Текст книги "Гангстер"

Автор книги: Лоренцо Каркатерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Паолино поднял с земли свой носовой платок, погладил Анджело по голове и медленно побрел к открытым воротам грузового причала. Мужчина сунул сигару в рот, рысцой догнал Паолино и, приостановившись, поднял ногу и пнул его подошвой тяжелого рабочего ботинка. Чуть выше поясницы появился отпечаток огромной ступни.

– Когда я говорю: шевелись, надо шевелиться! – прорычал он. – А если тебя что–то не устраивает, вали на другой пирс.

Анджело стоял, изо всех силенок стиснув кулаки, его глаза сверкали от гнева, но он ничего не сказал. Он следил за тем, как отец обернулся было к этому человеку, а потом увидел лицо отца. Паолино был бледным, с каким–то тупым выражением лица – выражением человека, сдавшегося под ударами судьбы. Анджело, напротив, покраснел, как свекла, и, дрожа от бессильной злобы, смотрел на здоровенного негодяя, измывавшегося над его отцом.

Они оба проводили глазами Паолино, исчезнувшего в пасти ограды грузового причала. А потом верзила толкнул Анджело открытой ладонью.

– Подбери объедки и проваливай отсюда ко всем чертям, – приказал он.

Анджело прожег его яростным взглядом.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Зачем тебе мое имя? – с издевкой спросил мужчина. – Корешиться нам с тобой все равно не светит. Я сказал: собери объедки и проваливай.

– Как вас зовут? – еще раз спросил Анджело, делая два коротких шага навстречу портовому заправиле.

– Ты, смотрю, нарываешься на неприятности, щенок, – сказал тот. Его слова звучали резко и отрывисто, как будто он их выплевывал. – Делай что велено, а то пожалеешь.

– Я хочу знать ваше имя, – сказал Анджело.

Верзила размахнулся и залепил Анджело пощечину с такой силой, что на щеке отчетливо отпечатались пальцы. Одновременно он схватил мальчика за воротник и поднял перед собой. Их лица разделяли считаные дюймы.

– Меня зовут Карл! – рявкнул он. – Карл Баньон. А если ты когда–нибудь начнешь забывать мое имя, это тебе напомнит!

Баньон выхватил из заднего кармана опасную бритву и, взмахнув рукой, раскрыл лезвие. Увидев, что глаза Анджело широко раскрылись при виде оружия, он ухмыльнулся.

– Можешь орать, хоть охрипни, – сказал он. – Мне плевать.

Анджело увидел, как лезвие сверкнуло в воздухе, и почувствовал, как оно ужалило его. А потом он ощутил тепло собственной крови, хлынувшей из глубокой четырехдюймовой раны, которую Баньон нанес ему прямо над правым глазом, прежде чем отшвырнуть в сторону.

Анджело повернулся, поднял с земли свой носовой платок и приложил к лицу. Он слышал, как стихали тяжелые шаги Баньона. У него закружилась голова и к горлу подступила тошнота от потери крови. Он слышал, как мимо проходили люди, говорившие между собой на настолько ломаном английском языке, что он совсем не понимал их, и знал, что никто не остановится, чтобы помочь. Они или боялись Баньона, как и его отец, или же им было совершенно безразлично, что местный босс делает с чужим мальчишкой. Анджело стоял у стены и смотрел на небо, не в силах пошевелиться, но глаза его были сухи. Издалека до него донесся протяжный гудок большого парохода, выходившего из гавани, чтобы направиться в страну, расположенную немыслимо далеко от той, которую отец Анджело выбрал для того, чтобы выстроить новую, лучшую жизнь.

Жозефина расчесывала черные волосы Анджело мокрым гребешком. Она делала это очень осторожно, чтобы не потревожить скрытую под пропитанным кровью бинтом глубокую рану над правым глазом. Чтобы закрыть зигзагообразный разрез, потребовалась дюжина стежков. А чтобы убедить Паолино в том, что месть Карлу Баньону ему не по силам, потребовался целый день.

– Он должен умереть за то, что сделал с моим мальчиком, – говорил Паолино.

– И что дальше? – резонно возразила Жозефина. – Ты пойдешь в тюрьму, и Анджело останется без отца.

– По крайней мере, в таком случае он сможет вспоминать об отце с уважением, – сказал Паолино.

– Ты не должен делать ничего, – сказала Жозефина. – Придет время, и месть свершится. Только не твоими руками.

– Кто же это сделает, если не я? – спросил Паолино.

Жозефина отвернулась и ничего не ответила.

– Кто этот человек, с которым Ида хочет меня познакомить? – спросил Анджело. Накрахмаленный воротничок новой белой рубашки больно натирал ему шею.

– Он босс, – ответила Жозефина. – У него есть власть, и он сможет помочь тебе.

– Помочь в чем?

– Не быть похожим на твоего отца, – сказала Жозефина. – Паолино – слабак. В этой стране слабаков не ждет ничего хорошего. А вот такой человек, как Маккуин, сможет научить тебя тому, что нужно знать.

– Папа сам учит меня тому, что я должен знать, – возразил Анджело. – Он говорит, что то, чему он меня учит, поможет мне стать хорошим человеком.

– Ты будешь хорошим человеком, Анджело, – сказала Жозефина. – Только таким, который сам устраивает свою жизнь. А не таким, кому приходится работать всю жизнь, пока он может держаться на ногах.

– Этот человек будет любить меня так же, как папа? – спросил Анджело.

– Такой человек, как Маккуин, не знает, что такое любовь, – ответила Жозефина. – Зато он сможет научить тебя верности, и после этих уроков тебе придется нести куда более тяжкое бремя. Любовь приходит и уходит, когда пожелает. Верность остается навсегда. И для тебя это значит – до того дня, когда Маккуин умрет или перестанет быть боссом.

– А потом?

– А потом мы посмотрим, насколько хорошо ты усвоил уроки, – сказала Жозефина.

Все гангстеры жаждут власти и пойдут на все, чтобы достичь и удержать ее. В этом истинный смысл их жизни, единственное, что влечет их по–настоящему. Преданность, вера, дружба – это лишь орудия, при помощи которых они управляют своими державами. Неодолимое влечение к власти заложено в них с детских лет, когда, окруженные нищетой, они искали вокруг себя примеры для подражания – тех, кто сумел подняться над жалким бытием. В нищенских трущобных районах, особенно на заре двадцатого столетия, тот, кто стоял выше всех и обладал самой большой властью, почти всегда оказывался преступником.

– В жизни гангстера нет ни капли романтики, – сказала Мэри. – Анджело мог бы со всей определенностью сказать это вам. Все дело было в том, что он получил возможность уйти от той жизни, в которой ему пришлось бы зависеть от милости таких людей, как Карл Баньон. То, что он видел, как его отца безжалостно и беспричинно унизи–ли, травмировало его куда сильнее, чем лезвие бритвы. Рана в душе Анджело оказалась куда глубже, чем на лице. Шрам был всего лишь напоминанием о том, что он видел. И чего никогда не должен был забыть.

Пуддж швырнул резиновый мяч в темную кирпичную стену и поймал его одной рукой. Анджело сидел чуть поодаль, прислонившись спиной к ступеньке на площадке лестницы многоквартирного дома и обхватив руками колени. Пуддж пару раз стукнул мячом о растрескавшийся бетон, по которому гуляли густые прохладные тени от белья, висевшего наверху на толстых веревках.

– Я вовсе не напрашивался к тебе в друзья, – сказал Пуддж Анджело. – Я делал все это только для того, чтобы Ида не измордовала меня, как я тебя.

– Я знаю, Пуддж, – отозвался Анджело. – Наверно, скоро она отпустит тебя на свободу.

Пуддж пожал плечами и подошел к Анджело, стукая на ходу мячом оземь, как это делают баскетболисты.

– Мне так не кажется, – сказал он. – Похоже, что мне придется еще некоторое время болтаться с тобой.

– Извини, я не хотел, – ответил Анджело, глядя на него снизу вверх.

– Я тоже сначала не хотел, – честно сознался Пуддж. – Но, если по правде, ты оказался совсем не такой страшной занозой в заднице, как я боялся.

Анджело улыбнулся.

– Было хорошо иметь друга.

– Когда имеешь дело с таким парнем, как Маккуин, нужно кое–что побольше, – сказал Пуддж. – Если он решит взять нас к себе, то возьмет нас как команду. Мы и должны стать командой – ты и я. Будем работать только вместе и никак иначе.

– Но ведь ты же не сможешь постоянно присматривать за мной, – заметил Анджело. – А я не смогу защищать тебя, как ты защищаешь меня.

– Пока что получалось, – ухмыльнулся Пуддж. – Ну, и пусть будет еще немного. Посмотрим, что выйдет дальше. – Он сел напротив Анджело, на другой стороне лестничной площадки. – Может, ты еще окажешься самым крутым из нас.

– Я слишком трусливый, крутые такими не бывают, – ответил Анджело. – Ноя обещаю всегда быть твоим другом. И никогда не предам тебя.

Пуддж посмотрел на Анджело и кивнул.

– Я обещаю тебе то же самое, – сказал он. – А для той работы, которой нам предстоит заниматься, это самое главное.

Анджело и Пуддж стояли неподвижно и молча следили, как Ангус Маккуин завершал раскладывать пасьянс. Его маленькие руки с коротко подстриженными, ухоженными ногтями выкладывали негромко, но четко щелкавшие карты на полированную деревянную столешницу. Справа от него дымилась в пепельнице недокуренная сигарета, а слева стояла пустая чашка из–под кофе. Он говорил, не отводя взгляда от карт.

– Ида попросила меня пристроить вас, мальчики, к делу, – сказал Ангус, внимательно изучая открывшегося пикового валета. – Вы согласны с нею?

Пуддж взглянул на Анджело, кивнул и поспешно вновь повернулся к Маккуину.

– Да, – кивнул он. – Мы готовы работать.

– И что же вы хотите делать? – спросил Маккуин.

– Мы готовы делать все. Все, что угодно, – заявил Пуддж.

Маккуин взял сигарету и глубоко затянулся крепким табаком, разглядывая мальчиков сквозь прихотливо извивающиеся в воздухе струйки дыма.

– Все, что угодно? – переспросил он после долгой паузы. – Это довольно много.

– Я не боюсь, – твердо сказал Пуддж. – Если, конечно, вы об этом…

– Что ж… Я вижу, что меня вы не боитесь, – сказал Маккуин, на его лице мелькнула чуть заметная улыбка. Он смешал разложенные на столе карты и погасил сигарету в пепельнице. – Пожалуй, мне придется попросить, чтобы вы дали мне немного подумать, – сказал он, отодвигаясь от стола вместе со стулом. – Посмотрим, что мне удастся найти. На первых порах будете на посылках. Ничего сложного, но и больших денег тоже не будет.

– Мы не жадные, – сказал Пуддж.

– Вы и не можете позволить себе жадность, – ответил Маккуин.

Он обошел вокруг стола, остановился рядом с Анджело и положил руку на хрупкое плечо мальчика.

– Я слышал о твоей стычке с Баньоном, – сказал он. – Надеюсь, тебя этот случай задел.

Анджело поднял голову, взглянул в лицо Маккуину и кивнул.

– Да, – подтвердил он. – Задел.

– Хорошо, – сказал Маккуин. – Это означает, что ты обзавелся врагом. А если ты собираешься работать на меня, у тебя будет множество врагов.

– И не рассчитывай иметь много друзей, – добавила Ида Гусыня.

– Одного тебе больше чем хватит на первое время. – Ангус Маккуин запустил руку в жилетный карман и извлек очередную сигарету. – Сто врагов и один друг позволят тебе достичь богатства в бизнесе. Любом бизнесе.

Пуддж пожал плечами и ткнул большим пальцем в сторону Анджело.

– С этим у меня не будет никаких проблем, – сказал Пуддж. – Пока я с ним, у меня хватит ненавистников – за обоих.

Ангус Маккуин рассмеялся, запрокинув голову.

– Значит, ты везучий парень, – сказал он. – Сделал важный шаг, еще не начав дела.

– Можешь даже надеяться умереть богатым, – вставила, улыбнувшись, Ида Гусыня. – Ты понял правила игры.

Анджело поглядел на Пудджа.

– Я не позволю тебе умереть, – произнес он, почти не шевеля губами.

– Спасибо, – отозвался Пуддж. – Теперь я буду спать спокойно.

Ида Гусыня и Ангус Маккуин переглянулись и улыбнулись.

Паолино, высоко подвернув штаны, стоял по колено в чистой воде залива Сити—Айленд и копался руками в мягком песке. Подняв голову, он взглянул на Анджело, сидевшего на средней банке маленькой гребной лодочки, и улыбнулся. Мальчик, между ногами которого стояла наполовину заполненная мидиями корзина, тоже улыбнулся. В небе висело горячее утреннее солнце.

– Много уже набралось? – громко крикнул Паолино, хотя их разделяло совсем небольшое расстояние.

– Штук пятьдесят! – крикнул в ответ Анджело. – Может быть, немного больше.

Паолино, прищурившись, посмотрел на солнце; под жаркими лучами его белая кожа уже успела покраснеть.

– Еще три часа, – сказал он, – и корзина будет полна.

– Все эти ракушки для нас? – спросил Анджело. Рукава его белой футболки были связаны, она прикрывала ему спину.

– Столько, сколько сможем съесть, – ответил Паолино. – А остальное отдадим соседям.

– Хочешь попить, папа? – спросил Анджело, вынимая бутылку красного вина, завернутую в тряпку.

Паолино сполоснул руки в кристально чистой воде и подошел к Анджело. Они вдвоем покинули Нижний Манхэттен глубокой ночью на фургоне знакомого молочника, отправившегося в Бронкс по своим ежедневным торговым делам. Большую часть пятичасовой поездки они спали, а оставшееся время любовались пейзажем по сторонам дороги. Между мальчиком и отцом появилась быстро расширяющаяся пропасть, и Паолино чувствовал, что никак не может помешать начавшемуся отдалению. Слишком мало времени он мог уделять своему сыну, которому уже пошел девятый год; тех минут, которые он был в состоянии урвать от сна после изнуряющей работы, явно не хватало для полноценного общения. Это была еще одна катастрофа из той бесконечной цепи бедствий, которыми ему пришлось расплатиться со своей новой родиной за то, что она впустила его.

Паолино возненавидел Италию за ту легкость, с которой она отдалась в грязные руки организованной преступности. Но, оказавшись в Нью—Йорке, он увидел, что здесь опасностей несравнимо больше. Улицы Нижнего Манхэттена засасывали таких мальчиков, как его Анджело, и выталкивали в зловещий мир, обещавший залатать их дырявые карманы смятыми комьями нетрудовых, легких денег. Анджело, оставаясь еще совсем ребенком – по возрасту, – уже поглядывал на запасной выход из грязного тупика, который представляла собой жизнь в наемной трущобной комнатушке.

Паолино бросил рубашку на борт лодочки. Искрящаяся на солнце вода напоминала ему о давних временах, когда он проводил дни в долгих прогулках по зеленым холмам, и свежим лугам, и вдоль окаймленных деревьями дорог, присматривая за своим стадом. Тогда собственное будущее казалось ему ясным, как безоблачное летнее небо. То время, как ему казалось сейчас, было очень недолгим и происходило в месте, столь же далеком от него, как звезды. Он ощущал себя так, будто попал в средоточие чьей–то чужой жизни и рассматривает ее со стороны, перебирая воспоминания совершенно незнакомого человека.

– Даже не помню, когда я в последний раз грелся на солнце, – сказал Паолино. – До чего же хорошо!

– Долго еще мы здесь будем? – спросил Анджело. Его английский становился все лучше с каждым днем, мешало лишь то, что он жил в окружении нью–йоркских итальянцев, которым казалось намного легче продолжать разговаривать на родном языке, чем добавлять к своим многочисленным трудностям освоение нового. Даже заикаться он стал заметно меньше.

– Молочник проедет здесь в четыре, – ответил Паолино и протянул руку, чтобы взять у сына бутылку. Глотая домашнее вино, Паолино рассматривал краем глаза лицо мальчика; черты юного лица имели такое сходство с чертами матери, что Паолино вздрогнул. – А в чем дело? Тебе нужно куда–то идти? – спросил он, вытирая губы и возвращая бутылку Анджело.

– Я нужен Пудджу, – сказал Анджело.

– Ему нужна твоя помощь? – переспросил Паолино. – А зачем?

– Я не знаю, – ответил Анджело.

– Послушай меня, Анджело, – сказал Паолино, положив влажную руку на колено мальчика. – Я знаю, что сейчас тебе приходится несладко. Жизнь у нас не слишком хорошая. Но будет лучше. Когда упорно трудишься, жизнь обязательно изменится к лучшему. Это единственный способ жить, какой я знаю и которому хочу научить тебя.

– Ангус Маккуин не трудится, – сказал Анджело. – И живет лучше.

– Ангус Маккуин – преступник, – прошипел Паолино, его глаза потемнели от ненависти к этому человеку и его образу жизни. – Он слишком плох для того, чтобы работать. Он живет за счет моей работы. Моего пота. Он может научить тебя только неправильной жизни. Жизни, отравленной ядом.

– Он учит меня играть в карты, – сказал Анджело.

– Ты еще маленький, – сказал Паолино. – Когда ты станешь постарше, он научит тебя чему–нибудь похуже.

– Ты боишься его? – спросил Анджело.

– Я боюсь за тебя, – ответил Паолино. – Я знаю, какое зло творят эти люди. Я видел это в Италии своими собственными глазами. И не желаю видеть это здесь. Не желаю, чтобы все повторилось снова.

– Так ты поэтому приехал в эту страну? – спросил Анджело, уставившись на корзину с мидиями.

– Я приехал ради тебя, – сказал Паолино. – Я хотел для тебя лучшей жизни, чем та, что была у нас в Италии. Но я не смогу сделать этого, если ты предпочитаешь этих людей мне.

– Они мои друзья, – сказал Анджело, вновь подняв глаза к Паолино.

– Но мне они враги, – сказал Паолино. – Если ты останешься с ними, станешь одним из них, то не сможешь оставаться моим сыном.

Анджело отвел взгляд и долго рассматривал залив, на его лицо набежало теплое спокойное выражение.

– Я люблю тебя, папа, – прошептал он. – Но я не хочу быть похожим на тебя.

Паолино глядел на профиль своего сына и испытывал почти неодолимое желание заплакать. Он всегда считал Анджело слабым, непригодным к тем требованиям, которые предъявляла к людям эта жестокая страна. Теперь он понял, что ошибался. В хилом теле его сына имелась твердая сердцевина, о которую должны были сломаться зубы всех опасностей, что поджидали его впереди.

– Ты не будешь похож на меня, Анджело, – сказал Паолино, гладя голову мальчика влажной ладонью. – Ты сильный. У тебя будет в жизни много трудностей, но это тебе не грозит.

Анджело снова повернулся к отцу; солнце сверкало прямо у него над головой.

– Отдохни, папа, – сказал он. – А я буду ловить ракушки.

Не дожидаясь ответа, Анджело спрыгнул в воду и отошел на несколько шагов ближе к берегу. Весь остаток дня он шустро вылавливал из песка укрывшихся моллюсков.

Жозефина и Анджело медленно шли по многолюдной улице, старуха опиралась правой рукой на согнутую левую руку мальчика. Летний день уже клонился к вечеру, и на улицах было полно мужчин, возвращавшихся домой с работы, и женщин, торопившихся в свои перенаселенные квартиры, чтобы начать готовить обед. Анджело прижимал к груди небольшой бумажный пакет с перезрелыми помидорами и красным луком. Они с Пудджем работали на Ангуса Маккуина как разносчики с неполной занятостью, два раза в неделю, получая товар и сдавая деньги в задних комнатах баров и столовых. Анджело за это платили два доллара в неделю, и он с удовольствием ощущал деньги в своем кармане. Тогда он впервые почувствовал вкус незаконно добытых денег, и он ему понравился.

«Деньги – только ради них и становятся гангстерами, – любил, повзрослев, пофилософствовать Пуддж, когда его тянуло поболтать после хорошего обеда. – А все остальное – оно и есть остальное. Деньги – это приманка, на которую ты клюешь. Если не веришь мне, то скажи: есть хотя бы один гангстер, достойный называться этим именем, который начал бы свою жизнь не в крайней нищете? Тачки, биксы, богатые хавиры – все это приходит позже, но на самом деле ты попадаешь на крючок, как только чувствуешь, что значит всегда иметь хрусты на кармане. Ну, а когда ты упакуешься так, что вроде бы нечего больше и хотеть от жизни, ты обнаруживаешь, что тебе совершенно некуда податься. Быть гангстером – вот и все, что ты умеешь, и больше ты никем не можешь стать. А все он, тот первый доллар, который ты сделал еще сопливым пацаном».

– Я хотел бы купить тебе что–нибудь, – сказал Анджело, посмотрев на Жозефину. – Подарок.

– Да разве мне что–то нужно? – пожала плечами старуха. – Помидоры на ужин у нас есть, а утром будет и свежее молочко. Лучше побереги денежки. Чтобы они не разлетались, как только окажутся у тебя в руках.

Анджело поглядывал на лотки, мимо которых они про–ходили, на ящики, где красовались политые водой овощи и фрукты, на горы мяса и рыбы, разложенные на больших глыбах льда. Уже заворачивая за угол, он заметил низкорослого мужчину, жарившего каштаны на открытой жаровне.

– Подожди меня, – сказал он Жозефине и сунул ей в руки помидоры и лук. Она стояла и, улыбаясь, смотрела, как продавец насыпал жареные каштаны в бумажный пакет. Анджело расплатился и протянул покупку бабушке. – Я знаю, ты их любишь.

Жозефина взяла пакет у Анджело и кивнула, тронутая поступком мальчика, которого искренне полюбила.

– Я часто жарила их для мужа, – сказала она, глядя перед собой. – Мы ели их по вечерам и запивали стаканом–другим вина. Это было наше время – только мы и никого из посторонних. Мне всегда нравилось, как после их приготовления пахнет в доме. А теперь, когда я прохожу мимо этих торговцев, запах жареных каштанов всегда напоминает мне о муже и о тех вечерах.

– Я купил их не для того, чтобы ты огорчалась, – сказал Анджело.

– Я не огорчаюсь, мой маленький, – ответила Жозефина. – Это счастливые воспоминания, и они помогают мне забыть о том, что я живу в таком месте.

– Папа всегда говорит, что наша жизнь здесь скоро станет лучше, – сказал Анджело. – Для него и для всех нас.

– Для кого–то она станет лучше, – согласилась Жозефина. – Но только не для твоего папы. Твой папа – мечтатель, который не знает, как заставить свои мечты сбываться.

– Он прямо взбесился с тех пор, как я стал работать на Ангуса, – пожаловался Анджело. – Он говорит, что деньги, которые я получаю от него, – это кровавые деньги.

Жозефина остановилась и посмотрела прямо в глаза Анджело.

– Все деньги кровавые, – очень серьезно произнесла она. – Запомни это, как собственное имя.

– Я хочу дать ему деньги, чтобы помочь заплатить по счетам, – сказал Анджело. – Но ведь он их не возьмет.

– Он никогда их не возьмет, – подтвердила Жозефина. – У него свои принципы. А у тебя когда–нибудь появятся свои.

– Ноя хочу ему помочь, – сказал Анджело.

– Лучше всего ты сможешь это сделать, если будешь помогать сам себе, – сказала Жозефина. – Узнай как можно больше об этом мире, войди в него и найди там свое место.

– Зачем? – пожал плечами Анджело. – Они ведь ненавидят нас, в этом мире.

– Со временем все переменится, – заверила его Жозефина. – Когда–нибудь дверь откроется, и те немногие, кто будет готов, войдут туда. Постарайся оказаться одним из них.

– Я возьму тебя с собой, – пообещал Анджело, прижавшись головой к могучему плечу старухи.

– Я была бы очень счастлива, мой маленький, – сказала Жозефина с кривой улыбкой, приостановившись у подножья лестницы, ведущей к двери в их квартиру. – Но будущее приходит без приглашения, и никто не знает, какие трудности или радости оно с собой принесет.

– Пуддж придет к нам ужинать, – сообщил Анджело, помогая Жозефине подниматься по ступенькам. – Ладно?

– Только если он придет с пустым животом, – ответила Жозефина. – Салат из помидоров с луком, свежий хлеб, сыр и, твоими заботами, жареные каштаны. Так что пусть настраивается не просто на ужин, а на настоящий пир.

– Пуддж любит поесть. Ида говорит, что он не жует только когда спит.

– Значит, сегодня вечером твой друг Пуддж будет очень счастлив, – сказала Жозефина.

В конце осени 1914 года бедность и старость все же подкосили Жозефину. Она свалилась с целой кучей болезней – продолжавшийся целый месяц грипп оставил осложнения на легких, почечная инфекция сделала ее еще слабее и уязвимее, да и часто повторяющуюся стреляющую боль в пояснице уже нельзя было приписывать лишнему весу. Впервые в жизни Жозефина оказалась прикована к постели и зависела от других.

От лекарств она сделалась сонливой и временами впадала в горячку. Анджело нес при ней непрерывное бессменное дежурство, наблюдая за парадом докторов, каждый день, а то и по нескольку раз на дню, посещавших квартиру по приказу всемогущей Иды Гусыни. Он пытался развлекать старуху, повторяя похабные южноитальянские шутки, которые она так часто говорила ему. Он держал ее за руку, когда боль усиливалась, и безмолвно смотрел, как она с трудом переводила дыхание. Чтобы помочь ей скоротать время, Анджело стал расспрашивать– ее о жизни в Италии, и лишь после этого, по мере того, как она углублялась в воспоминания, на ее лицо начали медленно возвращаться живые краски.

– Ты скучаешь по ней? – спросил Анджело.

– Там мой дом, – ответила Жозефина. – Америка никогда не будет для меня домом. Это всего лишь место, где я живу. Ничего больше.

– Почему ты уехала оттуда? – спросил он, подавая ей чашку горячей воды, прокипяченной с лимонными корочками.

– Мой муж был убит, – сказала она, устремив на мальчика тяжелый взгляд. – Он был уважаемым человеком, но для кого–то молодого и желавшего произвести впечатление на других уважение ничего не значило. Ему выстрелили в спину и бросили умирать.

– А что случилось с тем человеком, который стрелял в него?

– Мне было не до расспросов, – сказала она. – Я должна была похоронить мужа.

– Каким он был, твой муж? – спросил Анджело. Взяв чашку, он аккуратно поставил ее на шаткий столик.

– Со мной он был добрым и нежным, – сказала Жозефина. – Ас другими – таким, как это было нужно для дела.

– Правда, что он был боссом, таким, как Ангус?

– Да, – кивнула Жозефина, и ее лицо сразу исказилось гримасой от боли, пронзившей все тело от этого легкого движения.

– Папа сказал, что он был убийцей, – сказал Анджело. Он смочил в воде тряпочку, слегка отжал и положил на горячий лоб Жозефины.

– Он убивал только мужчин, – сказала Жозефина, с большим усилием заставив себя сесть в постели и сжав правой рукой руку Анджело. – Он никогда не причинил бы вреда ребенку. Ни одному ребенку. Особенно своему собственному. Такие дела лучше всего оставлять для тех, кто приспособлен для этого.

Анджело высвободил руку и встал рядом с кроватью. Шторы были задернуты, но лучи яркого предвечернего солнца без труда пробивались сквозь них.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он ровным голосом, и лишь хрипотца, появившаяся у него в горле против воли, выдавала крайнюю нервозность.

Жозефина глубоко вздохнула; воздух грохотал в ее легких, как железная цепь по ржавой жестяной крыше. Взяв чашку, она допила остатки успевшей остыть лимонной воды. Потом посмотрела на Анджело; в глазах этой суровой женщины стояли столь непривычные для нее слезы.

– Я не стану настраивать сына против его отца, – проговорила она в пространство. – Какой бы ни был грех.

– Он – мой отец, – сказал Анджело. – Я не отвернусь от него.

– Тебя ведут на другой путь руками, покрепче отцовских, – сказала она. – Для твоего отца в этой компании нет места.

– Я найду место для него, – сказал Анджело, его мягкие глаза всматривались в усталое лицо Жозефины.

Старуха улыбнулась, кивнула и вытерла влажную верхнюю губу измятым носовым платком.

– А как же Ангус, Ида и Пуддж? – спросила она. – Для них у тебя тоже всегда найдется место?

Анджело задумался, а потом кивнул.

– Да.

– Ты не можешь оставаться и с ним, и с ними, мой маленький, – сказала Жозефина. – Когда–нибудь – уже скоро – тебе придется выбрать между ними. И этот выбор будет означать, какой будет твоя жизнь, когда ты станешь взрослым.

– Я не могу отвернуться от моего отца, – сказал Анджело. – Он отказывается от всего ради меня.

– И ты тоже откажешься ради него от всего, что у тебя может быть в жизни? – спросила старуха. – Ты пойдешь на это ради своего отца?

– Да, – твердо ответил Анджело.

– Тогда ты должен знать, – сказала она. – И я обязана сказать это тебе, потому что никто, кроме меня, не знает правду. Когда я умру, она будет похоронена вместе со мной.

– Тогда скажи мне, – попросил Анджело. – Пожалуйста.

– У тебя был старший брат, – сказала она. – Там, в Италии. Его звали Карло, и когда он умер, ему было восемь лет. Примерно столько же, сколько тебе сейчас.

– Как он умер? – спросил Анджело, снимая нагревшуюся тряпку со лба Жозефины.

– Его застрелили, – сказала она; она произносила слова с усилием, словно выталкивала их изо рта по одному. – Застрелил человек, которому он верил и которого любил.

– Какой человек? – спросил Анджело. Он стоял, вытянувшись во весь рост, как будто уже предвидел ответ.

– Твой отец, – сказала Жозефина. – Паолино убил свою родную кровь, чтобы не позволить ему уйти с людьми из каморры.

– Такими, как твой муж? – спросил Анджело.

– Да, – подтвердила Жозефина.

Анджело понурил голову и отвернулся от кровати. Жозефина протянула руку, схватила его за локоть и удержала около себя.

– Ты не должен показывать ему, что ты об этом знаешь, – наставительно сказала она. – Пока не подойдет время.

– А когда это будет? – спросил Анджело.

– Когда ты сделаешь свой выбор, – сказала Жозефина. – Но до тех пор ничего не говори и ничего не делай.

– Он увидит это в моих глазах, – сказал Анджело.

– Он сломлен, – сказала Жозефина, опустив голову обратно на подушку. – А сломленный мужчина не видит ничего того, что должен видеть.

– Зачем ты рассказала мне это?

– Ты никогда не должен быть таким, как он, – ответила Жозефина; теперь ее слова звучали намного мягче. – Там, где он слаб, ты должен быть сильным. Ты должен встречать своих врагов лицом к лицу, а не бегать от них. Тебе никогда не придется прятаться, Анджело. Зато ты всегда будешь драться.

– Поэтому папа говорит, чтобы я держался подальше от Иды? – спросил Анджело. Косые лучи солнца зажигали искорки в его глазах.

– Он боится ее, – объяснила Жозефина. – И англичанина, Маккуина, тоже боится. Зато тебе они смогут показать выход. Не волнуйся, мой маленький. Ты будешь жить и встретишь свою судьбу.

– А что будет с папой? – спросил Анджело.

– Он тоже встретит свою судьбу, – ответила Жозефина.

Анджело отошел от кровати. Он раздвинул шторы и долго смотрел на ряды крыш, под которыми находились такие же жалкие наемные квартиры. Обхватив руками грудь, он пытался заглушить новую боль, а его сознание заполняли образы матери, которую ему никогда не доведется узнать, и брата, с которым он никогда не встретится.

И отца, против которого ему когда–нибудь придется выступить. Буря, разыгравшаяся в его душе, была порождена чувством, мало знакомым ему до сих пор, – ненавистью.

Чтобы понять истинные мотивы поступков гангстера, ищите за ними месть. Это мотор, который ведет его вперед, стимулируя жадное стремление к власти. Жажда мести может долго кипеть под зеркально спокойной поверхностью, зреть, усиливаться и ждать возможности нанести удар. Горячее желание расквитаться за что–нибудь – это визитная карточка всех знаменитых гангстеров. «Отомстить за то или другое стремится каждый человек, – говорил Пуддж. – Но настоящий вкус исполненной мести может почувствовать только гангстер. Кто знает, может быть, Анджело так или иначе пришел бы к этому, увидев, что у него практически нет иного выбора? Но на деле Анджело Вестьери стал гангстером в тот день, когда узнал о своем брате, в тот день, когда он узнал правду о своем отце. Старухе удалось напоследок сделать то, к чему она стремилась все эти годы. Она взорвала мост, соединявший Анджело с его отцом, освободила его сердце от груза сыновней привязанности, чтобы он стал одним из нас».