Текст книги "Лукиан Самосатский. Сочинения"

Автор книги: Лукиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 81 страниц)

ЛЖЕУЧЕНЫЙ, ИЛИ ОБ ОШИБКАХ В ЯЗЫКЕ

Перевод Н. П. Баранова

1. Ликин. Кто силен в распознавании ошибки в речах другого, тот и сам способен уберечься от того, чтобы не ошибаться, – не так ли?

Собеседник. Я думаю.

Ликин. А кто не сумеет уберечься, тот равным образом не сможет распознать чужих ошибок?

Собеседник. Ты прав.

Ликин. Ну, а ты? Ты утверждаешь, что говоришь безукоризненно? Или нет? Как прикажешь думать о тебе?

Собеседник. Невеждой надо быть, чтоб ошибаться, доживши до моих лет.

Ликин. Так, значит, и другого, кто так поступает, можешь поймать и уличить, если станет отрекаться?

Собеседник. Всенепременно!

Ликин. Ну, что ж. Тогда – лови меня! Незадолго начну.

Собеседник. Согласен, говори.

Ликин. Но я сделал уже тяжелую ошибку, а ты и не заметил!

Собеседник. Шутишь?

Ликин. Видят боги, сделал! Я ошибся незаметно для тебя, поскольку ты не разумеешь, в чем дело. Ну, снова, смотри! Да помни: я утверждаю, что ты не можешь заметить, потому что одного – знаешь, а другого – нет.

Собеседник. Знай говори!

Ликин. Да и сейчас ведь было неверно сказано. Опять ты не заметил!

Собеседник. Как так, когда ты ничего не сказал?

Ликин. Нет, я говорю и выражаюсь неверно, а ты не следишь за мною, когда я это делаю. Ах, если хоть сейчас ты сумел следить за мной бы!

2. Собеседник. Дивлюсь твоим речам. Неужто я не в состоянии заметить неточность слов?

Ликин. Где тебе заметить одну неточность, проглядевши целых три.

Собеседник. Каких там – три?

Ликин. Все – свежерожденные!

Собеседник. Ты, кажется, смеешься надо мною.

Ликин. А ты, мне кажется, не различаешь, кто делает ошибки на словах.

Собеседник. Да кто ж узнает, если собеседник ничего не говорит?

Ликин. Четыре раза сказано, четыре ошибки сделано, а ты и не заметил. Конечно! Великий то подвиг, заметивши.

Собеседник. Нисколько не великий, но обязательный для всякого, кто согласился на него.

Ликин. Однако и сейчас ты не заметил!

Собеседник. Когда – сейчас?

Ликин. Да вот, когда я говорил, что был бы подвиг, заметивши.

Собеседник. Не понимаю, что ты говоришь.

Ликин. Ты прав: не понимаешь! Ну, что же, тогда – иди вперед, встречай мои слова. Ведь по следам искать мои ошибки ты не хочешь. А то бы, если захочешь только, – наверное найдешь!

3. Собеседник. Да я– то хочу, но ты ничего не молвил такого, что говорят обычно те, кто плохо владеет языком.

Ликин. А только что мною изреченное не так уж плохо, по-твоему? Однако снова! Не отставай же: сейчас ты не приметил, как улетело слово.

Собеседник. Я не приметил? Невозможно, боги свидетели!

Ликин. Смотри же, лови: я пущу быстро бежать зайчонок!.. Ай пролетел? Но вот теперь можно увидеть зайчонок! А если нет, то многие, конечно, в ошибки впавши, как зайчонки запрыгают вокруг тебя, – и не поймаешь.

Собеседник. Поймаю!

Ликин. Однако не поймал!

Собеседник. Странно! Странно!

Ликин. Все оттого, что ты в науках чересчур трудящий, так что даже вот этой самой ошибки не замечаешь. Но я уже замечал ошибки многих говорящих.

4. Собеседник. Последнее я что-то плохо понимаю.

Ликин. Ну, значит, и меня поймешь, когда выйдет что-то из младенцев, ныне еще сосущих грудь. Или, поскольку ты сейчас не распознал ошибок моей речи, – как ни расти младенцы, ошибка ошибкою не станет для того, кто ничего не знает?

Собеседник. Ты прав.

Ликин. И, конечно, если чужих не будем различать, то никогда нам не познать и собственных, так как и в этом случае погрешность от тебя укроется. Итак, не говори мне больше, что ты способен распознать ошибки в речах других и сам их не допустишь.

5. Это я и хотел сказать тебе. Сократ же, что из Мопса родом, – я с ним познакомился в Египте, – сам говорил, не подвергаясь обвинениям подобным, и другого не стыдил за ошибки. И все же на вопрос одного человека: "Где сейчас ты будешь завтра?" он сказал: "Да кто же тебе ответит «сейчас» про завтра?" Другой, показывая подарок, только что полученный от отца, заявил: "Это мне досталось от отца". – "Что ты говоришь, – заметил Сократ, – так, значит, умер твой отец?" Другой раз кто-то назвал гражданина одного с Сократом города своим «соплеменником». "А я и не знал, что ты из варваров", – насмешливо сказал Сократ. И еще: про человека, жившего вдвоем с матерью и любившего выпить, кто-то сказал: "Вчера я встретил эту пьяницу". Сократ с видом изумления спросил: "Ты хочешь сказать, что и матушка у него пьет?" Некий грамотей, покупая кусок ткани и опасаясь, не короток ли он для него, нерешительно произнес: "А как длинна?" Сократ тотчас успокоил его: "Ну, раз длинна, то наверно хватит!" Некто сказал: "Вон идет юноша. Это мой друг, мы с ним давно в связи". – "Ты о друге, – удивился Сократ, – отзываешься так дурно?" Сказавшему: "Ужасающий, я избегаю этого человека" – Сократ заметил: "Этак ты и устрашаемый пустишься преследовать". Услышав от другого: "Я люблю его превыше головы", Сократ сказал: "Это очень мило: ценить что-нибудь больше головы". Некто, собираясь уходить, сказал: "Ну, я двинул". – "Кого?" – спросил Сократ. "В вперед", – сказал кто-то. "В вперед, – поправил Сократ, – как – "в бочку"". Один человек заявил: "Я построил намеренье". – "А Ксенофонт говорил, – добавил Сократ, – я построил взвод". Другой, хвалясь своею хитростью, сказал: "Я обступил его, а он и не заметил". – "Изумительно! – воскликнул Сократ. – Как ты ухитрился один обступить человека со всех сторон?" "Он подумал и рассудился", – рассказывал кто-то. Сократ сейчас же дополнил: "И бесповоротно осудился".

6. Слыша ошибки в аттической речи, он обычно отпускал беззлобные шутки. "Мне так кажется", – сказал один. "А тебе не кажется, что мы говорим неверно?" – спросил Сократ. Другой горячо рассказывал какое-то местное предание и между прочим сказал: "Она совокупилась с Гераклом". – "А-а-а, – сказал Сократ. – Я думал до сих пор, что Геракл – с нею". Услышав от кого-то, собиравшегося идти в цирюльню: "Я хочу остричь главу", Сократ спросил сочувственно: "Что за проступок ты совершил, навлекающий на тебя лишение прав гражданства?" – "Я воюю под моим ярмом", – хвалился кто-то. "С врагом, конечно?" – последовал вопрос Сократа. Один отец, рассказывая о болезни сына, заметил: "Он вынес пытку". – "За что? – спросил Сократ. – Что было нужно палачу?" "Я препобеждаю в науках" – хвалился кто-то. "По Платону, – сказал Сократ, – это называется просто: "успевать в учении"".

8. Однако возвратимся, если хочешь, к нашему словопрению. Я соберу все самые что ни на есть отборные ошибки, а ты – распознавай их. Я думаю, что теперь, после выслушанных примеров, ты сможешь разобраться в дальнейших моих словах.

Собеседник. Пожалуй, даже и сейчас мне это не под силу будет с таким, как ты, искусником в речах. Но все же – говори.

Ликин. Не понимаю: почему же "не под силу"? Ведь дверь распознаванья моих слов для тебя почти открылась мною.

Собеседник. Хорошо, говори!

Ликин. Да я уже сказал.

Собеседник. Насколько я заметил, ты ничего еще не говорил.

Ликин. А «открылась» ты не заметил?

Собеседник. Не заметил.

Ликин. Так что ж мы станем делать, если и сейчас тебе не уследить за моею речью? Между тем я думал, что сейчас, по сравнению со сказанным тобою вначале, я выпустил на равнину всадников. А ты никакого внимания на них не обратил? Вижу: ты совсем не вдумываешься в слова, особенно в нашу беседу между себя.

Собеседник. Я? Я вдумываюсь, но ты говоришь неясно.

9. Ликин. Конечно: "между себя" – неясно! Нет. Это – ясно. А вот ты – тебя никто из богов не избавит от твоего невежества, – разве только Аполлон. Он ведь всем прибегающим к нему с оракулами дает ответы…

А ты, ты вот и на эти оракулы не обратил вниманья!

Собеседник. Видят боги: не обратил. Не понял.

Ликин. Или один на одного Аполлон похитрей тебя? Не замечаешь?

Собеседник. Выходит так.

Ликин. И "один на одного" проскользнул?

Собеседник. Снова не заметил!

Ликин. Послушай! Ты не знаешь кого-нибудь, кто бы сватал жену?

Собеседник. Знаю, ну, так что же?

Ликин. А то, что "сватает жену" лишь тот, кто не умеет говорить.

Собеседник. Ну, какое же ко мне имеет отношенье, что кто-то «сватает» и не умеет говорить?

Ликин. Какое? Да вот: говорит человек, что знает, а на деле не понимает ничего. Ну, это – так… Теперь ответь: если твой друг придет к тебе и скажет, что он решил с женою разойтиться, ты, поди, не станешь ему пенять за это?

Собеседник. С какой бы стати я стал пенять, если окажется, что он обижен женою?

Ликин. А если окажется, что он просто не умеет говорить, – тогда ты ему не спустишь?

Собеседник. Я? Конечно!

Ликин. И правильно: нельзя спускать другу ошибки в речи, – напротив, следует научить, чтоб подобного больше с ним не случилось. Ну, а если вот сейчас кто-нибудь стукнет дверью, входя, или постучится, выходя, – что мы скажем? Что с тобой случилось?

Собеседник. Со мною – ничего. А тот человек просто захотел войти или выйти.

Ликин. А с тобою, не отличающим в невежестве своем "стукнуть дверью" от "постучаться у дверей", – с тобою, значит, так решительно ничего и не произошло?

Собеседник. Насмешник ты!

Ликин. Да чту ты? Я – насмешник? Ну, сейчас мы будем с тобою об этом побеседовать… А знаешь, как будто я опять неправильно сказал? Ты не заметил?

10. Собеседник. Перестань, во имя Афины! Говори так, чтоб было понятно для меня.

Ликин. Но как же сделать, чтобы ты понял?

Собеседник. Перечисли мне все ошибки, которых, по твоим словам, я не заметил, и объясни, в чем состоит каждая из них.

Ликин. Ни в коем случае, любезнейший: мне пришлось бы слишком затянуть нашу беседу. О каждой из ошибок ты можешь осведомиться у меня отдельно. Сейчас же, если хочешь, разберем кое-какие другие. Вот хотя бы о насмешке, которой я, по твоим словам, изъязвил или, – если говорить как следует, – уязвил тебя.

Собеседник. Я не смогу сказать, в чем тут различие.

Ликин. А в том, что «изъязвить» можно тело – побоями, оковами или чем-нибудь иным, а «уязвить» мы говорим, когда обида наносится тебе или твоим близким: кто оскорбляет твою жену, тот «уязвляет» тебя, и то же – с ребенком, с другом, со слугою…

Собеседник. Так. Теперь я понимаю разницу.

Ликин. Тогда, наверно, поймешь и то, что подменить одно слово другим – это и значит сказать неправильно!

Собеседник. Отныне буду знать.

Ликин. Ну, а если вместо вот этого самого «подменить» кто-нибудь скажет: «изменить»? Это чту будет, по-твоему?

Собеседник. По-моему, в обоих случаях он скажет одно и то же.

Ликин. Как можно? Неужели одно и то же? Мы «подменяем» одно другим – неправильное правильным или наоборот, а «изменяем» то, что есть, в то, чего дотоле не было.

Собеседник. Понял. Мы «подменяем» смысл, когда употребляем слово вместо прямого значенья в переносном, но «изменяем» его, когда, употребивши слово один раз в его прямом значеньи, после его же употребляем в переносном.

Ликин. Твое замечание не лишено тонкости. Возьмем еще пример. "Хлопотать вокруг" хозяйства кого-нибудь означает выгоду для самого хлопочущего; "хлопотать о" ком-нибудь – выгоду для того, о ком хлопочут. Конечно, и это одни смешивают, валят в одну кучу, другие – различают точно. Но будет лучше, если каждый станет точно различать.

11. Собеседник. Ты прав.

Ликин. Ну, а что «сидеть» и «заседать» или «сиди» и «садись» – не одно и то же, это, конечно, тебе известно?

Собеседник. Неизвестно. Вот о «седай» я слышал от тебя же, что это выраженье не правомерное.

Ликин. Ты слышал правду. Но сейчас я говорю о разнице между «сиди» и "садись".

Собеседник. Так в чем же эта разница?

Ликин. Обращаясь к тому, кто стоит, мы говорим: «садись», а к сидящему:

Странник, сиди себе, мы и другое найдем себе место.

То есть: продолжай сидеть. И снова я должен повторить, что смешивать два эти выраженья – значит допускать ошибку. Ну, а «сидеть» и «заседать», по-твоему, немногим различаются? Только когда мы сидим с другими, мы можем «заседать», а в одиночку, каждый сам по себе, просто "сидит".

12. Собеседник. И это ты разъяснил вполне. Но продолжай: вот так и надо меня учить.

Ликин. Еще бы! Ты ведь не обращаешь вниманья на разницу в словах. Не знаешь ты, что такое со-чи-ни-тель!

Собеседник. Нет, теперь – отлично знаю, когда послушал твои сегодняшние речи.

Ликин. Все потому, конечно, что для тебя "быть рабом" и "томиться в рабстве" – одно и то же, а между этими словами – я знаю это – существует немалое различие. Собеседник. Какое?

Ликин. "Быть в рабстве" – у другого, а "томиться в рабстве" – это "быть в рабстве у самого себя".

Собеседник. Прекрасно сказано!

Ликин. И много еще найдется для тебя такого, чему ты сможешь поучиться, если сам не будешь принимать свое незнание за знание.

Собеседник. Нет! Больше – не приму!

Ликин. Тогда отложим остальное до другого раза, а сейчас прервем наш разговор.

О ПЛЯСКЕ

Перевод Н. П. Баранова

1. Ликин. Однако, Кратон, тяжелое же ты выставил обвинение, давно, видимо, к нему подготовившись, против плясок и самого искусства пляски и заодно против нас, находящих радость в подобном зрелище! Выходит, что мы как будто дурному и женскому делу отдаемся. Поэтому послушай, как сильно ты уклонился от истины и как, сам того не заметив, направил свои обвинения против величайшего из жизненных благ. Единственное твое извинение, что ты с начала своего существования жил грустной жизнью, в одних только лишениях находишь благо и, не испытав того, о чем говоришь, признал его достойным порицания.

2. Кратон. Неужели, Ликин, друг любезный, настоящий мужчина, к тому же не чуждый образования и к философии в известной мере причастный, способен оставить стремление к лучшему и свое общение с древними мудрецами и, наоборот, находить удовольствие, слушая игры на флейте и любуясь на изнеженного человека, который выставляет себя в тонких одеждах и тешится распутными песнями, изображая влюбленных бабенок, самых, что ни на есть, в древние времена блудливых – разных Федр, Партеноп и Родоп, – сопровождая свои действия звучанием струн и напевами, отбивая ногою размер? Разве это действие не смехотворное развлечение и не менее всего приличествующее человеку свободного происхождения и подобному тебе? Поэтому, когда я узнал, что ты тратишь время на подобные зрелища, мне стало не только стыдно за тебя, но и обидно: как, забыв Платона, Хризиппа и Аристотеля, ты проводишь время, предаваясь занятию, напоминающему щекотанье перышком в ухе? А между тем и для слуха, и для зрения найдется многое множество других, достойных развлечений, – раз ты в них нуждаешься: хоровод флейтистов или размеренное пение с сопровождением кифары, а в особенности величавая трагедия и живая веселая комедия – словом, все то, что удостоилось быть содержанием общественных состязаний.

3. Итак, мой милый, тебе придется усиленно защищаться перед людьми образованными, если ты не хочешь быть совершенно исключенным и изгнанным из круга добродетельных людей. Впрочем, лучше всего для тебя будет, я полагаю, исцелиться с помощью полного отречения от этих забав и признаться с самого начала, что ты никогда не был повинен в чем-нибудь подобном. А на будущее время будь осторожен, чтобы не сделаться незаметно для нас из недавнего мужчины какой-нибудь Лидой-флейтисткой или вакханкой. Правда, это будет столько же твоя вина, как и наша, если мы не сумеем оторвать тебя, как Одиссея, от лотоса забвения и возвратить к обычным занятиям раньше, чем театральные сирены незаметно не овладели тобой окончательно. Впрочем, те гомеровские обольстительницы злоумышляли только против ушей пловца, почему плывший мимо них нуждался в воске, а ты, видно, попал в полное рабство благодаря еще и глазам.

4. Ликин. Ай-ай-ай, Кратон! Ну, и зубастую же ты спустил на меня собаку, вашу, киническую! И все-таки пример, приведенный тобою, сравнение с лотофагами и сиренами, по-моему, нисколько не подходит к моему положению. Ведь те, кто вкусил лотоса и слышал сирен, гибелью платили за угощенье и слушанье, а для меня помимо того, что само удовольствие мне досталось куда более сладостное, еще и конец оказывается благополучным: со мною не случается, чтобы я домашних забывал и себя не помнил! Напротив, скажу без малейшего колебания – всякий раз я возвращаюсь из театра гораздо более умудренным и проницательным в делах житейских. Весьма уместно сказать словами Гомера, что видевший подобное зрелище

 
…дальше плывет, насладившись и ставши мудрее.
 

Кратон. О! Геракл! Как тяжко твое состояние, Ликин, если ты не только не стыдишься, но даже как будто гордишься им. Ведь во всем этом самое ужасное то, что ты не подаешь нам никакой малейшей надежды на исцеление, отваживаясь восхвалять столь позорные и отвратительные развлечения.

5. Ликин. Скажи мне, Кратон: ты так неодобрительно отзываешься о пляске и театральных представлениях потому, что сам неоднократно на них присутствовал, или, не испытав подобного зрелища, все же считаешь его позорным и отвратительным, по собственному твоему выражению? Ведь если ты сам видел, значит и ты находишься в одинаковом с нами положении; в противном же случае – смотри, как бы не оказалось безрассудным твое осуждение и дерзким, ибо ты порицаешь то, чего не знаешь.

Кратон. Только этого еще не доставало. Чтобы я с моей длинной бородой и седой головой уселся среди всех этих бабенок и обезумевших зрителей и стал вдобавок в ладоши бить и выкрикивать самые неподобающие похвалы какому-то негоднику, ломающемуся без всякой надобности!

Ликин. Ты заслуживаешь снисхождения, Кратон! Но если ты когда-нибудь меня послушаешься и, так сказать, ради опыта предоставишь себя в мое распоряжение, пошире раскрыв глаза, – я уверен, ты впредь не успокоишься, пока не захватишь раньше других удобное место на представление, откуда будет хорошо видно и слышно все, до мельчайших подробностей.

Кратон. Не дожить мне до лета, если я когда-нибудь себе позволю что-нибудь подобное, пока у меня будут голени волосатые и борода не выщипана! До тех пор могу тебя лишь пожалеть, так как ты вконец у меня завакханствовал!

6. Ликин. Так вот что, дружище: не хочешь ли, прекратив свои порицания, послушать немного, что я тебе скажу о пляске и о том, какие красоты в ней заключаются? Скажу о том, что пляска не только услаждает, но также приносит пользу зрителям, хорошо их воспитывает, многому научает. Пляска вносит лад и меру в душу смотрящего, изощряя взоры красивейшими зрелищами, увлекая слух прекраснейшими звуками и являя прекрасное единство душевной и телесной красоты. А если в союзе с музыкой и ритмом пляска всего этого достигает, то за это она заслуживает не порицания, а скорее хвалы.

Кратон. Ну, не очень-то у меня много досуга слушать, как обезумевший человек станет собственный недуг расхваливать. Но если уж так тебе хочется облить меня потоком разного пустословия, я готов взять на себя эту дружескую повинность и предоставить свои уши к твоим услугам, так как и без воску могу внимать зловредным речам. Итак, отныне я буду нем перед тобой, а ты говори все, что угодно, как будто никто тебя не слушает.

7. Ликин. Прекрасно, Кратон! Этого-то мне больше всего и хотелось. Немного спустя ты сам увидишь, покажется ли пустяками то, что я намереваюсь сказать. Итак, прежде всего тебе, по-видимому, совершенно неизвестно, что пляска – это занятие не новое, не со вчерашнего и не с третьего дня начавшееся, – например, от времени наших пращуров или от их родителей, – нет: люди, сообщающие наидостовернейшие сведения о родословной пляски, смогут сказать тебе, что одновременно с происхождением первых начал вселенной возникла и пляска, появившаяся на свет вместе с ним, древним Эросом. А именно: хоровод звезд, сплетенье блуждающих светил с неподвижными, их стройное содружество и мерный лад движений суть проявленья первородной пляски. После, мало-помалу, развиваясь непрерывно и совершенствуясь, пляска теперь, как кажется, достигла последних вершин и стала разнообразным и всегармоничным благом, сочетающим в себе дары многих Муз.

8. Первой, говорят, Рея нашла усладу в искусстве пляски, повелев плясать во Фригии корибантам, а на Крите – куретам. Богиня немалую получила пользу от их искусства: они спасли Зевса, совершая вокруг него свою пляску, и сам Зевс, наверно, признает, что он в долгу у куретов за сохранение жизни, так как только благодаря их пляске избежал он отцовских зубов. Это была вооруженная пляска: справляя ее, куреты ударяли с шумом мечами о щиты и скакали весьма воинственно, словно одержимые каким-то божеством. Впоследствии лучшие из критян, ревностно предавшись пляске, сделались отличными плясунами. При этом не только простые граждане, но и люди царственного происхождения почитали за честь быть первыми в пляске. Так и Гомер, желая Мериона прославить, а не опозорить, назвал его «плясуном». И, действительно, Мерион был настолько знаменит и всем известен в искусстве пляски, что не только эллины, но и сами троянцы, хотя они были ему врагами, знали об этом, ибо даже среди битвы, я полагаю, они могли видеть в движениях Мериона легкость и размеренность, приобретенные им в пляске. В таком приблизительно смысле и у Гомера говорится:

 
Быстро тебя, Мерион, хотя и плясун ты искусный,
Это копье укротило бы.
 

И все же говорящий это не укротил Мериона, так как последний, в пляске усвоивший ловкость, без труда, думается мне, уклонялся от направляемых в него копий.

9. Много и других героев я мог бы назвать, упражнявшихся в пляске и превративших это занятие в искусство, но достаточно будет, полагаю, упомянуть о Неоптолеме. Он был сыном Ахилла и в то же время весьма прославился как отличный плясун, обогативший свое искусство новым прекраснейшим видом пляски, который по его прозвищу «пиррихием» назван. И я уверен, что самому Ахиллу весть об изобретении его сына принесла больше радости, чем красота и мужество Неоптолема. Ведь в конце концов и непобедимый дотоле Илион искусством этого плясуна был взят и сравнен с землею.

10. Лакедемоняне, слывущие храбрейшими из эллинов, усвоили от Полидевка и Кастора особый вид пляски, которому можно обучаться в лаконском местечке Кариях, – он так и зовется «кариатидой». Во всех своих делах спартанцы прибегают к Музам вплоть до того, что даже воюют под звуки флейт, выступая мерно и с музыкою в лад. И к битве первый знак у спартанцев подается флейтой. Потому-то спартанцы и одержали над всеми верх, что музыка и стройная размеренность движений вели их в бой. И доныне можно видеть, что молодежь спартанская обучается пляске не меньше, чем искусству владеть оружием. В самом деле: закончив рукопашную, побив других и сами, в свой черед, побитые другими, юноши всякий раз завершают состязанье пляской. Флейтист усаживается в середине и начинает наигрывать, отбивая размер ногою, а юноши, друг за другом, по порядку, показывают свое искусство, выступая под музыку и принимая всевозможные положения: то воинственные, то, спустя немного, просто плясовые, приятные Дионису и Афродите.

11. Поэтому и песнь, которую юноши поют во время пляски, содержит призыв к Афродите и эротам принять участие в веселии и с ними вместе поплясать. А другая песня, – их поется две, – дает наставление, как надлежит плясать. В них говорится: "Дальше ногу отставляйте, юноши, и выступайте дружней!" Другими словами: "лучше пляшите!" Подобным же образом поступают и пляшущие так называемое "ожерелье".

12. «Ожерелье» – это совместная пляска юношей и девушек, чередующихся в хороводе, который, действительно, напоминает ожерелье: ведет хоровод юноша, выполняющий сильные плясовые движения, – позднее они пригодятся ему на войне; за ним следует девушка, поучающая женский пол вести хоровод благопристойно, и таким образом как бы сплетается цепь из скромности и доблести. Равным образом и празднество Гимнопедии в Спарте есть пляска.

13. Что касается Ариадны и хоровода, искусно установленного для нее Дедалом, которому уподобляет Гомер изображение на щите Ахилла, то о них я говорить не буду, поскольку ты об этом читал; опущу я и двух плясунов, заправил хоровода, которых поэт в том же месте назвал «кувыркалы»; равно обойду я молчаньем и к тому же щиту относящийся стих:

 
Юноши в пляске кружились…
 

– картина, очевидно, своей красотой побудившая Гефеста изобразить ее на щите. Наконец для феаков было весьма естественным тешиться пляской при их роскошной, всяческим благополучием преисполненной жизни. И, действительно, Гомер заставляет своего Одиссея именно этому искусству феаков всего больше дивиться и следить с изумлением за «сверканием ног».

14. В Фессалии искусство пляски развивалось настолько успешно, что даже о своих вождях и передовых бойцах жители говорили будто о предводителях хоровода, так и называя их «плясоводами». Это ясно видно из надписей на воздвигнутых отличившимся статуях. "Град избрал его, гласит одна надпись, – своим плясоводом". Другая: "Илатиону, хорошо сплясавшему битву, – народ поставил его изображение".

15. Не стану говорить о том, что не сыщется ни одного древнего таинства, чуждого пляски, так как Орфей и Музей, принадлежавшие к лучшим плясунам своего времени, учреждая свои таинства, конечно, и пляску, как нечто прекрасное, включили в свои уставы, предписав сопровождать посвящения размеренностью движений и пляской. В подтверждение этого, – поскольку о самих священнодействиях молчать подобает, памятуя о непосвященных, – я сошлюсь на всем известное выражение: когда кто-нибудь разглашает неизреченные тайны, люди говорят, что он «расплясал» их.

16. А на Делосе даже обычные жертвоприношения не обходились без пляски, но сопровождались ею и совершались под музыку. Собранные в хоровод отроки под звуки флейты и кифары мерно выступали по кругу, а самую пляску исполняли избранные из их числа лучшие плясуны. Поэтому и песни, написанные для этих хороводов, носили название "плясовых припевов", и вся лирическая поэзия полна ими.

17. Впрочем, что говорить об эллинах, когда даже индийцы, встав на заре, поклоняются Солнцу, но в то время, как мы, поцеловав собственную руку, считаем нашу молитву свершенной, индийцы поступают иначе: обратившись к востоку, они пляской приветствуют Солнце безмолвно, одними движениями своего тела подражая круговому шествию бога. Это молитвы индийцев, их хороводы, их жертва; поэтому дважды в течение суток они таким образом умилостивляют бога: в начале и на закате дня.

18. А эфиопы – те, даже сражаясь, сопровождают свои действия пляской, и не выпустит эфиопский воин стрелы, с головы им снятой, – ибо собственной головой они пользуются вместо колчана, окружая ее стрелами наподобие лучей, – пока не пропляшет сначала, не пригрозит неприятелю своим видом, не устрашит его предварительной пляской.

19. А теперь подобает нам, пройдя Индию и Эфиопию, спуститься нашим рассуждением в соседний Египет. Ведь и старинное сказание о египтянине Протее говорит, по-моему, лишь о том, что это был некий плясун, человек, искусный в подражании, умевший всячески изменять свой облик, так что и влажность воды он мог изобразить, и стремительность огня в неистовстве его движенья, и льва свирепость, и ярость барса, и трепетанье древесных листьев – словом, все что угодно. Но сказанье взяло природные способности Протея и превратило их в своем изложении в небылицу, будто Протей превращался в то, чему в действительности только подражал. А это последнее присуще плясунам и в наши дни: ведь всякий может видеть, с какою быстротой плясуны, применяясь к случаю, тотчас же меняются, следуя примеру самого Протея. Надо думать, что и в образе Эмпусы, изменявшей свой вид на тысячу ладов, преданье сохранило память о такой же плясунье – женщине.

20. Далее справедливость требует не забыть о римской пляске, которую благороднейшие из граждан, так называемые салии – одно братство жрецов носит такое имя, – справляют воинственнейшему из богов – Аресу; эта пляска почитается у римлян делом весьма почтенным и священным.

21. По вифинскому преданию, не слишком расходящемуся с италийскими, воинственному божеству Приапу (по-видимому, один из Титанов или один из идейских дактилей, которые как раз занимались этим делом, то есть обучением военной пляске) Гера поручила своего Ареса, тогда еще мальчика, но уже обнаруживавшего суровый нрав и мужественного непомерно. Приап обучил Ареса владеть оружием, но не прежде, чем сделал из него законченного плясуна. И за это даже плата Приапу от Геры была положена: во все времена получать от Ареса десятину с приходящейся на его долю военной добычи.

22. Что касается дионисических и вакхических празднеств, то, я думаю, тебе и без моего рассказа известно, что они сплошь состояли из пляски. Три главнейшие вида ее – кордак, сикинида и эммелия – были изобретены тремя сатирами, слугами Диониса, и по их именам получили свои названия. При помощи этого искусства Дионис одолел тирренцев, индийцев и лидийцев, и все эти столь воинственные племена оказались очарованными пляской этих шумных дионисических содружеств.

23. А потому, странный ты человек, смотри, как бы не впасть тебе в нечестие, возводя обвинение на занятие, по происхождению своему божественное и к таинствам причастное, множеству богов любезное, в их честь творимое и доставляющее одновременно великую радость и полезную назидательность. Дивлюсь я тебе и потому еще, что ты, будучи знатоком Гомера и великим почитателем Гесиода, – я, как видишь, обращаюсь к поэтам, – ты вдруг дерзаешь им противоречить – им, которые восхваляют пляску преимущественно перед всем! Так, Гомер, перечисляя все, что есть на свете наиболее приятного и прекрасного – сон, любовь, пенье и пляску, – только последнюю назвал «безупречной». Мало того: видит Зевс, поэт подтверждает и сладостность пенья, а как раз то и другое присуще искусству, о котором мы говорим: и сладкозвучная песня, и непорочная пляска, которую ты ныне задумал порочить. И повторно, в другом месте своих поэм, Гомер говорит:

 
Боги одних наделили стремлением к подвигам бранным,
Даром пляски – других и даром песни желанной.
 

Да, поистине желанно пение, сопряженное с пляской, и это прекраснейший дар богов. И Гомер, по-видимому, разделив все дела людские на два разряда – войну и мир, – только одну пляску, как самое прекрасное, противопоставляет воинским подвигам.

24. И Гесиод, который не с чужих слов, а сам видел Муз, пляшущих вместе с появлением зари, в начале своей поэмы описывает, как величайшую похвалу богиням, как они

 
Вкруг голубого источника ножками нежными пляшут,
Водя хоровод кругом алтаря их родителя.
 

А ты, милейший, чуть не до богоборства доходишь, произнося хулы на искусство пляски.

25. Сам Сократ, мудрейший из людей, если верить словам Аполлона пифийского, не только отзывался с одобрением об искусстве пляски, но и достойным изучения его почитал, высоко ценя строгую размеренность, изящество и стройность отдельных движений и благородную осанку движущегося человека. Несмотря на свои преклонные годы, Сократ не стыдился видеть в пляске одну из важнейших наук. И, видимо, Сократ собирался немало потрудиться над пляской, так как он без колебания брался за изучение и маловажных предметов, ходил даже в школы флейтистов, не раз и с Аспазией беседовал, не пренебрегая умным словом, хотя бы оно исходило от женщины, от гетеры. Между тем Сократ видел лишь начало искусства, еще не развившегося тогда до столь совершенной красоты. А если бы увидел Сократ тех, кто поднял пляску на огромную высоту, я уверен, он оставил бы все остальное, на одно это зрелище устремил свое внимание и признал, что детей прежде всего надо обучать именно пляске.