Текст книги "Глянцевая женщина"

Автор книги: Людмила Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Из коридора послышались голоса – мужской и женский.

– Ну ты смотри-ка! – возмущенно проговорил Егорыч. – Опять посторонние из кафе проникают в театр. Сколько раз говорил я барменам: закрывайте служебные двери!

Но появились через несколько мгновений, отнюдь не посторонние. Инга Дроздова и завсегдатай театра журналист Паредин оживленно переговаривались на ходу. Увидев Александра, Инга обрадованно улыбнулась.

– Это чудесно, что вы здесь, – проговорила она радостно, – мы сейчас проведем экстренное совещание нашей следственной группы. Надо бы Аристархова позвать.

– Я могу позвонить ему, – сказал Егорыч.

Он набрал номер домашнего телефона завтруппой и попросил его зайти в театр. Положив трубку, Егорыч с ухмылкой спросил:

– А Захара Ильича в свою компанию не желаете принять?

– Он разве здесь? – удивилась Инга.

– Спит после дружеской попойки в кабинете у собственной супруги. А она ездит по питейным заведениям, разыскивает его.

– А мы-то думали – о чем это она там с барменом шепталась?

Инга взяла ключ, и они поднялись наверх, в ее гримерную. Спустя какое-то время появился и Аркадий Серафимович. Инга и Паредин поведали им с Александром о своих Приключениях. Утром Санек позвонил Паредину и рассказал о подозрениях, навеянных сообщениями Гринькова и Павивановой. И днем они следили за Павлом Николаевичем Козловым. Надо сказать, что вел он себя крайне подозрительно. Начала слежку Инга. Она пошла за Павлом Николаевичем сразу же по окончании репетиции. Убедившись, что Козлов вошел в квартиру, позвонила из автомата Паредину, и тот подъехал на машине с целым пакетом бутербродов и маленьким букетиком цветов.

– Это тоже съедобно? – ехидно спросила Инга, уткнувшись носом в фиалки.

– Не знаю. Может быть. Попробуйте, – вновь перейдя на вы, буркнул Георгий.

– Нет, я просто не поняла, – продолжила Инга, – вы мне сунули цветы вместе с пакетом, словно это пучок петрушки. Вот я и подумала – может, это тоже еда? Разве цветы так дарят девушкам?

– Никакие цветы никаким девушкам я не дарю, – сердито ответил Паредин.

– Значит, это не мне?

– А кому же?

– Тогда давайте уточним. Это что – знак внимания или…

– О Боже! – воскликнул окончательно выведенный из себя журналист. Он выхватил цветы у Инги и выбросил в окно.

– Да как вы смеете?! – вскричала девушка.

Она выскочила из машины, подобрала букетик и вернулась назад.

– Не смейте больше трогать мои цветы, – проговорила она, сдувая пылинки с букетика.

– А вы не смейте бегать под окнами преступника, – заявил журналист, – тоже мне сыщик. Сидите тихо и не дергайтесь.

– Я предлагаю съесть бутерброд на брудершафт и снова перейти на ты, – проговорила девушка.

– Если ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал, так и скажи.

– Что-о?! Да как вам в голову могло прийти такое?

Инга, надувшись, замолчала. Так они просидели минут сорок. Инга уже начала откровенно скучать, как вдруг подозреваемый вышел из дома. Направился он прямиком к телефону-автомату, долго и безуспешно пытался дозвониться кому-то, потом зашел в магазин за продуктами. Выйдя оттуда, снова позвонил из автомата. И вновь, как видно, безрезультатно. Затем вошел в подъезд.

– Он что, один живет? – спросила Инга.

– Год назад развелся с супругой на старости лет. Дочь замужем, двое детей. Живет отдельно.

Паредин потянулся за бутербродом. Вынул из пакета два с сыром, протянул один Инге.

– Слушай, может, мы зря торчим здесь? – проговорил он наконец. – Какой-то детский сад. Следим неведомо за кем. Может, милиция уже давным-давно вышла на след убийцы, а мы тут дурака валяем.

– Если бы они вышли на него, Иван Максимович тебе сказал бы.

– Да ни за что! Он своих тайн не выдает. Может, они «пасут» его, собирают улики.

– А мы «пасем», но не того?

– Вот именно. Подумаешь – стоял на лестнице. Если бы он убил, так не стоял бы там, а удирал во все лопатки. Что преступник и делал. И вы после второго убийства нашли на запасной лестнице записку. Стало быть, именно там он и пробежал и в первый раз, и во второй. Значит, Козлов вне подозрений.

– А что, – ехидно спросила Инга, – на записке вот так и значится: писал убийца? Может, она вообще никакого отношения к делу не имеет? На ней же нет числа, может, она вообще написана сто лет назад?

– Следствие выяснит это.

– Как?! Спросит уборщиц: вы хорошо в тот день с утра убирали? Не видели этого клочка бумажки? И те, конечно же, ответят: убирали, не видели. А может, веником махнули два раза, а бумажка, скатанная в шарик, уже год там валяется. – Инга немного помолчала, затем задумчиво проговорила: – Неплохо было бы узнать, кому он названивает и почему из автомата? У него дома телефон, это я точно знаю.

– Звонит тому, у кого аппарат с определителем номера.

– Стало быть, шантажирует кого-то?

– Не иначе убийцу. Значит, он его видел, стоя на лестнице.

– Вот что, – сказала девушка решительно, – я поторчу у автомата и подслушаю.

– А вдруг он тебя заметит?

– Я спрячусь вон за тем строительным забором. Если дверца кабинки будет хоть чуточку приоткрыта, я все услышу.

Она выскочила из машины, быстро пересекла открытое пространство и спряталась за досками забора, примыкавшего прямо к кабинке телефона-автомата. Здесь, на месте разрушенных трехэтажек, возводили сногсшибательный дом из стекла и бетона, и стройка была окружена высоким дощатым забором. Несколько досок были отодвинуты, образуя проход. Там-то и спряталась новоявленная сыщица.

Подозреваемый не заставил себя ждать. Нервно оглядываясь, он вышел из подъезда, вошел в кабинку и – удача! – оставил дверь немного приоткрытой. Вторая удача – ему ответили! Поговорив с минуту, он повесил трубку, вышел наружу, вытер пот со лба и потопал домой. Едва он скрылся, Инга бегом пустилась к машине.

– Трогай! – воскликнула она возбужденно.

Паредин тотчас же завел машину. Они выехали из переулка.

– Ну?! – нетерпеливо спросил журналист.

– Как мы и думали, шантаж. Кому звонил – не поняла, но он назначил встречу на семь вечера в театральном кафе. Говорил измененным голосом! Я чуть не расхохоталась. Он неплохой актер – так шепелявил и гнусавил, что нипочем не узнать его по голосу.

– Ага! Значит, звонил кому-то, кто его хорошо знает.

– Убийца – работник театра, я в этом ни одной минуты не сомневаюсь. Это кто-то до исступления, до истерики ненавидевший Тучкову и Пунину. Они имели все. Он – ничего. Это должна быть застарелая ненависть, пружина сжималась годами. Эти женщины, вероятно, вели себя высокомерно по отношению к нему. Высокомерно, нагло. Человек этот долго глотал обиду, не позволял себе выплескивать ее, так как боялся потерять работу. И в результате чаша гнева переполнилась настолько, что он видел один только выход – убить их.

– Психологический портрет убийцы готов. Я поздравляю, – улыбнулся Паредин.

– Я просто вошла в образ убийцы.

– Ты, пожалуйста, выйди, надолго не задерживайся там, – тревожно взглянул журналист на свою спутницу.

– На дорогу смотри! – рассмеялась девушка.

Обо всем этом они сейчас и рассказали Аристархову и Александру.

– И вы пошли в кафе? – спросил Санек.

– Естественно! – ответила Инга.

– Ну и?

– И… ничего. В кафе сидел и пьянствовал наш герой-любовник Чулков Захар Ильич, мы даже думали сначала, что он и есть убийца. В семь часов ровно вошел Козлов, но сел поодаль, сделал вид, что не видит ни нас, ни Чулкова. Заказал пиво, посидел с полчаса. Чулков надрался в зюзю и убрался через служебную дверь, а Козлов допил пиво, съел бутерброд и удалился на улицу. Все!

– Значит, тот, кого он шантажировал, не пришел, – разочарованно протянул Санек.

– Стало быть, так, – проговорила Инга.

– Но кое-что мы с вами все-таки имеем, – сказал Паредин. – Есть свидетель убийства – теперь мы это точно знаем.

– Отнюдь, – покачал головой Аристархов, – неизвестно, кого шантажировал Козлов. Может, и не убийцу? Может, бухгалтершу какую-нибудь, или брачного афериста, или еще кого-нибудь? И шантажировал ли? Мало ли по какой причине он мог звонить не с домашнего телефона? Может быть, у него любовница сидела дома и он не хотел при ней говорить о своих делах? Так что не будем торопиться с выводами.

Они надолго задумались.

– А что твой друг Иван Максимыч говорит по поводу записки? – спросил Игнатов у Паре дина.

Инга бросила короткий взгляд на Аристархова. Тот изменился в лице. Он что-то знал – для Инги это было очевидно. Может, прямо спросить его об этом? А вдруг… Да нет, не может быть. За эти полтора месяца Инга успела, как ей казалось, хорошо изучить Аркадия Серафимовича. Не мог он быть убийцей. Да и потом у него алиби и в самом деле, что называется, железное. И во время первого, и во время второго убийства он был у себя в кабинете, дверь в который практически не закрывается, потому что туда постоянно с какими-то вопросами идут актеры, там обитают вместе с ним, с его собственного разрешения, и помощники режиссера. Его все видели, а Инга слышала его голос, когда он после репетиции проходил мимо ее гримерки с Мирой Степановной… Но почему он то бледнеет, то краснеет, когда речь вдруг заходит об этой злосчастной записке?

– Мой друг Иван Максимович сказал, что почерк в записке принадлежит человеку, который никак не может быт убийцей, – ответил Георгий.

– Так, значит, почерк идентифицировали? – воскликнула Инга. – Так в чем же дело? Пусть допросят с пристрастием этого человека и выяснят – кто же убил.

– Пусть. Я не возражаю, – усмехнулся Георгии.

– И он тебе даже не намекнул – кто автор записки? – допытывалась Инга.

– Представь себе, нет.

– Эту записку написал я, – произнес Аристархов каким-то чужим глуховатым голосом.

Мира Степановна объехала все известные ей злачные заведения Зарубинска, в которых мог быть ее непутевый супруг. Шофер уже нервничал, хотя и старался не показывать этого. Время близилось к девяти вечера, а парня дома ждала молодая жена. Впрочем, Миру Степановну меньше всего волновали переживания шофера. Ее грызли собственные не слишком веселые мысли. Где этот идиот?! Кому он плачется в жилетку? Что он мог спьяну наплести?

– Василий, давай заедем еще по одному адресу, – скомандовала главный режиссер. – Ты знаешь, где живет Козлов?

Василий, не ответив, повернул на Советскую, а через два квартала – в переулок, к дому, где жил Павел Николаевич.

Тот почему-то долго не отзывался на звонок. Наконец хрипло спросил:

– Кто?

– Мира Степановна. Открой немедленно.

Козлов открыл, но не посторонился, из чего Мира Степановна сделала вывод, что Чулков именно здесь.

– Захар, выйди! – крикнула она в глубь квартиры.

– Его здесь нет, – сказал Козлов.

– Посторонись.

Мира Степановна отодвинула его мощным плечом, обо шла всю квартиру, даже выглянула на балкон, и вернулась в прихожую.

– Бармен в театральном кафе сказал, что и ты, и Захар были там.

– Да я с ним даже и не разговаривал, – буркнул Козлов, – он был уже сильно… того… под мухой. Я выпил пива и ушел.

– А он?

– Он – еще раньше.

– Через служебный вход или на улицу направился?

– Через служебный.

– А ты что – не мог его домой отвезти? Видел, что он набрался, и даже не подошел?

Козлов молчал.

– Да что ты пришибленный какой-то?

Козлов вновь ничего не ответил.

– Ну ладно. Пора домой. Учти, – обернулась она у порога, – если с Захаром что-нибудь случится – ты будешь виноват.

Козлов запер за ней дверь и проворчал:

– Ничего не случится с твоим благоверным.

Раздался телефонный звонок. Он взял трубку. Но на его «да, слушаю» никто не отозвался. Однако едва он трубку положил, как звонок раздался снова. Козлов на этот раз ничего не произнес, просто слушал чье-то напряженное дыхание. Так повторялось несколько раз в течение получаса. Наконец он не выдержал и крикнул в трубку:

– Кто это хулиганит? Прекратите немедленно!

И услышал чей-то сдавленный шепот:

– Я знаю, что ты знаешь…

На проходной в театре Санек положил трубку и посмотрел на Ингу и Паредина:

– Ну как?

– Здорово получилось, – кивнул Паредин.

– Вы, Александр, неплохой артист, – улыбнулась Инга.

– Теперь он засуетится, – продолжал радостно Санек, – и тут-то мы его, тепленького, и возьмем. Прижмем к стенке: колись, гад!

Егорыч наблюдал за ними из-за стеклянной перегородки, отделявшей служебное место вахтера от общего помещения вестибюля.

– Вы чего там мудрите? – спросил он. – Кому названиваете? Вычислят номер телефона – мне шею намылят.

– Не вычислят, – сказал Санек, – там допотопный аппарат, я знаю.

– Смотри мне. И вот что: шли бы вы, ребята, по домам. Поздно уже. Хватит мне одного квартиранта там, наверху. Мирка мне за него еще даст жару. А чего это Аристархов так убегал из театра, как будто за ним гонятся? Вы его что – обидели?

Аркадий Серафимович и впрямь оставил их весьма поспешно. Признавшись, что записка написана именно им, но написана давно и к убийствам никакого отношения не имеет, он попрощался и, сославшись на головную боль, ушел.

– Вы ему верите? – спросил Санек, когда все трое вышли на улицу.

– Сложно сказать, – задумчиво проговорил Георгий, Аристархов – шкатулка с секретом. Вещь в себе. Очень и очень скрытный человек.

– Да они оба что-то знают – и Аристархов, и Козлов. Знают, но по какой-то причине не говорят, – сокрушенно сказала Инга.

– Выгоду, выгоду ищите, – констатировал Игнатов. – Значит, им выгоднее промолчать. Стало быть, оба что-то поимеют с этого дела.

– Какой цинизм! – возмутилась Инга. – Речь идет о раскрытии двух убийств, о поимке опасного преступника, а люди и в этом ищут свою выгоду!

– Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова, – изрек Паредин.

Они еще немного поболтали о пустяках, потому что не хотелось расходиться по домам ни с чем. У всех троих остался неприятный осадок в душе после явного бегства Аркадия Серафимовича. Что мешало ему сказать правду? Чего он боялся? И не был ли он все-таки причастен к преступлениям?

– У него накопилась обида, – вернулась снова к этой теме Инга, – впрочем, как и у многих других.

– Но другие не писали подозрительных записок, – справедливо напомнил Александр.

– И вот что интересно, – заметил Георгий, – ведь он прекрасно знал о моих дружеских отношениях с Иваном Максимовичем и тем не менее, уже имея информацию о том, что обнаружили записку, принес мне и свою статью, написанную, кстати, от руки, и какие-то заявления, просьбы, объяснительные и так далее, написанные актерами – то есть, в сущности, образцы почерков.

– Как будто сам хотел, чтоб его вычислили, – подхватила Инга.

– Обычно преступники подсознательно хотят, чтобы их остановили, потому и становятся дерзкими и лезут, что называется, на рожон, – кивнул Паредин.

– Но он же не преступник, – возразила Инга, – или…

– Или, – иронически хмыкнул Георгии.

– Нет, он не может быть преступником. Да, он обижен, он в гневе, он хочет, чтобы Мира Степановна избавила театр от своего присутствия, но он же не сумасшедший, чтобы убивать ее любимых актрис. Что бы это дало ему, если бы это сделал он? Да ничего. Он, если бы дошел до ручки, скорее бы нанял киллера, чтобы убить саму Миру Степановну. Разве я не права?

Инга обвела взглядом собеседников.

– Вот что, – стал подводить итог Игнатов, – я предлагаю не гадать на кофейной гуще, а наметить план дальнейших действий. Первый этап расследования мы провели, можно сказать, вполне на уровне. Во-первых, нашли записку. Во-вторых, выяснили, кто ее написал. В-третьих, узнали, что у преступлений были свидетели. Как минимум двое – Козлов и Аристархов. Осталось расколоть их – и дело в шляпе. И после этого я оставляю свой холодильно-телевизионный бизнес и открываю частное сыскное агентство. Вас приглашаю на должности детективов. Согласны?

– Спрашиваешь! – бодро отреагировал Георгий.

– Да я еще во время съемок сериала поняла, что мое место – не на сценических подмостках, а в засаде на киллера.

– А вот это вы зря, – возразил Паредин. – Бог вам талант дал – извольте его реализовать по полной программе.

– Как же вы можете судить о степени моей одаренности, если не видели меня в работе? – съехидничала Инга.

– Ну почему же? – небрежным тоном произнес журналист. – Кое-что посчастливилось лицезреть и нам, убогим собирателям слухов и сплетен. Моей маман так приглянулся ваш кинематографический шедевр, что пару серий она записала на видео. Я имел честь их просмотреть. Должен вам заявить, что вы и в самом деле на редкость органичны и талантливы. Ваша девушка из провинции, Лера, которую вы там играли, невероятно трогательное и милое существо. Ее хочется оберегать и защищать. Рядом с ней каждый бы чувствовал себя настоящим мужчиной. Ради таких вот девушек мы готовы на подвиги. А то, как вы сыграли Натали, выше всяких похвал. Я в вашу Натали просто влюбился. Смотрел и думал – почему же я не Пушкин?!

– Ты… когда?.. Ты… откуда?.. Откуда ты про Натали-то знаешь? – воскликнула Инга. – Я же тебе не говорила о Натали! Это было в Самаре!..

– Это было в Самаре, – продолжил ее фразу журналист, – и это было в прошлом веке, в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Я как раз был на семинаре в этом городе. Нас повели в театр. И я на сцене увидел девушку своей мечты. Но – увы! – эта девушка жила аж в девятнадцатом столетии и была женой Пушкина и первой красавицей Петербурга… Куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд… О такой девушке я и мечтать не мог. Не мог, не должен был, но все-таки мечтал. А потом встретил вас. Здесь, на скамеечке. С записной книжечкой в руках. Красивую и беззащитную. И почему-то не узнал. И лишь позднее, увидев на экране, я вспомнил все…

– Блин, я, кажется, лишний, – пробормотал Санек, – я отползаю.

Он сначала попятился, потом повернулся спиной к этой чудной парочке и почти бегом пустился прочь.

Вечер был тихим, переулок – пустым. Санек шел и разговаривал сам с собой.

– Красиво излагает, – говорил он и крутил головой в восхищении, – а у меня так сроду не было. Ну почему у меня не было такого?! Вот как я с Веркой познакомился? Я пришел ей чинить холодильник. Она выставила пузырь водяры. Я выпил, затащил ее в постель – и вся романтика. И с другими так же. А у этих… Вот блин! Я тоже так хочу!..

Георгий посмотрел вслед уходившему.

– Бедный парень, – скривился он, – даже не знает, что его ждет.

– А что его ждет? – тихо спросила Инга, еще не успевшая отойти от признаний Паредина.

– Пленка, где его дама сердца участвует в омерзительнейшей групповухе, ходит по городу. Над ним уже смеются. А он, по-моему, неплохой человек.

– Неплохой, – тихим голосом без интонаций отозвалась Инга и неожиданно добавила: – Мои цветы в вашей машине. Можно мне взять их?

– Ну конечно. Это твои цветы, – удивленно произнес журналист.

– Спасибо, – еще тише сказала девушка. Она взяла букетик и повернула к нему лицо. – Ты знаешь, о чем я думаю почти все время?

– О чем?

– Мы вот тут… на земле… суетимся… Все выясняем отношения, грыземся, порой и убиваем друг друга… И даже и не вспоминаем о том, что шарик, на котором мы угнездились, летит! Понимаешь – летит! Он летит из ниоткуда в никуда. В пустом, холодном, черном космосе… И если бы мы помнили об этом каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение – мы бы вели себя иначе.

Она повернулась и медленно пошла прочь.

Паредин смотрел ей вслед.

– Если бы мы думали об этом постоянно, – произнес он вполголоса, – мы бы сошли с ума.

– Егорыч, ты меня не отпустишь на полчасика? – спускаясь со второго этажа вниз, к вахтеру, спросил пожарный.

Пожарный пост находился рядом со сценой. По ночам в театре оставались два человека – пожарный на втором этаже и вахтер на первом.

– Я обошел все здание, проверил, запер дверь из кафе, так что все в порядке. Подежуришь один? Мне домой надо срочно смотаться.

– Иди, иди, – добродушно отозвался Егорыч.

Он запер за пожарным входную дверь и включил телевизор.

– А-а-а!.. – донеслось вдруг откуда-то сверху.

Егорыч выключил телевизор и прислушался.

– А-а-а!.. У-у-у!..

Вой приближался, сопровождаемый топотом бегущего человека. Егорыч ринулся наверх и увидел всклокоченного со сна Чулкова. Заметив вахтера, тот остановился как вкопанный.

– Стой, где стоишь! – вскричал он дурным голосом. – Ты кто?

– Захар Ильич, это же я, Егорыч, вахтер.

– Какой вахтер? Какой Егорыч? Где моя Мирка? Где все? Почему отменили спектакль? Где зрители? Почему эти там дерутся? Они что, обе ожили?

Чулков вращал глазами, его трясло, и Егорыч с ужасом понял, что у Чулкова белая горячка.

«Вот старый дурень, – подумал он, – надо было отдать его Мире Степановне. Зачем я его здесь оставил? Натворит он мне дел».

– Захар Ильич, вы успокойтесь, – проговорил он как можно более доброжелательно, – все хорошо, все хорошо. Идемте на диванчик.

Он поднялся наверх, отвел ставшего покорным Чулкова снова в кабинет Миры Степановны, дал ему напиться водички из графина и усадил на диван.

– Егорыч, – трясясь, как в лихорадке, спросил Чулков, – это ты?

– Это я, – обрадованно заговорил вахтер, – вы не волнуйтесь так, все хорошо.

– А эти две?

– Которые?

– Ну эти… убитые… Они что, ожили?

– Да Господь с вами! Нет, конечно.

– А я их видел. Там, на сцене. Они дрались. Тучкова кричит: «Я сегодня играю Марию Стюарт!», а Пунина: «Нет, я!» Ты представляешь? Я побежал на сцену, потому что… В общем, проснулся, смотрю – я в кабинете у жены. Подумал, что идет спектакль, а я проспал свой выход. Бегу на сцену и не могу вспомнить, какой спектакль мы играем. А на сцене темно, и только луч такой… зеленый. И они обе в костюме Марии Стюарт… Вцепились друг другу в парики и орут: я! Нет, я!..

– Это вам снилось, вот и все.

– Как снилось? Я же бегал туда-обратно! Что я – спал на ходу? Или ты думаешь – у меня белая горячка? Чулков еще не допился до чертиков, не дождетесь!

Егорыч нашел в аптечке у Миры Степановны валерьянку, накапал в стакан, дал выпить Захару Ильичу. Тот вскоре перестал дрожать и успокоился. Он теперь и в самом деле выглядел совершенно нормальным, по крайней мере настолько, насколько может выглядеть нормально человек с глубокого похмелья.

– Может, супруге позвонить? – осторожно осведомился Егорыч.

– Ни в коем случае! – испуганно вскинулся Чулков. – Ты лучше сходи на сцену, посмотри – там они или уже исчезли. Только закрой меня на ключ. А то вдруг ты – туда, а они обе – сюда.

Егорыч подходил к сцене с опаской. Он, конечно, не верил во всякие там привидения, но не зря же говорится – береженого Бог бережет. Есть на свете какие-то неведомые силы, Еще и мать ему об этом говорила. Есть незримая сила – и злая, и добрая. Злая – для злых, а добрая – для добрых. И получает всяк свое. Вот Ильич дал поблажку себе, стал закладывать за ворот – и получил, как говорится, по сусалам. Привиделось ему, или же впрямь его предупреждают некие силы: ты, мол, остановись, браток, знай край, да не падай? Бог весть… А только не зря он взбутетенился, не зря…

Дежурный свет на сцене включался у пульта помрежей, до него надо было добраться в полной тьме, но Егорыч уверенно двигался, вытянув вперед руки, чтоб не наткнуться ненароком на брошенные где попало монтировщиками декорации. Не было ни зеленых лучей, ни привидений. Не было их во тьме, не оказалось и при свете. Егорыч обошел сцену вокруг, заглянул в каждую кулису – ничего. Осветил зрительный зал – то же самое. Привиделось Чулкову с пьяных глаз. Егорыч снова погасил все освещение и медленно двинулся в обратный путь. Уже на пороге, на выходе со сцены, на повороте в коридор он оглянулся… И сердце дрогнуло на мгновение от страха – показалось ему, что упал сверху на авансцену слабый и еле видимый зеленый луч, и в том луче – два женских силуэта. Он зажмурил глаза, проморгался – ничего. Простой эффект из-за резкого перехода от света снова к темноте. Так он и доложил Чулкову.

– Ничего.

– Ты все проверил?

– Все проверил.

– Может, они попрятались в кулисы?

– Да нет их там! Что вы, как маленький, ей-богу! – вскипел вахтер. – Давайте лучше позвоним вашей супруге. Она искала вас, в театр приезжала. А я не выдал.

– Молодец. Давай выпьем за это.

– Так нету же! – удивился Егорыч.

– Как нету? – расхохотался Захар Ильич. – Все есть! Моя супруга часто удивляется – где это я нахожу? А у меня припрятано. Всегда заначка есть. И у нее под носом!

Он потянулся к книжной полке, отодвинул книги и достал небольшую бутылочку коньяка. В холодильнике нашлись сыр и яблоки. Они выпили, закусили, Чулков налил еще по стопочке и спрятал бутылку на прежнее место.

– Много не буду пить, – сказал он повеселевшим голосом, – так только, по чуть-чуть, чтобы в себя прийти. Надо ж придумать, что соврать. Думай, Егорыч, что сказать – где был?

– Время не шибко позднее, одиннадцать. Скажи, что был в гостях.

– А у кого? Она ж проверит.

– Ну это уж ты сам решай. Мне про твоих друзей ничего не ведомо.

– А что это ты, Егорыч, обращаешься ко мне на ты? Я без пяти минут народный.

Вахтер хмыкнул и ничего не ответил на глупую реплику.

– Слушай! – воскликнул вдруг Чулков. – Давай поищем документы и почетный знак народного артиста! Она мне до сих пор не показала. Говорит, ей нужна моя непосредственная реакция на сцене, при полном зале, когда увижу в первый раз все это. Или я не артист? Что я – щенячью радость не сыграю? А? Как думаешь?

– Не знаю. Сам смотри, – пожал плечами вахтер.

– Они должны быть где-то здесь, у нее в кабинете. И Чулков принялся рыться в ящиках стола.

– Нашел! – воскликнул он через минуту, доставая папку с надписью: «Чулков Захар Ильич. Заслуженный артист России». – Вот они… – проговорил Захар Ильич, любовно поглаживая папку.

Он раскрыл ее, начал читать, и улыбка постепенно сползала с его лица.

– Характеристика, – бормотал он, – репертуарный лист… – Он поднял глаза на Егорыча. – Это же… документы. Мои. На представление меня к званию народного. Она их даже и не отсылала в министерство! Это что же такое, Егорыч? Как же так?

Он принялся лихорадочно рыться в ящиках, выкидывая прямо на пол их содержимое.

– А вот и звание Тучковой! Вот оно! Ее документы она посылала! И на нее пришли бумаги! Вот оно, свидетельство, вот знак…

Сидя в кресле на месте Миры Степановны среди разбросанных вокруг бумаг, он держал в руках папку с чужими документами и почему-то улыбался.

– Видишь, – заговорил он наконец, – видишь, какой я идиот, Егорыч? Я всю жизнь верил ей. Всю жизнь она меня обманывала, а я все верил. Она об меня ноги вытирала всю мою жизнь. Ради нее я бросил первую жену, даже родить не дал – она была беременна. Потому что мне Мирка сказала: я из тебя артиста сделаю. У тебя, говорит, будет все. Я поверил. И что у меня есть теперь? Двадцать лет унижений и белая горячка в придачу. Вот моя жизнь. Зачем же я себя так искалечил?

Он с размаху запустил папкой с документами Тучковой в книжный шкаф, разбив при этом стекло. Вахтер вскочил.

– Ты что, Захар Ильич? – испуганно вскричал он. Успокойся?

– Ха! – саркастически хохотнул Чулков. – Теперь-то я не успокоюсь, это точно. Она думает – я у нее на крючке… Еще посмотрим, кто кого, еще посмотрим… Не зря Тучкова говорила: «Мне звание дадут, а тебе нет!» – Он очень похоже передразнил интонации убитой. – И получила по заслугам. И Мирочка получит. Все получит?

Егорыч бочком-бочком вышел из кабинета и повернул в дверях снаружи ключ.

– Эй, – закричал из кабинета Чулков, – ты зачем меня запер, скотина? Открой сейчас же, слышишь, сволочь? Открой, старый козел!

В дверь изнутри ударили чем-то тяжелым. Егорыч постоял, прислушиваясь. Чулков, как видно, принялся громить в кабинете все, что попадало под руку. Слышался звон разбитого стекла, падала мебель, в дверь летела посуда, осыпаясь осколками. Вахтер скатился по ступенькам вниз, к своему посту, и принялся названивать по телефону. Он вызывал в театр Миру Степановну, Аристархова, милицию, просил немедленно приехать всех, сообщая о буйстве внезапно помешавшегося артиста. Сверху слышался грохот и вопли Чулкова. Первым в театр вбежал запыхавшийся Аристархов.

– Что тут? – спросил он.

– Слушай, – кивнул в сторону кабинета наверху Егорыч, – я его запер. Буйствует. Похоже, белая горячка.

В театр один за другим поспешно входили встревоженные люди молодые актеры, проживавшие в общежитии, в числе которых была Инга Дроздова, откуда-то узнавшие о происшествии Паредин и Санек Игнатов. Заявились также Гриньков, Стас Провоторов и Павел Николаевич Козлов, живший за несколько кварталов от театра. Вскоре подъехал и наряд милиции вместе со следователем прокуратуры Иваном Максимовичем. Кривец вошел в театр быстрым шагом и, отведя в сторонку вахтера, стал его о чем-то тихонько расспрашивать. Остальные столпились внизу, на первом этаже, – на второй не пускала милиция. Актеры прислушивались к грохоту мебели, которую крушил в кабинете впавший в буйство Чулков, и шепотом переговаривались. К Инге подошла Лариса Родионовна, которой успел позвонить перед этим Аристархов.

– Я всегда ожидала чего-то подобного, – проговорила она вполголоса, – этот финал вполне закономерен.

– Финал чего? – спросила Инга.

– А разве вы не понимаете? Это конец диктатуры нашей дражайшей руководительницы. Все тайное непременно становится явным. Она нас долго сталкивала лбами. Как в Древнем Риме, у правителей которого был на вооружении девиз «Разделяй и властвуй».

– Когда же на смену этому придет другой – «Соединяй и здравствуй»? – вздохнул подошедший к ним Аристархов.

Приблизились и Паредин с Игнатовым.

– А вы нам по-прежнему ничего не хотите сказать? – спросил журналист у Аркадия Серафимовича.

– Да, по-моему, все в скором времени разъяснится и без моих комментариев, – проговорил загадочно завтруппой.

В этот момент в театр вошла Мира Степановна – до шофера она не смогла дозвониться, пришлось вызвать такси, – что и привело к задержке.

– О-о, – протянула она, оглядывая собравшихся, – да здесь уже почти вся труппа. Не спится вам? Пришли полюбопытствовать, насладиться скандалом в семье вашего руководителя? Ну-ну. А милиция здесь зачем? У нас что – новое убийство?

– Пока что нет, Мира Степановна, – ответил ей Иван Максимович, – но театр у нас на особом контроле, как сами понимаете. Обязаны отреагировать.

– Вы знаете, – с удивительным самообладанием заговорила главный режиссер, – я полагаю, что вас вызвали совершенно напрасно. Последние события негативно отразились на психике Захара Ильича. Он стал пить. Актеры – народ чрезмерно эмоциональный. Его можно понять – убили двух его партнерш. Он ведь с ними играл почти во всех спектаклях. Вот нервы и не выдержали. Так что спасибо вам огромное – я сама справлюсь. И попрошу всех разойтись! – гаркнула она так, что вздрогнул даже следователь. – Тут вам не цирк, не бесплатное представление. Во-он!

Вверху загрохотали кулаками в дверь.

– Мирка! Старая сволочь! Ты меня обманула! – донесся сверху вопль Чулкова.

– Да уходите же вы все! – прокричала Мира Степановна.