Текст книги "Глянцевая женщина"
Автор книги: Людмила Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– Интеллигенция ездит в Москву смотреть спектакли, – продолжал журналист. – Мира Степановна за годы своего правления развалила театр. Она пришла сюда лет двадцать пять назад и начала с того, что сняла все спектакли, которые шли до нее. Мой отец, царство ему небесное, был директором в этом театре. И эта тварь свела его в могилу.
Инга ахнула от неожиданности. Георгий поставил стакан и закурил.
– Я был совсем еще пацаном, когда она приехала в Зарубинск, и знаю подробности только со слов матери. Но мне и этого хватает, чтобы смертельной ненавистью ненавидеть эту суку.
Инга подумала, что, если бы убили саму Миру Степановну, она недолго сомневалась бы в том, где искать подозреваемых. Взгляд журналиста стал жестким, и он теперь совсем не походил на жуира и ловеласа, каковым воспринимался вначале. Перед ней сейчас был человек хладнокровный, жестокий и умный. И такой человек мог вполне и убить, если бы посчитал убийство справедливым наказанием.
– Каким же образом она так… – тут Инга замялась, – так негативно повлияла на судьбу вашего отца?
– Подставила его. Сначала втерлась в доверие к матери. Это она умеет! Цветы, конфетки, поздравления с каждым праздником… Она и местное начальство все охмуряет таким образом. Прямо родная мать или сестра! И все клюют. И настолько умна! Всегда чует – кому можно дать взятку, а кого просто с потрохами купить одним хорошим отношением. А мать с отцом всю жизнь были доверчивыми. Слишком доверчивыми. Мать рассказывала – она ей плакалась в жилетку, говорила, что любит своего Чулкова, страшно боится потерять его, ведь он моложе… В общем, мать в ней души не чаяла. Ну и отцу проела плешь: Мирочка – чудо, нам повезло, что пришел такой главный режиссер в театр. Словом, когда Завьялова провернула одно дельце – какую-то крупную финансовую махинацию, – отец не глядя подмахнул бумажки. Материальную ответственность нес он, а главный режиссер отвечает только за творчество. Не знаю, как она его уговорила провернуть эту сделку. Они заказывали декорации для нового спектакля какому-то заводу, Завьялова завела там знакомство, и стоимость декораций так завысили, что ни в какие ворота. Разницу они с директором завода положили в карман, а отвечать пришлось отцу. В результате – инфаркт и… скоропостижная смерть.
Журналист помолчал. Потом, будто очнувшись, посмотрел на Ингу.
– Ради Бога, простите. Не знаю, что это я вдруг. Ударился в воспоминания… Утомил вас. О-о, у вас и мороженое растаяло. Еще заказать?
– Спасибо, нет.
– Вы лучше расскажите о себе. Чем в Москве занимаетесь? Учитесь?
– Спасибо за комплимент, – усмехнулась Инга, – мне уже почти двадцать восемь лет. Я не студентка. Секретаршей работаю. В одном офисе. Это не интересно. Но я страшно люблю детективы и мечтаю сама написать. Так что рассказывайте дальше. Как удалось Завьяловой снять с репертуара все спектакли, которые шли до нее? И главное – зачем?
– Зачем – это как раз понятно. Спектакли были чересчур талантливыми. А она этого не любит. Вот если б вы были актрисой, она бы вас в театр не взяла.
– Почему? – подняла удивленно брови Инга.
– Вы для нее слишком красивы. А если бы еще и талантливой оказались – пиши пропало. Ведь сама она страшна как смертный грех. И бездарна. Но зато так властолюбива, что это превратилось просто в манию. Она сняла все прежние спектакли, и актеры остались без ролей. И вынуждены были ждать от нее высочайшей милости – что она им соизволит предложить. Так что убила матушка сразу двух зайцев – и не с чем стало сравнивать ее бездарные постановки, и актеры попали к ней буквально в рабскую зависимость. Гордых и непреклонных она тотчас же выставила вон, а лизоблюдов приблизила. Первый спектакль, который она здесь поставила, назывался «Золото». По роману известного писателя, ныне покойного, Ивана Парового. Никому в голову не пришло сделать инсценировку по этому произведению. А она сподобилась. Паровой родом из Зарубинска, естественно, что он приехал на премьеру. Закатили грандиозный банкет. Все местное начальство на ушах стояло. Ну и прониклось чрезвычайным почтением к Мире Степановне. А Паровой, конечно, не остался в долгу. Где надо, словечко замолвил. Ей дали звание народной. Заслуженную она выцарапала еще до приезда сюда. Вот так…
– А каким образом она сняла все спектакли?
– Опять-таки отца уговорила уволить завцехами. Завпостановочным цехом, завтруппой, завкостюмерным, завпошивочным, завстолярным, заведующих радио– и электроцехов – всех подчистую. И реквизиторов, и бутафоров, и главного художника… Перещелкала всех как орехи. Отец не успевал удивляться, как это хорошие работники превратились вдруг в лодырей и негодяев. Она на каждого выискивала компромат, а точнее, сама его изобретала. Жена главного художника – она была актрисой – прилюдно прокляла ее. И через несколько месяцев Мира Степановна была на грани смерти. Но связи, связи… Все врачи вокруг нее плясали и упустили молодую девушку, которая была не в столь тяжелом состоянии, но умерла, так как ей помощь вовремя не оказали. А наша героиня после болезни стала злее прежнего. За актеров взялась. Тем более что заступиться за них было некому – мой отец к тому времени умер. Директором она сделала своего протеже артиста Гошева. Сначала выдрессировала его. В буквальном смысле! Он на репетиции выходит на сцену, еще сказать слова не успел, а она ему: нет! Не так вышел! Выйди еще раз! Погоняла несколько дней раз по десять подряд, все вытерпел – и стал директором.
Инга усмехнулась, вспомнив, как эта Салтычиха пыталась то же проделать с ней самой.
– А вы напрасно улыбаетесь – это ведь очень унизительно. Только совсем уж беспринципный человек может выдержать подобную дрессуру ради карьеры. И многие с проклятиями из театра ушли. Был такой Казарновский – играл всех героев-любовников, – так она его в «Золоте» заняла только в массовке, причем посадила в самой глубине сцены на какое-то бревно, да еще спиной к зрителю! Разве он мог такое выдержать?
– Ба! – раздалось за спиной у Инги. – Кого я вижу!
К их столику с явно столичной развязностью подходил полный мужчина средних лет.
– Ну ты хват, Паредин, – заговорил он громко, не понижая голоса. – Если писать – так только гениальные статьи, если пить пиво – так только в обществе кинозвезды, да?
– О чем это ты? – недоуменно поднял брови Георгий.
– Нет, вы слышали, Инга? – Толстяк обратился к Инге так, будто они давно знакомы. – Я бы на вашем месте оскорбился. Он не считает вас кинозвездой – это же совершенно понятно! Так, значит, вы предпочли столице наш достославный Зарубинск? Впрочем, я тоже здесь проездом, так сказать. То Чечня, то Зарубинск – такая планида. Куда страна пошлет – туда и лечу. Но как корреспондент ИТАР-ТАСС я обязан отслеживать утечку талантов из столицы в провинцию.
– Вы что, знакомы? – помедлив, спросил Георгий.
– Евгений Хессин, – поклонился толстяк, обращаясь к Инге, – позвольте ручку. – И бросил Георгию: – Вот теперь мы знакомы. Гарсон, пива! – крикнул он официанту.
Все присутствующие в кафе обратили на них внимание. Ингу теперь узнали, и худенький длинноволосый юноша с женственными манерами подошел к ней просить автограф. Инга, смущаясь, написала несколько слов в его записной книжке и попросила Георгия:
– Давайте уйдем.
– Ни за что! – воспротивился корреспондент ИТАР-ТАСС. – А мое пиво? Вы шутите, что ли? В кои-то веки довелось выпить стаканчик пива в обществе кинозвезды – и нате вам! Меня не надо обижать, я чуткий и ранимый.
Пришлось остаться.
– Да перестаньте вы смущаться, в самом деле! – воскликнул Евгений. – Несите с гордостью бремя славы! Когда вас показали крупным планом в новостях на сборе труппы в нашем захудалом театришке, я ахнул. Ну, думаю, теперь театр наш поднимется из руин. А у вас там такие события… Бр-р…
Все это время Георгий молчал и только посматривал на Ингу.
– Инга интересуется преступлениями, – заговорил он наконец, – хочет писать детективы.
– Одобряю! – мотнул головой Евгений. – Красота не вечна, не будете же вы старух играть потом. Я запрещаю! Со сцены нужно вовремя уйти. И постелить соломки там, где надо. А детективные романы – это не только мягкая подстилочка для спрыгнувших с пьедестала, но и хлеб с маслом. Так и в чем проблема? У вас же в театре два убийства! Готовый сюжет!
Он взял из рук официанта пиво, не дожидаясь, пока тот поставит его на стол, залпом выпил и протянул стакан обратно:
– Еще!
– Дело в том, что мне неизвестно даже, на кого падает хотя бы тень подозрения, – сказала Инга, – а ждать, когда убийства будут раскрыты… Может быть, их вообще не раскроют.
– А разве Тучкову и Пунину не вы убили? – спросил Евгений и тотчас захохотал над собственной шуткой.
Инга вспыхнула.
– Мира Степановна именно так и считает.
– Их Георгий убил, – вполне серьезно заявил толстяк, – правда-правда! Назло Мире Степановне. Они же были ее любимицами – во всех ее спектаклях играли главные роли, она им звания давала, опять же жалованье положила нехилое. Вот Георгий и кокнул их. Он знаете какие статьи писал убийственные о спектаклях Завьяловой и обо всех ее любимчиках-актерах?
– Почему же писал? – хмуро спросил Георгий. – Я и сейчас пишу.
– Сезон же еще не открылся.
– Вот к открытию я и готовлюсь.
– Зубы точишь?
– Точу.
Они помолчали. Официант тем временем принес три огромные кружки пива.
– Наш человек, – довольно хохотнул Евгений, – сразу просек, что тут стаканчиками носить – себе дороже обойдется.
Он придвинул кружки Инге и Георгию, но Инга, мотнув головой, тотчас же отодвинула кружку от себя. Евгений с радостью придвинул ее к себе.
– Не смею настаивать, – проговорил он и принялся за пиво.
– А вы, Евгений, знали убитых? – спросила Инга.
– Не то слово! Любим был обеими. Но только Тучкова пользовалась аж целую неделю моей взаимностью. Пуниной пренебрег – стара. А вот Вера Васильевна хотя и тогда уже в теле была, но ничего еще, смотрелась. Приютила бедного журналиста, когда я только что приехал сюда. Не по гостиницам же мыкаться. Кофе в постельку подавала… Воспитанная девушка была.
Георгий вдруг отставил кружку и подозвал, официанта. Расплатившись за все, он посмотрел на Ингу. Она встала.
– Вы что, ребята, покидаете меня? – обескураженно протянул Хессин. – Нехорошо. Вечер ой какой длинный. Куда я кости свои брошу? Думал – пристроился к хорошим людям. Обошли бы все злачные заведения Зарубинска…
– Пора, – сдержанно проговорила Инга.
– Понятно, – нахмурился обиженный толстяк. – Ну что ж, не смею задерживать. Вольному – воля, спасенному – рай. До скорого!
И он уткнулся в свое пиво.
– Я что-то пропустил? – спросил Георгий, когда они отошли на достаточное расстояние. – Вы – актриса и снимались в кино? А теперь в наш театр почему-то устроились?
– Я актриса, я снялась в телесериале под названием «В Москву! В Москву!». Не смогла устроиться в столице. Точнее, устроилась в один театр, но потом вынуждена была уйти. Миру Степановну уговорила взять меня критик Балуева. Но здесь я сразу же пришлась не ко двору. Вот и вся моя творческая биография.
– Понятно, – протянул Георгий. – А я-то после слов коллеги подумал, что вас Мира Степановна подослала ко мне, чтобы разведать, какой сюрприз я ей готовлю к началу сезона.
– Я что, похожа на шпиона?
– Один к одному. Вспомните Мату Хари.
– Все и сложнее, и проще – вот такой парадокс, – грустно сказала Инга. – Не знаю, как и выпутаться мне изо всей этой истории.
– Рассказывайте! – решительно велел Георгий. – Вместе подумаем.
Они присели на свободную скамейку в небольшом скверике на берегу реки. Вечер был удивительно теплым. Редкие облачка на закатном небе плавали в море расплавленного золота. Солнце уже скрылось за горизонтом, и над Волгой, в том месте, где оно в нее нырнуло, дрожала легкая патина прозрачного золотистого тумана, как на картинах старых мастеров. Сердце Инги вдруг сжалось от небывалого предчувствия. Ей со всей очевидностью представилось, что этот вечер ей запомнится на всю оставшуюся жизнь. Никогда еще Инга не видела, чтобы воочию перед глазами оживали полотна великих художников. А между тем это и вправду было так. Яркие цветовые пятна стали как будто еще ярче, а золотой туман сгустился и принял в себя легкий зеленоватый оттенок. На противоположном берегу неспешно прогуливались крохотные фигурки людей и собак. Красное пятнышко одежды на одной из фигурок смотрелось особенно ярко на фоне сплошной зелени. Там росли ели и каштаны, а крутой берег весь порос густой травой. Волга чуть изгибалась и слева, и справа. Слева, в месте заката, дрожал чуть видимый золотисто-зеленый туман, а справа воздух был отчетливо прозрачен. Там плыла парусная лодка и нависал со стороны берега зеленый утес с приютившимся на самом краю странным строением, напоминавшим зубчатыми выступами стен старинный замок.
Молодые мужчина и женщина долго молчали. Наконец Инга вздохнула и вернулась в реальность.
– Мира Степановна возненавидела меня, – начала она тихим и ровным голосом свое горестное повествование. – Возненавидела настолько, что убедила и актеров, и, по-моему, следователя в том, что убийца этих двух женщин – я.
– И следователя, вы говорите?
– Так мне показалось. Он попросил меня не уезжать пока из города.
– На словах попросил или бумажку дал подписать?
– На словах.
– И о чем он вас спрашивал?
– Где я была во время второго убийства. Во время первого я была в кабинете Миры Степановны. Хотя она уверена, что я успела позвонить сообщнику и тот столкнул Тучкову.
– А как он заманил ее туда?
– А это вы у Миры Степановны спросите. Ну вот. Во время второго убийства меня вообще никто не видел. Я сидела в гримерке и… плакала. Они все после репетиции ходили мимо моих дверей, но никто не заглянул. Так что тут у меня вообще алиби нет.
– И опять-таки – как бы вам удалось заманить Пунину на пятый этаж? И как вы справились бы с ней?
– Вот именно! – горячо подхватила Инга. – Она же вдвое меня толще!.. Была…
– Я думаю, что следователь это прекрасно понимает. Он просто использует метод психологического давления на свидетелей.
– Зачем?
– Вдруг кто-то что-то утаил или забыл. А под давлением засуетится и припомнит.
– О-ой!.. – протянула Инга в ужасе. – А я ведь точно утаила! Я… забыла. И забыла как раз под давлением. Так что не прав он. Его метод не способствует. Я забыла отдать ему улику!
Инга достала из сумочки записку в целлофановом пакетике и показала журналисту.
– Мы нашли это в углу коридора за порогом. Преступник мог этим путем убегать с места преступления. Там внизу есть еще одна дверь, ведущая прямо на улицу. У нас ремонт в театре, и внизу открыли запасный выход, чтобы маляры и штукатуры не ходили через служебные двери. Они красят фасад здания. И уж конечно, они не будут следить за тем, кто вошел или вышел через этот ход. Кому ближе – тот и выходит через эти двери. Преступник мог с третьего этажа пробежать до другой лестницы и спуститься вниз. На втором этаже за порожком, в самом углу, мы и нашли эту записку.
– Кто это мы?
Инга смутилась.
– Я и бывший сожитель Тучковой. Его тоже подозревают. И мы решили вести параллельное расследование. Он будет в гости ходить к актерам, так как близко со всеми знаком, а я – разнюхивать в театре всякие разные слухи и сплетни. А потом обменяемся информацией.
– А почему вы решили, что записка – улика?
– В ней же свидание назначено как раз на пятом этаже и именно в четырнадцать, то есть после окончания репетиции.
– Вот что, – сказал Паредин, – я подключаюсь к вашему расследованию. Не могу допустить, чтобы подозревали такую замечательную девушку. Приходите-ка завтра в редакцию. Мы с этой записочки снимем ксерокопию, а дальше подумаем, каким образом с ней поступить.
Инга простилась с журналистом у двери подъезда, не пригласив его зайти. Впрочем, он и не рвался. Сделал ей ручкой в знак прощания и скрылся в арке, даже не оглянувшись. Ингу это задело. Что скрывать – красивая девушка привыкла к тому, что ее благосклонности добивались всеми возможными способами, что за ней ухаживали, оказывали ей различные знаки внимания. Но журналист, похоже, сам привык к вниманию противоположного пола и знал себе цену. А может, Инга ему вовсе и не нравилась, просто он зацепился за возможность досадить Мире Степановне.
Едва Инга вошла в подъезд, как ей тотчас же загородил дорогу Санек.
– А вам-то что? – удивилась девушка. – Вы меня напугали.
– Ты рассказала этому журналюге о пленке?
– Знаешь что, Саша, – Инга от злости тоже перешла на ты, – ты лучше прекрати эту истерику. Давай спокойно разбираться. Расследование нужно проводить с холодной головой. Я обещала никому не говорить о пленке? Обещала. А если обещала – значит, и не скажу. Пока сам не захочешь. Паредин нам поможет.
– Что за шум?
Дверь в квартиру завтруппой Аристархова приоткрылась, и он приветливо улыбнулся Инге и Александру.
– Вы зашли бы, ребята, – пригласил он, распахнув дверь пошире, – потолкуем.
Инга его все это время избегала, впрочем, Аркадий Серафимович тоже не искал встречи с ней. Но теперь он ее выручил – она немного опасалась необузданного характера сожителя Тучковой.
Быстренько накрыв стол на кухне и разлив чай по чашкам, Аристархов уселся напротив молодых людей и спросил:
– Ну, какие проблемы?
– Да никаких, – сказал Санек, – так, встретились случайно…
– Мне показалось, что вы ссорились?
– С чего бы? – вновь возразил Санек. – Мы почти незнакомы. Просто я был у Гринькова в гостях, немного выпил. Я, когда выпью, разговариваю громко.
Александр захрустел печеньем, поданным к чаю.
– А вы сегодня были на допросе? – спросил Аристархов у Инги.
– Именно так, – ответила она, – иначе к этому и невозможно относиться.
– А записку ему показали?
– Забыла.
– Как – забыла?! – вскинулся Александр. – Мы же договорились! – Он осекся. – Значит, и вам, – обратился он к Аристархову, – она тоже проболталась о записке?
– Почему тоже? А кому еще?
– Я познакомилась сегодня с журналистом Парединым, и он решил нам помогать.
– Чудесно! – радостно воскликнул Аристархов.
– Я так не думаю, – буркнул Санек, – этот Паредин пакости писал о моей Верке.
– Во-первых, молодой человек, – перебил Александра Аркадий Серафимович, – будем взаимно вежливы. Прошу вашу бывшую супругу называть Верой Васильевной. А во-вторых, оставим старые счеты. Паредин и обо мне писал вещи отнюдь не лестные. Но сейчас он – ценнейший источник информации. Кто-кто, а уж журналист-то в курсе всех событий! Кроме того, он вхож в прокуратуру. Это я точно знаю. Нам просто Бог его послал.
– Ну да, конечно, – иронически хмыкнул Санек, – а может, это он убил обеих.
– С таким же успехом можно подумать на каждого из нас, – сказала Инга, – но у нас нет другого выхода.
– Полтеатра, наверное, знают уже о записке, – проворчал Санек.
– Отнюдь, – заверил его Аристархов.
– Нас всего четверо, – сказала Инга, – и у нас есть два варианта развития событий. Первый – мы все подозреваем друг друга и ничего не делаем по этой причине. И второй вариант – мы работаем вместе.
– Я за второй, – сказал завтруппой.
– Ия тоже, – поддержала его Инга, – и поэтому я в самом деле рассказала о записке Паредину. Завтра, во второй половине дня, я прихожу к нему в редакцию, мы Делаем с этой записки копию на ксероксе и потом… Что потом – я не знаю. Он обещал подумать. Рискнем довериться ему.
На том они и порешили.
Встретились Инга и Паредин ближе к вечеру следующего дня. Георгий сделал копию с записки, отдал оригинал Инге и принялся звонить по телефону.
– Максимыч, – сказал он весело, – ну, мы идем к тебе. Готов нас встретить?
Положив трубку, он собрал какие-то листы бумаги в папку и кивнул Инге:
– В путь.
– А мы куда это идем? – с подозрением спросила Инга. – Уж не к Ивану ли Максимовичу?
– К нему, – улыбнулся журналист.
– Не пойду, – уперлась девушка.
– Почему?
– Он меня арестует за сокрытие улик.
Но Кривец никого не собирался арестовывать. Напротив, встретил их вполне радушно. В прокуратуре никого уже не было – рабочий день окончился, – и они расположились в его кабинете с чашками растворимого кофе в руках. Инга уселась в глубокое мягкое кресло рядом с журнальным столиком, Георгий сел в другое кресло напротив, а Иван Максимович – на свое место за письменным столом. Он внимательно просмотрел принесенные Георгием бумаги и сравнил почерк в них с тем, что в записке.
– Они случайно ко мне попали, – объяснял журналист. – Завтруппой Аристархов принес мне сегодня утром написанные им заметки о театре, фотографии актеров, репертуарные планы, и среди прочих бумаг я обнаружил заявления и объяснительные записки как минимум десяти человек – актеров, помрежей. Остальные образцы почерков можно, я думаю, взять в бухгалтерии или в отделе кадров.
– Это мы сделаем, – кивнул Кривец и посмотрел на Ингу: – Так, значит, вы нашли эту улику на втором этаже?
– Да, в углу. Он мог бежать по лестнице вниз и обронить ее.
– Ну вот, – недовольно буркнул следователь, – а оперативники с собакой на нее не наткнулись. Доверяй после этого людям. И псам.
– А псу не объяснили, что искать, – защитил животное Георгий. – Если бы ему предоставили лоскут одежды или хотя бы носовой платок подозреваемого – другое дело.
– Да и потом – она же в стороне лежала, а не на лестнице, – подтвердила и Инга. – Может быть, он – убийца – платок доставал из кармана. Тряхнул его – записка и улетела в угол.
– Да, конечно, – задумчиво проговорил Кривец. Он помолчал. – Да… любопытная записочка. Стало быть, человек, написавший ее, был в каких-то особенных отношениях с народной артисткой Нивеей Рашидовной Пуниной. И отношения эти требовали секретности.
– Не иначе – любовник, – хмыкнул Паредин.
– Может быть, может быть. А может и не быть. Что, если Пунина и этот неизвестный готовили заговор против главного режиссера? Тогда им тоже нужно было прятаться от посторонних глаз.
– С какой стати? – встрепенулась Инга. – Пунина же была ее любимицей. Как и Тучкова. С какой же стати им готовить заговор против Миры Степановны?
– О-о, вы наивное дитя, – усмехнулся Иван Максимович, – отношения между людьми бывают так запутаны! А уж тем более в театре! Это такие придворные интриги!.. Достаточно обойти кого-нибудь самой что ни на есть смешной наградой – грамотой, например, – и все! Пиши пропало! Там такие амбиции!.. Вам ли не знать? Впрочем, вы еще молоды. Вам еще предстоит хлебнуть из этого болота. Переходите-ка лучше в юриспруденцию. Вас ведь увлекает процесс расследования? Я не ошибся? Поступайте заочно на юридический, а я вам здесь найду работу. Будете в самой гуще нашей нелегкой жизни. Ну что вам даст этот театр? Разбитые мечты – и только.
– Меня радует ваше предложение, – вздохнула Инга, – ведь оно означает, что я перестала быть подозреваемой.
– Отнюдь, – спокойно возразил Кривец, – я всех обязан подозревать, даже его, – он кивнул на Георгия, – моего, можно сказать, лучшего друга, – потому что он пишет ругательные статьи о театре. Но! Когда мы найдем преступника, вы – если, конечно, вы не являетесь таковым, – без сомнения, можете рассчитывать на место курьера в нашем ведомстве.
– Спасибо! – расхохоталась Инга. – Я подумаю.
На душе у девушки и впрямь полегчало. Сейчас Кривец был совершенно обыкновенным, милым человеком. «Надо же, как я его боялась, – думала Инга. – А он такой же человек, как все другие… Какое счастье – просто жить, общаться с умными и честными людьми и не вступать в такие отношения, когда ты непременно кому-то обязан карьерой и своим благополучием. Боже! Какое счастье быть свободной и независимой! Есть ли на свете что-нибудь дороже свободы?»
– О чем задумались, Инга Савельевна? – спросил с улыбкой Иван Максимович.
– Вы помните даже мое отчество? – Инга была удивлена.
– А как же. Положение обязывает.
– А вот Мира Степановна… Впрочем, не будем о ней.
– Отчего же не будем? – раздался голос за ее спиной. – Я с удовольствием.
На пороге, как черт из коробочки, объявилась вдруг Мира Степановна. Ее приземистая полная фигура была облечена в длинную кофту навыпуск из дорогого однотонного шифона, юбка на ней была тоже не из дешевеньких, опять же кольца, серьги, золотая брошь – все впечатляло. Вот только каблуки на кожаных плетеных босоножках были стоптаны ввиду особого устройства ее ног, которые ступали решительно и твердо, но шли, как видно, не всегда в должном направлении. Не спрашивая разрешения, Мира Степановна уселась в свободное кресло и, улыбаясь, заговорила как ни в чем не бывало:
– Вы знаете, Иван Максимович, у этой девчонки невозможный характер! Слышали бы вы, какими словами она обзывала меня при всем коллективе! Я и сводня, и содержательница публичного дома, и бездарь, и бог знает кто еще. Только я, с моим безграничным терпением, способна вынести такое. Я ведь прекрасно понимаю, что актеры – это и в самом деле дети. И среди них попадаются в том числе и такие ершистые. Ну ничего. Все обойдется. Сыграешь у меня Анну Каренину… Ну что ты смотришь так на меня? – весело и совершенно искренне рассмеялась Мира Степановна. – Ты меня уже записала в злодейки? Вот глупенькая! Ты думаешь, я ставила на Пунину или же на Тучкову? Нет, дорогая, на тебя. Но сбить с тебя немножко спесь было необходимо. Не в воспитательных целях, ты уже девочка большая, а для роли. Анна спесивой не была, ты понимаешь? Вот видишь, – я все карты перед тобой раскрыла. Так что спокойно работай, все у тебя будет хорошо, я обещаю.
– Я, пожалуй, пойду, – слегка испуганно проговорила Инга.
– Иди, детка, иди, – вместо Ивана Максимовича разрешила Завьялова.
Вид у нее был самый добродушный.
Паредин встал вслед за Ингой.
– Всего хорошего, – кивнул он следователю.
– И тебе, дорогой, и тебе, – отозвалась Мира Степановна, – и не пиши ты больше гадостей о нас, не слушай сплетен.
– Я только мать родную слушаю, – не удержался Георгий от неприязненной реплики.
– Вам дали такое красивое имя – Георгий, – вдруг невпопад заметила Завьялова.
– Имя «Георгий» не дают. Его присваивают.
– Да-а?! И за что же?
– За мужество родиться.
– Любопытно… Ну что ж… Да, а мама твоя – замечательная женщина, но – женщина. Ты понимаешь? А женщины бывают и ревнивы. Не всегда же я была такой старой и толстой. И ко мне ревновать можно было. И быть необъективной вследствие этого…
Георгий выскочил, невольно хлопнув дверью.
– Вот тварь, – скрипнув зубами, пробормотал он зло, – оборотень, а не человек!
– Может быть, это плохо, что мы так ненавидим ее? – заговорила Инга неуверенно. – Признаться, я не ожидала, что она может мне простить… Я ведь ее и вправду оскорбила.
– И вы поверили? – Георгий даже замер на ступеньках, обернув к Инге возмущенное лицо. – Она же лжет! Это сплошное лицемерие!
– Неужто вправду так?..
Они спустились по лестнице мимо вахтера и вышли на улицу вечернего города.
– В ней есть что-то мистическое, – сказала Инга, – ведь не успела я назвать ее имя, как она тут же появилась.
– Сатана потому что, – отрубил Георгий. – Как полагаете, зачем она пришла к Максимычу?
– Может, он вызвал ее?
– Ничего подобного! Мы собирались с ним зайти кое-куда после работы. Она явилась, чтобы подставить вас! Напеть ему еще раз в уши, какие у вас криминальные наклонности.
Увы! Паредин был совершенно прав.
– Вы простите меня, – в это самое время говорила Мира Степановна в кабинете у следователя, – я понимаю, что задерживаю вас, но я буквально на несколько слов. Я была очень больна – что-то с нервами. Так повлияло на меня убийство Пуниной… – Она вынула кружевной платочек и приложила его к глазам. – Они ведь для меня как дети. А Пунину с Тучковой я любила… Они великие актрисы. Были… великими актрисами. Да, так вот… Я пришла узнать, как движется расследование. Удалось выйти на какой-нибудь след?
– На какой-нибудь удалось, – спокойно ответил Иван Максимович.
– Да? И что же? И кто же?..
– Хотите спросить – кто убийца? Этого мы, увы, пока не знаем. Но мы найдем его, не сомневайтесь.
– Да, да, конечно, – закивала головой Мира Степановна. – Она прерывисто вздохнула, словно после длительных рыданий. – Если обнаружится, что это кто-то из актеров… Нет, нет, я не хочу даже и думать так. Этого я не переживу. Даже если в убийстве окажется замешана эта чересчур импульсивная девочка – для меня это будет ударом, хотя она у нас в театре, как говорится, без году неделя. И все равно. Не дай Господь.
– А почему вы думаете, что она может быть замешана? – поинтересовался Кривец.
– Что вы, что вы, Иван Максимович, я запрещаю себе думать так! – горячо запротестовала Завьялова. – А почему с ней вместе этот… журналист? Они… знакомы? Дружат?.. Словом, между ними какие-то отношения существуют? Вы не подумайте, мне это все равно. Но после первого убийства кое-кто в коллективе решил, что у молоденькой актрисы был сообщник. Дескать, она обиделась, что роль Анны Карениной дали Тучковой, а не ей, позвонила сообщнику, ну и… Он ведь не может быть сообщником, не правда ли?
Иван Максимович молчал.
– Он очень странный человек, – после короткой паузы продолжала Завьялова, – мрачный какой-то, нелюдимый…
Кривец и на этот раз ничего не сказал.
– Что у них может быть общего? – в раздумье проговорила Мира Степановна. – Хотя… она, конечно, тоже очень странная. Понимаете, я обещала ей роль Анны Карениной. Но она очень молода, а роль требует безукоризненного мастерства. Это во-первых. Во-вторых, налет столичного снобизма, этот богемный дух… Он в ней присутствует. Она высокомерна. Она… Как бы это точнее сказать… Чересчур современна. Это для классики просто погибель. Сколько мы видели уже расхлябанных Раневских в постановках «Вишневого сада» или Заречных с прокуренными голосами… Эта девушка, правда, не курит… Но может, пьет? Словом, она не женственная. Она лишена той милой нежности, что требуется непременно в ролях героинь классических пьес. И я решила начать репетировать с другой актрисой, чтобы Дроздова посмотрела, поучилась, прочувствовала атмосферу спектакля, и уж потом я бы ввела ее, и она с полным правом играла бы в моем спектакле. Театр Завьяловой – это театр русской классики, который, я уверяю вас, известен в России.
Я как-никак народная артистка, лауреат Госпремии, у меня есть другие награды… Не буду все перечислять. Я, наконец, почетный гражданин Зарубинска. И не могу позволить, чтобы какая-то девчонка вела себя со мной подобным образом. Я вас прошу, Иван Максимович, вы присмотритесь все же к ней внимательнее. Что-то в ее поведении настораживает меня. Она психически нормальна, как вы думаете?
Иван Максимович неопределенно хмыкнул.
– Я в прошлый раз вам говорила, что она ведь могла воспользоваться услугами подельника, не так ли? То, что во время первого убийства она находилась в моем кабинете, ничего еще не означает. А во второй раз, как доложили мне актеры, она вообще пришла со стороны другой, пожарной, лестницы. Она сказала – из своей гримерной. Но это только ее слова. Вполне возможно, что она столкнула Пунину, находившуюся рядом с главной лестницей, потом пробежала по коридору, спустилась по пожарной на второй этаж – и якобы вышла из своей гримерной, которая как раз и находится неподалеку от той лестницы. Вы понимаете?
