Текст книги "Глянцевая женщина"
Автор книги: Людмила Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Людмила Павленко
Глянцевая женщина
Глянцевая женщина
Елена Ивановна была прекрасна. И это было удивительно. Кронин представить не мог, что он встретит женщину такой редкой красоты. «Ей не меньше пятидесяти, – думал он, – а поди ж ты – я ею любуюсь!» Как оказалось, можно любоваться женщиной пожилого возраста! Он испытал восторг и трепет. До сей поры он делил женщин на две категории – старых и молодых. Молодые давали простор его эротическим фантазиям, старые в большинстве своем были занудами и вызывали желание поскорее пройти мимо них, чтобы не зацепили каким-нибудь нравоучением. Но эта женщина была особенной. Даже мысли не возникало, что она может читать мораль молодому человеку, делать ему замечания и учить жить. Нет, она была выше этого. Да ей и надобности не было учить – она сама была примером. Достаточно было взглянуть на ее горделивую осанку, тонкую талию, огромные, глубоко посаженные глаза, чтобы почувствовать, что за ее чуть отрешенным взглядом кроется не наигранная, а подлинная мудрость и еще нечто – почти мистическое понимание и осознание таинств этого мира. Она несла свой возраст, как королева шлейф, поддерживаемый юными пажами. Ее пажом хотелось быть, чтоб поддержать хотя бы краешек ее платья, приблизиться к ней хоть на мгновение – тогда, быть может, ее аура накроет и тебя, точно незримым покровом, и подарит частицу ее мудрости, тайного знания.
Говорили, что Елена Ивановна переиграла на сцене и в кино всех королев и всех цариц, известных из истории. Она была и Клеопатрой, и Медеей, и Марией Стюарт, и Елизаветой, и Екатериной Великой.
Она предстала перед ним в атласном длинном стеганом халате и протянула руку в перстнях:
– Елена Ивановна Гринева, к вашим услугам.
Он слегка пожал руку, не посмев поднести ее к губам – она скорее всего этого не одобрила бы. Будучи величественной, как королева, Елена Ивановна тем не менее здесь, у себя в квартире, в королеву не играла. Держалась просто, но как-то слишком строго, отстраненно, даже холодновато, не пытаясь понравиться, произвести впечатление.
– Итак, чем я могу быть вам полезна? – спросила она, проведя гостя в комнату и пригласив сесть в мягкое, удобное, с высокой спинкой кресло. Сама она устроилась напротив, положив на стоявший между ними журнальный столик свои ухоженные и украшенные перстнями руки. Кронин, прежде чем приступить к разговору, окинул взглядом комнату. Здесь было все так необычно. Помимо мебели – кресел со столиком, тахты, серванта, книжного шкафа, гардероба, – имелось еще множество полочек на стенах. На них стояли удивительные вещи: старинные штофчики и пузырьки, резные фигурки людей и зверушек, лупа с черной пластмассовой ручкой, миниатюрные весы с подвесными чашечками и крохотными гирьками, реторты и колбы для химических опытов, разных размеров шкатулочки и вазочки. Пол устилали толстые ковры. А в холле следователя по особо важным делам поразил огромный портрет хозяйки, написанный маслом. Она была там изображена в длинном воздушном одеянии и с уложенными на манер греческого гребня волосами.
– В вашем доме произошло убийство, – начал он.
Елена Ивановна кивнула в знак того, что ей это известно.
– Вы знали убитую?
– Плохо. Все-таки это не наш подъезд. Но мы здоровались. Несколько раз даже о чем-то говорили. Уж не помню, о чем. О пустяках каких-то. У Шиманских есть дочь – девочка лет десяти, которая гуляет обычно во дворе на детской площадке. А я люблю там на скамейке посидеть. Ну и вот… Когда мать подходила к девочке, мы перекидывались несколькими фразами. И только. Вряд ли вам помогут эти сведения.
– А с кем гуляла девочка?
– Когда была поменьше, с ней обычно возилась сестра убитой. Меня это всегда так умиляло. Эта Валентина – сестра – сама тогда еще училась в школе, в старших классах, но неизменно приходила сюда отвести в детский сад ребенка, вечером приводила обратно. Очень заботливая девушка.
– А она что же – не здесь живет?
– Нет, они с матерью живут в другом каком-то месте. Не знаю где. Неподалеку, кажется. Простите, Виктор Петрович… Я правильно называю ваше имя?
– Правильно. Виктор Петрович Кронин.
– Я переспрашиваю, потому что домофон искажает звук – что-то там постоянно жужжит, трещит…
– А вы мне сразу же открыли дверь. Так и поверили, что это следователь? Вдруг бы я оказался грабителем?
– Я знала, что совершено убийство, – мне позвонила Зинаида Николаевна из того же подъезда, из тридцать восьмой квартиры. Стало быть, я была подготовлена.
– А почему же она мне-то не открыла дверь? Я думал, что и в этой квартире нет никого.
– Боится. Она вообще из дома не выходит. Всех боится. Виктор Петрович, – Елена Ивановна помолчала, глядя в глаза молодому человеку, – скажите, вы ведь сын Кронина Петра Григорьевича, генерала МВД?
– Так точно. Папа говорил, что вы знакомы. Он мне много о вас рассказывал. Но я не ожидал, что вы такая… Почему вы оставили сцену? Вы бы могли еще играть и играть…
– О, это долгая история. И это было так давно. Я поняла вдруг, что не люблю, когда публика на меня глазеет. Это немного унизительно. У них какой-то зоологический интерес к актерам, точно к зверушкам в зоопарке. Не знаю, почему я вообще пошла в актрисы. В детстве я была очень застенчивой и страдала от этого. Чтобы преодолеть эту застенчивость, наверное, и поступила в театральное. Мне так нравились яркие, смелые люди. Очень хотелось быть такой же. Чтобы все любовались тобой, восхищались. Да, хотелось быть в центре внимания. Может, мне не хватало любви? Я росла очень слабенькой девочкой. Любила солнце, ласку и тепло. Вот и хотелось, чтобы все меня любили. Весь мир!
Елена Ивановна как-то смущенно улыбнулась и тотчас же преобразилась – стала такой уютной и домашней, чем-то неуловимо похожей на маму Виктора Петровича.
– Но вы хорошая актриса! – Теперь он в этом был уверен, хотя и не помнил ее по сцене. В тот период, когда Елена Ивановна была активно занята в репертуаре, Виктор Петрович был еще подростком и посещал театр крайне редко.
– Парадокс нашей жизни, – опять улыбнулась она, – кто хочет, тот не может, а кто может, тот не очень-то хочет. Так ведь во всем. Человеку становится неинтересно заниматься тем делом, которое он освоил в совершенстве.
– А чем вы занимаетесь теперь?
– Мемуары пишу, – рассмеялась она, – однако почему мы говорим обо мне, а не о… деле?
Она не сказала: об убийстве, из чего следователь сделал вывод, что пожилая дама не любит страшилок и предпочитает не думать о вещах неприятных.
– Вы ведь сказали, что ничем не можете помочь, – вздохнул он и захлопнул папку с бумагами, где делал свои заметки по ходу беседы.
– Не могу, разумеется, потому что я ничего еще не знаю об этом деле. Зинаида Николаевна была так перепугана, когда мне позвонила, что толком ничего не рассказала – только то, что хотела спуститься вниз за газетами, увидела, что дверь соседей приоткрыта, позвала Алину, хозяйку, та не ответила. Тогда Зинаида Николаевна заглянула в приоткрытую дверь и увидела бедную женщину. Позвонила в милицию, затем – мне. Вот и все. Она так ахала и охала, так причитала и стонала, зубы ее так клацали от страха, что разобрать что-либо в этом несвязном бормотании было невероятно проблематично. Я было собралась пойти на место преступления, но тут увидела в окно милицейские машины. Вы так быстро приехали, что я сочла для себя неудобным путаться под ногами у сыщиков. Таким образом, я располагаю минимумом информации, поэтому и не могу ничем помочь.
Следователя позабавили слова бывшей актрисы. Выходило так, что если бы она владела информацией, то помогла бы им найти убийцу.
– Расскажите, пожалуйста, что вы увидели, когда приехали на вызов, – деловито осведомилась дама.
Виктор Петрович едва мог сдержать улыбку. Однако не в его правилах было отпугивать свидетелей. И он принялся не торопясь, обстоятельно излагать. Кто знает, может быть, расположив к себе Елену Ивановну, он поможет тем самым ей вспомнить еще какие-то детали, проливающие свет на трагическое происшествие.
– Дверь подъезда не была заперта, – начал он, – в квартиру тоже приоткрыта. Убитая лежала в прихожей вниз лицом, на затылке – огромная рана. Рядом валялся молоток, которым, вероятно, был нанесен удар.
– А как она была одета? – спросила Елена Ивановна. Виктор Петрович с интересом глянул на нее – вопрос в точку.
– Не в домашнее. На ней были строгий костюм и плащ, на ногах туфли, в руках зажата сумочка.
– Стало быть, она собиралась выйти из дому. Значит, убийство совершено около половины девятого. В это время она отправлялась на работу в какую-то фирму. Говорили, что она устроилась туда несколько месяцев назад, стала неплохо зарабатывать. Чего нельзя сказать о ее муже. Он нигде не работает. Говорит – в нашем городе нет работы для такого квалифицированного специалиста. Он кандидат искусствоведения. Они с Алиной закончили, кажется, филфак Московского университета. Одно время он работал в местном музее, Алина же преподавала где-то в училище. Это все, что я знаю о них.
Виктор Петрович торопливо записывал сообщаемые сведения.
– Она лежала головой к порогу? – спросила вдруг Елена Ивановна.
– Именно так.
– Странно, не правда ли? Я хочу сказать, что если бы ее убил грабитель, то есть человек, которого она впустила в квартиру, ее тело сейчас находилось бы совершенно в другом положении. Не могла же она допустить, чтобы убийца зашел ей за спину и ударил по затылку. Затем – орудие убийства. Молоток. Вещь сугубо домашняя. С молотками обычно не ходят по улицам. Значит, убийца знал, где в этом доме хранятся инструменты.
– Вы хотите сказать, что ее убил муж?
– Я далека от каких-либо умозаключений на данном этапе расследования, – вполне серьезно заявила дама, – я надеюсь, вы не оставите меня в неведении относительно выводов экспертизы… Ну и вообще… Мы ведь будем общаться? Вы мне позволите время от времени заглядывать к вам в кабинет и узнавать новые сведения?
– Но… Зачем?
Виктору было любопытно, что ответит актриса на прямо поставленный вопрос.
– Хорошо, я признаюсь вам, – помедлив, начала она, – меня всегда поражал ум шахматистов, ученых, следователей – словом, всех, кто привык мыслить логически. Моя профессия от меня требовала только эмоций. Эмоций – больше ничего! Никакого ума! Больше того – все режиссеры в один голос заявляли, что мыслящий актер их раздражает. Таких актеров в мое время называли «головастиками». Дескать, они все понимают, могут характер персонажа объяснить, разобрать действенную линию пьесы, но не сыграть как надо свою роль. «Головастику» природой отказано в эмоциях и темпераменте. Отчасти эти люди были правы. И я сама не раз была свидетелем того, как дураки-актеры играли с величайшей достоверностью умных людей. Для этого им совершенно не надо было быть самим семи пядей во лбу. Достаточно было только наблюдений за манерой поведения умных людей. Это – актеры-обезьянки, куклы на веревочках. Однако мне это претило. Я не хотела отношения к себе, как к говорящей кукле. Да и потом…
Знаете, это стало в тягость мне – убирать свою личность куда-то на время и замещать ее другой, чужой, кем-то придуманной. На каком-то этапе театр мне помог изнутри понять и прочувствовать весь спектр человеческих мыслей и чувств, помог получить различение. Но далее я занялась собой – мне безумно хотелось нарастить свою душу, расширить сознание. И вот тут практика впускания в себя чужого строя мыслей стала мешать и замедлять собственный рост. Теперь я моделирую жизнь на бумаге. А так как я имею актерский опыт, я проживаю жизнь моих героев, кроме того, вижу отчетливо «картинки», которые придумываю, и это помогает мне в работе. Но у меня по-прежнему хромает логика. По крайней мере мне так кажется. Я хочу в совершенстве овладеть тайной логического мышления. Вот почему мне будет весьма полезно участвовать в раскрытии убийства. Хотите чаю? – неожиданно предложила она.
Но Виктору Петровичу уже пора было идти на поиски других возможных свидетелей. Прощаясь, он заметил в глазах актрисы хитрую усмешку. «А ведь она все же играла в королеву, – подумал он, – все это бутафория: и длинные одежды, и величественная осанка, и перстни на руках. Это просто домашний театр. От скуки. Знала, что к ней зайдут. И решила произвести впечатление. Зачем? Чтобы я ей позволил участвовать в расследовании? Да, да, конечно. Ей это явно интересно. Вот и пустила в ход свой арсенал».
И как бы подтверждая его догадку, Елена Ивановна спросила:
– А как вы думаете, обнаружат ли отпечатки пальцев на орудии убийства?
Отпечатков не обнаружили! Что же это могло означать? Только одно – преступник тщательно вытер орудие убийства, потому что отпечатков не было вообще ничьих. Стало быть, он был не в перчатках. Однако больше он не устранял своих следов нигде – ни на ручках дверей, ни на предметах. Почему? Что – не дотрагивался больше ни до чего? Такое просто невозможно. Или же он вошел, держа руки в карманах, убил, стер отпечатки с молотка, затем надел перчатки, чтоб больше ни к чему не прикасаться? Нелогично. А с другой стороны, если он в самом деле вошел, ни к чему не прикасаясь, а затем неожиданно решил убить хозяйку дома, увидел молоток, в порыве гнева стукнул… Тогда действительно он, уходя, проявил осторожность: вытер орудие убийства и постарался не прикасаться к ручке двери голой рукой. Однако в этом случае он бы протер кнопку звонка – если убийство произошло спонтанно, значит, он не беспокоило об отпечатках, когда звонил. Или же дверь была открыта? Хозяйка собиралась уже выйти и распахнула дверь, а тут и возник неожиданный гость. Он не захотел говорить с ней на площадке, она его впустила в прихожую, они перекинулись несколькими словами, он прошел за спину к ней, ударил… Но почему вдруг? Ведь следов борьбы не было. Шел – убивать не собирался. Перекинулись парой фраз – убил. А это был недолгий разговор: хозяйка ведь была одета, она собиралась выйти, в руках была сумочка, ключ… Стоп! Ключа-то и не было! Как же так?
Виктор Петрович сжал руками голову и даже прикрыл глаза, чтобы ничто не мешало ему сосредоточиться. Он сидел у себя в кабинете – слава Богу, один – и думал, думал… Вновь прокручивал сцену с мужем убитой. Тот пришел, когда тело уже увезли. Где был так долго? Дверь была приоткрыта. Он открыл ее шире, увидел посторонних мужчин и замер в молчании. Был удивлен? Но ведь внизу стоят машины, вышли соседи из других подъездов – ему, что же, никто ничего не сказал? И увидел он приоткрытую дверь, еще поднимаясь по лестнице. Почему же удивленное выражение на его лице возникло только на пороге? Виктор Петрович еще раз мысленно прокрутил эту «картинку». Евгений Леонидович Шиманский – так зовут мужа убитой – появился на пороге с двумя пластиковыми пакетами в руках. Как потом пояснил – отведя дочку в школу, прошелся по магазинам. Подозрительно долго прохаживался. Он замер на пороге, потом спросил:
– Что происходит?
После этого он медленно перевел взгляд вниз и увидел меловой абрис человеческого тела на полу и лужицу крови. И тут он вдруг закричал:
– Что?!. Что тут?!. Это что?.. Ее убили? Вы кто такие? Из милиции? Это Алина, да? Моя жена? Ее убили? Где она? Где ее тело? В морге? Вы почему молчите все? Что тут случилось?
Он слишком много задавал вопросов. Он кричал истерическим, слишком высоким для мужчины голосом. А глаза… Виктор прекрасно это помнит – глаза Евгения Леонидовича оставались холодными и настороженными. Даже враждебными. Что было дальше? Он аккуратненько поставил свои пакеты на пол. И только после этого упал на стул, стоявший тут же в прихожей под вешалкой, и зарыдал. А ему ведь никто ничего еще так и не ответил. Обычно люди до последнего надеются. И ждут ответа. Смотрят не настороженно и не враждебно, а скорее как-то так жалобно, как будто просят этим взглядом: вы только ничего плохого мне не говорите… На вопросы он категорически отказался отвечать.
– Мне плохо! – кричал он. – Я не могу сейчас логично мыслить! Какая разница, где я был? Ходил по магазинам – вы же видите. При чем здесь это? У меня жена погибла!
– А откуда вы знаете? – осторожно спросил его Виктор Петрович.
Кричавший тотчас затих. Он снизу вверх посмотрел на стоявшего рядом с ним следователя, затем дрожавшей рукой указал на пол:
– А это кто? Кто тут лежал? Кого убили? Не Алину?..
Узнав, что именно Алину, Евгений Леонидович вновь забился в истерике. И как-то все ненатурально это было. Как будто он заранее готовился к подобной роли, репетировал, но на премьере чересчур перестарался и «наиграл». Виктор поймал себя на мысли, что использует в своих умозаключениях театральные термины. Вот ведь… Зацепила старушка его за живое. Что-то в ней есть. Как будто знает и понимает в этой жизни нечто такое, что пока недоступно ему. И не в силу возраста. Нет. Создается впечатление, что эта женщина владеет некой информацией, которая и позволяет ей так точно разбираться в людях и в происходящих с этими людьми событиях. Но, однако, нельзя отвлекаться от размышлений об убийстве.
Итак, поведение мужа убитой весьма подозрительно. Но к сожалению, свидетелей убийства нет. И улик – никаких. По словам мужа, в доме ничего не тронуто, ничего не пропало. Да там и красть-то явно нечего. Судя по обстановке, эта семья буквально нищенствовала. Даже в комнате девочки вся мебель старая, обшарпанная, занавески на окнах похожи на грязные тряпки… Хозяйкой убитая была никудышной – повсюду пыль и грязь. Какой-то медвежий угол, ночлежка, а не жилище пусть бедных, но чистоплотных и хозяйственных людей. В этой семье не было лада. Здесь не было уюта и тепла. И завершающим аккордом в совместном существовании обитателей этой запущенной и неухоженной обители стало убийство. Вполне логический финал полуразрушенной конструкции под названием «семья», созданной наспех, непродуманно, без любви и без искреннего желания свить уютное гнездышко, в котором зародилась бы новая жизнь… И в такой атмосфере муж вполне мог убить нелюбимую или же неверную – это предстояло выяснить, – жену.
От бесплодных раздумий Виктора Петровича оторвал телефонный звонок.
– Ну как ты? – прозвучал в трубке голос отца.
Виктор вздохнул:
– С переменным успехом.
– А мать вот говорит, что у тебя какие-то проблемы. Передаю ей трубку.
– Сынок, – взволнованно заговорила мать, – ты бы зашел к нам, хоть показался на глаза, ты же знаешь, как мы волнуемся. Сон вот приснился: ты такой. озабоченный сидишь за столом, а вокруг бумаги, бумаги… Трудное дело?
Виктор невольно рассмеялся:
– Ты, мама, просто экстрасенс у меня.
– Материнское сердце – вещун. Я же с тобой на одну волну настроена. Так что там у тебя?
– Убийство. Никаких улик. Кстати, я познакомился с актрисой. С бывшей актрисой. Живет в том же доме, где и произошло убийство. Елена Ивановна Гринева.
– А-а… – Голос матери стал суше. – Бывшая пассия нашего папеньки. Любит разыгрывать из себя королеву. А на самом деле просто старая хулиганка. Живет как хочет. На общественное мнение просто плюет. Мне чудом удалось вырвать отца из ее когтей. О! Трубку рвет из рук…
– Что там за пассия? Кого убили? – вновь послышался голос отца.
– Да нет, она только соседка убитой. Актриса Гринева. Занятная особа. Набивается к нам в группу расследования.
– А ты не отвергай, пусть набивается. Улик-то мало?
– Никаких.
– Ну вот и пусть себе тоже расследует. Она тетка неглупая. Поговорит с одним, с другим, глядишь – и принесет что-нибудь в клювике. Птичка по зернышку клюет.
– А у тебя с ней было что-то в пору твоей далекой юности?
– Что за вопросы, сын… Упаси Бог! У нее кавалеры только столичные водились. Кинозвездуны всевозможные. Куда уж обыкновенному лейтенанту милиции, каковым я являлся тогда. И потом, я же маму любил твою. Это она не верит мне и дуется. Ну, хватит дуться, – заговорил он в сторону от трубки, – что ты как маленькая, в самом деле…
– Ладно, па, у меня тут дела. Может быть, вечером и заскочу.
Положив трубку, Виктор улыбнулся, представив, как его немолодые родители «дуются» друг на друга на почве ревности.
Раздался негромкий стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Виктор.
В глупейшей фетровой шляпке с белым кантом по краям, в суконной юбке и таком же жакетике цвета кофе с молоком появилась на пороге Елена Ивановна. На ногах у нее были аккуратные ботиночки на небольшом каблучке, в руках – крохотная сумочка. Сейчас она не казалась величественной, больше была похожа на старуху Шапокляк из мультфильма.
– Вы здесь один? – поинтересовалась она, оглядев кабинет.
– Мой напарник временно отсутствует, – произнес Кронин, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. «Ну точно, хулиганистая-тетка», – подумал он. А ему нравились такие чудаки. Они так украшали серую, будничную жизнь!
– Вы позволите мне на минутку присесть?
– Разумеется,
– Я только хотела узнать, обнаружены ли отпечатки на орудии убийства.
– Нет, молоток был тщательно протерт.
– Вот видите! – воскликнула радостно Елена Ивановна.
– А что это, по-вашему, значит?
– Пока не знаю, – пожала она плечами, – но я подумаю над этим.
– Вы только это хотели узнать?
– Нет, я пришла сказать – ищите женщину.
– Вот как? – поднял брови следователь.
– О, я прошу вас, только не смейтесь надо мной. В этой квартире была женщина. Я туда заходила выразить соболезнование Евгению Леонидовичу…
Виктор Петрович неопределенно хмыкнул.
– Я понимаю, – торопливо заговорила Елена Ивановна, – это не очень-то этично – лезть в квартиру, где людей постигло горе, но что же делать? Надо ведь по горячим следам расследовать. Иначе многое можно упустить. По крайней мере, не зайди я вовремя, запах духов уж точно улетучился бы.
– Запах духов?!
– Преотвратительный! Не знаю, как они там называются, но пахнут мерзостью какой-то. Алина не употребляла таких. Она любила пахнуть как конфетка. Сейчас ведь в моде и такие запахи. А эти, специфические, я их тотчас же различаю среди других – уж очень не люблю. Моя врагиня ими пользовалась. Очень и очень злая женщина была, царство ей небесное.
– Хм-хм, – похмыкал Виктор Петрович, – но вы зашли в эту квартиру…
– Сразу же после вашего отъезда. Я видела в окно, как отъехала ваша машина.
«Прямо мысли читает», – подумал Кронин.
– Да, я читаю ваши мысли, – заявила тотчас же Елена Ивановна.
У следователя брови от удивления на лоб полезли.
– И нечему тут удивляться, – продолжала она, – я ведь всю жизнь живу одна… Гм… За исключением коротких периодов замужества. Мне никто не мешает заниматься анализом и самоанализом, а это развивает экстрасенсорные способности. Вы в самом деле можете мне доверять. Я помогала даже вашему отцу. Мы с ним были дружны. Но ваша мама как-то не понимала этой дружбы, и мне пришлось расстаться с таким увлекательным занятием – помогать в расследовании преступлений. Не отвергайте меня, я вас умоляю!
Пожилая дама даже сложила руки на груди в просительном жесте.
– Да я, собственно… Мне, откровенно говоря…
– Вот и чудесно! – перебила его невнятные возражения Елена Ивановна. – И ваша дама ревновать меня не будет. Мы ей не скажем о наших отношениях. Утаим.
Виктор Петрович рассмеялся.
– Стало быть, подозрительный запах духов? – спросил он, снова став серьезным.
– Подозрительный запах неприятных духов. И он не выветрился через два часа после убийства. Знаете, почему? Во-первых, это стойкие духи. Настоящие французские. То есть женщина эта богата. А во-вторых, – она торжественно достала вложенный в целлофановый пакет носовой платок, – я нашла это. У Алины не водилось подобных платков. Видите – тончайший кружевной платочек из натурального батиста. Теперь таких почти не выпускают. Только очень богатые люди с претензией на принадлежность к высшему свету придают значение подобным мелочам. Алина была в общем-то простушкой. Она пользовалась огромными мужскими носовыми платками.
– Вы говорили, что плохо знали эту семью, а между тем…
– Говорю же: я привыкла все анализировать, брать на заметку. Память автоматически уже отмечает все, даже самые незначительные, детали.
– Потому вы и мысли читаете?
– Это совсем нетрудно, если быть внимательным к собеседнику, если настроиться на его волну.
– О! Мать мне тоже эти слова сказала вот только что по телефону!
– Вот видите! Мать и дитя всегда настроены на одну волну. Ведь мать очень внимательна к ребенку, она следит за его чувствами и проявлениями эмоций и безошибочно угадывает по его настроению положение дел, даже если ребенок уже очень взрослый. Включенность в его жизнь помогает ей вовремя оказать психологическую помощь своему ненаглядному отпрыску. Ну а я включена постоянно. Сначала это нужно было для работы – подмечать нюансы человеческого поведения, чтобы создать на сцене образ, ну а потом вошло в привычку и сделалось необходимостью. Поверьте мне, что быть внимательным невероятно интересно! Все предугадываешь наперед. Впрочем, вас в этом убеждать нет необходимости: вы именно так и живете.
– Почему вы так думаете? – улыбнулся следователь.
– Ваши глаза вас выдают. У вас, извините, йа удивление осмысленный взгляд.
Виктор Петрович откровенно расхохотался.
– А вы не смейтесь, – ничуть не обидевшись, проговорила пожилая женщина, – я в своей жизни чрезвычайно редко встречала осмысленный взгляд у людей. Возьмем, к примеру, бизнесменов. Казалось бы, они должны просчитывать на несколько ходов вперед все свои действия, где же и быть осмысленному взгляду, как не у них. Ан нет! У них взгляд цепкий, напряженный. Но это совсем не то, что я называю осмысленным взглядом. То же самое – с руководителями крупных предприятий, чиновниками, даже и очень высокопоставленными. Все эти люди пребывают в колоссальном напряжении, они в гуще событий, а не над ними.
Чувство ответственности на них давит и мешает мыслить. Да, безусловно, они просчитывают свои действия на несколько ходов вперед, но отрешиться от проблем и подняться над ними они не в состоянии. Я уж не говорю об обывателях. У этих просто блуждающий взгляд. Рассредоточенный. Несфокусированный. Поскольку мысль не сконцентрирована, не нацелена и не устремлена. Она у них, как на испорченной пластинке, все время застревает на одном и том же. Жизнь обывателя есть не процесс, а умирание. Они не только не знают, но даже не пытаются понять – зачем пришли на эту землю и в чем их миссия. Безмыслие – страшная вещь. Оно превращает народ в толпу. Впрочем, у одного человека из властных структур я постоянно наблюдаю совершенно осмысленный взгляд. Я не буду вам называть его фамилию, чтобы меня не заподозрили в чинопочитании. Человек этот выглядит так, как будто у него нет никаких проблем! Спокоен, сдержан. Даже когда он говорит жесткие вещи, то проявляет ровно столько эмоций, сколько требуют обстоятельства. Потому что ему нет нужды суетиться и нервничать. Он просто знает…
– Ну естественно, – подыграл даме Виктор, – конечно, он владеет информацией…
– Нет, вы не поняли. Он знает.
Виктор Петрович чуть заметно вздохнул. Ну, Бог с ней, с этой милой чудачкой. Главное, что она оказалась полезной. Принесла информацию в клювике, то бишь платок. Разве возможно было догадаться, что этот валявшийся на полу под вешалкой платок принадлежит не хозяйке дома? А запах духов? Да кто бы обратил на это хоть какое-то внимание?..
Платок тотчас же приобщили к делу. Осталось только найти женщину, которой он принадлежал.
Однако это оказалось не так просто. Сестра убитой сказала, что у Алины точно не было ни такого платка, ни таких духов, которыми он был пропитан. Виктор Петрович встретился с ней в ателье на улице Трехсвятской, где Валентина работала закройщицей. Ожидая, пока ее позовут, Кронин присел за столик в холле и стал машинально перелистывать какой-то глянцевый журнал, не вглядываясь в фотографии и не прочитывая текст под ними. Мысленно он перебирал поступившую пока в очень скудном объеме информацию, пытаясь упорядочить ее и угадать направленность в расследовании. В его распоряжении были, только разрозненные факты второстепенного значения. Прямо ничто не указывало на убийцу, и торопиться даже с первоначальной версией было бы просто неразумно. А так хотелось ухватиться сразу: вот оно, доказательство, вот он – убийца, и ах какой я, следователь, молодец! Увы. Приходилось подробно, шаг за шагом, отслеживать события и действия людей, замешанных в них. Не упустить ни одной мелкой и незначительной на первый взгляд детали, ни одной странности в поведении фигурантов…
Он так задумался, что, когда поднял голову, понял, что девушка стоит и смотрит на него уже несколько долгих минут. Она смотрела и молчала. И он смотрел на нее снизу вверх и тоже молчал. У нее были очень большие и очень серьезные голубые глаза с длиннющими ресницами. На бледном худощавом лице не было и следа косметики. И от этого оно казалось по-детски чистым и печальным. Как у монашки. Хотя нет. Выражение лиц у монашек всегда таило в себе некую умильность, как будто бы они уже узрели отсюда, с позиций грешного земного бытия, райское благолепие и потому на остальных, на не узревших, смотрят со снисходительностью взрослого по отношению к ребенку. Эта же девушка просто смотрела. Она ждала, когда ей объяснят, зачем позвали. Ждала не с тупой покорностью и не с беспокойством истерика, а так, как будто точно знала, что суетиться в этой жизни бесполезно. Кронин смотрел на нее и думал, что она очень напоминает Сикстинскую мадонну Рафаэля. Не чертами лица, а тихой женственностью всего облика. Одета девушка была в голубой рабочий халатик. И темно-пепельные волосы ее тоже как будто отливали голубизной. Они пышными волнами обрамляли лицо и спускались до самых плеч. Виктор невольно сравнил ее со своей возлюбленной Галиной. Красота Галины ошеломляла, как внезапный удар хлыста. Красота этой девушки притягивала, как чистый пруд, окруженный зеленью и отразивший в себе голубое небо и солнечные блики на воде…
Кронин резко вскочил. Ему стало неловко, оттого что он так долго сидит и разглядывает стоящую перед ним девушку.
– Вы Валентина Смелякова? – спросил он.
Девушка кивнула. Кронин представился и показал удостоверение.
– Вы уже знаете, что произошло вчера с вашей сестрой? Она снова кивнула и склонила голову.
– Присядьте.
Они сели в низкие кресла рядом с журнальным столиком. – Я должен вам задать несколько вопросов.
– Я уже все сказала вчера милиционеру. Он приходил домой к нам. И маму тоже спрашивал. Мы ничего не знаем.
– Да, я все понимаю. Но… Мне бы хотелось больше узнать о вашей сестре – о ее вкусах, пристрастиях…
Кронин говорил и ужасался казенности своих слов. Ну разве так нужно говорить с этим беззащитным существом?! Если бы можно было прижать ее голову к своей груди и шепнуть: «Ничего не бойся, я с тобой!» Он снова вспомнил о Галине. Вот уж кого ни в коем случае и ни за что нельзя было прижать к себе и прошептать ей: «Ничего не бойся!» Гордая леди, бизнес-вумен, яркая особь из расы господ. Да, но и эту девушку нельзя назвать плебейкой. Она не подходит ни под одну категорию. Она особенная… «Да что же это я? – одернул себя Кронин. – Влюбился, что ли? Ерунда какая».
