Текст книги "В обличье вепря"

Автор книги: Лоуренс Норфолк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Колонна растянулась, и двое братьев вскоре отстали от остальных, присоединившись к Нестору и Фениксу, которые вели Терсита.

Бегство сыновей Фестия – что-то вроде приманки или наживки или по крайней мере задумано как таковое, думал Меланион, который шел в хвосте колонны. Крики пойманного в петлю фавна привлекут его мать; падаль кормит и ворон, и червей. Через собак к сбежавшим людям, через людей – к вепрю. Ибо зверь сначала нападет на ту группу, что поменьше. А через вепря к Аталанте. И через Мелеагра. Через того, кто непременно заведет их в самое пекло, как он и должен, – так же, как его собаки сейчас уводят их в сторону от правильного пути. Всех, кроме него. Он внимательно оглядел местность, выискивая подтверждение своим догадкам, и глаза его прошлись от самой вершины до кромки воды и обратно. Что-то есть такое у него в памяти или – что-то такое, что ему еще предстоит встретить.

Они обогнули подножие Аракинфа, и ненавязчивый поначалу подъем начал понемногу становиться круче. Полоса корявой дубовой поросли, которая с самого утра тянулась параллельно их маршруту, сделалась плотнее, спустилась вниз по склону и заставила их прижаться к берегу. Солнце рассеяло собравшиеся у вершины облака и обрушилось им на головы в полную силу. Лагуна, которая лежала от них по левую руку, чуть впереди сужалась до протоки, а потом снова делалась шире и превращалась в тихое озеро; дальше воды не было. Собаки вдалеке остановились на берегу быстрого горного потока, который по дороге к лагуне прорыл себе в почве глубокую ложбину. Они обнюхивали берег ручья, перемещаясь то вверх, то вниз по течению, пытаясь поймать след. Выше по склону русло исчезало в непроходимых дубовых зарослях. Сбитые с толку собаки двинулись вниз, к воде.

Там, где лагуна сходила на нет, поверхность воды прорезали небольшие песчаные отмели. Герои спустились с откоса и собрались на берегу, где между сушей и водой стеной стоял тростник. Ид и Линкей, то и дело запинаясь, шли вниз, первый вел второго, который двигался теперь совсем как слепой и как-то нелепо размахивал здоровой рукой – как будто отгонял назойливых насекомых. Терсит и его помощники приближались еще того медленнее. Охотники сидели и смотрели на отстающих, которые дошли до ложбины и заковыляли вдоль нее, пока не выбрались на ровное место у самой кромки воды, где поток разбежался десятком маленьких ручейков. Между этими ручьями с виноватым видом суетились собаки. Сыновья Фестия как будто на крыльях улетели. След был потерян.

Мелеагр ударил в землю комлем копья. Аталанта увидела, как встал Анкей: лоб наморщен, он явно думает о чем-то, а о чем – не ясно. Аркадянин забросил на плечо секиру и огляделся вокруг, потом опять нахмурился. Она попыталась перехватить его взгляд, но вместо того, чтобы встретиться с ней глазами, он вперился в основную группу мужчин, которые тоже начали подниматься на ноги. Собаки тявкнули пару раз. Аура заворчала в ответ. Дальше придется идти через тростник.

Молочай – его пушистые стебли там и сям торчали между тростниками. Передние двинулись напролом, ломая стебли, и вскоре млечный сок сплошь покрыл голени и бедра тех, кто шел сзади. Они почувствовали, как кожа начала чесаться и гореть. Молочай густо рос по всему краю лагуны, скрываясь среди тростника, перемежаясь с дикорастущим льном и мальвой, чьи голубые и розовые цветы манили их обещанием краткой передышки от жгучего сока. Они слышали, как в голос кричит от боли Терсит, пока его носильщики окончательно не выбились из с ил и не отстали. Дальше тростник стал еще выше, скрыв их с головой, а влажная земля сменилась настоящей топью. Они потеряли друг друга из виду и шли теперь по одному, бредя по тошнотворной солоноватой воде и раздвигая высящиеся со всех сторон волокнистые стебли. Солнце висело прямо над головой, а они, лишенные теней, все шли и шли сквозь высокий тростник, и единственным ориентиром служила глубина воды, нараставшая по мере удаления от берега.

Тростник вокруг Аталанты легонько покачивался: конвекция заставляла воздух двигаться, и над поверхностью лагуны то и дело пробегали мимолетные сквознячки. По эту сторону от Аракинфа ветров, которые заслуживали бы называться ветрами, не существовало. Люди ломились сквозь тростник, но шорох и мягкие согласные движения стеблей застили и взгляд, и слух. Люди были со всех сторон, россыпью: их выдавал плеск воды под ногами. Над головой бесшумно скользнула тень: белоснежный, с темной окаемкой взмах крыльев, сложенная зигзагом шея под желтоклювой головой цапли. Исчезла. Все знают, что вепрь обожает болота, мутная вода которых холодит ему брюхо. Призрачный след улетевшей птицы запутался в верхушках камышей, подрагивая в такт движениям ее зрачков. Аура хватала воздух пастью. Звук бредущих по колено в воде мужчин стал тише. Аталанта почувствовала, как кожурой опадает с нее ощущение мужского присутствия и как его вытесняет привычное – роскошное – чувство одиночества. Потом вернулась мысль о двоих мужчинах. Они все равно ее отыщут, голова к голове, как два молодых бычка. Она – та стрела, которой суждено пронзить их обоих и скрепить между собой. Мысль была мимолетная и ушла в никуда, стоило только Аталанте попробовать на ней сосредоточиться.

Вода под ногами начала перемежаться отмелями. Головы, плечи, а потом и торсы поднялись над зыбкой поверхностью тростниковых зарослей: герои выбрели на береговую полосу, к подножию небольшого утеса. За камень цеплялись жаждущие влаги деревья, прошив корнями темные зигзаги глубоких расселин. Самая широкая прорезала скалу сверху донизу: вход в узкое ущелье. Устье густо заросло чахлыми олеандрами и терпентинами; судя по всему, когда-то уровень воды в лагуне поднимался, и вода плескалась возле самых корней, а потом отступила, оставив деревья сохнуть на твердом белом камне. Время от времени ветер, набегавший на тыльную сторону горы, отыскивал этот проход и выдувал из расщелины облако желтой пыли. Сверху сыпались мелкие камушки и дробью рассыпали эхо от звонких при падении щелчков.

Солнце выплеснуло в небо весь свой послеполуденный зной. Ид и Линкей, а за ними спутники Терсита раздвинули последний тростниковый занавес и ступили на твердую землю. Тени вокруг не было, и потому герои повернулись к солнцу спиной и стали смотреть на белую пасть расщелины. Собаки вывалили языки. Пот ручьем тек по изборожденному морщинами лбу Анкея, а взгляд перескакивал с одной головы на другую. Он считает, поняла Аталанта. Мелеагр ходил среди упавших наземь людей: руки и ноги у них были сплошь покрыты красной сыпью. Когда он дошел до аркадянина, между ними проскочила пара слов, после чего Мелеагр тоже обвел внимательным взглядом площадку, на которой они собрались. Потом оба обернулись и оглядели длинную кайму тростника, вытянувшуюся вдоль края лагуны. Зеленые заросли продергивало то чуть более светлым, то чуть более темным тоном – по мере движения ветра. И сверх того – ни движения. Она осмотрела поврежденную руку; рана не открылась. Анкей указывал рукой куда-то по ту сторону зарослей. И сейчас его явно потревожило то же самое, что и в прошлый раз. Ее это не касается. Интересно, подумала она, а вода в этой, дальней части лагуны такая же отвратная, как везде? Аура пить ее не стала. Аталанте казалось, что судьбы их должны решиться далеко от берега, в горах, где реки кипят и пенятся, мчась по каменистым руслам. Ей хотелось ледяной воды, знакомого пейзажа. Анкей и Мелеагр отступили на шаг друг от друга. Те, что оказались поблизости, уже успели обратить внимание на этот странный альянс: Тесей и Пирифой, Ясон, сидевший чуть поодаль, и еще четыре или пять человек, собравшиеся вокруг Пелея и Теламона. Терсит и Линкей что-то бормотали себе под нос, с головой уйдя каждый в свой личный мир боли. Нестор, судя по всему, заснул. Кто еще? Кастор и Полидевк подошли ко входу в ущелье и осматривали верхнюю часть стен. Акаст правил наконечник копья, скрежеща о железо плоским осколком камня. Прочие ничем не были заняты. Скоро они опять тронутся с места, подумала она, а потом ей в голову пришла еще одна мысль. С места тронутся все, кроме одного. Она огляделась вокруг, чтобы проверить свою догадку, а потом обернулась на Анкея и Мелеагра, которые по-прежнему вглядывались в береговую линию: тростник, вода, склон Аракинфа. И ни единого движения. Ни единого знака. Мелеагр встретился с ней взглядом, и она опять почувствовала себя стоящей там, на невысоком холме возле места их высадки, и как двигалось его тело, чтобы скрыть под собой ее тело, и как он смотрел на нее, пока не появился другой, более молодой мужчина и не прервал эту молчаливую сцену. Но здесь уже никто их прервать не сможет – и факт сей явственно читался на его лице, – и Анкей понял это раньше, чем кто бы то ни было другой. Ну что ж, подумала она. Меланион исчез.

* * *

Некая тень набухает на самом краешке его души. Но только потянись, она исчезнет. Ночной охотник должен понимать такие вещи: собака мыслит носом, дичь пахнет сильнее, когда за ней гонятся, вода не переносит никаких других запахов, кроме своего собственного. Бестолковая суета собак возле ручья, бегущего вниз по склону Аракинфа, дала ему еще один намек на то, чья именно фигура маячит на периферии его поля видения. Ложбина шла как вниз, так и вверх, поднималась в гору и исчезала под непроходимой порослью, густо покрывшей нижнюю часть склонов Аракинфа. Сыновья Фестия, сбежав, ступили в сей поток, который пробивал дорогу к некой невидимой точке где-то в верхней части склона. А дальше?

Меланион окинул взглядом охотников: неприметное движение головой. Ложбина представляла собой крутую траншею в половину человеческого роста глубиной, прорытую бурным током воды, и по ходу течения она все время изгибалась и меняла направление. Один-единственный миг, одно-единственное мгновенное движение, и никто ничего не заметит. Все смотрят вниз, на лагуну; их отчет об охоте, записанный следами по земле, оборвется у кромки воды и возобновится там, где им заблагорассудится вернуться на берег. Его собственный вообще не оставит следа, но успешным будет именно его собственный. Потери в покинутом жителями городе, отсутствие Энея, безумное жертвоприношение, при котором грядущее поражение охотников явственно слышалось в стонах жертвенных животных, когда они сгорали заживо. Отныне в легендах, которые сложат про эту охоту, обо всем этом не будет ни слова. И эта лишенная троп территория – его собственность, она принадлежит ночному охотнику – ему.

Он спрыгнул в русло ручья, припал к земле и стал ждать, отсчитывая секунду за секундой. Никто не крикнул ему вслед. Он пополз вверх по течению.

Дневной охотник – человек солнечный. Двойник ночного охотника живет вплоть до захода солнца. Он пышет жаром. Дневной охотник становится единым целым со своей добычей, будучи связан с ней согласным ритмом шагов вдоль следа – или ритмом бегущей в жилах крови. В конце концов они всегда сходятся в одной точке. Но ночной охотник всегда завернут в сеть, он щетинится прутьями, покрытыми птичьим клеем, он бугрится маленькими птичьими клетками. Лик луны он знает лучше, чем лицо собственной матери, и лесные тропинки помнит куда подробнее, чем линии на собственной ладони. Свет, при котором он охотится, – холодный свет.

Корявые ветки плотной дубовой поросли сомкнулись над головой Меланиона. Еще немного выше по ручью, и его уже невозможно будет отличить от древесной тени. Он еще раз остановился и прислушался, нет ли за ним погони. Где-то внизу, под склоном горы, тявкали собаки. Вода журчала вокруг его коленей и запястий. Русло было вылеплено из клейкой коричневато-желтой глины, в которую ладони уходили, словно в ил. Камни, нанесенные течением на дно ручья, царапали ему колени. Дубовая поросль над головой стала гуще и поигрывала теперь разве что случайными отблесками света. Сумеречный мир. Он уперся ступнями в берега и двинулся дальше, отдав про себя должное сыновьям Фестия – они не оставили почти никаких следов, тогда как его собственные судорожные усилия оставались в глине цепочкой глубоко вдавленных отпечатков рук и ног.

Древко его копья застряло в путанице мелких ветвей над головой. Он вытянул его на себя. Колени саднило; он чувствовал, как вода бередит ранки. Русло было слишком узким, чтобы развернуться и осмотреть их. Глина уже успела вымазать его с головы до ног, засохнуть и начать отваливаться пластами; впрочем, свежий слой ложился заново всякий раз, как он оскальзывался, ибо ползти ему приходилось практически на брюхе, чтобы не соскальзывать вниз по течению. Колючий полог у него над головой то и дело прорастал вниз и царапал ему спину. Время от времени ручей принимал в себя тонкие струйки притоков. Возле каждого такого устьица русло сужалось и мешало ему двигаться вперед. Складывалось впечатление, что ползти вверх нужно будет до самого неба. Меру продвижения вперед можно было оценить только по количеству рывков и толчков, которые становились все более судорожными по мере того, как у него уставали руки и ноги. Он остановился было передохнуть, но усилий на то, чтобы удерживаться на месте, уходило ровно столько же, как на продвижение вперед. Преломленные солнечные лучи пробивались сквозь густой древесный полог: горячие дротики, бьющие в спину. Мысленным взором он то и дело проходился вдоль собственного тела, в котором привык жить и которое спеклось теперь под солнышком в какую-то ломкую шкурку. Он наблюдал со стороны за человеком, ползущим вверх по склону Аракинфа, – из будущего, в котором он, как кости в погремушке, лежал в узкой могиле из пропеченной на солнце глины, с обезьяньей ловкостью подстроившейся под контуры его тела. И на память о нем останутся клочья пустого доспеха. Корявые ветви прорастут сквозь эту раковину и будут оплетать руки и ноги до тех пор, покуда сами не высохнут на раскаленных летних ветрах, не сгорят и не оставят обугленный черепаший панцирь – добычу для любопытных глаз и назойливых пальцев. Чьих? И чьи губы сложатся, чтобы произнести вслух имя, написанное на пергаментной коже, в память о живом существе, которым он был когда-то: Меланион?

Он остановился. Перевел дыхание и опять толкнул тело вверх. Впереди, возле места, где из-под почвы глядел выход известняковой породы, русло загибалось влево. Он протянул свое тело мимо очередного препятствия. Неужели колючая поросль стала чуть менее плотной, чем раньше? Солнце вроде бы стало светить ярче.

Крыша сумеречного мирка распахнулась настежь. Единый миг – и не осталось ничего, кроме русла ручья, края которого сходились все ближе и ближе, пока не превратились в плотную тень, и вот уже он раздвигает спутанный травяной занавес, поднимается и встает на ноги на месте, сплошь залитом солнцем.

Он выбрался на небольшой уступ, отходивший в сторону от основного скального массива. Утес поднимался еще выше, его прорезали трещины, из которых сочилась вода, сбегала вниз и собиралась в лужицы между плотными дерновинами, сплошь поросшими густой сочной травой. По обе стороны – глубокие обрывы. Воздух здесь более разреженный и прохладный. Он посмотрел вниз, на лагуну. Никакого движения, если не считать птицы, парящей вдоль береговой линии. Он повернулся и посмотрел вверх, на утес, прикрыв глаза ладонью от солнечного света, отраженного белой каменной стеной. У подножия были удобные выступы и впадины, но выше утес казался ровным и гладким. Он подумал о глине, выстилавшей русло ручья, на которой никто и ничто не оставило отпечатка. Кроме него самого.

Он начал черпать воду из мелких травяных луж и смывать с себя глину. Неужели Мелеагр, доверившийся чутью своих собак, оказался прав, а он – не прав? Неужели сыновья Фестия спустились к лагуне и успели уйти по воде настолько далеко, чтобы напрочь оторваться от преследующего их отряда? Несмотря на всю жару и весь здешний солнечный свет, это ночная охота, погоня за добычей по местности, где тропинки двоятся, плетут петли и норовят завести в ловушку. Истинным всегда окажется тот след, который менее всего похож на истинный. И даже сама добыча, за которой он гонится, – тоже обман: оборотень, призрак. Сыновья Фестия были охотниками, стали дичью, наживкой для вепря, который сам вскоре займет их место. Они вели к зверю, а зверь – еще того дальше, будучи символом главной, окончательной добычи.

Прохладная вода покраснела от смытой с кожи глины, стала красной, как та, утренняя вода после ночной резни. Он нахмурился, вспомнив смех Анкея и тело Аталанты, которая ничтоже сумняшеся нагнулась и окунула голову в подкрашенную кровью жидкость. Когда она выпрямилась, кровь убитых ночью зверей и людей как будто ударила ей в лицо. Она ничего не сказала, мысли ее обратились к его обласканному солнцем двойнику. А впрочем, кто ее знает. Она отвернулась и принялась высматривать других выживших, а Анкей отвел его в сторону, сообщить, что рассказывают про нее далеко не всю правду. Рек и Хюлей попытались овладеть ею в лесах Аркадии, это действительно так, вот только она их не застрелила. Охотница отшвырнула лук в сторону; девственница изобразила ответную страсть. А затем, когда они распалились уже вовсю, продолжил Анкей, она оторвала им детородные органы. Вопли кентавров эхом отдавались в горных долинах, а она все гнала их и мучила, не давая ни минуты роздыха, пока они не истекли кровью. Она нетронута потому, что никто не может до нее дотронуться. И Анкей опять расхохотался, увидев выражение его лица. Только вепрь заставит ее отдаться победителю.

Он заглянул со скалы вниз, в пропасти по обе стороны от нее, в два крутых желоба, будто продавленных гигантом, съехавшим на пятках с Аракинфа. Финальные отпечатки были скрыты густой кустарниковой порослью. Он обратил внимание на груды камней: зимние морозы выламывают их каждый год из скалы и заставляют скатываться вниз. Он почувствовал, как тяжелеют ноги, как застывают коленные и голеностопные суставы. Долго стоять на месте ему нельзя. Бугристые выступы на поверхности утеса уводили и вправо, и влево, потом пропадали. Какую сторону выбрать? Он представил себе, как висит на скале и у него тают силы, а он никак не может решить, повернуть ему назад или двигаться дальше, как соскальзывают с камня кончики пальцев и как откидывается наконец спиной вперед, в разреженную пустоту.

Он вспомнил отдаленный, тонкой ниточкой повисший в воздухе крик, который заставил их сегодня утром поднять головы и посмотреть вверх. Тогда он будто бы пытался что-то вспомнить, но событие пряталось не в прошлом, а в будущем, в его будущем: здесь. Крик утром был человеческий. Он прищурился против света и еще раз посмотрел вниз. Один из сыновей Фестия тронулся сегодня утром в путь вместе с братьями, полз вместе с ними по глинистому руслу ручья, потом отдыхал здесь, на этой площадке, а потом полез вверх. Но выбился из сил, или поскользнулся, или потерял голову. Он упал и в данный момент представлял собой всего лишь бурое пятно крови, запекшееся далеко внизу на большой известняковой глыбе.

Меланион перевел взгляд с крохотной фигурки мертвого человека на поверхность утеса. Сыновья Фестия ушли отсюда вверх. Один сорвался. Но восемь выжили. Он закинул копье на ременной петле за спину и начал карабкаться за ними следом.

* * *

Позади осталось озеро – и тростниковые заросли. Перед ними была расселина в скале, вход в каньон. Охотники протиснулись между стволами деревьев, заплетшими устье ущелья. Впереди лежало вырезанное в белом камне русло, вкрай затопленное ярким светом солнца. Посередине дно было выпуклым, и потому тамарисковая поросль и пучки травы расползлись ближе к стенам, где их корни могли найти опору в кучах голышей и галечника или уцепиться за трещины в камне.

Стены были гладкими на высоту человеческого роста; выше камень начинал идти трещинами. Еще выше нависали неровные скальные выступы – так, словно из тела горы выдрали широкую прядь сухожилия, оставив отверстую рану, которую солнце спекло в камень. Чуть дальше впереди ущелье уходило к северу, и западная стена окутывала камень плотным темным покрывалом, непроницаемым для них, напрочь ослепленных солнцем.

Так что первая струйка воды, которая пробилась сквозь тиль и невысокие груды гальки в тени западной стены ущелья, между протянутыми к ней жадными корнями деревьев и то сочилась по поверхности камня, то ныряла в трещины, оставалась незамеченной до тех пор, пока не начала журчать, окатывая более крупные камни, и звук этот не заставил их опуститься на колени и утолить жажду.

Аура лакала из проточной лужицы, образовавшейся возле высокого гладкого валуна; когда она склоняла набок голову, видны были желтые зубы и быстрый розовый язык. Тень была – как прохладный бальзам. Аталанта сложила ладони лодочкой и зачерпнула воды, которая тут же потекла по рукам и закапала с локтей. Кожа помнила куда более быстрые ручьи, пенные и холодные. Она подняла голову. Ближе всех к ней был Анкей, который скорчился чуть ниже по течению и наклонился вперед, чтобы окунуть лицо в воду. Все прочие – много дальше. Они отложили оружие в сторону и зачерпывали воду руками, все, кроме Терсита, который лежал ничком, и Линкея, который то приближался к ручейку, то снова отступал, шаг вперед, шаг назад, до тех пор, пока брат не нагнул ему голову и не плеснул воды в раскрытый рот. Собаки Мелеагра сидели и ждали команды хозяина, которая последовала только после того, как люди напились вдосталь, и они тут же подскочили к воде и начали жадно ее лакать.

Аталанта встала. Нестор и Феникс подняли Терсита, но в раскаленном послеполуденном мареве все трое показались ей единым целым, чудищем, которое не в состоянии сладить с массой собственного тела. Все остальные были тонкими, как сухие ветви, подрагивали и растворялись в воздухе. Затопивший узкое ущелье жар расплавил их и начал превращать одного в другого – всех, кроме нее самой.

Вокруг нее образовалось нечто вроде запретной зоны, которая ограждала ее и держала мужчин на расстоянии. Ее постоянное присутствие и исчезновение Меланиона были для охотников в равной степени необъяснимы, две части одной и той же тайны, которая связывала их двоих воедино. Она подумала о костяной структуре, которую животные носят в себе, заключив в клетку плоти: о сочленениях, изгибах и возможных формах. Юноша был – словно брешь в их рядах, и, какие бы деяния ни были ему предназначены, теперь вина за несвершенное ложилась на их плечи. Она же, напротив, превышала должную меру. Охотник может прикончить жертву одним-единственным ударом ножа, а потом, не в силах справиться с липким обаянием смерти, будет снова и снова всаживать лезвие в давно уже мертвую дичь. Мститель может взять лишнюю жизнь вдобавок к той, что причитается ему по праву, и превратить возмездие в кровную месть, а кровную месть – в войну. Они боялись тех смыслов, что могут за ней стоять.

Аталанта, в свою очередь, думала о том, чем может обернуться для нее этот их страх. Мелеагр, с отяжелевшей от жары гривой золотистых волос, двинулся вперед, и собаки цепочкой потрусили за ним следом, высоко подняв головы, потому что солнце выжгло всякий запах, который мог остаться на этих камнях. Рек и Хюлей ярились сверх всякой меры, надеясь, что она повернется и побежит от них, и тогда их копыта смогут сбить ее с ног, переломать ей кости и бросить ее, обездвиженную, лицом вниз на лесную подстилку. Но она не повернулась, а они, ошалевшие от неожиданности, превратились в легкую добычу. Она не знала, сможет ли справиться с Мелеагром, если тот возьмется за дело всерьез. И еще она не знала, сможет ли Мелеагр нарушить тот запрет, которым, как стеной, окружили ее все прочие – или же, поняв, что сам в той же степени принадлежит ей, как и она ему, окажется заперт с ней вместе.

Стены ущелья стали выше. Плоская вершина Аракинфа сейчас должна быть очень далеко, у них над головами слева. Со дна ущелья увидеть ее было невозможно. Ручей – он уже дорос до этого названия – журчал в своем русле, эхом отдаваясь от стен. Дно ущелья начало сужаться. Солнце клонилось к закату, и черная тень понемногу переползла на восточную стену и принялась карабкаться по ней вверх. Они шли по дну ручья, который теперь доходил им до лодыжек. Собаки прыгали с камня на камень, тяжело дышали и старались не отставать. Воздух стал прохладнее.

Они остановились, когда ущелье повернуло под неожиданным углом. Издалека им вообще показалось, что они зашли в тупик. Пелей и Акаст ушли вперед, посмотреть, что там дальше. Остальные сели и стали ждать разведчиков. Феникс и Нестор выбились из сил, неся Терсита по этому, куда более трудному для них маршруту; Тесей и Пирифой вернулись, чтобы помочь им. Ид и Линкей до сей поры так и не появились в поле зрения.

Вода в ручье поднялась еще выше.

Но среди тех, кто остался ждать у поворота: Евритион точит нож с коротким лезвием; Теламон стоит на страже возле оставленного Пелеем копья; Анкей сидит с ним рядом; Кеней лежит, подперевшись локтями обеих рук; Лаэрт сидит на корточках; Евритион лежит без сил; Кастор и Полидевк чертят линии на полоске мелкого гравия; Ясон что-то говорит Подаргу, а тот кивает в ответ; Адмет растянулся на нагретом солнцем валуне, раскинув руки вдоль невидимой оси, которая соединяет ничто с ничем, если только это не Мелеагр с Аталантой, оба одиночки, – а также среди тех, кто в авангарде и в тылу, никто не обратил на это внимания.

Вода обманчива по самой своей природе. Она просачивается между камнями и корнями, в каждую трещину, в каждую полость и принимает их форму. Она пропитывает их собой и ждет зимы, когда, став льдом, откалывает скальные выступы, и те обрушиваются с высоких горных склонов и несут с собой гром катящихся вниз валунов и смертоносный каменный дождь. А летом те же горы становятся причиной катастрофически обильных ливневых потоков, которые спекшаяся земля не в силах ни впитать, ни пропустить и которые собираются в неустойчивых временных водоемах, в обманчивых озерах с ненадежными берегами. Бесшумно, исподволь, без упреждения и срока едва просочившаяся влага начинает набухать каплями, потом течь тонкой струйкой, а потом – ровным и набухающим с каждой секундой потоком, который сносит все преграды и волочет обломки с собой. Даже камень плывет, когда его несет течением.

Аталанта смотрела, как крохотные, не больше оливковой косточки, кусочки камня сами собой укладываются под прозрачной водой в извилистые ложбинки и гребни. На дне ручья шла своя жизнь. Терсит и его помощники остановились чуть поодаль от основной группы охотников, чтобы перевести дыхание; Тесея и Пирифоя с ними не было. Она вспомнила об острых вершинах, которые видела с дальнего берега залива, и подумала о том решении, которое придется принимать, когда они доберутся туда. Потому что эта дорога наверняка выведет их в горы, где калека и бредящий на ходу брат Ида будут куда заметнее мешать им идти вперед, если вообще не вынудят остановиться. Она окинула взглядом неприступные стены ущелья, и ей стало не по себе.

Мужчины зевали и потягивались. По ущелью теперь тянул ветерок и плыли тени. Собаки Мелеагра что-то вынюхивали у самых его ног. Краем глаза она смотрела, как он потянулся, чтобы перевязать ремешки сандалий, переплетя их лесенкой. На руках набухли мышцы. Все прочие отныне будут играть подчиненные роли. Но только не она. И не Меланион. Она макнула в воду кончик большого пальца нош. Кожу кольнуло холодом. Зарычал и выругался Терсит, и она услышала его, несмотря на расстояние, – Нестор и Феникс снова взялись поднимать его на ноги; а потом далеко позади этой троицы показался наконец Линкей.

Ид, Тесей и Пирифой сомкнулись вокруг него так, что поначалу она вообще не могла взять в толк, чем они таким заняты. Они двигались неровными зигзагами, и складывалось впечатление, что все четверо едва стоят на ногах. Потом она разглядела, что они связаны между собой. Они привязали две веревки к запястьям Линкея, а еще одну набросили ему на шею. Рот у него был открыт, но звуков он не издавал – по крайней мере таких, которые могли бы долететь до Аталанты. Голова его дергалась вверх-вниз, он то и дело натягивал руками путы, но движения эти не были направленными и систематическими, они скорее выражали какую-то внутреннюю муку, чем были направлены против сопровождающих. И они волокли его за собой, как животное. Когда он запинался и падал, они рывком вздергивали его обратно на ноги и продолжали свой путь.

Пока она за ними наблюдала, вода опять коснулась ее ноги. Она посмотрела вниз. Ручей, который только что был кристально чист, замутился грязью. Когда это успело произойти? В нем появились раздельные, самостоятельные течения самого разного свойства, подкрашенные окислами и аргиллитом, и, пока она смотрела на их неспешные коллизии, цвет набухал, становясь все насыщеннее и краснее, так что мысли ее перекинулись на гаснущий факел солнца и как он опускается за неровную линию леса, щетиной вздыбившегося на загривке Эриманфа, или на его розовеющий утренний отзвук, звучащий над горой Килленой, яркие ядовитые ягоды и ржавого цвета лишайники, осенние листья в средней части склонов и пестрые шкуры лукавых оленей, цокающих сквозь листопад, почти неразличимых на общем фоне в своих собственных осенних цветах. Аркадский алый, аркадский бурый, аркадский красный.

Но здесь перед ней был тот красный цвет, который поджидал ее в самом конце каждой удачной охоты, когда ее рука взлетала и падала по четко выверенной дуге, в конечной точке которой находилась подрагивающая шея жертвы. Потом шла кровь. Ручьи Аркадии тоже потекли красным, когда ей в добычу достались Хюлей и Рек, так что некий человек, стоящий ниже по течению, тоже, наверное, мог заметить алый язык, который пятнает воду и скользит мимо его ног, и удивиться, и начать прикидывать, чья это смерть плывет мимо, – точно так же, как прикидывает сейчас она сама. С той разницей, что здесь и сейчас никакой загадки нет, ибо жизни, расплывающиеся у нее на глазах красной взвесью, принадлежать могли только тем двоим, что ушли вперед: Пелею и Акасту. Вепрь должен быть совсем рядом, сообразила она. Она вскочила на ноги и крикнула бы, если бы крик не застыл у нее в горле.

По ущелью катился глухой слитный грохот. Он эхом отразился от стен, и на какое-то мгновение показалось, что замер. Но потом он опять стал громче, на новой, басовой ноте, и двинулся в их сторону, и ошарашенная Аталанта успела понять только одно: что это не зверь, на которого они охотятся. Подобного звука она никогда раньше не слышала.

Водяной холм вырвался из-за поворота, ударился о стену, разбился и опал. На долю секунды он словно застыл, потом собрался и покатился в их сторону. Она увидела, как Мелеагр встал, не веря своим глазам, и застыл в нерешительности, пока ее высокий крик не вывел его из транса. Собственный голос показался ей чужим. Прочие тоже начали подниматься, хватаясь за оружие, кто-то побежал вниз по ущелью, кто-то попытался забраться на стену. Аура стояла на всех четырех. Аталанта подхватила свой лук и отскочила от ручья подальше, выискивая, за что уцепиться, – а по руслу уже неслась мутная волна. Она глотнула воздуха и плотно прижалась к скале, напрягшись изо всех сил в ожидании удара.