
– Ну ладно. Будем действовать как договорились, сказала Инга, поднимаясь. – Вы – по гостям ходить, я – в театре расспрашивать.
– Ты что – уходишь?
– Да пора уже.
– А у меня еще есть версия.
– Какая?
– Сядь и не дергайся.
Санек о чем-то напряженно размышлял.
– Я не решался… Ну да ладно. Только смотри – об этом никому.
Он вытащил из тумбочки пленку, вставил в паз видеомагнитофона и включил. Послышался шум, сдавленный смех, появились первые кадры. Съемка была любительской, камера прыгала в руках оператора, и вначале Инга не могла разобрать, что к чему. Выхватывались смеющиеся и, по всему видно, не очень трезвые физиономии, долетали отдельные фразы из общего шума.
– Все, тишина, – сказал вдруг кто-то, и в кадре появился взлохмаченный парень.
Голоса на мгновение смолкли.
– Я веду репортаж с гостиничного сексодрома! – кривляясь, выкрикнул парень.
Последовал новый взрыв хохота, камера снова заплясала в руках снимавшего. То, что дальше происходило на экране, повергло девушку в ужас. Это был, вероятно, двухместный гостиничный номер. На двух кроватях, разделенных проходом, валялись две совершенно голые девицы. Они были настолько пьяны, что могли только издавать какие-то нечленораздельные звуки. Трое парней, не считая того, кто снимал все это безобразие, забавлялись с девицами всевозможными способами, грязно ругаясь при этом и хохоча. Ингу едва не стошнило при виде мерзопакостного зрелища.
«Так он, выходит, псих? – подумала она об Александре. – Он мне показывает грязную порнуху, а потом…»
Она огляделась. Хозяина в комнате не было. Она схватила сумочку и на цыпочках стала пробираться к входной двери.
– Ты куда? – послышался грозный окрик.
В дверном проеме, загораживая проход, вырос Санек.
– Ты что, надумала улизнуть, чтобы всем рассказать, с какой я бабой жил?
– Пустите, – сдавленно, севшим от страха голосом сказала Инга, – я буду кричать!
– Не успеешь.
Санек бросился к Инге и зажал ей рот.
– Если ты тут вопить начнешь – меня точно посадят. Инга пыталась вырваться, колотила его по спине кулаками, но он крепко прижал к себе девушку и потащил назад в кресло. Доволок и бросил туда, как куклу. Инга, с вытаращенными глазами, хватала ртом воздух.
– Ты что?.. – тяжело дыша, спросил Санек. – Ты почему это убегала? Я же к тебе со всей душой, а ты… Все вы, бабы, предатели, все проститутки. Я давно это знал. Что с одной, что с другой жить – без разницы. Вы все равно все испоганите. Всю мою жизнь с дерьмом смешали. – Он опустился в кресло рядом и вдруг заплакал.. – Я эту пленку получил по почте. Мне прислали ее, когда мы с Веркой уже прожили три года. И я ей даже не сказал! Она не догадывалась, что я знаю!
Инга бросила взгляд на экран, где продолжалась пьяная оргия, и тут узнала в одной из девок Веру Васильевну Тучкову! Она была, конечно же, моложе, кроме того, худой – кожа да кости, – но узнать было можно. Ее лицо в этот момент было взято как раз крупным планом.
– Это она?! – воскликнула Инга невольно.
– Ну да. А ты что, не поняла?
– Нет, конечно! Я думала – просто порнуха.
– А я – маньяк, да? Вот почему ты испугалась. А я-то думал, что ты хотела незаметно улизнуть, чтобы всем разболтать.
– Зачем мне это нужно?
– Это она. С подругой. Была в вашем театре такая Валюшка-простушка. Они вдвоем и колобродили. А это на гастролях. Монтировщики их затащили к себе в номер, напоили и сняли кино.
Повисла неловкая пауза. Санек выключил видеомагнитофон.
– Вы знаете, – начала Инга, – я не могла спросить вас прямо, почему вы так неуважительно отзывались о собственной жене. Теперь мне ясно. Но… зачем же вы жили с ней?
– А где других-то взять? Да и привык. Поначалу мне льстило – артистка! Да еще и все время в главных ролях. На все ее спектакли ходил. Гордился. Думал – повезло. А потом как-то раз увидел ее пьяную. Какую-то премьеру отмечали, и она напилась прямо в зюзю. Еле домой довез. И – все. Кончилась вся любовь. И она после этого перестала разыгрывать светскую даму передо мной. То постоянно унижала перед всеми, делала замечания – не так сижу, не так ем, не так говорю. А после этого чуть только вскинется – я зыркну на нее, и точка. А то мог и в зубы дать, она это знала.
– Вы ее били?!
– А что, смотреть на эти фокусы? Она любила повыпендриваться. Если ей волю дать… В общем, я эту пленку показал тебе, чтобы мы подумали – может быть, ее кто-нибудь из этих?..
– Ну а Пунину кто тогда? Да и зачем этим пьянчужкам убивать ее? Скорее уж она должна была затаить на них злобу.
– Тоже верно.
Санек помолчал.
– Ты никому… договорились?
– Об этом даже и не думайте. – Инга поднялась. – Я пойду, Саша. Извините, но мне пора. Да и вообще… не по себе.
– Я понимаю. – Он вздохнул. – Я отвезу тебя.
– Не надо. Я пешком прогуляюсь.
На воздухе Инге стало чуть легче. В той квартире казалось, что вся она пропитана запахом застоявшегося перегара! Инга шла медленно, заставляя себя любоваться закатом, заросшим прудом, мимо которого ее вела тропинка. Хотелось, чтобы душа, – созерцая природу, очистилась, расправилась, воспрянула. Такой уютный, тихий городок! И столько грязи в отношениях между людьми… Непостижимо!
Возле подъезда Ингу встретил Аркадий Серафимович.
– А я к вам заходил, – сообщил он.
– Зачем? – не слишком-то приветливо спросила Инга.
– Волновался, куда вы исчезли.
– С чего бы это вам вдруг волноваться? – иронически усмехнулась Инга.
– Ну как же так? Второе убийство в театре.
– Которое Мира Степановна опять повесит на меня, да?
– Вполне возможно, – серьезно ответил Аркадий Серафимович, – у нас в театре все возможно. Вы, после того как убежали с репетиции, куда пошли?
– К себе в гримерную. Я уже отвечала на вопросы следователя.
– Но вас никто не видел?
– Это точно. Я слышала, как вы все проходили мимо.' Ваш голос слышала. И голос Миры Степановны.
– Да? – оживился Аркадий Серафимович. – Ну и о чем мы говорили?
– Представьте себе, я вспомнила. Когда следователь меня об этом спросил, я сразу вспомнила. Сначала вы ей задали вопрос о костюмерах – нужны ли они к утренней репетиции.
– Так, – улыбнулся завтруппой. Он был явно взволнован.
– Она ответила: «Конечно, что за глупый вопрос?» А потом вы заговорили о втором акте – конец второго акта будем брать? Она что-то ответила, я уже не расслышала.
– Точно! – воскликнул Аркадий Серафимович. – Все точно! Ну, слава Богу! Я-то волновался. И вы все это следователю так и сказали?
Инга кивнула.
– Замечательно! Вот вам и алиби. Он же меня спросил – о чем мы говорили с Мирой Степановной, идя по коридору мимо гримерных. И я все это передал почти дословно, весь наш с ней разговор, в том числе и тот текст, что вы сейчас озвучили. Значит, следователь убедился, что вы действительно сидели в своей гримерной и все слышали.
– Ну и что же? Я ведь могла бегом сорваться с места, броситься по нашей лестнице на пятый этаж, сбросить Пунину и вернуться назад.
– Исключено! Пунина очень торопилась уйти с репетиции. И она ушла первой. Кто-то назначил ей свидание на пятом этаже. Ее ведь сбросили оттуда в репетиционной юбке. Она ведь даже не переоделась – так спешила на тайную встречу. И я помню отлично – мы только вошли в кабинет Миры Степановны, как тут же раздался крик Павивановой. То есть вы не могли, услышав наш разговор, сбегать на пятый этаж, чтобы сделать это черное дело. Пунина там уже была. Вместе с убийцей.
Аркадий Серафимович сиял. Он был так искренне рад, что Ингу не могли вновь подозревать, что просто не в силах был скрыть этой радости. Девушке стало неловко за свой тон, с которым она встретила завтруппой, и, чтобы загладить неловкость, она рассказала ему о найденной записке и даже показала ее. Аркадии Серафимович поднес записку к глазам, и лицо его посерело. Он был явно напуган.
«Вот так штука!» – ахнула в душе Инга. -
Она поспешно забрала записку и спрятала ее в сумочку.
– Вам знаком этот почерк? – спросила она небрежным тоном.
– Н-не знаю… вряд ли.
Пожилой мужчина лгал!
– Впрочем, можно взглянуть еще раз?
– Да не стоит, – сказала Инга, – может быть, это вовсе не улика. Может, она давно валялась там.
– Значит, пора менять уборщицу, – усмехнулся Аркадий Серафимович.
Инга кивнула ему на прощание и торопливо поднялась к себе.
Жизнь в театре после похорон народной артистки Пуниной замерла. Репетиций не было. Кончался август. А в середине сентября – открытие сезона. Каким спектаклем его будут открывать, никто не знал. Все «полотна», поставленные главным режиссером, такие как «Без вины виноватые» Островского, его же «Светит, да не греет», «Свои люди – сочтемся» и спектакли по Чехову «Чайка», «Вишневый сад», требовали вводов на роли, исполнявшиеся двумя погибшими актрисами. А главный режиссер взяла больничный. Супруг ухаживал за ней и тоже не являлся в театр. Директор занимался ерундой под названием «текущие дела» – проще говоря, сидел у себя в кабинете и разговаривал по телефону. Актеров и обслуживающий персонал теперь частенько вызывали для беседы в прокуратуру центрального района города.
Получила повестку и Инга. Уже знакомый следователь с усталым выражением лица задавал ей какие-то вопросы, что-то писал в своих бумажках, словом, вел себя так, точно был абсолютно уверен: дела об убийстве двух актрис им раскрыть не удастся, а значит, нечего и надрываться.
– Вы поймите, Иван Максимович, – доказывала ему Инга, – я никого из них не знала – ни Тучкову, ни Пунину. Я недавно приехала, я никого вообще не знаю в этом городе. Смешно меня подозревать.
– А разве я сказал, что подозреваю вас? – удивился Иван Максимович. – Вы прямо по пословице: «На воре шапка горит».
– Вот видите. А вы говорите – не подозреваете. И тут же – «на воре шапка». Я же все чувствую. Наш главный режиссер вообще при всех в лицо мне бросила, что я – убийца.
– Вы в кабинете следователя, а не главного режиссера. Или вы так ее боитесь, что постоянно говорите о ней?
– Как раз я не боюсь. За то и страдаю.
– А кто боится?
– Все. Она маньячка. Уж извините за такое слово. Накипело.
– Мне это в протокол писать?
– Пожалуйста. Она не скрывает своего отношения ко мне, а я не скрываю своего отношения к ней. Мы квиты. Вы ведь беседовали с ней?
– Конечно.
– Она наговорила обо мне всяческих ужасов?
– Тайна следствия, – скупо улыбнулся Иван Максимович.
Инга впервые видела улыбку на его лице. От этого он стал как-то человечнее, добрее. И даже внешне гораздо симпатичнее. Инга вдруг обнаружила, что у него веселые карие глаза с лукавыми искорками, довольно моложавое лицо с правильными чертами. И почему он раньше ей казался черствым и неприятным человеком? Вполне импозантный мужчина лет сорока, хорошо и опрятно одетый, с интеллигентными манерами, воспитан. И вовсе он не равнодушный. Просто сдержанный. Инга одернула себя. Нельзя так быстро менять мнение о человеке. И потом, давно известно первое впечатление самое верное. Потому что подсказано интуицией, внутренним чутьем. А оно не обманет.
– Обстановка в театре, как видно, оставляет желать лучшего, – не то спросил, не то высказал вслух свое мнение следователь.
– Вот именно! – подхватила Инга. – Иначе бы и преступления не совершались. Почему-то считают, что творческим людям позволительно быть безнравственными. Больше того! Вменяют это им в обязанность! Если творческий человек, значит, чудак, или маньяк, или придурок, или пьяница, бабник, наркоман, распутница – ну и так далее в том же духе. Почему?! Неужели нормальные люди не могут творить? Неужели человек нравственный, добросердечный, сострадающий не в силах обладать богатой фантазией? Почему ему отказано общественным мнением в таланте? Почему вообще талант может быть в нашем понимании лишь извращенным? Что за глупость? Кто нам вбил в голову такую пагубную мысль?
– Тому есть множество примеров.
– Именно! Все дело в том, что и в искусстве существует своя иерархия. И наверху, как в любой пирамиде власти, всегда оказываются самые пробивные. Но! Пробивной талант не есть талант истинный. Пробивной человек – не творец. Прежде всего он жаждет власти. А талант истинный – свободы творчества. Вот потому те, кто в искусстве наверху, кто заправляет всем в каком-либо творческом коллективе, не на таланты ставку делают, а на лояльных, на своих людей. Так появилась мафиозная структура в управлении творческими коллективами. Что может быть абсурдней?
Иван Максимович внимательно слушал молодую женщину и ничего не записывал. Они проговорили больше часа, но Инга так и не поняла, есть ли у следствия какие-либо версии и существуют ли подозреваемые. Удивительным человеком оказался Иван Максимович Кривец, следователь прокуратуры. Произносил какие-то слова, о чем-то спрашивал, но угадать направление его собственных мыслей Инге не удавалось. «Какой-то скользкий, что ли? – думала она, идя по улице. – Нет, не скользкий, а… ускользающий. Ты в одну сторону за ним, а он уже в другую движется. И все так плавно, незаметно. Только подумаешь: ага, вот он какую версию отрабатывает! А он уже совершенно о другом тебя расспрашивает. Невероятный тип. Не хотела бы я быть подследственной. С тобой, как с мышью, забавляется».
От этих мыслей Ингу отвлек знакомый голос – Лариса Родионовна, пожилая актриса с горделивой осанкой и глубоким, хорошо поставленным голосом, стояла рядом и улыбалась ей.
– Откуда вы, дитя? – спросила она Ингу.
Та вздохнула:
– Из прокуратуры.
– Ну и вид у вас. Совершенно измученный. Что, следователь терзал допросами?
– Не то чтобы терзал… Но приятного мало.
– Еще бы!
Они стояли посреди пешеходной улицы в центре города. Здесь торговали изделиями народного промысла, художественными полотнами, бижутерией.
– Пойдемте картины посмотрим, – предложила Лариса Родионовна.
Они прошлись вдоль ряда выставленных больших и маленьких, в рамах и без рам, написанных маслом и акварелью работ местных художников, и Инга невольно отвлеклась от своих раздумий. Некоторые картины были по-настоящему талантливы.
На этой улочке чудесно пахло – продавцы восточных благовоний жгли ароматические палочки, дабы привлечь внимание прохожих. А каких только диковин не имелось на прилавках! Резные деревянные поделки, керамические фигурки зверюшек и пастушек и пастушков, причудливые вазы, искусно сделанные цветы, плетеные кашпо, конфетницы и хлебницы. Глаза разбегались при виде всех этих чудес.
– Вы были маленькой в те годы, когда существовал запрет на подобную торговлю, – проговорила Лариса Родионовна, – а меня это очень тревожило. Мне казалось, переведется на Руси мастеровой народ. А вот поди ж ты. Все вспомнили наши Левши, мастерят лучше прежнего всякие разные диковинки. Какие руки золотые у людей! – Она вздохнула. – А мы… Зачем мы им нужны, скоморохи несчастные?..
Она вдруг на глазах изменилась. Вместо уверенной в себе и гордой женщины перед Ингой стояла растерянная и измученная.
– У вас что-то случилось? – осторожно спросила Инга.
– О да, – ответила Лариса Родионовна, – случилось. Двадцать семь лет назад, когда я пришла в этот театр под руководством этой женщины.
Она избегала даже называть по имени Миру Степановну!
– Значит, я не единственный изгой в зарубинском драматическом? – усмехнулась девушка.
– Да. Не единственный. Нас двое. Была я одна, а теперь нас двое. Уезжайте отсюда! – Лариса Родионовна повернула к Инге встревоженное лицо. – А лучше вообще уходите из театра. Гиблое место. Гибельная профессия. Я не знаю, где нужен настоящий талант. Может быть, где-то и существует такой театр, но мне такое место неизвестно.
– А мне известно! – улыбнулась Инга. – В сказке о золотом ключике. Помните, в финале куклы избавляются наконец от Карабаса-Барабаса и скрываются за волшебной дверью. А там – кукольная страна и свой чудесный кукольный театр.
Лариса Родионовна остановилась и внимательно посмотрела на собеседницу.
– А вам не кажется, – проговорила она тихо, – что все вообще театры – кукольные? Что просто нет других? И в каждом – свой Карабас-Барабас?
– Так уж и в каждом?
– В каждом. Сами актеры сотворяют их. Человеку с достоинством трудно в театре. Режиссеры привыкли купаться в лучах неискреннего обожания. Каждый театр – это семья. Такая маленькая коза ностра. Неудобных людей здесь не любят. И кстати, знаете, ни один пункт конституции не распространяется на актера. Актер есть просто бессловесный раб. Простите. Я не хочу об этом говорить. А ни о чем другом я даже думать не могу. Простите.
Лариса Родионовна резко повернулась и быстро зашагала прочь, оставив Ингу в полном изумлении.
«Вот это да! – изумилась девушка. – Не человек, а комок нервов. А я-то думала, она уверена в себе. Производила впечатление сильного духом человека. А всего-навсего – хорошая актриса. Нашла свой образ. Сделала сама себе имидж сильной и властной дамы. А внутри – неизбывная боль. Хорошо же прошлись по ней здесь…»
Потеряв интерес к безделушкам на прилавках, Инга направилась к Волге и, перейдя по мосту на противоположную сторону, присела на свободную скамейку. Записная книжка была при ней. Инга раскрыла ее и задумалась. Ей не хотелось вписывать имя Ларисы Родионовны в категорию подозреваемых. Но чувство горечи у этой женщины было столь сильным, что невольно наводило на размышления. Если ей загубили жизнь в этом театре, если Тучкова с Пуниной имели звания и роли, да и зарплату вдвое выше, то… Но нет! Ведь не могла же такая умная, доброжелательная и, судя по всему, добропорядочная женщина пойти на крайнюю меру в отстаивании своих прав. Разве только с ума сошла. Почему нет? Вполне возможно. Сумасшедшие часто кажутся абсолютно нормальными. Только порой у них зашкаливает что-то, и тогда они совершают поступки, невероятные с точки зрения нормального человека. «А уж актеры! С нашей-то эмоциональностью, – вздохнула Инга. – Мы все так близко принимаем к сердцу, по сотни раз проигрываем про себя всевозможные сценарии развития событий, переживаем их снова и снова с полной отдачей. А если нет к тому же выхода… А какой выход может быть у этой женщины? Актрисы в возрасте в других театрах не нужны. Своих девать некуда. Вовремя не успела сбежать отсюда, вот теперь и загнана в угол. И буквы в этом углу горят красным пламенем: «Выхода нет!» И что ей остается?! А впрочем, вряд ли. Человек порядочный даже и под гипнозом не может совершить предосудительных поступков, на которые внутри него наложено табу. Как сказал Кант: «Нравственный закон внутри нас». Нужно все же искать человека без принципов, без этого табу в его душе. Вот Санек… О-о… Санек – это совсем другое дело! Во-первых, пьющий. Во-вторых, опозоренный своей сожительницей. И притом о позоре его знают многие. Кто-то же эту пленочку прислал ему по почте. Причем не с целью шантажа, а просто чтобы позабавиться, унизить человека. И он унижен. Безусловно! Он даже плакал. Тем людям, что на пленке забавлялись с Тучковой и ее непутевой подружкой, он отомстить не мог. Да и за что? Пьяные девки сами виноваты. Наверняка Тучкова не один раз попадала в подобные ситуации. Грязная женщина. Грязная жизнь. Мужику надоело, и он устранил причину всех своих несчастий и унижения мужского достоинства. А тогда Пунина при чем? Может быть, и при чем. Может, она была столь же развратна, как и Тучкова. Что-то ведь сблизило их. Они ведь были не разлей вода».
Инга сосредоточилась и стала в подробностях вспоминать свой первый день в театре. Сбор труппы. Все актеры сидят в большом зрительном зале в ожидании начала собрания. Разбились по группам, разговаривают, шутят. Тучкова с Пуниной сидели впереди. В обнимку! Может, лесбиянки? Тьфу ты, какая гадость лезет в голову! Инга перевела дыхание и огляделась. Вокруг была такая красота, что сердцу больно. Чуть пожелтевшие кроны деревьев были пронизаны солнечным светом и сияли в торжественной неподвижности, как будто царственно позволяли любоваться собой.
«А я ищу какого-то убийцу! – с горечью подумала девушка. – Да наплевать на них на всех. Пауки в банке перегрызлись – мне-то что? Зачем мне лезть в эту клоаку? Пусть этим занимаются правоохранительные органы. А у меня мозги устроены иначе. И вовсе нет в этом занятий полезного жизненного опыта для меня. Вот мой жизненный опыт – созерцать красоту и нести ее людям. Это – мое. А тонуть в этом грязном болоте даже и смысла не имеет. Оно засасывает. Оно способно изменить все мое мироощущение, сделать меня другой, увести от себя самой. Разве мне нужен такой опыт? Или все-таки нужен? Не знаю…»
– О чем так глубоко задумалась такая миленькая девушка? – раздался насмешливый голос.
Инга вздрогнула. Рядом стоял, возвышаясь над ней, красивый парень с синими глазами и русыми вьющимися волосами.
– Я журналист газеты «Такая жизнь».
– Какая «такая»? – перебила его Инга.
Она не любила бесцеремонных нахалов, даже таких красивых.
– Вы что, нездешняя? – удивился парень.
– Вы не ответили на мой вопрос, – довольно жестко заявила девушка.
– Стало быть, интересуетесь – какая именно «такая» жизнь в нашем Зарубинске? – переспросил парень, присаживаясь рядом.
Инга резко отодвинулась на краешек скамьи. Нахальный журналист сделал вид, что не заметил этого.
– Всякая. Самая разнообразная. У нас газета на шестнадцати листах, всему есть место. Вашему мнению тоже найдется.
– Мнению о чем?
– О жизни в городе Зарубинске, раз уж вы оказались нездешней.
– Я еще не составила его.
– А я о вас составил. Вы – девушка с характером. В пору моей далекой юности шел фильм с таким названием. Впрочем, он вышел на экраны давным-давно, просто его неоднократно повторяли.
Инга внимательно взглянула на журналиста. Он оказался не таким уж молодым – лет тридцати пяти, никак не меньше. А пристает к незнакомкам, как юный плейбой, подумала она.
– А кстати, вот мое удостоверение. – Он достал из кармана корочки и раскрыл их. – Похож на фото?
– Мне это все равно. Я интервью давать не собираюсь.
Инга встала.
– Весьма жаль.
Парень тоже поднялся.
– Городок у нас маленький, на шестнадцать полос наскрести материала не так-то просто. Событий никаких…
– Да уж, – невольно фыркнула Инга.
– Ну а какие у нас новости? – Журналист пожал плечами. – Подумаешь – убили двух актрис в театре. Разве это сенсация? В других городах мочат пачками – режут, стреляют, гранатами взрывают, опять же снайперы, взрывы домов и торговых центров, а у нас… Всего двое. Обидно!
– А почему вы думаете, что актрис убили? – Голос Инги чуть дрогнул. – А может, они сами… свели счеты с жизнью? Или несчастный случай?
– Сначала одна нечаянно свалилась с пятого этажа на цементный пол, а потом, так же нечаянно, другая? Так не бывает.
– Кто же их убил?
– Подождем, что нам скажут правоохранительные органы.
– А у вас версий никаких?
– Очень сильно достали кого-то. Дамочки были еще те. Да вы садитесь. – Он широким жестом пригласил Ингу сесть, как будто принимал ее в своей гостиной.
Девушка безропотно опустилась на скамью. Журналисты – народ дотошный, все сплетни знают, в курсе всех событий. Инга достала свой блокнот и ручку.
Журналист вскинул брови.
– Мы коллеги? – спросил он. – Это вы у меня интервью собираетесь брать, а не я у вас?
– Коллеги? Нет. А вы разве меня не узнали?
Инга была уверена, что он к ней подошел именно потому, что узнал ее. И о театре не случайно заговорил.
– Как же я мог узнать вас, если вы даже не живете в нашем городе? – искренне удивился журналист.
Инге стало неловко. Вообразила себя кинозвездой. Тоже мне кинодива. Да кому нужен этот сериал и ее жалкая роль второго плана в нем?! Права Лариса Родионовна – все люди делом занимаются, а они… скоморохи. Лицедеи. Лишние люди в этой жизни. Творчество… Какой толк от него, какой прок? Только придурки могут тратить свою жизнь на какие-то там игрушечки…
Наверное, на лице Инги отразилась горечь, потому что ее собеседник спросил:
– Я не обидел вас? Простите, если так. Но я просто ловлю на улицах симпатичных людей и задаю им разные вопросы. Это мне помогает составить общую картину жизни в городе, проблем, которые волнуют горожан. На основании их ответов я и пишу свои аналитические записки.
– И какой же вопрос вы хотели задать мне?
– Что вы сегодня делаете вечером?
Так Инга познакомилась с Георгием Парединым. Вечером того же дня они сидели на открытой террасе летнего кафе на берегу Волги.
– А как местная интеллигенция относится к театру? – спросила Инга, набирая в ложечку шоколадного мороженого.
Георгий взял себе пиво и теперь с удовольствием потягивал его.
– Плохо относится, – проговорил он, сдувая пену с полного стакана. – А вы, я вижу, театралка. Или же вас интересует эта история с убийством двух актрис?
– И то и другое, – ответила Инга.
Она не открыла своего настоящего места работы, сказав, что просто приехала погостить к родственникам. Журналист интересовал ее исключительно в качестве источника информации, и то, что он не догадался о ее принадлежности к театру, девушке было только на руку. Она в его глазах была человеком незаинтересованным, а стало быть, он мог ей больше доверять.
