Текст книги "В обличье вепря"

Автор книги: Лоуренс Норфолк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Рут на секунду отвернулась; на балкон вышел и встал с ней рядом средних лет мужчина с темными, зализанными назад волосами.

– Сол, это Джон. Я бы даже сказала, майор Франклин, – Она толкнула мужчину локтем в бок.

Майор поднял в приветственном жесте руку.

– Вы двоюродный брат Рут? – спросил он, – Мы рады, что наконец-то вы до нас добрались. Честное слово.

– Ты с ним спишь.

– Нет, не сплю!

– Ты влюблена в него.

– Не говори глупостей. Это он в меня влюблен. – Она высунула голову в дверь, – Я выйду за него замуж и буду жить в Голливуде. В доме с бассейном.

Сол рассмеялся.

– Я серьезно!

Сол и майор сидели на балконе, пока Рут переодевалась, – и атмосфера была неловкая. Майор, как мог, развлекал гостя, рассказывая ему о задачах, которые были поставлены перед его подразделением: снимать короткометражки о жизни простых людей в послевоенной Италии, о том, как они справляются с трудностями. Говорил майор довольно сдержанно и был при этом остроумен. Сол кивал и с каждой минутой все острее ощущал въевшуюся в кожу грязь. Наверняка от меня воняет, подумал он. Интеллигентный, с мягкими манерами американец казался существом из другого мира.

– Главная трудность состоит в том, чтобы найти людей с тем отношением к жизни, которое американцы смогли бы спроецировать на себя, если бы сами оказались, скажем, в очереди за продуктами здесь, в Венеции, – ну, вы меня понимаете. А потом еще и уговорить их сняться в кино. И людей таких найти совсем непросто, – Он улыбнулся Солу. – Вот здесь-то на сцену и выходит Рут, – сказал он в тот самый момент, когда Рут опять появилась на балконе, – Просто не знаю, что бы мы без нее делали.

Рут встретилась с ним взглядом – и ответила улыбкой на улыбку. Таких вещей, как те, что были на ней надеты, Солу раньше даже и видеть не доводилось.

– Сола мы поселим в тетушкиной комнате, хорошо?

Кивнул тогда майор или просто голова у него чуть дернулась книзу, Сол потом никак не мог вспомнить. Затем он лежал, угнездив голову на краю ванной. Серая мыльная вода закружилась водоворотами, когда он поднял и лениво почесал колено, слушая, как Рут переставляет в соседней комнате какую-то мебель. Побродив по каким-то запутанным коридорам, они вдвоем поднялись по узкой изогнутой лестнице. Рут открыла ключом дверь на самом ее верху и пропустила Сола вперед. Он вошел и зажмурился от внезапного переизбытка света. Окна были сразу в двух стенах, и по обе стороны расстилался вид на городские крыши. Комната была залита светом, мягким золотистым светом, который согревал все, чего касался.

– Только мы, и больше никого, – сказала Рут, – А тетушка была ненастоящая, помнишь?

Сол на ощупь нашел затычку. Когда он вышел из ванной, Руг как раз открывала окна. Он стоял перед ней, чистый, вымытый, одетый в мягкую хлопковую рубашку и темно-серые брюки.

– Вещи Джона?

– А чьи еще? Ты же не можешь ходить в тех тряпках, в которых приехал.

– Я их выстираю.

– Я их уже выкинула. Там были вши. А всяческую твою мелочь предварительно вынула из карманов. – Рут сорвалась с места, сделала несколько шагов поперек комнаты, а потом вдруг остановилась и внимательно на него посмотрела, – Сол, что случилось с твоими ногами?

В той стопке вещей, которую она сунула ему в дверь ванной, была пара мягких кожаных туфель, которые оказались малы. Сол посмотрел вниз, на свои голые ступни. В чистом виде вид у них был еще более устрашающий, чем раньше.

– Гулял много, – сказал он; они посмотрели друг на друга через всю комнату, – Как ты здесь оказалась, Рут?

Она покачала головой и принялась стелить ему на кушетке постель.

– Живи здесь столько, сколько будет нужно. Джон все устроит.

Она расправила одеяло.

– Рут…

Она выпрямилась, не оборачиваясь.

– Никто из них так и не вернулся, Сол. Твои родители, мои, Фингерхуты, Густль, его отец. А Эрлиха взяли всего за месяц до того, как все кончилось.

– А Якоб?

– Его арестовали ночью, как раз перед тем, как ты ушел.

* * *

Его сон был – желанное падение во тьму, все ниже и ниже. Насколько глубоко – он не знал. В какой-то момент, ночью, к нему пришла Рут. Он проснулся оттого, что она положила теплую ладонь ему на талию. А потом коснулась губами шеи. Он повернул голову.

Она стояла возле кушетки на коленях, темный силуэт на фоне темного окна. Он потянулся назад, и она приняла его руку – своей рукой. Потом, одним-единственным быстрым движением, скользнула под одеяло и сразу встроилась в форму его тела: груди прижались к спине, ноги оплели ноги. Она высвободила пальцы и погладила его по животу, потом по ребрам, медленно, как будто пыталась их сосчитать.

– Помнишь? – спросила она. – Тот вечер на Флюргассе, когда мы шли с тобой из театра?

– Это была твоя игра, – прошептал он, еще не успев окончательно вынырнуть из сна, готовый ко всему – как будет, так и будет.

– Я хотела тебя. Помнишь, как это было? Ты стал такой худой. Ну, ничего, я тебя откормлю. – Она снова погладила его по животу.

– Ты уедешь в Америку.

– Молчи.

Рут потянулась еще ниже, и какое-то время они молчали. Она поцеловала его в плечо, потом прижалась губами к шее, там, где кончался затылок.

– Извини, – в конце концов сказал он.

– Я так счастлива, – прошептала она, – Счастлива просто потому, что ты выжил. Она плакала.

* * *

Сол слышал голос Поля Сандора из динамика в боковой панели магнитофона.

– Что остается после того, как мы проходим мимо? Треснувшее стеклышко в окне, колечко в ванной, след от губной помады? То, что мы пролили, сломали, уронили. Пыль встраивается в фактуру наших следов. Отметины, которые мы оставляем после себя, выцветают – или их уносит ветром. И это – наш способ оставаться в живых?

В одном конце комнаты медленно крутились бобины с пленкой. В другом так же медленно перемещалась странная процессия. Витторио крадучись шел по комнате, удерживая камеру на уровне пояса: видоискатель был поднят вверх, и оператор, сгорбившись, глядел в него, каждые несколько секунд отрываясь, чтобы посмотреть вперед и под ноги. Объектив двигался вдоль поверхности стены, едва не касаясь ее. Следом, в точности копируя каждое его движение, двигался один из тех молодых людей, которых Сол запомнил еще по первому вечеру в ресторане. Казалось, что пользы от него ровным счетом никакой, до тех пор пока Витторио не пробормотал что-то, когда камера подошла к стене почти вплотную. И тогда молодой человек протянул руку и что-то подкрутил в объективе. Последней шла Рут, которая управляла движениями обоих мужчин.

– Ближе, Вито, еще ближе. Вот так, а теперь по кривой, вверх и в сторону. Хорошо. Сдай немного назад.

И дальше вдоль стены, дюйм за дюймом.

На этот раз никто не ждал Сола на верхней лестничной площадке, чтобы найти его имя в списке. Оранжевые пластиковые коробки исчезли, актеры тоже.

Когда он шагнул через порог, Рут обернулась ему навстречу.

– Боюсь, сесть тебе здесь будет не на что. – Она извиняющимся жестом расставила руки в стороны.

Те самые три стула растворились вместе со всем прочим – включая меловые отметки на полу, которыми была обозначена позиция каждого стула. Рут подошла к нему и обняла, так, словно ничего не случилось.

– По большому счету, нас и быть-то здесь уже не должно, – сказала она.

Три дня назад был короткий телефонный звонок.

– Я сорвалась, Соломон.

– Ничего не было, Рут. Да и быть ничего не могло.

– Да если бы и было, не важно. Это не мое дело.

– Не было.

– Я знаю.

Они посидели и послушали дыхание друг друга в телефонной линии – через весь Париж. Рут рассказала об английском художнике, любовница которого покончила с собой в гостиничной ванной. Там тоже висели картины. Далекий электрический ветер задувал им в уши.

– У нас совсем не остается времени, – прохрустел сквозь помехи голос Рут.

– У меня времени достаточно, – ответил Сол.

Помехи достигли максимума, а потом вдруг исчезли.

– Да не у нас. У съемочной группы. Я о съемках. Через десять дней у Поля начинаются съемки в Мексике. Он говорит, что даже сценария еще не читал. И деньги у нас тоже кончились. Продюсерская фирма чеков не печатает, – Она усмехнулась, – Принято считать, что в какой-то момент группа прекращает съемки, Сол, но так не бывает. Они как будто рассыпаются, сами собой.

– Прими мои соболезнования.

– Так всегда бывает.

– У меня по-прежнему есть время, – сказал он.

И – долгая пауза.

– Я старалась быть честной, Сол.

Он не ответил ничего, ждал, что еще она скажет.

– Мы будем снимать завтра до самого вечера. А рано утром в субботу я улетаю в Штаты. Ты знаешь, где меня искать.

И резко повесила трубку.

Теперь она, Витторио и ассистент двигались вдоль стены, в том самом месте возле окна, где во время съемок стоял Сандор. Витторио нацелил камеру вниз, подведя объектив к дощатому полу на расстояние ладони, и отщелкнул видоискатель в исходное положение.

– А теперь как можно медленнее, Вито, доски по диагонали. А потом по кругу. И – щели между досками, они должны выглядеть весомо. Весомо, как железнодорожные шпалы. Пройдись поперек.

– Света недостаточно, – сказал Витторио. – Контрастность на нуле.

– Плевать. Давай дальше.

Голос Сандора продолжал звучать в комнате:

– А как насчет провалов в наших воспоминаниях? Мест, где расходятся кромки всех наших «и», «затем», «в противном случае»? Кто прочтет наши знаки, кто увидит нас сквозь оставленное нами? Правдивой тишины не существует. Оглянись, взгляни на след свой, на рассыпанные вдоль него возможности. Сколько из них мы успеваем подобрать на ходу?

– Свет уходит, – сказал Витторио.

Ответил ему только магнитофон:

– Шагнуть во тьму. Там ничто нас не выдаст. Уйти в молчание. Ничего за собой не оставить. Примкнуть к тем, кто исчез.

– Свет уходит, – повторил Витторио.

– Пускай уходит, – отозвалась Рут.

Объектив двигался взад-вперед вдоль пола, не фиксируя ничего. Не было ни пятна на стене, ни трещины в оконном стекле. Свет делался все более и более тусклым.

Голос Сандора тоже постепенно сошел на нет. Магнитофонные катушки крутились, перематывая пустую пленку. Сол вспомнил тот момент в просмотровом зале, когда Рут попыталась вытолкнуть его на общие для них двоих воспоминания. Трое детей, которые, подрагивая, играют в зернистой воде – и их навязчивые тени: он сам, вот эта женщина и Якоб. Вдоль по реке донесся далекий свисток паровоза. Он выбрался из прохладной воды на берег, посреди безоблачного неба сияло солнце, покусывая мокрую кожу. Холодно ему было тогда или жарко?

Вот только они не дети. И не было никогда троих детей, играющих в реке. Рут была права, подумал он, – покуда тени делались длиннее, вылепливая две фигуры на жесткой шершавой земле, на которой он когда-то лежал. И это тоже было честно с ее стороны, по-своему.

Пленка кончилась.

– Хорошо, – сказала Рут. – Готово.

Мужчины медленно выпрямились.

Потом было тихое, скомканное прощание. Витторио и его помощник упаковали оборудование, перебросили подбитые мягкой тканью кейсы через плечо и кое-как протиснулись в дверь, наружу. Рут и Сол стояли и слушали, как они идут по коридору к лестнице.

– Время – вот оно, здесь, – сказал он.

– Что? – Вид у Рут был какой-то рассеянный.

– Нет трещины в стекле, Рут. – Он ткнгул пальцем в сторону окна, – И отметины на стене тоже нет. Раньше я этого не понимал.

– Потому что они исчезли. И любовники, и те следы, что любовники оставили за собой. Просто пропали, и все, как твои греки.

– Но ты-то говоришь другое. Ты говоришь, что их и вовсе никогда не существовало. Что ничего этого не было.

– Я так говорю? А они – были? Тридцать лет назад или три тысячи? – Рут немного помолчала. – Хотя, Сол, ты прав. Я обманула тебя.

– Убери мое имя из титров. Дай и мне возможность просто исчезнуть.

Рут улыбнулась, тихо, сама себе.

– Да не о фильме речь. О том материале, который я тебе показывала, – из Греции, помнишь? Я сама его снимала, вдвоем с Якобом. Ты ведь и сам догадался, правда?

Сол смотрел на стоящую у окна женщину.

– Зачем ты все это сделала, Рут? Зачем Якоб?.. Чего он от меня хочет?

– Ничего.

– Тогда зачем?..

Рут покачала головой.

– Якоб ничего и ни от кого не хочет. Уже не хочет. Он застрелился в подвале в Тель-Авиве в пятьдесят пятом году, – проговорила она.

Держалась она прямо, и голос был спокойный и ровный. Но потом лицо само собой собралось в складки.

Он сделал шаг вперед, так, словно пытался обнять ее. Она подняла руку:

– Не надо.

– Я писал ему письма, – сказал Сол, – И эти письма возвращались назад.

– Это все равно ничего бы не изменило. Ему нужно было видеть вещи такими, какие они есть. Единственное, чего он хотел, так это правды. Ты же помнишь, какой он был? Ему казалось, что ты – тот человек, который сумеет сказать правду, Сол. О господи, ты же ни слова не понимаешь из того, что я тут несу, правда?

Сол затряс головой. Он пытался воскресить в памяти того Якоба, тридцатилетней давности; Якоба и его несовместимую с жизнью правду. Когда Рут заговорила опять, голос у нее был спокойный.

– Когда ты мне позвонил, я подумала, что ты уже в курсе. Нес ты бессмыслицу полную. Якоб мне писал, совершенно безумные письма. И они до меня доходили. И все были про тебя, Сол.

– Но ты же ему поверила.

– Он даже и сам-то себе не верил. Мне казалось, он пытается тебя там найти. Ты исчез, а остались только места, в которых ты был. Лагерь. Деревня. Горы, – Она посмотрела ему в глаза, – Конечно же, ты был там, Сол. Я всегда это знала. И если сомневалась, то не в тебе.

Он подождал, пока Рут заперла входную дверь. Они спустились по лестнице и вышли на улицу. Он предложил ей руку, но она отказалась. Мимо катили машины. Вдоль противоположного края дороги текла река, тихий шрам в суете и шуме города.

Рут начала рассказывать о том времени, которое провела в Греции. В воспоминаниях ее зияли пустоты, по другую сторону которых повествование возобновлялось – так же внезапно. Время от времени она как будто ждала от него некой реакции, комментария, но, прежде чем Сол успевал ответить, ее уже уводила в сторону какая-то другая мысль, какой-то внезапно всплывший в памяти фрагмент заявлял о своем праве быть. Сол шел с ней рядом и чувствовал себя неловко и ничего не мог решить. Они перешли через реку по мосту Мирабо.

Он открыл дверь в парадное и нажал кнопку лифта. Вверх ехали молча. Когда они вошли в квартиру, он заметил, что она нахмурила лоб, словно у нее только что созрела какая-то мысль и теперь она борется с собой: сказать или не сказать вслух. То же самое повторилось еще раз, когда он вернулся с кухни с бутылкой виски и двумя стаканами. Он откупорил бутылку, и она кивнула: наливай.

– А когда ночной охотник теряет след, – тщательно подбирая слова, спросила Рут, словно вернулась к разговору, который происходил между ними уже не раз и не два и в котором пришла пора поставить точку, – что тогда?

Сол удивленно на нее воззрился.

– Вепря просто не могло не быть. И охотников, которые начнут на него охоту, – сказала она. – Но когда меркнет свет и следов уже не видно?..

– Что ты пытаешься мне сказать?

Рут вскинула голову, будто удивившись. Но чему? Тому, что вдруг увидела его, сидящего напротив? Женщину, которая сидела сейчас перед ним, он видел в первый раз.

– Конечно, ты был там, Сол. И еще там была женщина, которую звали Фиелла, или Анастасия Коста, или Аталанта. И ты был ее ночным охотником. Разницы особой нет: фильм – это всего лишь след, какое-то количество светлых и темных пятен. Последовательность мгновений. Я поняла то, что ты сделал.

– А что такого я сделал, что ты поняла? – перебил ее Сол, – Как ты станешь снимать темноту, Рут? Как ты схватишь то, чего нет?

– Тогда истина – это молчание. Или тьма.

– А то, что потеряно – потеряно? Те люди, что исчезли, могли и вовсе никогда не родиться на свет? Ты думаешь, вепрь запоминает тех, кого убил? Вепрь запоминает только тех, кто убьет его самого, Рут.

– Таких, как Аталанта? Как твоя Фиелла?

– Да.

– Но, знаешь, чем ближе мы подбирались к ней, тем неуловимее она становилась. Следы делались все менее и менее различимыми. И в конце концов она исчезла. Совсем. Не было ни «Вепря», ни «Аталанты», ни «Эберхардта», ни «Фиеллы»…

– Ты такая же сумасшедшая, как Якоб. Я видел своими собственными…

– Прекрати! Прекрати, Сол! – взорвалась Рут, – Не требуй от меня, чтобы я верила в то, что ты видел собственными глазами. Эберхардта убили в окрестностях Мессолонги. Он сопровождал группу заключенных в лагерь, расположенный дальше к северу. Он был офицером абвера, и, если судить по послужному списку, более чем средним.

Он сидел и смотрел на нее через стол.

– Якоб, – попыталась объяснить она, – Он обо всем этом знал. Никаких записей относительно «Фиеллы» не существует. Да, в Мессолонги люди о ней помнят. Описывали мне ее примерно такой же, как ее описываешь ты, и пересказывают те же, что у тебя, истории. Но когда мы отправились в горы, она растворилась. Деревенские знали все меньше и меньше, да, собственно, и говорить не хотели. Пока мы не добрались до расселины и до той деревни, которая стоит с ней рядом.

– Это была ее родная деревня. Сжег ее Эберхардт. Он отдал приказ. Я видел, как это происходило.

Она кивнула, не глядя на него.

– Деревня сгорела во время войны. Это они нам сказали.

Рут подняла стакан и поднесла его к губам. Он видел, как стекло исказило ее рот, когда она сделала глоток.

– Имя Фиеллы было для них – пустой звук. Видишь ли, я понимаю, зачем она была тебе нужна и что ты хотел из нее сделать. Ты думаешь, что мы должны были драться так же, как дралась она, – сказала Рут. – В нашей Буковине, в твоей Аграфе и повсюду между двумя этими точками. Чтобы именно такой след от нас и остался, – Она печально улыбнулась, – Романтические грезы. Тебе хотелось, чтобы и мы прошествовали через Рингплатц с копьями, луками и стрелами. Но мы не могли стать теми героями, о которых ты мечтал. И никто не мог. Ни Фиелла. Ни я. Мне очень жаль, Сол.

– Рут, остановись, прошу тебя.

Рут подняла стакан и поднесла его к губам. Он видел, как стекло исказило ее рот, когда она сделала глоток.

– Тебе понравились мои стриженые волосы, Сол. В Венеции, помнишь? Ты бы видел меня, когда меня обрили. Все дело было в том офицере, с которым ты меня видел – в тот самый день, когда ушел. Они это сделали, как только немцы ушли. Вытащили меня из дома и обрили наголо, прямо на улице.

– Хватит, Рут.

– А мне не стыдно.

– У тебя не было выбора.

– Мы выбираем тех людей, какими станем. Я выбрала возможность выжить. А ты что выбрал, Сол?

– Фиелла убила его.

– Правда – она сейчас, Сол. Не тогда. Самое время Сказать. То, что Может Быть Сказано. Твоей Фиеллы никогда не существовало. Твой «вепрь» был мелким штабным офицеришкой. Вепрь вообще не умер, Сол. Вепрь выиграл.

Она замолчала. Он сидел и смотрел, как она ждет от него ответа.

* * *

Каменное озеро пересохло. Эта пустота осталась как память о его исчезновении. Дно Котла было – каменная равнина, замкнутая отвесными скалами. Расстояние здесь не с чем было соизмерить. Их первые шаги по разбросанным у входа валунам и окатанным серым голышам прозвучали – разом – слишком громко и ничтожно тихо. Шестеро мужчин вышли из расселины и остановились.

Сол медленно опустился на колени и услышал, как щелкают и похрустывают мелкие камушки под его оседающим телом. Воздух был холодный и очень сухой, он обжигал легкие, и каждый вздох теперь давался ему с усилием. Всю прошлую ночь дрожь то отпускала, то принималась за него с новой силой. Как только начало светать, они встали и продолжили путь: ноги и руки у Сола уплывали от туловища сами собой и сами собой возвращались обратно. Интересно, подумал он, я вообще смогу идти прямо? Дядя Америка что-то сказал идущим впереди, они обернулись и посмотрели на Сола, старик и трое andartes. Опустилась рука Дяди Америки и подхватила его под локоть. Его подняли на ноги.

Голова у него запрокинулась. Небо загудело и набухло: круто вогнутый синий купол, то светозарный, то – буквально в следующий миг – непрозрачный и тусклый. Он закрыл глаза и почувствовал, как чугунная гиря черепа перекатывается вперед. Открыл. А вот и пещера.

Она показалась ему слишком узкой: узкое черное лезвие в нескольких сотнях метров впереди. Не знал бы, принял бы за тень. Вокруг нее стояли серые скалы и давили всей массой, но тамошняя тьма была неподатливой и плотной. Здесь отсутствует цвет. Глаза у старика были – как будто не на месте. Неправильные глаза, пробормотал он, когда один из молодых людей в очередной раз отвернулся. На лице у него цвел странный темный цветок. Цвет неправильный.

Нет, подумал он. Перепутал время. Это было позже.

Они пошли вперед, двое молодых людей постепенно стали забирать влево, один вправо, старик между ними. Они с Дядей Америкой шли сзади. Шаги выщелкивали по камню. Красному здесь делать нечего, точно так же, как и синему. Что такого старик увидел?

И тут. Вот он, тот самый момент.

Один из andartes резко развернулся вокруг своей оси, как будто увидел что-то, какое-то движение. Темно-красные лепестки расцвели у него на лице, пропустив ростки и корни прямо сквозь голову – в воздух позади затылка. Сол почувствовал, как что-то ударило его сзади под колени. Он упал, и по окрестным скалам раскатился ломкий сухой хруст. Эхо долго не хотело умирать. Секунду стояла тишина, а потом Дядя Америка начал стрелять. Двое оставшихся молодых людей тоже открыли огонь. Старик не выстрелил ни разу, он держал винтовку горизонтально, вдоль земли, и не двигался. Звук катался по котловине, отбиваясь от неподатливого камня, и мутными валами накатывал на него, рвал воздух и грохотал в ушах.

Сколько это длилось? В пересчете на удары сердца или по неспешной мерке тихо гаснущего света. Минуту?

Маленькие фонтанчики пыли побежали к нему по кривой, и траектория их казалась ничуть не более опасной, чем круги, расходящиеся по воде, когда разбегается на взлет и отчаянно лупит крыльями воздух водяная птица. Дядя Америка заворчал и поменял позицию. Его автомат затараторил снова. Двое молодых людей дернулись вперед. Один оглянулся, пытаясь найти глазами Дядю Америку, но увидел только Сола. Он что-то крикнул, и на лице у него была какая-то странная улыбка. Дядя Америка крикнул в ответ. Он тоже двинулся вперед. И только старик оставался на прежнем месте, не поднимая винтовки и внимательно вглядываясь во тьму пещеры. Стрельба теперь звучала через регулярные промежутки времени, перекатываясь по цепочке из трех человек из конца в конец, слева, потом справа. Сол поднял голову.

Вход в пещеру был одновременно и больше, и гораздо дальше, чем ему показалось сначала. Гигантский разлом в скале уменьшил своих защитников до движущихся точек на непроглядно-черном фоне. Подергивающиеся завихрения тьмы. А потом, внезапно, одно перестало двигаться.

Старик поднял руку. Последний взрыв звука прокатился по стенам котловины и рассыпался во прах. Оружие смолкло. Взгляните на нас, подумал Сол. Какой знак мы составляем все вместе? И скорчившийся силуэт на фоне острого лезвия света, и рябь по контуру, когда он пришел в движение. Старик встал. Все не так, подумал Сол.

Должно быть, он произнес эти слова вслух, потому что Дядя Америка повернулся к нему и произнес что-то, чего Сол не понял. Все кончено. Старик повернулся лицом к темному разлому в скале и что-то крикнул.

Что-то поднялось – медленно и неловко – с пола пещеры: фигура, смысла в которой Сол поначалу не увидел вовсе никакого. Дядя Америка уже стоял на ногах. Как только появилась эта далекая фигура, молодые партизаны тоже поднялись с земли. Они стояли и смотрели, как фигура, запинаясь и пошатываясь, вдет вниз по склону; потом она тяжело рухнула на землю – покатилась и распалась надвое.

Старик пошел вперед. Остальные двинулись за ним следом.

Два тела остались лежать у самого начала подъема. Одно – неподвижно, на прежнем месте. Другое, когда пятеро мужчин подошли поближе, зашевелилось и начало вставать.

Фиелла поднялась на ноги и пошла назад, туда, где остался лежать мертвый мужчина. Она наклонилась над ним, обхватила его тело руками и принялась, дюйм за дюймом, оттаскивать подальше от пещеры. В которой теперь никакого движения не было.

Они остановились, чуть-чуть не доходя до нее. Старик заговорил. Она уронила труп и повернулась к нему. Старик посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд вниз, на мертвого. Потом покачал головой и сказал еще что-то. Дядя Америка полез во внутренний карман куртки, а свободной рукой ткнул в сторону пещеры. Он взял руку Сола и вложил в нее револьвер.

И тогда она тоже посмотрела на Сола. И на лице ее никак не отразилось, что она его узнала. Она подняла руку ко рту и прижала к губам палец.

Сол посмотрел на свою руку с оружием. Старик протянул свободную руку и коснулся ладонью лица Фиеллы. Они посмотрели друг другу в глаза.

Сол пошел к пещере, мимо мертвого человека, которого звали Ксанф. Она закрыла глаза. Он дошел до того места, откуда начинался подъем ко входу в пещеру. Под ногами у него перекатывались голыши. Воздух внутри был еще холоднее и более влажный, а на земле, среди россыпей стреляных гильз, лежало их оружие. Он оглянулся один раз, прежде чем уйти во тьму. Она повернулась к партизанам спиной и шла от них прочь по дну Котла. И уже почти успела дойти до центра впадины. Старик поднял винтовку и прижал приклад к плечу. Она остановилась.

Сол отвернулся раньше, чем прозвучал выстрел.

* * *

Сол сказал:

– Я знаю, что звали ее Анастасия Коста. Она приняла имя Фиелла и воевала вместе с andartes в том районе Греции, который носит название Аграфа, с сорок первого года и до самой смерти, то есть до сорок четвертого. Я думаю, что она была любовницей andarte, который воевал под именем Ксанф. Летом сорок третьего его ранили и взяли в плен во время карательной акции, руководил которой полковник Хайнрих Эберхардт. Фиелла попала в плен во время той же акции – как и я сам. Ей удалось бежать. Ни мне, ни Ксанфу не удалось. Вполне возможно, что ей дали возможность бежать. Этого я не знаю… Эберхардт был офицером разведки, прикомандированным к немецкому штабу в Мессолонги. Он был убит во время вывода немецких войск в сентябре сорок четвертого, либо в окрестностях Мессолонги, либо в горах к северу от Карпениси. Если Фиелла действительно выдала своих товарищей Эберхардту в обмен на жизнь своего любовника и, по какой-то случайности, на мою жизнь, то я не знаю, когда и каким образом. Если она действительно убила какого-то немецкого офицера – так, чтобы его тело приняли за тело Эберхардта, – я не знаю причин, по которым она могла это сделать. Если я действительно был для нее ночным охотником, как ты сказала, то охотник из меня получился скверный. Я знаю только, что ее казнили без суда и следствия в месте, которое носит название Котел, осенью сорок четвертого и что она перед смертью попросила меня хранить молчание. Что я и делал все это время.

Вот это место. Вот его дом.

Сол оглядел пустую комнату. Он услышал приглушенный стук лифта, и на секунду ему показалось, что Рут еще может передумать и вернуться. Но жалобно подвывающий электрический движок проследовал мимо его этажа и ушел вверх, под самую крышу. Она долго ждала, пока он ответит. А потом просто встала и ушла.

– Как я мог тебе ответить, Рут? Наша память никогда не рассказывает нам именно тех историй, которые нам нужны. Судьбы наших героев неизменно складываются не так, как нам того хотелось. Эти жизни не оставляют знаков для тех, кто идет следом. Истинные их деяния творятся в темноте и молчании, и нерассказанные их истории остаются вместе с ними во тьме пещеры. Что из всего этого я бы смог тебе показать?