Текст книги "Глянцевая женщина"

Автор книги: Людмила Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Супруга Лепницкого ничего нового Виктору Петровичу не сообщила. Держалась она уверенно, даже слегка надменно. Не церемонясь, закрыла дверь в смежную комнату, где размещались за двумя письменными столами ее помощница и кассир, указала Виктору Петровичу на стул и воцарилась, как на троне, в своем вертящемся кожаном кресле.

– Я только вчера узнала о трагедии, – заговорила она низким голосом, четко выговаривая слова.

Чувствовалось, что эта женщина привыкла быть на виду, привыкла, что с ее мнением считаются, к ней прислушиваются. Умная, волевая. И достаточно яркая. Внешность ее поражала буквально с первого взгляда: чуть изогнутый книзу тонкий, хищный нос, очень полные губы, покрытые темно-вишневой помадой, большие черные, глубоко запавшие глаза, коротко стриженные темные волосы. «Пифия!» – подумал Кронин.

Ему хотелось тотчас же встать и уйти, так неуютно было в ее присутствии. Казалось – заколдует, замордует… Живым не выберешься. Странные женщины ему встречались, однако, в последнее время. Начать с Галины. Как он сошелся с ней, он сам не понимал. Просто подпал под ее чары, да и только. Пожалуй, Лепницкий тоже околдован своей женой. Барахтается в паутине черной магии – и выбраться не может. Вот оттого и пьет.

Кронин поймал себя на том, что в упор смотрит на Лепницкую и ничего не говорит. Даже папку свою не раскрыл. Лидия Васильевна отвечала ему чуть насмешливым взглядом.

– Значит, только вчера узнали об убийстве Алины Шиманской, – промямлил он.

– Только вчера.

– Меня интересуют события, произошедшие на вашей даче во время майских праздников.

– А никаких событий не было. Просто все мужики передрались. И только.

– Из-за чего?

– Из-за банальной провокации. Вы уже знаете о наших милых шалостях?

Кронин кивнул. В глазах Лепницкой не было даже тени стыда. Напротив. Ее взгляд был настолько пронизывающим и откровенным, словно она и его приглашала присоединиться к этим их «милым шалостям».

– Ну, значит, знаете и о Светлане.

Кронин, не поднимая глаз, записывал ее слова в протокол.

– Светлана Прибыткова у нас генератор идей. Гениальная женщина! Была сначала манекенщицей, моделью, а теперь – директор-распорядитель модельного агентства. И денежку она умеет делать. Нигде своего не упустит. Бизнеследи зарубинского розлива. У нас ведь в Зарубинске официально малый бизнес отнюдь не процветает, а неофициально… Он уж давно не малый, а большой. Очень большой.

– А именно?

– Все. Больше – ни слова. Ничего не знаю, не вижу, не слышу, не скажу. Что вас еще интересует?

– Все.

– Все о Светлане Прибытковой или все обо всем?

– Обо всем, что, на ваш взгляд, может пролить свет на преступление.

– А вы, значит, так вот и будете записывать за мной в своих бумажках?

– Буду.

– Так не пойдет. Ну кто и что вам может рассказать в подобной обстановке? Вы приезжайте к нам на дачу…

– Непременно.

– Да-а?! И примете участие…

– Нет, не приму. У меня есть любимая девушка…

– И ее приводите. Мы всем найдем партнеров. Развлечетесь.

Лепницкая так явно издевалась над представителем закона, что Кронину хотелось влепить ей хорошую оплеуху.

– Не будем отвлекаться, – произнес он как можно более сдержанно.

– Но хотя бы чаем вас угостить вы мне позволите?

– Позволю.

Лепницкая прошла на своих шпильках к двери, открыла ее и коротко бросила кому-то:

– Рыжик, чаю подай.

И почти тотчас же с подносом в кабинет вплыла «рыжик» – одна из тех молодых женщин, что размещались в смежной комнате. Как видно, ей был известен ритуал приема гостей, и чай она заранее приготовила по собственной инициативе.

– Умница, – кивнула ей главный бухгалтер, когда «рыжик» – молодая, лет девятнадцати, светловолосая девушка – расставила на столе чашки и разлила в них чай. – Можешь идти, – проговорила Лепницкая и легонько шлепнула девушку по заду – точно так, как это мог бы сделать мужчина-босс.

Девушка вспыхнула и торопливо вышла, а Лепницкая бросила в высшей степени вызывающий взгляд на следователя.

«Вот оно что, – подумал тот, – теперь с вами все ясно, миледи».

Вслух же спросил:

– У Шиманской были враги?

– Конечно, – не задумываясь ответила Лепницкая, мы все враги друг другу.

– Ну не друзья же, в самом деле. Женщины все – соперницы, врагини, а мужики – самцы… Они тоже воюют друг с другом из-за самок. Мы прикрываем эти отношения дипломатичностью, воспитанностью, вежливостью, в силу того что мы цивилизованные люди. Но глубинная суть их враждебна! Попробуйте мне возразить.

– Да нет, не буду.

– С вами скучно беседовать.

– Я не беседовать сюда пришел.

– Ах да!.. Допрашивать. Совсем забыла. Вы красивый мужчина, а я при виде красивых мужчин становлюсь несколько рассеянной.

«Ну ей-богу, ведет себя как мужик», – едва не скрипнул зубами Кронин.

Он ненавидел женщин, которые шли в атаку на мужчин. Считал, что любить такую женщину – это скрытый гомосексуализм. Было в Лепницкой что-то неприятное. Эта ирония в каждом слове… Она шла не от самозащиты, вовсе нет. То были явный цинизм и неприкрытая бесстыжесть. Лепницкой нравилось шокировать людей. Она считала это признаком силы. Амазонка двадцать первого века… Но и помимо чересчур раскованного поведения, что-то в ней вызывало неприязнь. Чисто внешние факторы. А ведь она очень красива. Вот только… Глянцевой какой-то красотой. Как будто не живая женщина сидела перед Крониным, а кукла говорящая. Ухоженная, подтянутая, лицо поблескивает матово, как мрамор. Статуя. Мертвая субстанция. Да, она не живой человек. И пахнет от нее какой-то болотной гнилью. Знакомый запах!

– Можно вопрос несколько… личного характера? – произнес он, глядя в глаза этой надменной бизнес-вумен.

– О да, конечно, почему бы нет?

– У вас духи такие… Необычные.

– О-о! – расхохоталась она. – Вот уж и впрямь не ожидала. Что, хотите купить такие же своей малышке? Не советую. Ваша девушка, должно быть, этакая ромашка полевая. Ей пойдут больше сладкие духи, с запахом карамелек. А мои… Это – «Черная магия». И вам они не по карману.

Кронин шел из музея пешком и прокручивал в памяти встречу с Лепницкой. Духи… Те же самые духи! И вся эта манера поведения – вызывающе-наглая, как будто бы она хотела ему сказать: «Да, я убила. Но у тебя, плебей, кишка тонка меня поймать». Мотив? О, у нее мотив готовенький: все люди – враги друг другу. И на вопрос о молотке она ответила туманно:

«Моя профессия – не гвозди забивать. Наличием или отсутствием на даче подобных предметов никогда не интересовалась…»

Да-а… Не простая дамочка, с секретом. Если она – убийца, то «расколоть» ее будет непросто. А без ее признаний доказать вину не представляется возможным.

«Не будем торопиться с выводами, – подумал он, – но дать задание операм последить за дачкой надо будет».

Елене Ивановне удалось невозможное – она была приглашена на чай к Зинаиде Николаевне, соседке Шиманских. Зинаида Николаевна Чуева жила напротив них, в тридцать восьмой квартире. Ей было под восемьдесят, жила она одна, но ее навещала племянница, помогавшая ей по хозяйству. Сама Зинаида Николаевна почти не выходила из дому, разве только в погожий денек посидеть на скамейке, но и то неохотно, все больше на балконе дышала воздухом.

– Такая жизнь пошла противная, – говорила она, – что и видеть ничего не хочу. Все не наше какое-то. На магазинах буквы иностранные. Еды полно, а купить не на что. Молодежь матерится, девки курят. Целуются прилюдно – все бесстыжие. И пиво из бутылок пьют. Срамота одна.

К утру седьмого мая Зинаида Николаевна уже немного успокоилась после страшных Событий, и когда Елена Ивановна позвонила ей, то она неожиданно обрадованным голосом попросила ее:

– Вы бы зашли чайку попить. Оля сегодня не придет, а мне так скучно.

Елена Ивановна сгребла в целлофановый пакет все, что нашла в холодильнике, и поспешила в соседний подъезд. За чаем Зинаида Николаевна болтала без умолку.

– Говорю Оле – переезжай, говорю, ко мне. Нет, ни в какую. Тут центр города, все магазины рядом. А уж медсестрой во вторую поликлинику устроиться – раз плюнуть. Ведь персонала везде не хватает. Нет, не хочу, говорит, я, мол, в своей больнице уже привыкла. Она работает в шестой. Конечно, рядом с ее домом, через дорогу. Но и вторая отсюда – всего две остановки. Зато квартиру-то свою сдавала бы, пока я не помру, была бы денежка. А как помру, то уж где хочет пусть живет – хоть у себя, хоть здесь…

Елене Ивановне большого труда стоило перевести разговор на интересующую ее тему. Чуева потому и болтала много, что старалась избежать неприятных вопросов. Однако свою роль сыграл рижский бальзам, который Елена Ивановна предусмотрительно захватила с собой. Несколько капель в чай старушке – и та в конце концов запела соловьем.

– Леночка, душечка, пойми меня, – прикладывала она платочек к сухим глазам, – вот ты мне говоришь: открой, мол, следователю дверь да побеседуй с ним. А вдруг убийца-то узнает? Я за газетой вниз пойду, а он и меня по голове тюк молотком – и все дела. Ведь с виду вроде хлипкий – мальчонка-то тот, а погляди, что натворил.

Гринева затаилась, боясь пошевелиться, чтоб не вспугнуть рассказчицу. Но та уже опомнилась и прикусила язычок. Елена Ивановна сделала вид, что информация совсем не интересна ей. Лучший способ узнать что-либо – не выпытывать и не настаивать, а сделать так, чтоб человеку самому захотелось обо всем рассказать. Елена Ивановна добавила в чашку хозяйки чаю и плеснула туда хорошую порцию бальзама.

– Мне нравилась эта семья, – заговорила она, грустно покачивая головой, – ничто не предвещало такой трагедии…

– Ничто не предвещало?! – воскликнула Зинаида Николаевна. – Да ведь они ругались, что ни день. А ежели в семье нет лада – быть беде.

– В самом деле? А я-то думала, что они живут дружно…

– Ну да уж, дружно… Как бы не так. Уж я-то знаю. Нет, – спохватилась Чуева, – я не подглядывала, не подумайте.

– Конечно, – успокоила ее актриса, – тут и подглядывать не надо: все на виду и без того. Соседи же.

– Вот-вот, – обрадованно подхватила Чуева, – все на виду, правда твоя, Еленочка. Ой, – вдруг хихикнула она, – я тебя то на ты, то на вы, уж извините. Вы ж намного моложе меня.

– Да ерунда, – отмахнулась Гринева, – какая разница. Как вам удобно, так и называйте.

– Ну все ж таки. Вы же артистка, а я прядильщицей всю жизнь на комбинате. Как говорится, разница большая. Когда ты переехала сюда, – доверительно заговорила она, – уж тут тебя так обсуждали! Во дворе-то…

– Да я знаю.

– Все удивлялись, что мужики к тебе не ходят табуном. У нас же, у простых людей, понятия какие? Артистка – значит… Ну… Эта самая… Ну, сама понимаешь.

– Да все это не важно, – улыбнулась Елена Ивановна, – тем более что я уже старуха.

– Да ну, – горячо возразила собеседница, – ты еще ого-го! Тебе еще и замуж можно запросто.

– Замуж – это ведь тоже риск большой, – свернула на нужную тему самозваная сыщица, – вот Алина, пожалуйста, жила себе за мужем как за каменной стеной, а что вышло? Я вот все думаю: не муж ли ее стукнул тем молотком?

– Да что ты, – замахала руками Зинаида Николаевна, – не Женька, нет, Женька тихоня. Это парнишка тот, я говорю тебе. Он же последний заходил в тридцать девятую. Женьки и дома уже не было. Я за газетой собралась как раз, ну вот и глянула в глазок – нет ли кого там, на площадке. А он звонит в тридцать девятую. Алина дверь приоткрыла и говорит: «Чего тебе?» А парнишка-то ей отвечает: «Поговорить хочу». Ну она и впустила. Не ведала, бедняга, что это смерть ее пришла.

Зинаида Николаевна всхлипнула: сказывалось благотворное действие бальзама. «Лучше всякого детектора лжи», – подумала Гринева.

– А он какой был из себя, этот парнишка?

– Ну-у… Я лица-то не видела, он же спиной стоял. Щупленький. В курточке. Кепка на голове. В руках – пакет целлофановый. Большой такой. И все. Куртка синяя вроде. Короткая. Куртка, брюки – эти вот джинсы ихние, молодежные – да кепка. А больше я ничего и не приметила. Потому следователю я и не стала даже дверь открывать. Что я скажу? Лица-то я не видела.

– А вы к Евгению Леонидовичу как относитесь?

– К Женьке-то? Хорошо. Представительный мужчина. И слова зря не скажет, не балаболка какая-нибудь. Самостоятельный. И вежливый. Всегда поклонится: «Здравствуйте, Зинаида Николаевна». Я еще и завидовала этой Алине. Вот ведь достался же мужик. А она его прямо ни в грош не ставила. Вечно сквозь зубы с ним. Глянет – рублем подарит. С такой ненавистью… А он все терпит. Вот уж порядочный мужчина!

– А любовниц у него не было, случайно?

– Ни-ни! Об этом даже думать позабудь! Говорю ж – человек самостоятельный. Ученый. Как начнет говорить – заслушаешься прямо. И голос у него такой, и все манеры… Алинка – что? Простая, хоть и в Москве училась, а не пристало к ней. Как была дочка прачки, так ею и осталась. А он… Ну прямо граф какой-нибудь из прежних… Видать, кто-то в роду был… Непростой человек.

– Ну вот. А следствие считает, что это сам Шиманский убил жену, – испытующе глядя в лицо собеседнице, произнесла актриса.

– Вот те на! – испуганно воскликнула Чуева. – Как же так? Это что же такое? Ведь он ни сном ни духом!.. Его и дома даже не было! Я же потом-то вышла за газетой. Смотрю – дверь приоткрыта. Заглянула: Алина лежит вниз лицом, вся голова в крови, и молоток рядом валяется. Я сразу же в милицию звонить и вам. Прошло-то всего ничего с того времени, когда парнишка позвонил в квартиру. Я только в кухню сходила – чайник забыла выключить, он засвистел как раз. Выключила, потом тапочки переобула, взяла ключи и вышла из квартиры. Я даже слышала, как дверь в подъезде хлопнула! Наверняка это парнишка убегал! А вы говорите – Женька! Не мог он! Не было его!

– Ну все равно его посадят. Да нет, пожалуй, не посадят, а расстреляют, – со вздохом проговорила Гринева.

– Да как же это может быть? Невинного?!

– Так все улики против него. Никто парнишку этого не видел. Кроме вас… Но вы же следователя на порог не пускаете. А я тоже не имею права без вашего согласия рассказать ему…

– Все расскажи, Еленочка, все расскажи! И я с ним тоже… Как на духу… Пускай приходит.

– А если вызовут в прокуратуру?

– А ты пойдешь со мной?

– А как же!

– Ну так в чем дело? И я пойду. А надо – и на суде все расскажу! Такое дело… Расстрелять невинного… Такого человека! Не допущу!..

Через полчаса следователь сидел напротив двух женщин и записывал в протокол показания Зинаиды Николаевны.

– Неужто расстреляют Евгения Леонидыча? – вдруг оборвала себя на полуслове Чуева.

Кронин вскинул на нее удивленный взгляд и тут же почувствовал, как под столом ногу его слегка толкнули. Он глянул на Гриневу и, увидев ее смеющиеся глаза, обо всем догадался.

– Тайна следствия, – буркнул он неопределенно. Зинаида Николаевна была так напугана этим заявлением, что еще с большим пылом продолжила рассказ:

– Хлипкий такой мальчонка, в синей курточке. Не на меху, а тонкая такая… Что за ткань, уж не знаю. Вот была раньше ткань «болонья», из нее тогда шили плащи – похоже. Ну и брюки на нем были. Джинсы. И еще кепка…

Елена Ивановна неожиданно встала, извинилась и куда-то ушла.

Зинаида Николаевна продолжала:

– А вот лица-то я не видела.

– Это плохо, – вздохнул Виктор Петрович.

– Знать бы… Я б выглянула да окликнула его, парнишку этого… А так… В глазок смотрю – стоит и звонит в тридцать девятую. Потом Алина дверь открыла, спросила, что, мол, надо. Поговорить – отвечает. Ну и зашел он к ней. А у меня, как на грех, чайник засвистел. Я и пошла на кухню. Выключила. Потом – в прихожую обратно. Тапки переобула, кофту теплую набросила, ключи взяла от почтового ящика… Потом опять вернулась в кухню – проверила конфорку. Показалось, что чайник убрала, а конфорку не выключила. Оказалось, что выключила. Ну и пошла себе. Смотрю: дверь у Шиманских открыта…

– Настежь?

– Да нет, чуть-чуть… Так… Приоткрыта вроде. Кричу: «Алина!» Тишина. Тут дверь в подъезде хлопнула. Я себе думаю: она, значит, ушла, а дверь открытую оставила? Или Женя вернулся? Опять кричу: «Алина! Женя?» И опять тихо. Мне что-то жутко стало. Стою в сомнении – зайти ли, нет ли… И главное, в подъезде больше никого, все на работе. У нас квартир-то всего восемь. На первом этаже нету совсем, там магазин, а на других – по две на площадке, вот и считайте. И всех жильцов я знаю – население работающее. Утро, все на работе. Я одна во всем доме, выходит. Во всем подъезде то есть. Как не испугаться? Все же, думаю, гляну. И глянула…

– Она лежала вниз лицом?

– Ага.

– И молоток валялся рядом?

– Точно. И кровища вокруг головы.

– Вы к ней не подходили?

– Нет. С порога глянула… Так сразу видно – неживая. Я сейчас же звонить…

На этих словах раздался протяжный звонок в дверь. Зинаида Николаевна от неожиданности даже подскочила и схватилась за сердце:

– Он… За мной пришел… Догадался, что я его видела.

– Посмотрите в глазок. И не бойтесь. Ведь я же рядом.

– А пистолет у тебя есть? – от страха переходя на ты, спросила старушка.

– А как же. Ничего не бойтесь.

Кое-как Чуева добралась до двери и приникла к дверному глазку. И тотчас же отпрянула:

– Он! Я ж говорила! Теперь звонит в тридцать девятую.

– Посмотрите внимательно – может, не он?

– Да говорю же!

Она опять уставилась в глазок, шепотом комментируя:

– Куртка синяя, джинсы… И кепка. Главное – рост такой же. Тот же самый! Вот гляньте: цифра «39» как раз над кепкой. Точно он!

Кронин рванул на себя дверь, парнишка обернулся… и оказался Еленой Ивановной!

– Это следственный эксперимент, – заявила она.

– Батюшки-святы! Да ты что?! – накинулась на нее Чуева. – До инфаркта меня довела! Ну, спасибо! Вот удружила по-соседски… Так и ума можно лишиться!.. Ну ты что?!

– Извините, пожалуйста, – торопливо заговорила Елена Ивановна, – если бы я предупредила вас, вы были бы пристрастны. А так вот… вдруг… нечаянно… не будучи подготовленной… Что, я похожа на него? Рост такой же? Комплекция?..

– Вы меня извините, конечно, – заговорила Зинаида Николаевна со слезами на глазах, – но я от вас не ожидала. Я понимаю – вы артистка, а я так… Не пойми кто. Но все ж таки надо, и совесть иметь, а не пугать людей, не изгаляться. Я давно знала, интеллигенция вся ненормальная, с заскоками. В голове тараканы.

И она, резко повернувшись, ушла на кухню.

– Она узнала? – шепотом спросила Кронина пожилая актриса.

Ему было и смешно, и досадно.

– Вы в детстве были, вероятно, непослушным ребенком? – сухо спросил он, в свою очередь.

– Ошибаетесь. Очень послушным. Даже слегка затюканным.

– В это трудно поверить.

– Ну так узнала или нет?

– Узнала. Но я прошу вас…

– Хорошо. Больше не буду.

И, перепрыгивая через две ступеньки, она сбежала вниз.

«Ну и чудачка! – подумал Кронин, глядя ей вслед. – Но, однако, она опять мне помогла».

Несколько дней Елена Ивановна вела себя прилично и не вторгалась в следственный процесс. Зинаида Николаевна бросала трубку в ответ на ее звонки, Шиманский при встрече сухо кивал и торопливо проходил мимо, Юля гуляла в окружении детей, и расспросить ее о чем-либо больше случая как-то не представлялось. Кронин вообще забыл о своем добровольном помощнике. Гриневой стало грустно и одиноко. Она пошла в библиотеку. Взяла там «Лолиту» Набокова, несколько книжек Агаты Кристи и Маринину. Положив книги на стойку, она вынула из бумажных кармашков внутренней стороны обложки формуляры и стала их заполнять.

– Ну что вы там пишете? – раздался над ее ухом мужской голос. – Сегодня же десятое число, а не седьмое.

Елена Ивановна сняла очки и медленно повернулась. Перед ней стоял мужчина лет шестидесяти весьма импозантной внешности,

– Живете в прошлом? – спросил он..

– В далеком будущем. А прошлое само вторгается без разрешения. Стоит задуматься, как оно тут же начинает брать верх. Даже, как видите, водит моей рукой.

– Что же произошло седьмого мая?

– Я провела удачный следственный эксперимент.

– Вы – сыщик?

– Да. Вас это удивляет?

– Отнюдь. И выбор книг об этом же свидетельствует. Только при чем Набоков и именно его «Лолита»?

– Очень даже при чем.

– О-о… Что… преступник – педофил?

Пожилая актриса кивнула. Ей нравилось беседовать с ровесниками. У их поколения было прекрасное чувство юмора, сейчас, правда, слегка окрашенное грустью, – влияние возраста, смены жизненного уклада… Но тем не менее шестидесяти– и семидесятилетние люди были намного приятнее в общении, чем более молодые. В тех чувствовалось напряжение. Было в них нечто заданное, неестественное. Что-то от роботов, пожалуй. Ей захотелось обсудить эту тему с симпатичным незнакомцем.

«Как бы вовлечь его в беседу?» – подумала она.

Но вовлекать и не понадобилось. Он и сам был как будто рад возможности пообщаться. Пошел за ней в гардероб, подал ей плащ.

– А у вас что за книги? – спросила Елена Ивановна.

– Да вот… Иван Ефремов: «Лезвие бритвы», «Час быка», «Туманность Андромеды». Не могу без него. Перечитываю то и дело. В особенности «Час быка».

– Понимаю, – кивнула Елена Ивановна.

– Вы в самом деле понимаете? – Он недоверчиво покосился на нее.

– А как вы думали? – усмехнулась актриса. – Понимаю. И кое-что знаю.

– Вы понимаете, что это… не простая фантастика?

– Еще какая не простая! Чертеж возможного будущего. Набросок. Сценарий. Дорожный указатель. А также надпись на камне: «Направо пойдешь…» И так далее.

Они вышли на улицу. Весна была в самом разгаре.

– Послушайте, – предложил незнакомец, – давайте сдадим книги в гардероб и прогуляемся по набережной!

Они сложили книги в огромный целлофановый пакет, незнакомец отнес его гардеробщице и вернулся к Елене Ивановне, которая медленным шагом шла к набережной Волги. Солнце стояло в зените, воздух был чистым и свежим, и все вокруг казалось праздничным. Они свернули к городскому саду и стали не спеша прогуливаться по его аллеям на кругом берегу.

– Давно я не гулял вот так, бесцельно, – усмехнулся незнакомец и вдруг спохватился: – Я же забыл представиться! Чудин, – поклонился он церемонно, – Павел Прокофьевич.

– Чуден Днепр при ясной погоде, – ехидным голосом, растягивая слова, заговорила Елена Ивановна, – чуден Павел Прокофьевич…

Незнакомец обиделся.

– Вам не понравилась моя фамилия? Конечно, где уж нам… У вас небось что-нибудь этакое… Звучное… Гриневская, к примеру. Или Гринева.

Елена Ивановна все поняла: бывший поклонник ее таланта, театрал. Пять лет, как она оставила подмостки, а ее до сих пор узнают. Она вздохнула.

– Что вы? – удивился ее собеседник. – Вам неприятно, что вас помнят? И вообще почему вы оставили сцену? Я преклонялся перед вашей леди Гамильтон. В особенности эта последняя сцена, когда вам сообщают, что лорд Нельсон, умирая, завещал вас Англии. Вы были в длинном белом платье с широким, очень длинным красным шарфом и стояли на авансцене, оформленной в виде корабельного носа. И так стремительно делали движение вперед, на зрителя, что я всегда боялся, как бы вы не сорвались вниз. Но всякий раз вы замирали точненько на краю, хотя и не глядели под ноги. Вы смотрели куда-то вперед, выше наших голов, как будто видели его там… И тихо-тихо так произносили: «Он завещал меня Англии?! Бедный маленький Нельсон…» А по щеке у вас ползла слеза… Всегда – только одна.

– Да, это было важно, – подтвердила Елена Ивановна, – чтобы слеза была только одна.

– Вы хотите сказать… Вы… как-то регулировали этот процесс?

– А как же?! – в удивлении вскинула бровь пожилая актриса. – Я ведь не сумасшедшая. Я же актриса, а не леди Гамильтон. Я лишь входила в ее образ. И важно было соблюсти все рамки. Да. Все должно быть под контролем. В том числе и эмоции. Даже в первую очередь. Наше дело – воздействовать и этим способствовать очищению души смотрящего спектакль. Для актера неконтролируемые эмоции – это грязь. Да, это грязная, небрежная работа. Необходимо научиться брать управление собой на себя. И хороша бы я была, если б позволила разводить сопли на сахарине там, где этого вовсе не требуется.

– Но как же это получалось… чтобы одна слеза? Только одна?!

– По моему желанию, – с важностью отвечала актриса и более не пожелала говорить на эту тему.

– Ну хорошо… – почесал затылок собеседник, – о чем же будем говорить?

– О вас.

– Это неинтересно. Я инженер-электронщик. В прошлом году вышел на пенсию. Холост. Родственников не имею. Живу один. Занимаюсь изобретательством.

– И что же вы изобрели?

– Много всего. И я еще в процессе. Это безумно интересно. Я непременно разгадаю тайну вечного двигателя.

– Вот это хорошо.

– Вы одобряете?

– Еще бы нет! Конечно! Разумеется! Я сразу поняла, что вы то, что мне надо.

– Вот как?..

– Ну да. Я тоже, видите ли, заимела хобби. Хочу приняться за написание детективных произведений. Но прежде нужно попытаться проявить себя в деле. Вы меня понимаете?

– А как же! И с радостью вам помогу.

– Это именно то, что мне нужно. Я кое-где уже успела побывать, но не все удалось мне там выяснить. И непременно нужен надежный напарник.

– Я не только напарником – я и сообщником готов стать.

– Надеюсь, этого не потребуется. Мы будем действовать в рамках закона. Насколько это будет в наших силах…

– Итак, преступник – педофил. И мы с вами должны доказать это.

– Не совсем так. Преступление в отношении несовершеннолетней имело место много лет назад. Нашей «Лолите» было тогда четырнадцать, и она сама влезла в постель к нему. Он был женат на ее старшей сестре, девчонка жила с ними, ну и… Словом, она благополучно родила, а ее сестра с мужем-педофилом удочерили новорожденную…

– Ну и дела!.. – перевел дух пораженный Павел Прокофьевич.

– Это еще не все. Пятого мая, то есть буквально пять дней тому назад, жену этого человека нашли убитой в их собственной квартире. Орудие убийства – молоток – валялось рядом. Я вошла туда сразу после отъезда милиции и следователя прокуратуры. И под вешалкой обнаружила носовой платок, не принадлежавший хозяйке.

– Как вы узнали это? – вскинул брови Чудин.

– Да очень просто. Я видела, что у Алины – так звали убитую – были платки простые, из дешевой ткани. А этот – кружевной, белейший, из тончайшего батиста. Платок истинной леди. Кроме того, от него пахло дорогими духами. Притом надушен он был так, что и в прихожей стоял запах этих духов.

– То есть поскольку запах духов свежий, стало быть, платок обронили в день убийства?

– Именно. И духи эти – композиция, смесь «Черной магии», «Пуазона» и «Опиума». У Алины таких отродясь не водилось. Она любила сладкие духи.

– А отпечатки пальцев на орудии убийства…

– Стерты.

– Так… Что же получается? Убийца – женщина?

– Не знаю.

– А мужу это было выгодно?

– Еще как выгодно! Жена с ним собиралась разводиться. Он, правда, это отрицает, но все шло именно к тому. И в этом случае дочь оставалась с женой – ведь суд обычно оставляет ребенка с матерью. Квартира тоже под вопросом – в лучшем случае ему бы при размене досталась комната в коммуналке… Но это даже и не главное. Все дело в дочери. Ведь девочка не знает, что ее мать на самом деле – мачеха. То есть знает, но…

– Так знает или нет?

– Вы понимаете, Алина вела дневник. И Юля – девочка эта – нашла его и прочитала. Но мне, однако, удалось убедить ребенка в том, что ее мама просто пыталась написать детективный роман…

– Вам в самом деле удалось убедить в этом девочку?

– Не знаю. Юля очень умная… Не по годам.

– Да они все сейчас такие. Сколько ей?

– Десять.

– Хо! Десять! По нынешним временам, считай, что взрослый человек. Это мы в десять лет были наивными детьми.

– Вот это меня и пугает. Такая травма для ребенка!

– Она что… видела мать убитой?

– Слава Богу, нет. Была в школе. Отец отвел ее туда и пошел за покупками…

– Нет, вероятно, он сначала тюкнул супругу молотком, а потом уж пошел за покупками.

– Может, и так.

– Наверняка.

– Нет, я предпочитаю все-таки разрабатывать несколько версий на первом этапе.

– А следователь позволяет вам?..

– Нет, конечно. Однако поначалу мне удалось втереться к нему в доверие. Я помогла ему: нашла платок, обнаружила запах духов в прихожей, а также побеседовала с девочкой и вызвала ее на откровенность. Все это удалось мне благодаря тому, что я лицо неофициальное. И он отлично это понимает. Но в то же время моя деятельность хотя и не мешает следствию, но все же… Словом, он перестал со мной общаться. Но мне не хочется бросать… Это так интересно… И… Я могу ведь быть полезной. И потому… Я предлагаю нам с вами вместе так… потихоньку… ну… как будто бы мы частные сыщики, но без лицензии. Вы понимаете меня?

– Конечно. И согласен. Но прежде вы должны, уж извините, выложить всю информацию, которую вам удалось раздобыть. Итак, стало быть, при разводе девочка осталась бы с мачехой в квартире, а господин «как-его-там» – при своих интересах. То есть ни с чем.

– Именно так. Шиманский Евгений Леонидович остался бы без жены, без дочери и без квартиры.

– И для него всего обиднее было бы то, что он, родной отец, как говорится, побоку, а его дочь остается с мачехой, сама того не зная… Или зная.

– Или зная.

– А что родная мать?

– Не замужем. Ей сейчас лет двадцать пять. Приходила скандалить. И была при этом в легком подпитии.

– Ага. Вот даже как… А она не могла убить? Ведь у нее-то был мотив?

– Не знаю… Девушка импульсивная, но слабохарактерная. Обижена скорее не на сестру, а на своего совратителя. Хотя, вы знаете, был такой любопытный момент… Юля вдруг заболела. Потом уже выяснилось: ей в школе сказали, что мать убита. Она ушла с уроков, придя домой, спросила у отца, где мать, он ей что-то наврал, однако же неубедительно, а когда появилась в квартире Валентина – это было при мне, – девочка обвинила ее в убийстве своей мачехи!

– Родную мать?

– Родную мать. Это случилось на второй день после убийства. Я зашла к ним, чтобы помочь: Шиманскому надо было по делам идти в связи с похоронами, а тут неожиданно дочь почувствовала себя плохо и, как я уже говорила, пришла домой раньше времени. Я уложила Юлю спать, а сама быстренько провела обыск…

– Что-о?!

– А чего вы удивляетесь? Следователь при осмотре места преступления мог что-то упустить. Ведь не обратил же он внимания ни на запах духов в прихожей, ни на платок. Только я, зная, что таких платков у Алины не было и такими духами она не пользовалась, могла заметить это все.

– А муж заметил?

– Нет, конечно. Платок валялся на полу. Следователь сказал мне, что они его даже подняли, осмотрели на предмет следов крови – а вдруг им вытирали молоток? – но, ничего не обнаружив, бросили на вешалку, где я его и обнаружила. Шиманский же вообще не обратил внимания ни на платок, ни на запах духов.

– А он не мог прийти с любовницей после того, как отвел девочку в школу? Пришли, убили и ушли? А потом он вернулся как можно позднее якобы из магазина.

– Теоретически возможно. Но… Похоже, у него не было любовницы. И… он… как мужчина… в общем…