Текст книги "В обличье вепря"

Автор книги: Лоуренс Норфолк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Но удара не последовало. Она почувствовала, как самая верхняя часть волны окатила ей щиколотки и схлынула. Поток сник. Она увидела, как далеко позади откашливаются и отплевываются Нестор, Феникс и Терсит. Линкей и его свита поднимались на ноги, вымокшие, но невредимые. Она обернулась. Анкей вытирал секиру, а Теламон – копье своего брата. Или – своего мертвого брата. Все прочие выжимали воду из хитонов, на лицах озадаченность и облегчение – на всех, кроме одного. Мелеагр смотрел прямо на нее, но лицо его ровным счетом ничего не выражало. Судя по всему, он не видел ни ее, ни кого бы то ни было другого. Он слушал.

И тут она тоже услышала тот же звук, что и прежде. На сей раз он гудел на еще более низкой ноте, и исходил этот звук из пасти, чьи зубы пережевывают камни, а распухший язык молотит оземь и гонит перед собой мощную воздушную волну. Аталанта учуяла запах речных водорослей, земли и глины. Она подняла голову вверх, прикидывая, как высоко ей нужно забраться, чтобы ее не накрыло волной. Аура прижалась к ее ногам и зарычала. Шум приближающегося потока звучал все басовитее и громче, потом вдруг взлетел на ноту выше.

В нижней части ущелья Феникс бросил Терсита и бежал к стене. Нестор остался на месте и пытался взвалить раненого себе на плечи. Или, может быть, это раненый не хотел его отпускать? Они боролись, цепляясь друг за друга. Тесей и Пирифой остались возле двоих братьев, но Ид отчаянными жестами гнал их прочь. Звук резонансом отозвался в ее костях, атака началась. Она прыгнула вверх и почувствовала, как рука зацепилась за что-то. В голове не осталось ничего, кроме грохота надвигающегося потока, который навалится на них сплошной стеной жидкой грязи, ощетинившись стволами деревьев, катя перед собой валуны, сметая все на своем пути. Она отвернулась и прижалась щекой к камню. Услышала тупой удар, когда волна прошла поворот. Увидела, как Тесей и Пирифой отказались от своей безнадежной задачи и бросились к стене, размахивая на бегу оружием. Сделала глубокий вдох. Потом увидела, как Ид устраивает понадежнее ноги, подхватывает Линкея и поднимает его над головой, будто надеется таким образом вынести его из беды. Он стоял, придавленный к земле телом брата, – одинокая колонна, которая осталась поддерживать фронтон немыслимого храма; он отказывался бежать, хотя из презрения ли к судьбе или из приятия оной, она не поняла, и понять это ей было уже не суждено, потому что в этот самый момент на нее обрушилась волна и больше она ничего не видела.

* * *

Кровь, высыхая, делается черной, а потом выцветает в бурый. Его проводником был нисходящий звук – крик мертвого человека, пятно на камне. Одному человеку не удалось подняться там, где ему, Меланиону, пока что подниматься удавалось. Этот человек умер там, внизу, на камнях. Он мог сорваться с точки более низкой или более высокой, с точки, до которой Меланиону еще только предстояло добраться, но которая ждала его, как закрытая ловчая яма ждет ни о чем не подозревающую жертву. Гладкий навес остановит его где-нибудь чуть выше того места, откуда возвращение еще возможно, и он застрянет между небом и землей, пойманный в ловушку собственной несостоятельности и собственных – слабеющих – сил; если сорвешься отсюда, разобьешься точно так же, как если сорвешься оттуда. Подушечки его пальцев оглаживали грубую шкуру горы. Он должен использовать руки как рабочий инструмент. Место, где он мог существовать, сделалось невероятно узким: тонкая щель, стены которой сделаны из камня и воздуха. Перед ним – лицо скалы. За спиной – падение.

О чем еще думать, когда карабкаешься вверх.

Ниже его остались охотники, которых он покинул, выше его – сыновья Фестия. Дул легкий ветерок, который остужал поверхность кожи, при том, что солнце жгло. Руки и ноги – тупые клинья, которые он вгоняет в камень. Тело повисает на них, потом вытягивает, потом загоняет снова. Он двигался в неровном ритме. За сыновьями Фестия – иное существо, которое идет по их следу и ни о чем другом не может думать: ночной охотник, обитающий меж собственным желанием и удовлетворением оного.

Однако желания ночного охотника весьма разнообразны и охота – дело непростое, он странным образом вытягивает и совмещает части тела, так что костяшки левой руки подпирают правую ступню, а встрявшее меж ними тело скользит дугой, напрягая мускул за мускулом, пока не переберет их все до единого, а затем, секундой позже, щека прижимается к камню и удерживает крохотную толику просевшего чуть ниже веса – веса, который тянет его в пустоту, покуда сочлененные между собой куски его тела липнут к камню и цепляются за него, ослабляют хватку и медленно перемещаются по шершавому боку горы. Покой скалы – сплошной обман; это река, и половодье смыло все мосты. Она в момент сорвет его с обломков свай и понесет вниз по течению, стоит только ноге на мгновение потерять опору. И сколь малую толику от него она принимает – пальцы на руках и ногах – в трещины и узкие морщины, расчертившие лицо скалы, драгоценные островки безопасности, уцепившись за которые он зависал в воздухе: на самой стремнине, которая с готовностью подхватит его и унесет далеко вниз, к точке покоя.

Он начал подъем в полдень, и усталость уже давала о себе знать.

Слева показалась удобная трещина. Она вела к еще более широкой щели, которая, судя по всему, поднималась вверх по достаточно крутой диагонали. Он дважды пытался дотянуться до нее, и оба раза гладкая каменная поверхность вокруг щели заставляла его отступить. Она уходила в сторону от него и, когда он забрался немного повыше, чтобы попробовать еще раз, оказалась еще того дальше. Весь его вес держался на одной ноге. Он поднял руку и принялся нащупывать опору где-нибудь над головой. Ничего. Он переместил ногу и попробовал еще раз.

Крохотный выступ. И в пределах досягаемости – горизонтальная трещина, до которой он теперь просто обязан был дотянуться. Выступ должен вести к этой трещине, сказал он себе. Нужно провести пальцы вдоль выступа, а потом перенести на них тяжесть тела. А потом он достанет до щели, а щель приведет его на вершину скалы. Потому что он уже совсем устал.

Он напряг пальцы и угнездил левую руку рядом с правой. Стопа правой ноги выгнулась и напряглась, и мертвый вес его тела застыл между двумя этими точками, повис, словно туша на крюке мясника. Долго он в таком положении не продержится. Едва заметный каменный выступ гладко окатанным козырьком уходил куда-то за пределы видимости. Он представил ту дугу, которую должна описать его рука, и расставленные пальцы, и как они ударятся о камень, а ладонь распластается и зацепится за него. Видеть он ничего не видел, но и терпеть уже не было сил. Воздух обжигал горло и ничем не пах. Когда легкие наберут достаточное количество воздуха, он оттолкнется ногой, выбросит руку вперед и карниз удержит его на весу. Его грудная клетка расширилась и затвердела, ребра вдавились в тонкую мембрану из плоти и кожи. Он прыгнул, перекрутился в воздухе и выбросил руку, пытаясь уцепиться растопыренными пальцами хоть за что-нибудь.

Не за что.

Мгновение спустя он почувствовал, как рука соскальзывает с гладкой поверхности, а невыносимая масса собственного тела обрушивается на ту единственную точку, где он еще цеплялся рукой за камень и которая удержать его не могла. Два отчаянных удара сердца, и вот он висит – но как? И на чем? Он изо всех сил впечатал ногу в камень, почувствовал боль от расколовшегося ногтя на большом пальце и потянулся еще раз, пытаясь закогтить хоть какую-то опору. Он никак не мог взять в толк, почему он все еще здесь и не летит спиной вперед в пропасть. Легче легкого толкнуться от опоры, на которой стоит нога, и одновременно передвинуть руку по верхней части козырька – на ширину ладони, на пару пальцев. Если там ничего нет, значит, он упадет. Если что-то есть, зацепится. Он почувствовал кончиками пальцев каменную крошку, и мгновение спустя облачко пыли осело ему на лицо и запорошило глаза. Что само по себе уже не важно. Еще бы чуть-чуть, еще на один палец дальше, и он бы сорвался, что тоже не важно. Когда он сорвется, он прихватит с собой эту гору, и она разобьется внизу на кусочки. Сухожилия у него в руке были натянуты как тетива. Прежде чем он упадет, они лопнут. Кисти оторвутся от запястий и полезут наверх, на манер крабов, по гладкой скале. И тут он понял, что проиграл.

Но рука ухватилась за камень. Выступ вел к трещине. Пальцы проползли по ней чуть дальше и удержали вес тела. Он висел, как мертвый, понемногу приходя в себя и не веря в то, что и на этот раз его помиловали. Его тело двигалось так, как не могут двигаться человеческие тела – и в это он тоже не верил. Он потянулся к расщелине.

Когда из глаз потекли слезы и смыли каменную пыль, он посмотрел вверх и увидел над собой пронзительно-голубой диск неба, как будто расщелина эта была колодцем, а он упал на самое дно. Он вполне мог расклиниться в ней руками и ногами и понемногу подняться наверх; впрочем, подъем здесь был даже более удобным, чем он смел надеяться, и достаточно неровным, чтобы он фактически мог идти по нему вверх, как по лестнице с едва намеченными ступенями. Он оторвал от мяса остаток отбитого ногтя, поплевал на руки и снова полез вверх. Голубое озерцо света стало шире. Он перевалился через край, встал на ноги, и перед ним открылся совсем другой вид. Он добрался до плоской вершины Аракинфа.

Волнистый луг, поросший высокой, с пурпурными султанами травой, мягко окатанные уступы которого постепенно становились все глубже и глубже, пока, слева от него, не спускались к заросшей густым лесом террасе. Над гребнем ската виднелись верхушки самых высоких деревьев. Впереди, на расстоянии выстрела из лука, земля была прорезана узким ущельем, точные контуры которого трудно было различить из-за растущих по краям сосен. Налетавшие с севера порывы ветра играли с высокой травой, то прижимая к земле, то вновь давая подняться. Густой травяной дух взмывал в холодный здешний воздух и оседал обратно.

Но прямо у него под ногами трава была вытоптана сплошь, а дальше шла четко выраженная борозда из обломанных стеблей. Сыновья Фестия сделали здесь привал, а потом пошли дальше, даже и не пытаясь скрыть свои следы. Он почувствовал, как начинают саднить мышцы, и принялся переминаться с ноги на ногу и потирать руки. На западе солнце висело над горизонтом. Сколько времени у него ушло на этот подъем? Устье залива казалось ровным синим полотнищем. Лагуна у подножия горы уже успела уйти в тень, а дальше к северу горы окрасились розовым – по западным склонам. Поврежденный палец начал пульсировать. Он оторвал от хитона полоску ткани и встал на одно колено, чтобы перевязать его. Теперь на каждом шагу он будет оставлять знак о том, что ранен. Он прижал ладонью помятую траву, прикинув, насколько она упругая. Сыновья Фестия лежали здесь недолго.

Человеческий след вел через луг – гаснущий след их присутствия. Он вспомнил каменистые тропинки аркадских лесов: с какой неохотой они рассказывали о пробежавшей по ним дичи. Ему приходилось читать знаки на земле, привыкшей куда менее охотно расставаться со своими секретами, чем эта. Ободранные деревья говорили о голоде, пересохшие озерца – о жажде. Норы, гнезда и лежки – знаки безопасности и сна. Он видел, как большая стая скворцов внезапно очнулась от вялого предосеннего забытья и сорвалась из-под полога густолистного лаймового дерева. Внизу – опасность. Он стоял вниз по течению от места убийства, ждал, пока многократно отразившиеся от горных склонов ржание и вопли утихнут и сольются с обычным лесным гомоном, чтобы претвориться в нем и всплыть в чистом токе ручья в виде расплывающегося пятна крови, от которого шел сильный слитный запах человека и лошади. Так он увидел ее красный знак: убийца кентавров. Даже Аталанта оставляет следы.

Но ночной охотник ходит по отпечаткам чужих следов. И густо ему там, где лесу пусто. Он растворяется в зарослях и материализуется опять в лиственной тиши опушек. Он движется сквозь тихий воздух, не задев ни молекулы. Ни единого следа не остается там, где он прошел, и прошлое его не оставляет памяти. Он не трогал никого и ничего. Вот и она осталась нетронутой – земля, где даже самая легкая стопа оставит отпечаток, где беззвучное прикосновение кончиком пальца останется пламенеть ярко-красным. Кровь ее взыграет от его прикосновения и прихлынет к поверхности кожи: его знак.

По воздуху прокатился отдаленный грохот.

Гром? Он озадаченно воззрился на бескрайнее голубое небо. Звук пришел снова, на сей раз, быть может, чуть тише, а потом начал накатывать волнами, и каждая разбивалась и замирала через равные промежутки времени, и в паузах они звучали все мягче и тише, пока последняя не раскатилась чем-то вроде шороха травы или дуновения ветра, задевшего ушную раковину. И опять тишина: тайна.

Вот и вепрь наверняка приходит так же, выскочив из полной тишины, гремя и громыхая копытами, все громче и громче, покуда шум не вытеснит все мысли до единой.

Сыновья Фестия наверняка услышали этот шум и поняли, что он означает, в последние мгновения своей жизни. Взгляд его еще раз прошелся по лугу с роскошным, непрерывно движущимся травяным покрывалом, и он подумал: интересно, как далеко успели уйти люди, по чьим следам идет он сам, пока этот звук не разразился у них над головами. А потом, поднявшимся с земли, в крови, изодранным в клочья, что толку было им от воцарившегося следом молчания? Тишина на дальней окраине этого звука сделалась отныне их языком, самым подходящим языком для потерянных людей, их мыслей, их призраков. След сыновей Фестия заканчивался здесь.

* * *

Молот, выкованный из воды и земли, вышиб воздух у нее из легких и распластал ее на гладком камне. Поток натолкнулся на стену ущелья и поднялся во весь рост, наращивая силу. Первый шок от холода сменился жутким весом воды, которая погребла ее под собой. Она почувствовала, как эта масса уносит ее все глубже и глубже, так, словно всплыть на поверхность ей не суждено уже никогда. А потом исчезла и сама поверхность и на место ее пришла тьма, жидкая тьма, и залепила ей лицо гибкими, похожими на водоросли пальцами. И тут ее подхватило течение, управляющее головой потока, и встряхнуло, словно дичь, зажатую в зубах огромного и могучего зверя. Оно оторвало одну ее руку от камня, и легкие взмолились к ней, чтобы она отпустила вторую и начала пробиваться наверх, к воздуху и свету. Она стиснула пальцы еще сильнее прежнего и продолжала держаться.

Поток натянул водой, как тетивой, лук и выпустил стрелы. Камни кружились в пращах водоворотов и бились о стены. Что-то навалилось на нее. Но удар был мягким. Отпустить – сейчас. Она слабела, погружаясь в свою собственную темноту. Она тонула, и держаться больше не имело смысла. Она закрыла глаза и отпустила руку.

Когда она открыла их снова, поток схлынул. Все кругом блестело: вывернутые валуны, камни с переломанными спинами, обломки детрита, принесенные водой, гладкие стены ущелья. Скользкая кожа грязи покрыла все без разбора, до полной неразличимости. На секунду.

Грязь начала испарять воду. Легкие завитки испарений вытянулись шаткими колоннами, которые переплетались друг с другом, распадались и снова вставали, отлеплялись от стен ущелья и дрейфовали во влажном воздухе, пока не оседали маленькими облаками. Гладкое озеро пара затопило дно ущелья, перекатываясь волнами под мягкими ударами легкого до полной неразличимости сквознячка. Валуны, выдававшиеся над его поверхностью, были похожи на острова в туманном море.

Один из валунов пошевелился. И развернулся – или раскрылся. Он сел и начал кашлять. Расщепленный ствол дерева выпустил ветви, похожие на руки, и уперся ими в землю. Другой сломался ровно посередине и выгнулся дугой, стоя на комлях. Архипелаг горбатых островов начал прорастать отмелями, отрогами и мысами, чьи изгибы постепенно превращали каждый остров в подобие покрытой грязью человеческой фигуры: хтонические существа, решившие отделиться от той примордиальной глины, из которой были вылеплены; кости отмокли, глаза закрыты мутной пленкой, волосы как мокрый войлок. Один за другим герои начали подниматься на ноги; щурясь в том непривычном сумеречном свете, который оставил после себя потоп, они расправляли затекшие члены, и боль перерождения искажала их лица. Как так вышло, что они живы?

Кто-то начал искать свое оружие. Другие, не будучи пока в состоянии подняться на ноги, подпирали головы руками или принимались счищать грязь, которая покрывала их с головы до пят. Кеней поднял то, что осталось от его охотничьей рогатины: древко толщиной в его же собственное запястье сломалось пополам.

Ближайший к Аталанте валун высунул розовый язык, лизнул ее в лицо и тявкнул, оказавшись на поверку Аурой. Ниже по ущелью она увидела Лаэрта и Подарга, опустившихся на колени перед неподвижной фигурой. Лаэрт надавливал на грудную клетку лежащего человека, пока оттуда не вырвался полузадушенный крик; оба помощника тут же отскочили в сторону. Фигура рывком поднялась на ноги и встала между ними, покачиваясь из стороны в сторону. Человек соскреб с глаз грязь и огляделся так, словно впервые видел этот странный, окутанный дымкой пейзаж. Мелеагр.

В нижней часта ущелья собрались Ясон, Кастор и Полидевк. Рядом с ними стоял Анкей. Она опознала их по силуэтам, потому что воцарившаяся в ущелье сизая полумгла и полузасохшая грязь, которой мужчины были покрыты сплошь, делала их лица похожими до полной неразличимости. Все трое смотрели в ту сторону, откуда они пришли, и она, когда перевела взгляд чуть дальше, тоже смогла различить нечто, отдаленно похожее на человеческую фигуру. От Нестора, Феникса и Терсита не осталось и следа. Как и от Ида с Линкеем. Она вспомнила о той силе, с которой волна ударила ее возле стены. Ид стоял на самой середине.

Она поднялась на ноги и двинулась следом за тремя мужчинами, которые шли по направлению к далекой фигуре. И услышала, как у нее за спиной Мелеагр выкликает по именам своих собак: Лабр, Метепон, Эгерт, Евбол, Коракс, Марпс, Ормен, Левкий, Харон, Торг, Теро, Под, Лорай.

В ответ на звуки собачьих имен только тихое ворчание Ауры. Мелеагр стал звать снова, но она не обернулась.

Тесей прижался к стене, по самое плечо запустив руку в узкую трещину. Когда трое героев подошли к нему, он выпрямился. Из глубины донесся шорох, затем тихий стон. Аталанта подошла к мужчинам и заглянула в расщелину. И встретилась с ответным взглядом. Мгновение спустя она смогла разглядеть рот. Рот раскрылся и раздался еще один стон. Это Пирифой.

Тесей оттолкнул ее в сторону и снова запустил руку в трещину. Но сколько он ни старался, дотянуться до друга у него не получалось. Рука хватала одну только грязь, которой потоп залепил эту трещину после того, как забил в нее тело Пирифоя, – будто нарочно, чтобы понадежнее запечатать могилу [114]114
  Вся описанная ситуация является аллюзивной перетракговкой сюжета о катабасисе Тесея и Пирифоя. После того как у них обоих умерли жены (соответственно, Федра и Ипподамия), два героя-побратима решили – по инициативе Пирифоя – похитить Елену Спартанскую, дочь Зевса (и/или Тиндарея) и сестру Кастора и Полидевка. Они принесли друг другу клятву верности, поклявшись не только стоять друг за друга до конца, но и обеспечить равноправные «брачные стратегии»: Елену надлежало разыграть по жребию, а затем похитить для проигравшего еще одну невесту, и тоже дочь Зевса. Елену они похитили, и по жребию она досталась Тесею. В итоге Пирифой предложил спуститься в Подземное царство и умыкнуть у Аида Персефону, дочь Зевса. Подобный хюбрис заслуживал адекватного наказания. Аид принял героев и сделал вид, что испуган и готов отдать им жену, но сперва предложил им сесть, отдохнуть и угоститься с дороги. Как только Тесей и Пирифой сели, они приросли к месту, после чего провели в муках четыре года, пока на них не обратил внимания Геракл, спустившийся, в свою очередь, в Аид, чтобы умыкнуть Кербера. Геракл дернул Тесея изо всех сил за руки и оторвал его от камня. Но когда он попытался проделать то же самое с Пирифоем, задрожала земля. Геракл не стал превышать положенные смертному (ибо тогда еще был смертен) пределы дозволенного и ограничился одним спасенным героем.
  В романе, выстраивая данную сцену, автор использует целый букет аллюзий: начиная от «заключения в камень» и протянутых рук и заканчивая молчаливым присутствием противников Тесея и Пирифоя – Кастора и Полидевка.


[Закрыть]. Она окинула взглядом трещину, вспомнила кряжистую фигуру Пирифоя и подумала о той силе, которая смогла заключить его в подобные рамки. Потому что засел он там намертво, и любая попытка освободить его была обречена на провал.

Она сделала шаг назад – вместе с Кастором, Полидевком и Ясоном. Тесей опять впечатался в трещину, и опять его пальцы сомкнулись в пустоте. Они ждали, когда он закончит заниматься этим безнадежным делом, но он не хотел или не мог и не выказывал ни малейшего признака усталости, вбивая руку в трещину по самое плечо, как будто надеялся голыми руками разломить тот пласт коренной породы, на которой стоял Аракинф. Когда Ясон положил ему на плечо руку, он яростно стряхнул ее. Аталанта передернула плечами. Даже если предположить, что он дотянется до своего друга, – что дальше?

Все прочие ждали у того места, где ущелье делало поворот. За спинами у них Аталанта увидела выходящую из-за поворота одинокую фигуру. На секунду ей показалось, что это Меланион, но, когда человек подошел ближе, она заметила крепко сбитый торс и широкие плечи. Потом она увидела, как Теламон поднял в приветственном жесте копье, и вспомнила об ушедших вперед разведчиках. Это был Пелей, и он тут же ответил на приветствие брата. Она пошла обратно, ожидая в любую секунду увидеть, как из-за поворота появляется Акает. Мелеагр и Теламон тоже двинулись вперед, чтобы узнать новости, которые принес Пелей. Но вернулся он один.

Она присоединилась к охотникам, которые собрались вокруг него, чтобы выслушать историю о том, как первая, слабая волна сшибла их обоих с ног, как они укрылись от второй в боковом ответвлении ущелья и как, когда вода пошла на спад, Акаста смыло. Но он не сказал, каким образом в руках у него оказалось копье мертвого товарища. К тому моменту, как наступит вечер, это ущелье выведет их наверх, доложил он. И трогаться нужно прямо сейчас, если, конечно, Мелеагр согласен с таким решением, заключил он.

При этих его словах они все оглянулись на группу, собравшуюся вокруг Тесея, который с прежним рвением пытался взломать скалу. Ясон, Кастор и Полидевк ушли. Мелеагр сделал несколько быстрых шагов в ту сторону, сжав в руке копье так, словно всерьез собирался их преследовать. Но – остановился и ткнул пальцем в Аталанту, и рот его раскрылся, чтобы проклясть тот миг, когда она здесь, с ними оказалась. Или сформулировать обвинение.

Все прочие стояли и смотрели, как он уронил руку и проглотил невысказанные слова. Затем, махнув рукой, он потянулся за своим снаряжением и дал остальным команду сделать то же самое. Те, кто выжил, двинулись дальше.

После поворота ущелье начало расширяться. Она увидела, как Анкей сделал шаг в сторону, дождался ее и кивнул, когда она подошла ближе. Они – вдвоем – обернулись и посмотрели назад, на Тесея. Анкей набрал полную грудь воздуха, и голос его загрохотал, эхом отдаваясь от каменных стен. Но Тесей остался на прежнем месте, неразлучный с обреченным своим товарищем, во власти все того же странного танца, только теперь казалось, что он прикован к длинному перекрученному сухожилию, которое уходит куда-то в самую глубину горы, и случайные сокращения этой натянутой пуповины то бросают его что есть мочи о камень, то опять отпускают, снова и снова.

Анкей отвернулся. Мужчины ушли вперед, и Аталанта опять оказалась в самом хвосте. Но в самом их неприятии сквозила какая-то необязательность. Она подпитывалась все убывающим доверием к Мелеагру, командиру, который завел их в это место, а потом пытался указать на нее. Она пересчитала возникшие между ними пустоты, оставленные теми, кого решил унести с собой поток: Евритом, Харпалеем, Идом и Линкеем, Терситом, Нестором, Кефеем, Эхионом, Фениксом, возможно – Акастом, а также Тесеем, который прикован к обреченному Пирифою. Выстроенный из их имен дворец рушился, призрачный, как дым. Из всех, кроме одного. Между ее собственным именем и именем Мелеагра был силуэт юноши, который будто растворился в воздухе – или шел теперь по своему собственному призрачному следу. Он – тоже пропал?

* * *

Есть такие звери, пальцы и когти у которых растут задом наперед. Их следы уводят доверчивого охотника в противоположную сторону, к затхлым логовам, к кучкам костей и сухого помета: к местам, которые они оставили. Рябь на поверхности лесных озер, из которых они пьют, разбегается по тихой поверхности, и инерция воды ее гасит. Они выползают из чрева в неглубокие ямки, вырытые в сухой земле, в зеленые гнезда из примятого папоротника. Интересно, думал он, такие гнезда обозначают начала или концы? Между рождением и смертью есть непостижимые места, где сквозь след можно увидеть тяжкую, с отвисшим брюхом, проходку животного, которое родит потомство, а потом уйдет в глухую чашу небытия. Вороны оставляют рваные пунктирные линии следов, как будто разбросали наконечники стрел или драконовы зубы посеяли в землю, на которой не растет ничего, кроме знаков. Нелетающие птицы ищут личинок вдоль лесных дорожек и нагребают овальные кучки мягкой земли, цепочки которых незадачливый следопыт примет за отпечатки копыт неизвестного жвачного. Невероятные звери прячутся в туманных переливах преломленного солнечного света, навязчивые тени глаза, который привык отслеживать объемы и формы и искажения оных. Глаза Меланиона. Луговые клещи перебираются по стеблям высокой травы все ниже и ниже, к луковицам, где они отложат яйца, чтобы чуть позже личинки вывелись и упивались сладким соком подземных побегов и обнаружили тем самым логику, согласно которой трава расползается по лугу; случайные прихоти и выверты этой логики прописаны на поверхности земли благодаря разрушительному голоду выведшегося из личинок потомства, которое в одно прекрасное утро взберется на самые верхушки стеблей, коих огромные массы повалены сейчас наземь, как если бы некое громоздкое, с низкой посадкой животное пронесло свою тушу по этому полю, разравнивая все на своем пути и оставляя средь сочных побегов отчетливый след, – такое складывается впечатление.

Но не это, отдавал себе отчет ночной охотник, совсем не это здесь произошло.

Он нашел сыновей Фестия в роще, по ту сторону луга. Трава уступила место не прогретой солнцем земле под деревьями, чьи верхушки он видел раньше, которые, видимо, прежде всего и заманили сюда людей. Сквозь редкие еловые лапы он рассматривал идущий книзу склон, который спускался, потом выравнивался, потом снова спускался. Там, где кончалась вторая из этих гигантских ступенек, более яркая зелень каштанов вытесняла серебряный отлив еловых иголок, и эти же самые иголки, опавшие и бурые, толстым слоем лежали на земле у него под ногами, набегая губчатыми щетинистыми дюнами в тех местах, где вышедшие на поверхность древесные корни выстраивали ломаные линии брустверов. Справа зиял овраг, прогрызший себе путь вниз по склону. Сами склоны были либо каменистыми, либо покрытыми сухой травой, насколько он мог судить, глядя отсюда. Унылый пейзаж там, внизу, прорезала глубокая расселина, изогнутая посередине и уходившая дальше на северо-запад. Охотники Мелеагра должны быть сейчас там, в этой расщелине, поскольку другого пути сюда нет – если не считать того, которым воспользовался он сам. Он посмотрел вниз: там уже начали сгущаться сумерки. Мышцы ломило. Каждый беззвучный удар сердца отзывался ноющей болью в поврежденном пальце.

А потом одна-единственная жемчужина вязкой жидкости сорвалась откуда-то сверху и упала на хвойную подстилку прямо у его ног. Меланион посмотрел вниз, туда, где приземлилась капля, яркая красная бусинка, а потом вверх – туда, откуда она упала.

Значит, именно здесь все и случилось, понял он, между этих елей, стоящих, как часовые, у кромки высокотравного луга, на котором след, оставленный пятеркой мужчин, был так похож на след вепря, который шел по их следу, – или на мириады мелких разрушений, причиненных колонией кормящихся личинок лугового клеща. Именно здесь заканчивался след добычи, чтобы начался след хищника. И встреча их была отмечена – его глаза рыскали вокруг – вмятинами на стволах елей и большими пластами вывороченной и перевернутой лесной подстилки, которые были разбросаны вокруг, словно щиты, брошенные на бегу разбитой армией.

Он прислушался к прибою ветра в вершинах деревьев. Ярость вепря не знает границ и коснется всего, что встанет на его пути. Потому и деревья побиты, и взрыта земля. Он подошел к краю террасы и внимательно оглядел подлесок, потом медленно прошелся по полю боя; но если где-то здесь и были следы, оставленные копытами, ему отыскать их не удалось. Он вернулся к поврежденным деревьям. Порезы были куда более четкими, чем ему сперва показалось, как будто кто-то прошелся здесь плотницким инструментом. И вывернутые круги подстилки были слишком круглыми, как будто вырезали их лезвием. Он сел на корточки, чтобы приглядеться повнимательнее. Зубы, клыки, копыта и рыло: но чем из вышеперечисленного он мог сотворить такое?

Скоро стемнеет, а утро как раз и покажет следы вепря, подумал он, которые уведут вниз, к тому ущелью, по которому идут Мелеагр и все прочие. Вепрь подкрадется к ним сверху. Солнце окрасило розовым вершины гор дальше, на севере. Вот там, подумал он, среди нехоженых горных вершин. Герои, бредущие по мелководью, кровавая суматоха в городе Энея, его собственное восхождение на гору, каждый отпечаток ноги, каждая обломанная ветка, каждая рябь, каждый шорох в горах обратятся в покой и молчание. И сыновья Фестия тоже будут обернуты, как в пелену, в тот след, что привел их сюда и поведет его дальше, – и подвешены, намертво, к памяти о жизнях, которые закончились здесь.

Они болтались на ветвях. Они были нанизаны на собственные копья, и трупы их висели, как трофеи, на деревьях, прямо у него над головой. Проткнули их кого через шею, кого через плечо. Одного через рот. Копья были крепко вбиты в развилки деревьев, и зверь, видимо, вволю натешился, потому что животы были вспороты и кишки свисали вниз. Головы болтались на обмякших шеях, и восемь сыновей Фестия склонились, чтобы показать ему свои восковые лица.

Вепрь не может насытиться: жадность – сама его природа. Он посмотрел на далекий разлом внизу, на склоне горы, на черную трещину тьмы, по которой шли сейчас невидимые для него охотники: Мелеагр и те, кем он командует, и среди них его добыча, черноволосая, длинноногая Аталанта. Сам он может приблизиться к ней только через вепря, через разлетевшиеся веером капли крови и обломки костей, через его визг и рев в разреженном горном воздухе, через копыта, стучащие по земле, которая не подчиняется ни зверю, ни ночному охотнику и не приемлет следа, ибо она – камень. След вепря вел в горы.

* * *

Итак: Анкей, Кеней, Теламон и Пелей, Евритион, Подарг, Лаэрт, Адмет и Мелеагр. Спутников у нее теперь девять.

Стены ущелья превратились в невысокие валы, а само ущелье расширилось и стало неглубокой балкой, горловина которой раскрылась и выплюнула их на дальней стороне Аракинфа. Солнце уже давно успело уйти за огромное тело горы. Темнота была настолько всеобъемлющей, что идти дальше не было смысла, и они, избитые и грязные, легли отдыхать на каменистом склоне. Над ними сомкнулась ночь.

Камешки впивались Аталанте в спину. Ее мир был – грубо окатанный овал нагретого на солнце камня, ограниченный размахом ее рук и дробной периферией пальцев. Луны не было, и дальше этих пределов она не видела совсем ничего. Время от времени доносился скрежет когтей о камень, когда просыпалась Аура, а потом шорох слипшейся шерсти, когда она снова устраивалась на ночлег. Аталанта слышала дыхание мужчин, которое маленькими башенками звука поднималось вверх, в паузах башни беззвучно разваливались; струйки дыма от гаснущих костров, поднимаются и рассеиваются в тихом ночном воздухе. Ночь приглушила их имена до едва различимого шепота, который всплескивал и затихал, невидимый и неразборчивый. Ломаный ритм ближайшего дыхания мог с равным успехом принадлежать и Теламону, и Пелею, оба спешили выдохнуть смерть единокровного брата: плотный столб затхлого влажного воздуха поднимается из колодца, в котором гниют его останки. Или хриплые, прерывистые эти полувздохи и полувыдохи передразнивали последние судороги несчастного Акаста, которому перерезали горло, а голову удерживали под поверхностью бурно прибывающего потока, пока обмякшее тело не испустило последней цепочки пузырьков, которые поднялись на поверхность кроваво-красной воды прямо между рук убийцы? Она была уверена, что убил его Пелей где-то здесь, у выхода из ущелья, и теперь дыханием своим выдал себя с головой. Более мягкий двойной шелест должен представлять собой выдохи Кенея и вдохи Кены [115]115
  Кеней, лапиф, мужчиной стал не от рождения. Магнесийская нимфа Кена (Кенис), став любовницей Посейдона, попросила у него в подарок возможности стать не просто мужчиной, а неуязвимым и потому непобедимым бойцом. Посейдон исполнил ее желание, и нимфа, став из Кены Кенеем, превратилась в типичного хюбриста, который дошел до того, что водрузил на главной площади Лариссы свое копье и велел лапифам поклоняться ему как богу – и не почитать никаких других богов. За это был показательно наказан Зевсом – руками кентавров. Во время знаменитой битвы между кентаврами и людьми на свадьбе Пирифоя они вбили неуязвимого героя в землю вырванными с корнями стволами елей, а потом этими же стволами завалили сверху так, что он задохнулся.


[Закрыть] – испускает мужчина, впускает женщина – или же Евритиона, наполнение и опорожнение легких которого отсчитывало долгую цепь мгновений, ведущую к последнему предсмертному хрипу [116]116
  Евритион, приемный сын Актора, царя Фтии, в свое время очистил Пелея от скверны, связанной с убийством брата. Актор отдал Пелею в жены свою дочь, Полимелу, и треть царства в придачу (либо сам Евритион отдал ему в жены свою дочь Антигону). Евритион, который также управлял третью царства, отправился вместе с Пелеем на Калидонскую охоту, где, согласно наиболее авторитетным источникам (Apollodiii.13.1–2; DiodSiciv.72.6; Tzetzes, adLyc, Alex175; Eustathius, ScholadHom, Il ii.648), был нечаянно убит Пелеем, метнувшим дротик в вепря, а попавшим в свояка.


[Закрыть]. Сколько их еще осталось до того момента, как наступит последнее молчание? Миллион? Тысяча? Тихий храп на басовой ноте ввинтился ей в уши и тут же стих, едва она опознала источник: Анкей. Подарг и Лаэрт вдыхали и выдыхали наперебой, отправляя в небо две сухие, с хриплой шкурой змейки, которые переплетались на ходу, пока не поднимутся до точки, в которой им предстоит разойтись и отправиться каждой за своим собственным будущим, одной – следуя за солнцем, другой – убегая от него. Адмет пыхтел, как пьяница [117]117
  Возможная аллюзия на эпизод, связанный с известным сюжетом об «искуплении смерти» Адмета. Аполлон, желая дать Адмету дополнительное время, допьяна напоил Мойр, в результате чего Атропос долго не могла перерезать соответствующую нить судьбы.


[Закрыть].