Текст книги "Приключения парижанина в Океании"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 7

Кем оказался белый дикарь. – И вон Кербехель, 1860.– Фрике тоже становится дикарем. – Последствия смерти вомбата [265]265
  Вомбат – австралийское сумчатое животное.


[Закрыть].– Похоронный обряд у туземцев Виктории. – Суеверие, связанное с белыми. – Происхождение суеверия. – Снова каторжники. – В путь за неизвестной судьбой. – Фрике находит самородок золота. – Ивон не хочет покидать Фрике. – Пещера с золотом. – Не это ли сокровища морских пиратов? – Мыс на озере Тиррелл. – Голоса австралийского ада. – Фрике узнает голоса.

В других обстоятельствах Фрике с его бешеным темпераментом и склонностью к авантюрам был бы счастлив пообщаться с настоящими австралийцами. Случай предоставил ему редкую, почти уникальную, возможность изучить жизнь племен, обреченных на вымирание, ибо колонизаторский «гений» англичан беспощаден. Пытливый ум француза несомненно впитывал в себя все, что ему доводилось видеть и слышать.

Но при всей своей любознательности и жажде познать неизведанное парижанин не испытывал никакой радости.

Дело в том, что Фрике, для которого дружба и преданность были смыслом всей его жизни, вот уже три недели мучило беспокойство.

За это время он прочесал лес и равнину, исходил горы и долины. Все напрасно. В окрестностях озера Тиррелл друзей не было и в помине. Молодого человека приняли в австралийское племя благодаря Кайпуну, оказавшемуся помощником вождя, белый дикарь не нуждался ни в пище, ни в крове и разделял с туземцами растительный рацион. Нельзя, однако, сказать, что общение с австралийцами не принесло Фрике никакой пользы. Когда они пришли в селение аборигенов, Кайпун рассказал о себе совсем немного, но вполне достаточно для того, чтобы признать в нем бывшего французского моряка, к тому же соотечественника Пьера Легаля.

Радуясь как ребенок, показывающий новому другу игрушки, Кайпун сначала выложил две блестящие медные пуговицы, видимо срезанные с матросского бушлата, затем старый полинявший погон, мятый, весь в пятнах. Эти своеобразные реликвии хранились в мешочке из шкуры опоссума, причудливо украшенного шерстью летучей мыши, и Кайпун очень ими дорожил. Кроме того, Фрике заметил у него на руке едва различимую татуировку, сделанную, видимо, еще в детстве: якорь, под ним имя Ивон Кербехель, а еще ниже – 1860.

Фрике и на этот раз не ошибся. Предположения его подтвердились. Скорее всего человек этот, в прошлом юнга, потерпел кораблекрушение и был подобран туземцами. С тех пор он так и живет среди них, даже родной язык позабыл.

Такое и прежде случалось. Лет двенадцать назад среди австралийцев был найден французский моряк Нарцис Пелетье, тоже потерпевший крушение. Он совершенно забыл родной язык и уподобился своим новым друзьям-дикарям. Раненный во время стычки с матросами, пришедшими за водой к устью реки, он был доставлен на корабль и репатриирован. Со временем он снова стал цивилизованным человеком, выучил французский язык, был назначен сторожем маяка на нашем западном побережье. Целых восемнадцать лет провел он среди дикарей. Та же участь наверняка постигла и Кайпуна, охотника на кенгуру, Ивона Кербехеля, как его теперь называл Фрике.

Нет слов, чтобы описать привязанность Ивона к парижанину.

Он ходил следом за молодым человеком словно тень, стараясь, как мог, скрасить его пребывание среди дикарей.

Заточенный на два дождливых дня в вонючую хижину из коры, двух метров в диаметре, похожую на собачью конуру, где теснились три, а то и четыре человека, Фрике едва не задохнулся. Отвратительный запах гнили, смешанный с «козлиным ароматом», исходящим от дикарей, не смог вынести даже привыкший ко всему парижанин.

Пришлось Ивону построить ему хорошо проветриваемую хижину и повесить у входа шкуру кенгуру. В хижине не было ничего, кроме ложа из сухих листьев папоротника, покрытых шкурой опоссума, зато здесь не кусали паразиты и не было вони.

Фрике даром времени не терял, прилежно учил туземный язык и не упускал возможности поговорить по-французски с Кайпуном.

Кайпун, надо отдать ему должное, тоже проявлял прилежание и делал немалые успехи. Спустя три недели словарь его значительно пополнился, но он еще не мог построить фразы и смешивал французские слова с австралийскими.

Мало-помалу к нему возвращалась память, и Фрике чувствовал, что недалек тот день, когда он узнает всю историю Ивона, сможет увезти его в Европу и вернуть в цивилизованное общество.

Постоянно занятые добыванием пищи, этой извечной проблемой на бедной австралийской земле, Ивон и Фрике в то же время не прекращали поисков доктора, Андре, Пьера Легаля и Мажесте, совершая долгие и трудные походы к берегам озера Тиррелл. К счастью, местность была хорошо знакома Кайпуну, и искусный охотник постоянно заботился о пропитании.

Фрике сумел убедить своего нового друга в необходимости поисков этих благородных людей, и Ивон взялся за дело с присущей дикарям напористостью.

Молодому человеку очень хотелось узнать, за что Ивона собирались предать суду Линча, но все вопросы парижанина оставались без ответа. То ли Ивон не хотел об этом рассказывать, то ли ему пока не хватало знаний французского языка. Тем временем с одним из туземцев произошло несчастье, благоприятно сказавшееся на судьбе Фрике. Этот туземец полез на самую верхушку эвкалипта за вомбатом, свалился на землю и на месте скончался, сломав себе крестец.

Австралийцы считают смерть бесовским наваждением, а потому все члены племени громко рыдали, понося солнце, луну, эвкалипты, а главное колдуна, обернувшегося вомбатом, чтобы заманить охотника на дерево и потом сбросить вниз.

Вздумай европеец выть с такой силой, как это делают дикари, его голосовые связки просто не выдержали бы.

У австралийцев цвет траура – белый. Поэтому все мужчины выкрасили себя белой краской, изобразив на теле скелет, после чего занялись приготовлениями к обряду погребения.

Следует заметить, что вечно голодные аборигены в большинстве случаев поедают своих мертвецов. К счастью, на сей раз этого не случилось. Провизия была в изобилии, в озере ловили рыбу, и дикари ограничились тем, что содрали с покойника кожу. Пока колдун племени совершал этот страшный обряд, туземцы сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее приближались к мертвецу и в знак печали ударяли себя топором по голове. Только увидев потоки крови, Фрике поверил, что делают они это не для видимости.

Наконец страшный обряд закончился. Тогда колдун стал целовать истекавших кровью людей, замазал их раны глиной, после чего разрешил взглянуть на покойного.

Труп расчленили, кости и внутренности закопали в землю, а остальное – кожу, к которой еще прилегали уши, нос и волосы, а также руки, ноги и череп – подержали на солнце и потом положили в мешки. Эти мешки, несмотря на исходившее от них зловоние, жены умершего должны были носить с собой на протяжении шести месяцев.

Даже ночью нельзя было расстаться с мешком, его клали под голову, дабы память об умершем присутствовала всегда. А по вечерам несколько часов кряду плакали. После ста восьмидесяти дней столь мрачного траура кости и кожу оставляли либо в дупле, либо в отдаленной пещере.

То же самое происходило и в том случае, когда мать теряла ребенка. Она носила останки своего чада с собой до тех пор, пока он окончательно не разлагался. После этого женщина высушивала кости, прятала в мешок и клала под голову.

После окончания похоронной церемонии несчастные, искалеченные туземцы дружно запели песню ликования и стали плясать вокруг Фрике.

Парижанин не знал, что и думать, но Ивон постарался ему все объяснить, как умел, на своем странном языке.

Австралийцы считают, что все их покойники возрождаются в белых людях. И дикари верили, что Фрике принесет племени счастье.

Парижанин ждет друзей, и в одном из них, самом близком и дорогом, и возродится погибший охотник. При этих словах Фрике не мог скрыть своей радости.

– От всего сердца благодарю вас, дорогие друзья, – сказал он. – Ваше предсказание совпадает с моим заветным желанием. Я хорошо понимаю вас, хотя ваша мысль, признаться, мне кажется несколько странной.

Итак, каждый представляет себе рай по-своему. Негр, униженный и несчастный, мечтает после кончины возродиться в белом, который может вволю поесть, попить и поспать.

Существует не одна легенда происхождения этого суеверия. Расскажу о самой популярной, с моей точки зрения. Но для этого надо вернуться ко времени основания колонии.

Едва высадившись на берег, каторжники с конвоем, следовавшим за отрядом коммодора Филиппа, с удвоенной энергией взялись за старое. Кражи и убийства стали для них нормой существования. Самые суровые меры, предпринимаемые англичанами, были бессильны пресечь зло.

Не удовлетворяясь разбоем на суше, бандиты овладели большими судами и стали пиратствовать, хозяйничая в прибрежной полосе шириной в сто морских миль, неся с собой страх и разорение.

Долго так не могло продолжаться. Действия разбойников могли погубить едва зарождавшуюся колонию, и английские власти объявили пиратам беспощадную войну. Почти все они были уничтожены: расстреляны, повешены, брошены в море на съедение акулам. Лишь немногим удалось спастись. Они скрылись в лесах и, чтобы обезопасить себя, приняли вид туземцев; разрисовали тело краской, сделали себе татуировки, стали ходить без одежды, прикрываясь звериными шкурами, в спутницы взяли туземных женщин, называя их женами. Так им удобнее было разбойничать. Они выдавали себя за предков туземцев, внушив аборигенам, что все покойники превращаются в белых, как гусеницы в бабочку.

Обман удался. Доверчивые дикари были уверены, что их черные собратья, созданные Моо-Тоо-Ону, духом добра, после кончины, проходя через могилу, становятся белыми. Смерть меняет не только цвет кожи, но и голос, гортанный и звонкий.

У этих новых белых племен совсем другое оружие. Сверкающие ножи, металлические трубочки, из которых вырывается молния, старых австралийских обычаев они не помнят, дух-шутник, Уа-Уа, замутил им память.

Такой была первая легенда о возрождении туземцев в белых, и каторжники, надо сказать, извлекли из нее для себя немалую пользу. Их почитали, им, как предкам ныне живших отцов и сыновей, отвели самое лучшее место у огня, отдали в жены самых красивых девушек.

Эта легенда, льстившая самолюбию аборигенов, постепенно приобрела необычайную популярность среди большинства туземцев Новой Голландии, даже стала символом веры, и, защищая ее, дикари готовы были принять муки.

Итак, церемония погребения, невольным свидетелем которой оказался Фрике, закончилась. Австралийцы, еще в большей мере кочевники, чем бедуины Сахары и киргизы азиатских степей, снялись с лагеря и собрались в путь. Сборы были недолгими. Мужчины взяли свои самодельные копья и бумеранги, а женщины, сгибаясь под тяжестью мешков с провизией и обливаясь потом, последовали за ними. Хижины были брошены случайным гостям.

Фрике недоумевал: почему вдруг туземцы с такой быстротой свернули лагерь? Но когда он спросил об этом у Ивона, тот пожал плечами и воздел руки к небу, что, видимо, означало: «Откуда мне знать…»

– Нет, – сказал парижанин. – Я так не могу. Мои дела не позволяют мне далеко отлучаться. Я остаюсь. А ты как хочешь. Смотри! – воскликнул вдруг молодой человек, подобрав возле свежевырытой могилы желтый, словно закопченный камешек. – А какой тяжелый! Будто свинец! Может быть, это…

– Золото, – подхватил Кайпун.

– Золото… Это… настоящее золото!

– Золото…

– Знаешь, друг мой, здесь самое меньшее на тысячу франков. Тебе на это наплевать, а мне нет. Сейчас, разумеется, от него столько же проку, сколько, скажем, от партитуры оперы-буфф [266]266
  Опера-буфф – то же, что и комическая опера.


[Закрыть]. Но кто знает, что случится потом? Положу-ка я его в карман. Может, удастся побывать в каком-нибудь цивилизованном заведении, тогда пропустим стаканчик-другой. Похоже, я становлюсь капиталистом. Начало положено. Найти бы килограммов двадцать, и не о чем тогда беспокоиться. Ведь в этой стране главное – деньги. Господину Андре и остальным моим друзьям понадобится много денег.

Негры уже исчезли из виду, нисколько не беспокоясь о Фрике и Кайпуне.

– Пошли, – решительно сказал Ивон.

– Куда?

– Туда… озеро.

– К озеру, охотно. Мы там сможем найти…

– Золото.

– Золото?

– Да… много… очень много…

И жестом, куда более красноречивым, чем слова, Ивон показал, сколько они могут найти драгоценного металла.

– Что-то я не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что знаешь богатую россыпь?

– Нет… не россыпь. Золото… Настоящее золото. Целая пещера.

– Ах, черт! Это совсем другое дело. Ты делаешь большие успехи во французском. Я тобой горжусь. Значит, ты видел куски золота, самородки?

– Да… да… самородки… куски.

– В пещере? И ты знаешь, где она?

– Да… да… – сияя, ответил Ивон. – Для тебя… Все для тебя… Ты хороший.

– Все для меня… Ты хочешь сказать, для нас? Но сначала надо туда попасть. Мы по-братски поделимся, не будем жадничать. Гром и молния! Может быть, это и есть сокровища Бускарена? Вот была бы удача! Убить сразу двух зайцев, переломать кости этому подлецу, нет, лучше схватить его, перевязать, как колбасу, и пусть скажет, где спрятал нашу дорогую крошку, а если заартачится… Если не захочет, клянусь, я буду его поджаривать, пока не заговорит… Вот так! Договорились, Ивон. Пошли, дружище. Только будь начеку. Риск очень большой. Главное – не промахнуться и, если что, тихонько смыться.

Путь был долгим и трудным. Фрике догнал наконец негров. Они шли так быстро, что даже парижанин со своей неуемной энергией был в полном изнеможении, когда Ивон переливчатым свистом скомандовал привал.

Маленький отряд остановился на поляне шириной около двадцати метров, расположенной на склоне горы высотой в пятьсот – шестьсот метров, с тощей растительностью. Эта площадка вдавалась гранитным мысом в озеро, до самой его середины, формой напоминая гигантскую рыбью кость, и, окруженная с трех сторон обрывами, она была доступна лишь с одной стороны, где вилась крутая тропинка, по которой Фрике и его товарищи и взобрались наверх. Беспрерывно поливаемая тропическими дождями, исхлестанная ветром с океана, эта поляна была образована из потоков базальтовых лав с блестящими вкраплениями слюды. Она находилась на открытом месте, на головокружительной высоте, и Фрике сквозь карликовые мимозы и большелистные растения мог созерцать редкой красоты пейзаж.

Негры, против обыкновения, не расположились лагерем, не стали разводить огонь, а хранили боязливое молчание, в то время как женщины сидели сгорбившись на своих мешках, обхватив голову руками, спиной к бескрайнему сверкающему озеру.

Вдруг со стороны озера донеслись раскаты хриплых человеческих голосов, перекрывшие журчанье ручья, невидимого, но ясно различимого по шуму создаваемого им небольшого водопада. Аборигены в приступе безотчетного ужаса бросились ничком на землю, истошно вопя:

– Wiami! Wiami! (Ад!)

– Возможно, это и ад, – сказал Фрике, оторвав взгляд от великолепного пейзажа. – Но почему-то мне знакомы голоса населяющих его дьяволов… Ну и денек! Сколько приключений. Если эти мошенники здесь, значит, и главный негодяй недалеко. Фрике, мальчик мой, будь осторожен. Иначе ты пропал…

ГЛАВА 8

Тилигал и Моо-Тоо-Ону. – Австралийские легенды. – Что стало с волосом из бороды, брошенным Байамаи в песок. – Несчастия луны. – Дьяволы говорят по-английски и по-португальски. – Что увидел Фрике, заглянув в пропасть. – Золотая глыба. – Жадность двух мошенников. – Вторичное появление мастера Холлидея и сеньора Бартоломеу ду Монти. – Выкупленный бандит. – Дела мастера Холлидея. – Сеньор Бартоломеу со своей глыбой золота становится падающей звездой. – Таинственное судно. – Выстрел из карабина в море.

Крики перепуганных насмерть туземцев ничуть не смутили Фрике. По природе своей и образованию чуждый всего сверхъестественного, наш друг сразу понял, что вопли ужаса, мольбы о помощи, угрозы и проклятия исходят от людей, сцепившихся на дне пропасти в смертельной схватке.

У одного из них, к удивлению Фрике, слышался португальский акцент, в другом, по сиплому, пропитому голосу и резким интонациям, сразу можно было признать янки.

Фрике подполз к краю пропасти, заглянул вниз, и глазам его предстало ужасное зрелище.

Туземцы между тем продолжали вопить, опасаясь, как бы злой дух не сбросил их нового друга со скалы в озеро.

Несчастные дикари больше верили в духа зла Тилигала, чем в духа добра Моо-Тоо-Ону.

И в этом не было ничего удивительного. Туземцы жили в ужасных условиях. Нищета и постоянные преследования англичан довели их до отчаяния, сделали суеверными до предела. И об этом, пусть читатель меня простит, я хочу сказать несколько слов.

Наша цель – поведать не только о приключениях парижского гамена, но и дать сведения, пусть самые элементарные, о тех странах, в которых ему довелось побывать.

Не стану распространяться о более чем странных обрядах, празднованиях «таинств», которыми изобилует «теология» туземцев. Силу их воображения не в состоянии описать никакое перо. Простим же этим несчастным их невежество. Поистине они достойны сострадания.

Справедливости ради следует сказать, что среди различных культовых преданий туземцев можно найти замечательные притчи о морали и, что очень часто, о вере в загробную жизнь.

Туземцы верят, что после смерти человека ждет либо награда, либо кара. В их аду, виами, много элементов местного колорита, что делает честь воображению негров. Расскажу одну из легенд.

Представьте себе огромную песчаную пустыню, без деревьев, без капли воды, окруженную со всех сторон раскаленными скалами. Три громадных солнца, расположенных треугольником, испепеляют эту печальную местность. Здесь обречены печься на солнце грешники. Те, кто оскорбил жреца, ударил старика, убил вождя, похищал девушек.

Байамаи, или Моо-Тоо-Ону, дух добра, огромного роста негр с белыми волосами, горящими глазами, непомерно длинными руками и ногами, извлек из небытия кенгуру, эму и вомбата. Затем создал злаки и солнце.

После этого Байамаи с белым покрывалом на голове поднялся на вершину Уораган, горной цепи, которую европейцы потом назвали Австралийскими Альпами, и плюнул на все четыре стороны. Так образовались озера и реки. Сначала Байамаи населил их пресноводной треской.

Мы не станем подробно рассказывать о том, как создал Байамаи озера, лагуны и море. Легенда повествует об этом в столь непристойных выражениях, что воспроизводить их, даже покрыв густой кисеей, просто невозможно.

Моо-Тоо-Ону, вначале вполне удовлетворенный своим творением, вскоре разочаровался в нем. На пастбищах, населенных эму, казуарами, вомбатами, на озерах с треской не хватало более совершенных существ. И дух добра, спустившись с горы, целый день трудился над созданием мужчины и женщины, родоначальников черной расы с гладкими волосами.

Устав от трудов праведных, Моо-Тоо-Ону передохнул несколько дней и, видя, как созданные им существа чахнут под палящим солнцем, вытащил из земли камедные деревья и араукарии, чтобы на голой земле появилась тень.

Будучи после этого в полном изнеможении, Моо-Тоо-Ону еще нашел в себе силы вырвать из бороды волос и бросить его в песок.

Волосок сразу пустил корни, стал расти на глазах и превратился в Мать лиан. После этого одна за другой стали появляться лианы, они достигли гигантских размеров и покрылись яркими цветами.

Теперь Моо-Тоо-Ону больше не беспокоился. Он видел, что отец и мать черной расы с гладкими волосами счастливы, снова поднялся на гору, оттолкнулся от нее ногами и бросился в эфир, где пребывает и по сей день.

Он сидит позади солнца, наблюдает за своими творениями и пальцем приводит в движение солнце.

В этой примитивной космогонии есть и легенда о луне. Она рассказывает, что богиня ночей была очень красивой и наслаждалась счастьем, охотясь на кайпунов, эму и вомбатов. Не знаю, за какие провинности, но австралийская Диана-охотница [267]267
  Диана – древнеримская богиня, покровительствовала охоте, часто изображалась в виде охотницы.


[Закрыть]была изгнана из океанических земель и ввергнута навечно во мрак ночи.

По сей день оплакивает богиня свою злую судьбу. Слезы ее превратились в звезды и усеяли небо.

Представление о том, что мертвые туземцы возрождаются в белых, о котором я уже упоминал выше, не насчитывает и ста лет.

Вернемся, однако, к парижанину. Несмотря на мольбы туземцев, он продолжал заглядывать в пропасть, прислушиваясь к разговору людей, оказавшихся здесь каким-то непостижимым образом.

Уцепившись за карниз, шириной в ступню, в пятидесяти метрах от вершины мыса, янки, с непокрытой головой, несмотря на палящее солнце, в шерстяной рубашке с распахнутым воротом, поносил другого, того, что висел над пропастью на раскачивающейся веревке.

Веревка выходила из круглого отверстия в базальтовой стене, добраться туда можно было лишь подземным путем, с противоположной стороны склона.

Фрике недоумевал: как эти люди здесь очутились? Он сделал знак Ивону держать его за ноги, а сам стал медленно ползти, еще ниже склонившись над пропастью.

Вдруг он заметил узкую расщелину с раскорячившимся рядом американцем, из нее и выходила веревка, на которой повис один из дружков. Из расщелины вытекал серебристой струей ручеек, грациозно устремившийся в озеро. В воздухе медленно плыла водяная пыль, окрашенная всеми цветами радуги. Время от времени Фрике видел, как сверкал, словно в ореоле, огромный самородок золота, сросшийся с базальтовой скалой.

Ручей, как золотоискатель, вековым действием вод обнажил этот удивительный самородок, превосходящий по величине самые замечательные образцы из минералогического отдела музеев Сиднея и Мельбурна.

Постоянно омываемый водой, самородок отражал солнечные лучи и, похожий на пылающее зеркало, казалось, вот-вот оторвется от места, в которое его поместила фея золотых россыпей. Но прошли века, а самородок, не знавший прикосновения человеческих рук, оставался неподвижным.

Пораженный этим зрелищем, Фрике замер. Он не был подвержен золотой лихорадке, однако испытал некоторое волнение. Но оно длилось какой-то миг, после чего вниманием парижанина завладела разыгрывавшаяся на его глазах драма. Сомнений нет. Эти двое обнаружили самородок и объединились, чтобы заполучить его. Один из них поверил другому на слово, скользнул по веревке и, рискуя сорваться в пропасть, невероятным усилием оторвал самородок от скалы.

– Так, – сказал себе Фрике, – эти мошенники обделали неплохое дельце. Рабочая сила им ничего не стоила. Но я очень удивлюсь, если дележ завершится благополучно.

Как раз в этот момент из уст авантюристов снова раздались крики ликования и ужаса одновременно. Одно неверное движение – и самородок выскользнет из рук того, кто его с трудом удерживал, и полетит в пропасть. Туземцы были вне себя от страха, слыша беспрерывные вопли, усиливаемые эхом.

– Поднимите меня, сеньор Холлидей…

– Значит, Холлидей, – произнес Фрике. – Впрочем, я сразу узнал обоих. Американский пират, чем только он не занимается? Лучше бы этот мерзавец был подвешен за шею на другом конце веревки. Однако терпение… Это становится интересным.

– Быстрее… Сеньор… Ради Бога, золото жжет мне грудь… давит на сердце.

Пират стал быстро тянуть веревку наверх, но, когда дружок его оказался в двух метрах от карниза, остановился, словно осененный какой-то дьявольской мыслью.

– Пожалуйста… сеньор, поторопитесь… у меня темнеет в глазах. Ах! Что же вы делаете?

– Поговорим, сеньор Бартоломеу ду Монти?

Фрике развлекался, он чувствовал себя словно на балконе в театре.

– Ага! Здесь ты не такой гордый, как в «Барракане» в Макао. Торговля желтыми не принесла тебе счастья. Смотри, как бы золото не стало причиной твоей смерти.

– Прекратите! – завопил тот, что висел на веревке. – Вы что, не видите? Силы мои на исходе!

– Ладно! Передайте мне этот кусочек золота, тогда вас будет легче поднять.

– Клянусь вечным спасением, я этого не сделаю. Ведь тогда вы сбросите меня в пропасть.

– А кто вам сказал, что я не сделаю этого сейчас?

– Это не в ваших интересах. Самородок – моя защита.

– Дурак! Самое трудное было оторвать его от скалы. А теперь пусть летит в озеро, черт побери! Водолаз отыщет его. Решайте живее! Отдаете золото или нет?

– Да покарает вас Бог! Вы – мошенник…

– Да, сэр. Самородок!

– Бандит…

– Согласен. Самородок!

– Вы хотите ограбить партнера…

– …Самородок!

– Самородок принадлежит мне… Нам обоим… Давайте его поделим.

– Ваша жизнь в моих руках… Самородок – это выкуп. Либо вы отдаете его мне, либо я отпускаю веревку.

Португалец ничего не ответил, лишь заскрипел зубами и задрожал всем телом. На губах выступила пена.

Кровь бросилась в голову американцу.

– Вы слышали? – зарычал он. – Золото, или я отпускаю веревку!

– Вы все равно меня убьете… когда… я вам его отдам… Так пусть лучше озеро… поглотит меня вместе с ним.

– Как хотите! – ответил американец и опустил веревку метра на три. Это было предостережение.

Несчастный португалец издал громкий вопль и так прижал к себе самородок, что едва не сломал ребра.

– Решайте же!

– Пощадите!.. Пожалейте!.. Сеньор Холлидей… Вы – мой старый друг… За это золото я могу поплатиться жизнью…

– Хозяин не вправе потребовать самородок. Он наш.

– А! – тихонько произнес Фрике. – Значит, главный прохвост скоро явится. Это важно.

– …А вы не боитесь, что хозяин потребует у вас отчета в моей смерти? Мы все равны перед ним… Наш устав категорически запрещает убийство.

– Не важно. Здесь мы одни, – ответил американец уже более мягко.

– Пощадите… Это наше золото.

Увлеченный разговором мошенников, Фрике старался не пропустить ни одного слова.

Оба бандита, явившиеся причиной несчастий Фрике, волей судьбы снова встретились ему на пути.

Хозяин, которого они ждали, был не кто иной, как Винсент Бускарен, предводитель пиратов. Ступив на австралийскую землю, торговец людьми и пират, видимо, стали бушрейнджерами. Habent sua fata… latrones [268]268
  У разбойников своя судьба. Перефразированное латинское выражение «Habent sua fata libelli» – «Книги имеют свою судьбу».


[Закрыть].

Эти мошенники не могли долго находиться в обществе честных людей.

Для полного счастья парижанину оставалось лишь получить какие-нибудь сведения о друзьях. Что вскоре и случилось.

В момент, когда сеньор Бартоломеу ду Монти истошным голосом взывал о помощи, в том месте, где небо сливается с озером, образуя высокую голубую стену, появилась черная точка.

Точка быстро увеличивалась. Это была не лодка. Туземные челноки не такие широкие. И не плот. Плот не может двигаться с такой скоростью.

Увидев этот плавучий предмет, мастер Холлидей изрыгнул страшное проклятье и стал поносить португальца с яростью, не свойственной флегматичным американцам.

Дон Бартоломеу ду Монти, ошеломленный, бормотал, икая, что-то бессвязное. Алчность и страх смерти довели беднягу почти до безумия.

Приближалась развязка.

Американец закрепил веревку в базальтовом углублении. Хотя руки его были сильны, он боялся, что не удержит португальца да еще с самородком. Затем достал длинный нож, с которым никогда не расставался. Он стриг им ногти, заострял зубочистки, а при необходимости мог вспороть кому-нибудь живот.

– Умри, мерзавец! – прорычал Холлидей. – Сдохни как собака… Сгинь вместе со своим проклятым сокровищем.

Американец так ожесточенно ударил ножом по веревке, что лезвие с треском зазубрилось о скалу.

Португалец издал последний вопль, дважды перевернулся и упал вниз головой в озеро. Только вода зловеще зашумела.

Парижанин, наблюдая это страшное зрелище, даже глазом не моргнул и насмешливо произнес:

– Один готов! Всех бы их туда, меньше будет работы палачу.

Мастер Холлидей замер, переводя взгляд с кругов, которые пошли по озеру при падении португальца, на обрезанную веревку, извивающуюся в воздухе, словно змея, затем спокойно спрятал нож, укрепился на скользком карнизе и приготовился скрыться в черном отверстии, зияющем в отвесной скале.

Но не успел. Таинственное судно приблизилось со скоростью птицы. Оно было легким, устойчивым и напоминало одновременно и плот и лодку.

Двое из плывших на судне гребли, третий, стоя на корме, рассматривал в бинокль американца и его жертву и, наконец, четвертый, сидя на корточках на носу, целился из ружья.

Раздался выстрел, мастер Холлидей вздрогнул и покачнулся, словно подстреленный заяц.

– Вот это здорово! – вскричал Фрике. – Но, черт возьми! Я узнаю звук выстрела.

Парижанин подался всем телом назад, сбил с ног Кайпуна и одного из туземцев.

– Это они! Я не ошибся!.. Они!..