Текст книги "Приключения парижанина в Океании"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 12

Осада воздушного дома. – Пираты! – Воспоминание о воине, сообщившем грекам о победе при Марафоне [144]144
  Во время греко-персидской войны в 490 году до нашей эры греческий воин пробежал около 40 км из селения Марафон до Афин, чтобы сообщить о победе греков над персами. С этой легендой связаны название и дистанция марафонского бега. (Примеч. перев.)


[Закрыть].– Странная постройка. – Голод. – Будем ли мы съедены? – Что было привязано к лиане, прикрепленной к стреле с желтыми перьями? – Двадцать пять килограммов свежего мяса. – Кто совершил это доброе дело? – Благодарность обездоленных. – Еще одна встреча с каронами-каннибстами. – Главный амулет папуасов. – На смену птицам солнца приходит птица ночи…

– Ну, моряк, что скажешь теперь?

– Что мне хотелось бы убраться отсюда, и как можно скорее.

– Да, я тоже был бы не прочь.

– Нам и впрямь не везет.

– Одна беда за другой.

– В конце концов, это становится невыносимо. Сперва нас посадили под замок на борту «Лао-цзы» и решили уморить голодом, затем мы чуть не попали в руки к людоедам на острове Вудлэк…

– А теперь мы оказались в осаде, сидим на решетчатом настиле в двести квадратных метров на высоте в сорок пять футов от земли.

– И к тому же в кладовой хоть шаром покати.

– Как на борту парусника, попавшего в мертвый штиль, когда съедены все кошки и в трюме, и в камбузе. Это напоминает мне времена моего детства. Тогда настоящие моряки во время плавания всегда оставались на своем посту: трюмные матросы – в трюме, марсовые матросы – на марсе.

– Такое просто невозможно.

– А я говорю, что так было. Неужели ты не слышал об этом? Трюмные моряки после двухлетнего плавания выходили на свет без кровинки в лице.

– А как же марсовые?

– Они сидели на марсе, словно попугаи на жердочке. Лишь спускали корзину за едой, которую им приносили юнги из камбуза.

– Сегодня у нас и камбуза нет…

– Ay юнги живот от голода подвело.

– Так долго продолжаться не может.

– Не по душе мне эта якорная стоянка.

– А что там делает неприятель?

– Ба! Прячется по-прежнему в кустах и готов в любую минуту пустить в нас стрелу с красными перьями.

Хотя стояла непроглядная ночь, Фрике тихонько приблизился к краю площадки, надеясь что-нибудь рассмотреть в темноте.

– Будь осторожен, сынок. В решетке слишком широкие просветы, а внизу нет сетки.

– Не бойся, для меня это дело привычное!..

– Ничего нового, конечно?

– Ничего. Под деревьями темно, как в колодце.

– Да, кстати, а что делают наши друзья-папуасы? Отчего их совсем не слышно?..

– У них тоже в животах пусто. Они сгрудились в другом конце дома, заслонили огонь листьями саговой пальмы и уселись вокруг него на корточках.

– Еще раз говорю тебе: так долго продолжаться не может. Надо попробовать прорваться, а не то наши хозяева начнут есть друг друга.

– Да, уже немало времени прошло с тех пор, когда мы в последний раз ели рагу из райских птиц.

– Оно и впрямь очень вкусное. Жаль, что не осталось еще две или три дюжины тушек.

– К этим бы тушкам килограммов двести саго и воды…

– Да, боюсь, в нашем положении трагической развязки не избежать.

– Ты видел, с какой отвратительной алчностью они смотрели на бедного Виктора?

– Тише! Только бы он ни о чем не догадался. Ах, если бандиты вдруг попробуют его тронуть, я не пожалею свинца. У меня, к счастью, есть в запасе револьвер американца.

– И рýжья у нас с собой… Первый, кто вздумает положить лапу на малыша, получит пулю в лоб.

– Пьер!..

– Да, сынок.

– Попытаюсь-ка я немного поспать, а ты будь начеку. Не спускай глаз с наших хозяев. Я доверяю им не больше, чем осаждающим.

И Фрике, который вот уже третий день, как и его товарищи, жевал листья, чтобы заглушить голод, растянулся на циновке и закрыл глаза.

Что же произошло после того, как папуасы, закончив охоту, собирались основательно подкрепиться и отправиться в путь? А вот что. Жаркое было уже готово, охотники, присев на корточки, весело переговаривались, подсчитывая, сколько топориков, наконечников, стеклянных бус и, главное, сколько бутылок огненной воды они получат в обмен на птиц солнца от малайских торговцев. Вдруг в лесу послышался шум. В мгновение ока все вскочили и схватились за луки. Шум приближался, можно было подумать, что бежит дикий зверь, за которым по пятам гонятся охотники. И вот из леса выскочил испуганный, с трудом переводящий дыхание туземец, с выпученными глазами, весь в поту. Зажимая рукой на груди рану, из которой текла кровь, он кинулся к Узинаку.

– Гуни!.. Гуни!.. (Пираты!.. Пираты!..) – задыхаясь, прохрипел туземец и упал на землю, как эллинский воин, сообщивший жителям Афин о победе над персами при Марафоне.

Но, увы, на этот раз новости были куда печальнее: известие о пиратах заставило присутствующих оцепенеть на мгновение от ужаса, ибо если враги окружили деревню, то никто не сможет добраться до берега. Надо будет укрыться в лесу, спрятав в надежном месте утреннюю добычу. Быстро собравшись, весь отряд вместе с двумя европейцами и одним китайчонком углубился в лес. Через полчаса они вышли на небольшую поляну, на краю которой находился дом на сваях.

Беглецы тут же с ловкостью обезьян взобрались туда, успев захватить с собой лишь несколько кокосовых орехов и две или три грозди бананов. Времени оставалось в обрез, враг преследовал их по пятам. Вскоре он появился на поляне. Но охотники были уже вне опасности: теперь им могли угрожать лишь голод и жажда.

Мы уже говорили о свайных постройках; эти дома отличаются удивительной легкостью и прочностью, и в случае необходимости они превращаются в настоящие крепости. Для лесных построек папуасы вместо тяжелых и толстых свай используют длинные тонкие жерди; их накладывают крест-накрест, и в тех местах, где они перекрещиваются, прочно перевязывают лианами. (Те, кто видел в Америке деревянные железнодорожные мосты, перекинутые через глубокие овраги, могут себе представить, как создана опора такого дома.) На десятиметровой высоте от земли находится настил из прожилок саговых листьев, он соединяет жерди и придает устойчивость всему строению. И только метров через пять или шесть располагается настоящий пол – широкая площадка, посреди которой стоит уже сама хижина.

Попасть в это жилище, напоминающее скорее логово хищника, не так уж трудно, но вряд ли по силам первому встречному. С главной площадки, словно бакштаги на палубу корабля, под углом приблизительно в 65° спускаются очень тонкие и очень гладкие жерди, которые на пять или шесть метров не доходят до земли и упираются в первую площадку, на нее можно взобраться, цепляясь уже за другие жерди, спускающиеся вертикально.

Мы не случайно употребили слово «бакштаги», потому что папуасские лестницы не имеют ступенек или, скорее, если уж мы хотим употребить морские термины, выбленок. Поэтому надо, используя приемы, хорошо знакомые марсовым, обхватив жердь ногами, подтянуться на руках. Этот способ не представляется трудным для папуасов, даже маленькие дети с удивительной легкостью взбираются по таким лестницам. И пусть читатель не удивляется. Разве в ландах [145]145
  Ланды – низменные песчаные равнины по берегам Бискайского залива во Франции. (Примеч. перев.)


[Закрыть]четырехлетние ребятишки не пользуются огромными ходулями, а их маленькие сверстники гаучо [146]146
  Гаучо – наемные пастухи в Латинской Америке. (Примеч. перев.)


[Закрыть]не носятся верхом по аргентинским пампасам? [147]147
  Пампа, пампасы – субтропические степи в Южной Америке. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Навыки, приобретенные в самом раннем детстве, никогда не утрачиваются. Привычка – вторая натура.

Словом, в это воздушное жилище можно попасть лишь подобным путем и только с одной стороны. Если бы враг попытался взять приступом такую «крепость», взбираясь по опорным столбам, то обязательно уперся бы головой в пол настила, который, как уже было сказано, выступает над опорой.

Но, возразят нам, осаждающие могут поджечь дом, если не сумеют взобраться туда. Бесспорно, только вот дело в том, что папуасы либо съедают своих поверженных врагов, либо отрубают им головы. А что им делать с обуглившимися трупами, которые невозможно употребить в пищу, и с черепами, которыми нельзя украсить свои жилища? Срубить столбы? Но ведь у осажденных есть тоже оружие, а, если судить по тому, как метко они били по райским птицам, убить человека не представляло для них большого труда.

Фрике, мучимый голодом, проснулся задолго до того, как кончилась вахта Пьера. Кто спит, тот обедает – говорит французская пословица. Обед нашего друга, если судить по тому, как недолго он спал, оказался не очень сытным. Проснувшись, парижанин снова представил себе плантацию на Суматре, куда они должны были привезти китайских кули, и своего друга господина Андре, напрасно ждавшего их возвращения; затем перед глазами молодого человека возникло насмешливое и приветливое лицо доброго доктора Ламперьера, что-то рассказывающего на своем певучем провансальском наречии [148]148
  Провансальское наречие – язык, на котором говорят жители некоторых провинций на юго-востоке Франции.


[Закрыть], и фигурка юной мисс Мэдж, а рядом с этими столь дорогими его сердцу людьми возникла славная физиономия чернокожего принца. Но тут сухой и резкий звук под полом заставил Фрике насторожиться.

– Ах, – пробормотал он, – уж не собираются ли осаждающие преподнести нам какой-то сюрприз. Посмотрим в чем тут дело.

Парижанин нащупал рукой револьвер и убедился, что тот на месте. Предосторожность, впрочем, оказалась излишней, звук больше не повторился. Еще около часа француз продолжал лежать, глядя на звезды и вспоминая прошлое, но вот заалел восток, предвещая восход солнца, и тут же проснулся Пьер.

– А ты все на посту, моряк? – спросил он. – Что новенького?

– Увы, ничего. Все по-старому.

Боцман взглянул вниз. И тут же воскликнул, не сумев сдержать своего удивления:

– Ничего! По-твоему, это ничего!

– Но в чем дело? – спросил Фрике, приблизившись к самому краю площадки. – Да, черт побери, просто невероятно.

И впрямь, тут было чему удивляться. На земле лежала корзина с дичью, положить ее сюда могли лишь друзья. Длинная лиана, продетая через ручки корзины, каким-то непонятным образом была прикреплена к нижней площадке строения. Оставалось лишь протянуть руку и поднять наверх килограммов двадцать пять свежего мяса.

– Да будет благословен тот, – торжественно-комическим тоном проговорил Фрике, – кто сжалился над страданиями наших желудков!

Парижанин подполз к самому краю площадки и увидел, что лиана держится благодаря длинной и крепкой стреле с костяным наконечником, которая глубоко вошла в настил с нижней его стороны. Только тогда молодой человек понял, что тот странный звук, заинтриговавший его час назад, был вызван стрелой, вонзившейся в пол их необычного жилища. Он уже протянул руку, чтобы поднять провизию, как вдруг над самым его ухом просвистела выпущенная из леса стрела. В ответ тут же раздался выстрел, и в кустах кто-то закричал от боли. Это выстрелил Пьер Легаль.

– Ну и получай в ответ! А если этого мало, у нас еще есть в запасе пули! У военных это называется «поддержать огнем операцию».

«Операция» завершилась весьма успешно, и изумленные папуасы увидели перед собой пять великолепных сумчатых, которых туземцы называют «кускусами».

– Теперь, уважаемый Узинак, – обратился Фрике к расплывшемуся в довольной улыбке вождю, – мы сможем утолить наш голод. Велите разделать как можно скорее этих великолепных животных.

На сей раз Узинаку даже не понадобился переводчик. Жесты Фрике были достаточно красноречивы, а дичь столь соблазнительна, что папуасы тут же с жадностью набросились на еду. Разодрав мясо на куски, они принялись есть его сырым. Хорошо, что парижанин успел отложить одного из зверьков для себя и своих друзей.

– Любопытная зверюшка, – проговорил Пьер, глядя, как Фрике сдирает беловатую, покрытую темными пятнами толстую шкурку. – Здесь не меньше трех килограммов чистого мяса. Мы сможем хорошо подзаправиться. Надо бы поскорее поджарить дичь и получше припрятать несколько кусков, а то наши друзья-папуасы скоро покончат со своей долей; как бы наше жаркое не ввело их в искушение.

Фрике, задумавшись, разрезал мясо зверька на небольшие куски.

– Почему ты молчишь, сынок? – спросил моряк.

– Я все думаю, вот мы сейчас поедим, подкрепим свои силы, а дальше? Вряд ли наши поставщики смогут снабжать нас едой постоянно.

– Но что мы можем сделать? Кстати, как ты думаешь, кого мы должны благодарить за этот подарок?

– Взгляни на стрелу. Приходилось тебе видеть у папуасов украшенные желтыми перьями стрелы с костяными наконечниками?

– Нет, но такие стрелы были у людоедов, которых мы недавно спасли от смерти.

– У каронов. Ты прав. Я тоже узнал их стрелы.

– Смотри-ка! Здесь на этих бедолаг смотрят, как в наших краях на волков, а оказывается, у них рядом с желудком, который с удовольствием переваривает человеческое мясо, находится благородное сердце! Надо признать, нам на пути попадалось немало нечестивцев, но среди них бывали и славные ребята.

– Да, ты прав. Не знаю, что стало бы с нами без этих двух несчастных, которые так вовремя нас отблагодарили… Знаешь, обездоленные чаще других способны на добрые чувства. Как бы там ни было, мы должны сказать спасибо этим славным ребятам, они продлили наше существование еще на два дня. Сорока восьми часов достаточно, чтобы найти выход. А потом, кто знает, что нового может произойти в ближайшее время.

Фрике не ошибся. В тот же самый час, что и прошлой ночью, наши друзья вновь услышали сухой короткий стук.

– Вот и то «новое», о котором я говорил, моряк, – прошептал парижанин. – Не знаю почему, но у меня появилась надежда.

Снизу в темноте раздался легкий стон, а затем непонятное шуршание. Друзья с вполне понятным волнением ожидали наступления рассвета. Прошло несколько мучительных часов, и наконец первые лучи солнца осветили горизонт. Пьер и Фрике уже лежали на краю площадки, и оба они одновременно вскрикнули от удивления и разочарования. К их площадке, как и накануне, стрелой была прикреплена лиана с привязанной к ней живой, совершенно черной, без единого светлого перышка, птицей не больше голубя.

– Если наши славные поставщики не пришлют сегодня ничего другого, мы можем не опасаться несварения желудка, – с комическим смирением произнес Пьер.

– Здесь что-то кроется, – отозвался Фрике. – Быть может, Узинак сумеет объяснить нам, что означает сей пернатый ребус.

С этими словами молодой человек потянул к себе лиану, что было делом далеко не легким, поскольку ее раскачивала во все стороны привязанная к ней несчастная птица.

– Осторожней, сынок. Как бы пираты не пустили в тебя стрелу, подожди, пока я заряжу ружье.

Предосторожность оказалась излишней. Притаившиеся в лесу туземцы на этот раз предпочли не рисковать, и Фрике смог спокойно закончить операцию.

Но, о чудо! Стоило молодому человеку схватить пойманную птицу, а это был черный, словно ворон, какаду, как следившие за ним папуасы Узинака и сам Узинак словно обезумели. Побросав свои луки, они бросились к ногам парижанина, словно умоляя его о чем-то. Какаду жалобно пищал, широко открывая свой чудовищный, напоминающий клещи клюв, высовывая большой толстый черный язык.

– Можно подумать, – проговорил смеясь Пьер, – что в твоих руках очутилось какое-то местное божество.

Боцман, по-видимому, не ошибался. Приветствия становились все громче, а поклоны все ниже. Наконец Узинак смело покинул дом, а вслед за ним двинулись и остальные папуасы; вождь знаком предложил Фрике последовать его примеру, крикнув при этом, чтобы тот взял с собой птицу Фрике не заставил себя просить, пропустив вперед Виктора и Пьера, он, подобно капитану, покидающему корабль, спустился на землю последним.

Связанный какаду удобно устроился, словно на жердочке, на дуле ружья, висевшего за спиной у Фрике. Папуасы тут же окружили их, образовав нечто вроде почетного эскорта, и отряд, не обращая внимания на врагов, будто те вообще не существовали, углубился в чащу. Фрике спросил Узинака, что все это значит. Тот, опустив глаза, словно не в силах вынести вида связанной птицы, ответил:

– Никто не рискнет напасть на тех, кого охраняет птица ночи.

ГЛАВА 13

Новое кораблекрушение. – Несколько жителей каменного леса. – Письмо Фрике. – Страшная буря. – Костры каннибалов Кораллового моря. – Что означают крики: Кооо!.. Мооо!.. Хооо!.. Ээээ!.. – Табу! – Благотворное влияние протокола, составленного некогда французским жандармом по поводу факта людоедства. – После трехлетнего отсутствия. – Абсолютно голые туземцы в форме французских жандармов. – Канонизированный Пандор. – Островок Буби и его Postal Offfce [149]149
  Почта (англ.).


[Закрыть].– Убежище для потерпевших кораблекрушение.

Прошел месяц с тех пор, как оба француза и их спутники папуасы при столь удивительных обстоятельствах спаслись, казалось бы, от неминуемой гибели.

Если судить по тем весьма странным, а порой и ужасным событиям, выпавшим на долю европейцев после их отъезда из Макао, можно предположить, что за это время им пришлось пережить немало удивительных приключений.

Правда, сейчас злой рок, неотступно преследовавший наших друзей, потерял их след. А может, злодейка-судьба просто устала и, как сказал в шутку Фрике, решила передохнуть. Молодой человек был в эти дни полон оптимизма, для чего, если рассуждать здраво, у него не было никаких оснований. Но все в жизни относительно. Последние же три месяца были достаточно спокойны.

Папуасы исчезли. Фрике, Пьер Легаль и юный Виктор находятся на маленьком островке, затерявшемся в океане. Вокруг, до самого горизонта, море усеяно коралловыми островками с их обязательным убором из пальм. Невысокие волны, словно запутавшись в немыслимом переплетении острых зубцов, подводных утесов, отмелей и рифов, отступают, оставляя белые клочья пены, но мощное течение с грохотом прорывается сквозь этот коралловый лабиринт, и возмущенный океан, негодуя, идет на приступ каменного леса.

Множество морских птиц поднимается в небо крикливыми стаями, они описывают в воздухе большие круги, снова опускаются на волны и ловко выхватывают из воды желанную рыбешку. Солнце ярко освещает белые заросли мертвых кораллов, лениво двигающих своими бесчисленными щупальцами астериасов, поражающих яркими красками морских звезд, утопающих в мягких кружевах морских лилий, охристых, нежно-желтоватых или розоватых на тонких ножках грибовидных фунгий, великолепные колонии изящных морских перьев, не уступающих в красоте райским птицам, сложные, удивительно красивые колонии красных или красновато-фиолетовых тубипор – морских органчиков, прозванных так за их сходство с органом, похожих на ветви иудиного дерева дендрофиллий, огромных светящихся, самых удивительных цветов и оттенков, фиолетовых, оранжевых, буро-зеленых, киноваренно-красных горгонарий, желтовато-оранжевых или желтовато-коричневых, напоминающих кисть человеческой руки альцпонарий (прозванных жителями побережья рукой или пальцами мертвеца), колонии тонких с длинными ветвями «оленьих рогов», ярко-голубые солнечные кораллы, великолепных пурпурных актиний, пунцовых морских роз и морских анемонов, оранжевых или красных со звездообразным рисунком морских ежей… Одним словом, все великолепные представители мира полипов и иглокожих цветут под яркими лучами тропического солнца; множество рыб резвится в прозрачных и чистых, словно хрусталь, теплых водах.

Наши друзья, пресытившись, видимо, великолепием окружающей природы, уже не обращали внимания на красоты пейзажа, заставляющего восторгаться даже наименее впечатлительных естествоиспытателей. Их небольшое убежище находилось метрах в десяти или двенадцати над морем, – под белоснежной площадкой верхней части рифа имелись пещеры, способные выдержать самый сильный натиск океана.

Виктор был занят приготовлением обеда. Сидя на корточках у костра, под палящими лучами солнца, он наблюдал за тем, как из носика большого медного чайника с шумом и свистом вырывается пар, тот самый пар, который помог Джеймсу Уатту [150]150
  Уатт Джеймс (1736–1819) – английский изобретатель, создатель универсального теплового двигателя. (Примеч. перев.)


[Закрыть]сделать свое гениальное открытие. Юный китаец, не реагирующий ни на солнечные лучи, ни на идущий от костра жар, вдруг поднялся, исчез на мгновение и вернулся с тремя чашками и чайником для заварки.

Пьер Легаль, лежа на спине у входа в одну из пещер, курил свою любимую трубку рядом с Фрике. Тот же, сидя перед обломком скалы, исписывал мелким почерком листки белой бумаги. Он то и дело макал перо (настоящее стальное перо) в чернильницу – чернила так быстро высыхают – и с удовольствием настоящего курильщика вдыхал поднимающийся кольцами дым дорогой сигары. На мгновение молодой человек прервал свое занятие и обратился к Виктору:

– Ну как, чай готов?

– Сколо, сколо, Флике, совсем сколо…

– А говядина с луком? – поинтересовался Пьер, раздувая ноздри.

– Уже готова.

– Прекрасно, мы сейчас перекусим.

– Совсем сколо…

Чай, сигары, говядина, лук!.. Что же вдруг изменилось в жизни наших друзей? Как случилось, что эти несчастные, питавшиеся еще совсем недавно, как и их друзья-папуасы, саговыми лепешками, собирались отобедать столь удивительным для здешних мест образом? Откуда у Фрике появились чернила, перья, бумага, ведь мы расстались с ним, когда он имел при себе лишь оружие и черного какаду? Несколько минут терпения, и ваше вполне законное любопытство будет удовлетворено.

Первая часть обеда прошла в молчании. И, лишь утолив голод и выпив несколько чашек ароматного чая с превосходным ромом, Пьер заговорил:

– Ну, моряк, что нового появилось в вахтенном журнале?

– Ты знаешь не хуже меня. Я описал все наши приключения, начиная с того дня, когда мы распрощались с жителями Новой Гвинеи. Мне остается положить листки в конверт и отнести их на почту.

– Почта, надо признаться, недалеко.

– Да, – ответил молодой человек с легкой грустью. – Но кто знает, когда появится корабль, который заберет и нас и письмо?

– Терпение, сынок! Терпение! И не в таких переплетах бывали. Нам немало пришлось пережить. Думаю, самое страшное осталось позади.

– Кто знает.

– Полно, ты что-то, против обыкновения, захандрил сегодня.

– Мне просто скучно.

– Можно подумать, мне весело.

– От этого не легче.

– Я понимаю, ты томишься от безделья, хоть мы теперь как сыр в масле катаемся. Послушай, почему бы тебе не прочесть мне все, что ты написал. Это поможет убить время.

– Согласен, но, боюсь, будет неинтересно.

– Глупости. Ты – прекрасный рассказчик и любого любителя баек можешь заткнуть за пояс.

Фрике улыбнулся, собрал свои листки, закурил сигару, опустился на землю и начал:

– «Мой старый друг! Свое последнее письмо я отправил с Суматры. С тех пор нас все время преследуют неудачи и…»

– Можно ли такое говорить, – прервал возмущенно Пьер Легаль.

– Если ты станешь перебивать на каждом слове, я никогда не закончу. Речь идет не о том, что мы делаем сейчас. Я описываю то, что произошло с нами за последние два месяца.

– Ты прав, – смущенно признался Пьер. – Я болтаю, как попугай. Буду теперь держать язык за зубами. Полный вперед…

Фрике снова принялся за чтение.

– «…Если все будет так продолжаться, нас с Пьером наверняка ждут невероятные приключения, как в те далекие времена, когда мы с вами познакомились. Судите сами. Мы покинули Суматру и отправились в Макао за китайскими кули для нашей колонии, можно сказать, за неграми с желтой кожей (помнится, я уже писал вам об этом в Париж перед самым отъездом). Все шло как нельзя лучше, но один негодяй, американец, капитан корабля, на борту которого находились наши китайцы, решил присвоить их себе. Он без зазрения совести сажает нас под арест и морит голодом, надеясь заставить таким образом переписать трудовые соглашения с кули на его имя.

Я так и вижу, как, читая эти строки, вы возмущенно дергаете себя за ус, постукиваете кулаком по столу и говорите, поглаживая саблю: «Черт побери, этого бы не случилось, будь я с ними!» Но уверяю, все произошло бы точно так же! Впрочем, это пустяки… Не стану подробно описывать наши приключения, скажу лишь, что вскоре корабль потерпел крушение, но нам удалось спастись.

Остров, на котором мы оказались в результате кораблекрушения, был, к сожалению, населен людоедами, и наши триста кули угодили к ним в руки. Чудом оставшись в живых, мы, захватив пирогу островитян, добрались до берегов Новой Гвинеи. Жители этого большого острова не меньше наших старых врагов, канаков Новой Каледонии, любят лакомиться человеческим мясом. Чего только не перевидели мы за время этого вынужденного путешествия; приходилось жить в домах, построенных на сваях посреди воды, спать в доме, украшенном гирляндами человеческих черепов, готовить саговые лепешки, охотиться на райских птиц. Однажды мы чуть было не погибли, но, просидев в осаде почти неделю, унесли все же ноги благодаря одному происшествию, о котором расскажу как-нибудь в другой раз, ибо мне не терпится перейти к описанию потрясающих событий, касающихся и вас и странным образом завершающих наши приключения, несмотря на то, что сейчас вы по-прежнему, во всяком случае мне хотелось бы этому верить, находитесь в своем кабинете на улице Лафайет.

Итак, после всех злоключений, распрощавшись с нашими новыми друзьями – Узинаком и его племенем, мы взяли курс на Торресов пролив. У нас было достаточно провизии… Постойте! Я забыл вам сказать, что на острове Вудлэк нам удалось спасти одного китайчонка, которому людоеды собирались перерезать горло. Он – славный паренек, и, думаю, мой чернокожий приемный сын будет очень рад познакомиться с ним.

Но продолжим повествование. Путешествие, казалось, должно было закончиться благополучно. Первые четыре дня прошли спокойно благодаря тому, что Пьер из предосторожности предпочитал плыть только днем. Пятый день подходил к концу, когда вдруг море начало штормить. Мы находились в открытом море. Пристать к берегу было невозможно. Мы убрали мачту и прикрепили парус, так чтобы он покрыл всю лодку и туда не смогла бы проникнуть вода; теперь наша пирога стала походить на эскимосский каяк [151]151
  Каяк – одноместная лодка, деревянный или костяной каркас которой обтянут кожей. В верхней части – люк, отверстие, затягивающееся вокруг талии гребца. Был распространен у многих народов Арктики. (Примеч. перев.)


[Закрыть]. Затем мы проделали три отверстия, чтобы иметь возможность высунуться до пояса, и стали ждать приближения бури.

Да, черт подери, ждать пришлось недолго. Резкий ветер, дувший уже с полчаса, превратился в настоящий ураган. Небо почернело, загремел гром, засверкали молнии. Наша утлая лодчонка под порывами ветра помчалась со скоростью курьерского поезда, как пробка, держась на плаву. Благодаря предпринятым мерам предосторожности, волны и ветер не представляли для нас особой опасности, наскочить на риф было куда страшнее. Можно только удивляться, что пирогу не разнесло в щепки.

Ураган бушевал двое суток. В течение этих бесконечных дней дождь, ветер, гром, град не утихали. Нас мучила жажда, которую удавалось на короткое время обманывать с помощью раскисших в воде саговых лепешек. Пирогу болтало из стороны в сторону с неимоверной силой; смею вас заверить, ваш бедный желудок, страдающий морской болезнью, не выдержал бы подобного испытания – его бы выворачивало наизнанку раз пятьдесят за час.

Само собой разумеется, мы были совершенно разбиты и измучены, волны то и дело накрывали нас с головой. Но всему приходит конец в этом мире, даже страданиям. На черном небе появились просветы, молнии сверкали теперь не так часто, раскаты грома звучали все тише и тише, ветер стал понемногу стихать. На небе появились звезды, но понять, где мы находимся, было нелегко. Сквозь порывы ветра до меня донесся голос Пьера:

– Моряк, впереди огонь!

Тут пирога, словно стрела, взвилась вверх, и я увидел не один, а более десятка огней на горизонте. Да, черт побери, берег был совсем близко, но нас сносило ветром и течением, на спасение рассчитывать не приходилось. Признаюсь, на лбу у меня выступила испарина, сердце учащенно забилось. Я оглянулся на Пьера, сидевшего позади меня.

– Что ты там делаешь? – крикнул я.

– Пытаюсь с помощью кормового весла изменить курс.

Напрасный труд. Раздался сухой треск. Весло сломалось пополам. Еще несколько минут или секунд – и мы налетим на скалы. И действительно, я услышал, как волны глухо разбиваются о рифы. Нас подхватила огромная волна. На мгновение пирога замерла на вершине гребня и тут же стала падать в разверзнутую бездну. Я почувствовал страшный толчок и потерял сознание… Видите ли, мой старый друг, можно быть крепким парнем, прошедшим, как говорится, огонь и воду, но бывают минуты, когда ты падаешь в обморок, как восьмилетняя девочка, у которой удаляют зуб.

По логике вещей мы должны были разбиться в лепешку. Но наша звезда еще не закатилась. Буря, выбросившая нас на берег, позаботилась о том, чтобы подготовить нам мягкое ложе из морских водорослей, вырванных со дна океана, что значительно смягчило силу удара. Как долго я находился без сознания, не знаю, но, вероятно, очень долго, ибо, открыв глаза и удивляясь, что все еще нахожусь на этом свете, я увидел первые лучи солнца. «Где Пьер и Виктор, что с ними?» – это были мои первые мысли. В этот момент кто-то громко чихнул. Обернувшись и увидев торчащие из кучи водорослей башмаки, я кинулся разгребать эту кучу. Чиханье возобновилось, с каждым разом оно становилось все громче, и это указывало на то, что чихавший находится в полном здравии. Башмаки задвигались, и вскоре появился Пьер Легаль, борода его была в тине, как у морского царя.

– Сынок, – проговорил он взволнованно, – ты жив и здоров.

– Я без сил, но целехонек.

– А где наш малыш? Где Виктор? – спросил Легаль с тревогой.

– Кооо!.. Мооо!.. Хооо!.. Ээээ!..

Ах, нам с вами слишком хорошо известно, что у австралийцев этот крик – сигнал сбора. Мы опять оказались в стране людоедов. Странные бывают судьбы, вот, например, моя судьба приводит меня всегда к каннибалам; повсюду, где на этой земле люди поджаривают себе подобных, я оказываюсь в двух шагах от костра. Это в конце концов начинает надоедать, и хотелось бы чего-нибудь другого…

Нам нечем было защищаться – оружие пошло ко дну вместе со всеми припасами. Но неужели мы должны покорно, как бараны на бойне, подставить шею? Никоим образом. Медлить было нельзя, следовало вспомнить приемы французского бокса, чтобы отобрать у противников во время драки дубинки или каменные топоры.

К счастью, в эту минуту наш маленький Виктор, целый и невредимый, выбрался из водорослей и присоединился к нам. Крики все приближались, народу, видимо, было не так уж много, но кричали они, надо отдать должное, очень громко. Мы решили добежать до камедного дерева, – его огромный толстый ствол должен был спасти нас от угрозы быть окруженными. Сказано – сделано.

Туземцы подошли уже совсем близко. Мы должны были опередить их и броситься в бой первыми, как вдруг, о чудо! Один из них, самый рослый, возглавлявший группу, взглянув на нас, останавливается, бросает на землю копье и бумеранг, протягивает к нам руки и начинает петь. Опасаясь какой-нибудь хитрости, мы не двигаемся с места. Но остальные туземцы также бросают на землю свои копья, поднимают к небу руки и вслед за своим предводителем приближаются к нам, напевая что-то и пританцовывая. Мы поражены и в то же время, как вы понимаете, обрадованы. Туземцы все время с восхищением повторяют три слога:

– Ба-ба-тон!.. О!.. О!.. Ба-ба-тон!.. А… А… Табу!.. [152]152
  Табу – у первобытных народов строгий религиозный запрет, налагаемый на предмет, слово, действия и т. п. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Табу!..

При слове «табу» все падают перед нами на колени, как перед какими-то идолами, и, уже не осмеливаясь больше подняться, приближаются к нам ползком. Пьер щиплет себя до крови, желая убедиться, что не спит, а я делаю над собой огромное усилие, чтобы удержаться от хохота. Вождь уже совсем рядом, он вскакивает на ноги, обнимает меня, прижимает к груди, трется о мой нос, снова прижимает меня к груди, опять трется о мой нос, чуть не содрав с него кожу. Пьеру и Виктору оказываются такие же чрезмерные знаки внимания, их ласкают, душат в объятиях.