Текст книги "Гангстер"

Автор книги: Лоренцо Каркатерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Я поставил чашку и тарелку на поднос и направился вместе с Фредерико на прогулку по виноградникам, продолжая уроки, назначением которых было подготовить меня к преступной жизни.

– Тогда я думал, что накрепко сел на крючок, – сказал я Мэри, бросив взгляд на Анджело. – Я забыл обо всем остальном и все чаще и чаще думал, что, вероятно, это и есть мой путь. В рассказах Фредерико все казалось настолько романтичным, словно в старинных приключенческих романах. В историях, которые я слушал тогда, они всегда оказывались хорошими парнями, поступающими так, а не иначе вследствие каких–то жизненных несправедливостей. Об этом никогда не говорилось, как о бизнесе. Только как об образе жизни.

– Все это было сделано для того, чтобы развернуть перед вами ту картину, которую им хотелось заставить вас увидеть. – В голосе Мэри звучала доброта, каждое слово несло в себе тепло. – Это и было единственной целью поездки.

– Я часто думаю, было ли то, что произошло тем летом, имитацией предательства или же посланным мне свыше знаком, что я должен искать другой путь, – сказал я ей. – Или же настоящим предательством? Вполне возможно, что Анджело, дергая за невидимые ниточки, заставил все случиться именно так, а не иначе.

– К сожалению, у меня нет ответа, – отозвалась Мэри. – Это еще одна из тех тайн, которыми он ни с кем не делился. Даже со мной.

Мы находились в сравнительно маленькой комнате без окон, освещенной свисавшей с потолка лампой. Посередине располагался большой бильярдный стол с толстенными ногами. В углу стоял маленький круглый столик и два стула. Нико прицелился, резко двинув кием, ударил битком по трем стоявшим в ряд шарам и направил их в боковую лузу. После этого он подошел к столику, взял стакан с «самбука романа» и выпил его содержимое одним большим глотком.

– Шикарный удар, – сказал он. – Верно говорю – удар что надо!

– Сказать ты можешь все, что захочешь, – отозвался я, пожав плечами. – Только вот согласится ли кто–нибудь с тобой…

– Ставлю доллар против твоего «никеля», что забью и следующую тройку, – сказал Нико и вновь взял кий. – Ну, идет?

– Тогда тысячу лир против ста, – ответил я. – Я не видел «никеля» с тех пор, как вылез из самолета в Риме.

– Значит, спорим? – уточнил Нико и склонился над столом, расставляя шары для следующего удара.

Я сел у него за спиной, прислонившись к прохладной стене, оклеенной мягкими на ощупь обоями в цветочек. Взял со стола пачку сигарет «Лорд», которые курил Нико, вынул одну и закурил. Он отвернулся от шаров.

– Когда это ты пристрастился? – спросил он.

Я глубоко затянулся английской сигаретой.

– Здесь трудно не закурить. Кого ни встретишь – в руке дымится сигарета, из кармана торчит открытая пачка. Может, мне следовало спросить у тебя разрешения?

– Тебе мое разрешение не требуется, Гейб, – ответил Нико, натирая мелом конец кия. – Я здесь для того, чтобы приглядывать за тобой и делать то, что нужно, если тебе что–то потребуется. Если кому–то из нас и может потребоваться просить у другого разрешения, так это мне у тебя.

– Ты мой друг, Нико, – сказал я, стряхивая пепел в маленькую пепельницу с надписью «Мартини и Росси». – Только так ты и должен обо мне думать.

– Пойми меня правильно, – отозвался Нико. – Я люблю тебя, как если бы ты был моим младшим братом. Но я также знаю свое место и свои обязанности. А моя обязанность – быть твоей тенью, твоим гидом и телохранителем и обеспечить, чтобы ты вернулся домой таким же здоровым, каким уехал оттуда. Так все и будет, пока босс не прикажет мне чего–то другого.

– Можно я задам тебе один вопрос? – сказал я, глядя в его красивое лицо, на которое во время нашей беседы вернулось обычное серьезное выражение. – Если не хочешь, можешь не отвечать.

– Валяй, спрашивай.

– Допустим, все это не удастся, – сказал я и медленно пошел вокруг стола. – После всех уроков, после стольких лет, прожитых рядом с Анджело, я решил бы, что такая жизнь не для меня, и захотел бы уйти. Что, если бы в таком случае Анджело вызвал тебя и приказал меня устранить? Ты сделал бы это?

Нико глубоко вздохнул и медленно выдохнул, глядя в дощатый пол.

– Да, сделал бы, – сказал он.

– Даже если бы продолжал относиться ко мне, как сейчас?

– Как босс скажет, так и будет, – ответил Нико. – Пока босс жив, его слово – закон.

Я наклонился, взял прислоненный к стене кий Нико и протянул ему.

– Твой удар, – сказал я. – Промажешь, значит, проиграл.

Он взял кий, кивнул и склонился над столом, примеряясь к шарам. Я же повернулся, прошел обратно в угол, сел и приготовился смотреть, как Нико будет расправляться с шарами.

Я увидел ее как раз в то мгновение, когда выходил из воды, и последняя волна, догнав меня, игриво шлепнула по спине. Она стояла в тени огромного синего пляжного зонта, пила «оранжину» и над чем–то смеялась с подругой. На загоревшем до угольной черноты теле был раздельный купальник–бикини; распущенные каштановые волосы ниспадали до середины спины. Ей было лет шестнадцать, у нее были ясные, как горное небо, глаза и улыбка, способная осветить стадион. Никогда в жизни я не видел никого красивее. Мне оставалось несколько месяцев до семнадцатого дня рождения, и мои тогдашние манеры в обращении с девушками можно было охарактеризовать словом «неуклюжие». По сравнению с сексуально раскованными и продвинутыми моими ровесниками – уроженцами острова, я

был совершенно неопытен и труслив. Стоя у края воды, я ладонями стер с лица капли воды и вновь взглянул на девушку под зонтиком.

А она покинула свое место в тени и направилась прямиком ко мне, легко ступая по горячему чистому песку. Остановилась передо мной и протянула руку.

– Меня имя Аннарела, – медленно, запинаясь, сказала она по–английски голосом нежным, как щебетание птиц, которое я слышал, просыпаясь, каждое утро. – Как ты сказать? Анна? Это правильно?

– Да, это правильно, – ответил я, стараясь не путаться в итальянских словах. – Меня зовут Гейб. Я американец.

Она кивнула и улыбнулась, все еще держа меня за руку.

– Я знаю. Ты остановился у дону Фредерико. Я много раз видел тебя там.

– Ты живешь где–то рядом? – спросил я, выпустив ее руку. В ее каштановых волосах тут и там мелькали золотые прядки, выгоревшие от непрерывного пребывания под горячим солнцем.

– Недалеко, – ответила она. – От моего дома до его дома можно дойти меньше чем за cinque минут. – Она показала мне растопыренную пятерню.

– Пять, – сказал я. – Cinque – это пять.

– Si, si, пять, – подхватила она, быстро прикусив нижнюю губу. – Я иногда забываю. У меня есть мало случаев говорить по–английски. Большинство туристов на острове – немцы.

– Я видел немного туристов, пока живу здесь, – сказал я. – Наверно, год спокойный.

Анна склонила голову и залилась смехом, более подходящим для молодой женщины, чем для девушки–подростка.

– На Прочиде каждый год – спокойный.

Я чувствовал себя совершенно непринужденно в ее компании. Она обладала той же способностью, как и Пуддж, – превращать человека, с которым познакомилась пять минут назад, в приятеля, которого знаешь если не пять дней, то уж никак не меньше пяти часов.

– Я хотел прогуляться по пляжу, – сказал я ей. – Не составишь мне компанию? И твою подругу тоже возьми, если она захочет. – Я указал за спину Анны на девушку, с которой она разговаривала, когда я вышел из воды.

Анна, оглянулась, крикнула: «Пока!», помахала рукой и снова повернулась ко мне.

– Ее зовут Клаудия, – объяснила она. – Ей нужно возвращаться на работу, в пекарню. Пора готовиться к торговле. Скоро будет – как это? – ленч, да? А я пойду с тобой.

Мы бродили по длинному белому главному пляжу Про–чиды почти все утро, волны остужали наши ноги, а мы болтали и смеялись, заполняя морской воздух невинным юношеским трепом. Так во время этой долгой неторопливой прогулки началась моя первая летняя любовь.

После этого я видел Анну каждый день. Мы смотрели фильмы в кинотеатре на открытом воздухе, и там я обнаружил, что она, как и я, любила вестерны с Клинтом Иствудом. Мы ходили купаться после моих утренних уроков с Фредерико и плавали наперегонки до самой дальней из стоявших на якорях лодок. Я поражался скорости, с которой она плавала, и силе каждого движения ее рук и ног, стремительно уносивших ее вперед и делавших тщетной мою погоню за ней. Потом мы отдыхали, держась за борт какой–нибудь лодчонки, Анна отодвигала мокрые волосы, которые упрямо лезли ей в глаза, а я жадно хватал ртом воздух, которого так не хватало моим легким после очередной гонки.

– Я не уеду с острова, пока не обгоню тебя, – сказал я ей однажды утром, вцепившись пальцами в борт гребной шлюпки, как в лямку спасательного круга.

– Это значит, что ты умрешь здесь счастливым и очень старым, – засмеялась Анна.

Именно ее я впервые пригласил на обед в прибрежный ресторан, где подавали только дары моря. В тот вечер на ней было белое платье до колен, темные туфли с очень низкими – не более полудюйма – каблуками, и синяя кофта на пуговицах, связанная ее бабушкой как раз для такого случая. Волосы лежали на ее плечах, как накидка из тончайшего шелка. Она совсем не пользовалась косметикой, и ее лицо словно сияло в свете двух свечей, стоявших на нашем столе.

– Тебе можно пить вино? – спросил я. Она сидела напротив меня, меню лежало рядом со мной.

– Мы же в Италии, – ответила с улыбкой, от которой ночь сразу стала светлее. – Вино и вода – больше мы ничего не пьем. Мне давали вино за обедом, еще когда я бегала в подгузниках.

– Вот и прекрасно, – сказал я и подвинул к ней карту вин. – Значит, ты и скажешь, что нужно заказать.

Мы не раз уезжали с острова на целый день: побывали на соседних островах Капри и Искья, совершали длительные поездки по побережью Амальфи. Нашим постоянным спутником и гидом был Нико. Мы перекусывали жареными сардинами в маленьком кафе неподалеку от Салерно и провели несколько приятных часов, бродя вместе с группой немецких туристов по руинам раскопанного города Геркуланума. Мы поднимались на священную для итальянцев вершину Монте—Кассино, где состоялось одно из самых кровавых сражений Второй мировой войны.

– Там, где мы сейчас стоим, погибло много–много людей, – сказала Анна, и на ее глаза цвета оливок навернулись слезы. – Многим из них было чуть больше, чем нам с тобой.

– Они были солдатами, и им приказали сражаться, – отозвался я, положив руку ей на плечо.

– Очень глупо умирать потому, что тебе приказали, – сказала Анна. Она шла, низко опустив голову, волосы рассыпались по сторонам, открыв солнцу бронзовокоричневую шею.

– Для смерти молодых людей вообще бывает очень мало разумных причин, – ответил я. – Что здесь, что в Америке.

Мы стояли посреди огромного кладбища Монте—Кассино. Анна повернулась и взглянула мне в лицо.

– Когда ты уедешь в свою страну? – спросила она.

– В первую неделю сентября.

– Ты когда–нибудь вернешься? – Она снова опустила голову и прижалась к моей груди; я ощущал ее теплое тело частью своего – точно так же, как и мое собственное сердце.

– Я ничего не могу обещать, – прошептал я, гладя ладонями ее шелковистые волосы. – Могу только попытаться.

Анна вновь вскинула голову и прикоснулись своими губами к моим. Наш первый поцелуй произошел там, где когда–то было поле битвы, унесшее жизни множества молодых храбрецов.

Нико лежал на кровати, положив руки под голову, и смотрел, как я одевался, чтобы впервые отправиться на обед с родителями Анны.

– Ты уверен, что одеться в черное будет правильно? – спросил я, глядя на его отражение в зеркале.

– Большинство жителей этого острова ходит в черном, – ответил Нико. – Всю свою жизнь, каждый день.

– Как будто они все овдовели и носят траур.

Он спрыгнул с кровати, подошел ко мне и поправил воротничок моей рубашки.

– Успокойся. Это всего лишь обед.

– Обед с родителями Анны, и я хочу, чтобы все прошло как надо.

Нико снова сел на кровать.

– Должен признаться тебе, что, когда мы сюда приехали, я не знал, чего ожидать и на что рассчитывать. Понятия не имел, как ты поладишь с этими людьми и их обычаями. Оказаться на этом острове все равно, что уехать на несколько столетий назад. Прошло две недели, и ты стал чувствовать себя так, будто родился здесь. Ну, а потом, в довершение всего, идешь купаться и возвращаешься, обнимая самую красивую девушку на всем острове. Ты должен признать, что это лучше, чем подрабатывать уборкой объедков в ресторане где–нибудь в Катскилле.

– Это все равно, что видеть сон и хотеть, чтобы он никогда не кончился.

– Такие сны и запоминаются лучше всего.

– Мне нужно, чтобы ты сделал одну вещь, – сказал я. – До обеда.

– Если ты о цветах для ее матери, то я их уже заказал, – отозвался Нико, надевая коричневый пиджак.

– Нет, я говорю об Анджело.

– А что с ним случилось?

– Я хотел позвонить ему по секретному телефону, – сказал я. – Но никто не ответил. Такого раньше никогда не было. Там всегда кто–нибудь дежурит, чтобы отвечать по этому номеру.

– Наверно, парень отлучился выпить чашечку кофе, – предположил Нико, направляясь к массивной двустворчатой двери.

– Им не разрешают отходить от телефонной будки. Ты же знаешь, что так приказал Анджело, а у этой будки дежурят твои люди.

Нико распахнул дверь и остановившись, повернулся ко мне.

– Не делай из этого проблемы, Гейб, – сказал он. – Я позабочусь, чтобы все было проверено.

– Проверь сегодня же вечером, ладно?

– Считай, что уже сделано. – Нико положил мне руку на плечо. – Тебе не о чем волноваться, кроме обеда с ее мамой и папой!

Анна, одетая в белое с голубым платье, сидела напротив меня. Волосы, закрепленные шпильками с фигурками ангелочков, обрамляли ее прекрасное лицо, полное радости. Место справа от меня, во главе большого стола, занимал ее отец, Эдуардо Паскуа – высокий, совершенно лысый мужчина с густой темной бородой, удачливый виноторговец, унаследовавший семейное дело от своего отца Джованни Джузеппе. На противоположном конце стола расположился Фредерико, считавшийся его давним другом и явившийся, чтобы официально представить меня семейству Паскуа, в котором, помимо Анны, было еще двое детей – ее застенчивый старший брат Роберто, и Карла, не по годам развитая шестилетка, хихикавшая всякий раз, когда она глядела в мою сторону. По другую сторону от меня расположилась жена Фредерико, Донателла, одетая в простое темно–синее платье, выгодно подчеркивавшее ее сохранившуюся, несмотря на преклонный возраст, красоту. Всякий раз, когда я путал итальянские слова или коверкал фразу, она успокаивающе прикасалась своей теплой рукой к моей руке, от волнения покрытой липким потом (как и все тело). Нико сидел напротив матери Анны, очаровательной высокой смешливой женщины с коротко подстриженными черными волосами. Спокойное обаяние моего спутника помогло им быстро найти непринужденный тон в общении.

Как того требовали обычаи, я преподнес отцу Анны подарок, который должен был символизировать мои добрые намерения. Подарок следовало сделать такой, чтобы им могло пользоваться все семейство; поскольку я не имел ни малейшего представления о том, что выбрать, я препоручил решение этой задачи Фредерико.

– Эдуардо – гордый человек, – сказал он мне однажды утром, когда до обеда оставалось еще несколько дней, – и ему требуется подарок, соответствующий его гордости. В то же время мы не должны перестараться, потому что это оскорбит его. Значит, подарок должен быть таким, чтобы пришелся ему по сердцу.

– Думаю, о бутылке вина и дюжине роз речь не идет, – сказал я, пожав плечами.

– У него своего вина более чем достаточно, – отве–тил Фредерико, закуривая чируту. Мы шли бок о бок по его прекрасным садам. – Любые цветы его signora может срезать в своем саду, если захочет. И то, и другое они, конечно, оценят, но такой подарок не заставит их задохнуться от восторга.

– Я должен вручить подарок, как только войду? – спросил я. У меня слегка закружилась голова от всех сложностей, какими должна была сопровождаться такая простая процедура.

– Нет, тебе следует подождать, – сказал Фредерико, положив руку мне на плечо, – пока не кончится secondo pietanza, come si dice?

– Второе блюдо, – перевел я, кивнув.

– Si, второе блюдо, – согласился Фредерико. – И только тогда ты скажешь о своем подарке.

– А если ему не понравится? – От этого вопроса я не мог удержаться.

– В таком случае, mio саго amico^[31], мы все равно насладимся прекрасным обедом, – сказал Фредерико. – Просто выпьем кофе, выкурим по сигаре и отправимся домой. Вечер это никому не испортит.

– У вас такой маленький остров, а как много правил, – заметил я.

– Мы тут тщательно соблюдаем обычаи, это верно, – сказал Фредерико, глядя на меня, и наставительно поднял палец. – Но это делает жизнь намного проще. Всегда знаешь, чего следует ожидать, будь это свадьба, похороны или простой летний обед с гостями.

– В таком случае, наверно, будет полезно позаботиться о том, чтобы сделать хороший подарок. – Я взглянул в лицо Фредерико. – Не просто хороший, а замечательный.

Фредерико рассмеялся, покачал головой и прибавил шагу.

– Ты прав, – сказал он, удалившись от меня на несколько шагов. – Поверь мне, mio саго, он будет действительно замечательным.

Я отрезал кусок от толстой лазаньи. Все это время я старался не только есть, но и участвовать в нескольких беседах, которые текли параллельно и никак не были связаны между собой. Эдуардо следил за тем, чтобы мой бокал ни на минуту не оставался пустым, и встречал улыбкой чуть ли не каждое мое слово. Я то и дело поглядывал на Анну и время от времени с удовольствием ловил ее ответные взгляды. Я провожал ее взглядом, когда она уносила на кухню пустые тарелки и приносила на смену им полные. Настроение было праздничным, и самым счастливым из присутствовавших за столом был, безусловно, Фредерико. Суровый старый дон ел досыта и пил явно больше, чем ему требовалось бы, чтобы утолить жажду. Его настроение делалось еще лучше оттого, что он все время помнил, что помог подобрать замечательный подарок, при виде которого Анна и ее родные наверняка онемеют от радости.

Мы подарили им лошадь.

Пегую с белой гривой двухлетку отличных кровей по имени Аннарела. У нее был золотистый, как солнце, чепрак, белые ноги, хвост и треугольная отметина на голове. Подарок предназначался и отцу, и матери Анны – они оба любили ездить верхом и сейчас были просто ошеломлены тем, что у них появилось столь прекрасное животное, особенно если учесть, что в этой части света таких очень немного. Фредерико понадобилась неделя, чтобы купить и доставить лошадь, притом что он делал все тайно и не пользовался для организации покупки ни телефоном, ни телексом.

– Вы уверены, что она понравится отцу Анны? – спросил я Фредерико, который стоял посреди своего ярко освещенного сарая и смотрел, как пегая лошадь с белой гривой осторожно брала губами ломтики яблока с моей ладони. – У него же дюжина лошадей в конюшне. Зачем ему еще одна?

– Те – работяги, они годятся только на то, чтобы возить в город телеги с вином, – ответил Фредерико, поглаживая гриву Аннарелы. – А это чемпионка, от которой у него пойдет род чемпионов. Таких, на которых никому не будет стыдно сесть.

– Дон Фредерико зря деньги не выбросит, – восхищенно заметил Нико, рассматривавший лошадь со стороны и внимательно оценивавший ее ноги и мускулистую грудь. – Только если бы этим занимался я, то купил бы сразу пару. Одну сюда, а одну в Штаты.

– Вот уж не знал, что ты любишь верховую езду, – удивился я. Аннарела ласково потерлась носом о мое плечо.

– Сам я никогда в жизни не залезал на такую скотину, – ответил Нико. – Я предпочитаю, чтобы верхом ездили другие. Например, жокеи на ипподроме. Такая лошадь может принести миллионы.

– Вместо миллионов она принесет огромное удовольствие моим друзьям Паскуа, – сказал Фредерико и повернулся ко мне. – Ты хорошо проявил себя здесь, даже за такое короткое время. Ты относился к нашим урокам, как подобает серьезному молодому человеку, и научился уважать наши обычаи. Мне хотелось бы, чтобы ты запомнил то, чему научился, на всю свою жизнь. Если это получится, то я буду чувствовать, что выполнил свою задачу.

Я подскочил к дону Фредерико, обнял его и почтительно поцеловал в обе щеки.

– Я никогда не забуду вас, – сказал я. – И это место. Я навсегда запомню дни, проведенные в вашем обществе.

– Это будет честью для меня и моей родины, – ответил дон Фредерико с коротким поклоном. Потом он взял Аннарелу под уздцы и ввел в стойло.

Обед подходил к концу; мы перешли в гостиную, куда напоследок подали по стаканчику «стреги».

– А теперь иди, молодой человек, – сказал мне Эдуардо, когда я не без труда справился с крепчайшим напитком. – Хватит тебе скучать среди стариков. Я уверен, что Анна ждет тебя, и если она настоящая дочь своего отца, то у нее не слишком много терпения.

– Благодарю вас, – ответил я, стараясь без чрезмерной поспешности покинуть просторную комнату, находившуюся через коридор напротив столовой.

– Non се di che, – отозвался Эдуардо Паскуа, наклонив голову в полупоклоне.

– Вы позволите мне попросить вас об одной вещи? – сказал я, уже взявшись за ручки двери. – Ваше согласие будет много значить для меня.

– Если так, спрашивай, – ответил Эдуардо. – А я постараюсь не разочаровать тебя.

– Можно ли мне предолжить Анне первой покататься на этой лошади?

Эдуардо Паскуа рассматривал меня в течение нескольких долгих мгновений, а потом медленно кивнул.

– Ей это будет приятно, – сказал он чуть заметно дрогнувшим голосом. – А мне – еще приятнее.

Той ночью, под надзором улыбающейся полной луны, Анна Паскуа долго каталась на пегой лошади с белой гривой по безлюдному песчаному пляжу, окаймлявшему маленький курортный остров посреди Средиземного моря. Я сидел на прохладном песке, положив руки на колени, и, не отрывая взгляда, смотрел, как она плавно проезжала мимо меня. Ветер развевал ее длинные волосы, надувал, как парус, ее платье, ее руки спокойно держали повод, слабый прибой время от времени обдавал солеными брызгами ее босые ноги. Она ехала без седла и иногда наклонялась и шептала на ухо лошади что–то такое, что не мог слышать никто другой. В те часы весь остальной мир не имел значения, не существовало никаких других мест. Несмотря на прохладу ночного воздуха, мое лицо и руки оставались теплыми, а душа и тело были исполненны покоя.

О, если бы эта ночь никогда не кончалась.

Мой мир разрушился уже следующим утром. Я повернулся в постели, пытаясь спрятать лицо от ранних солнечных лучей, потом открыл глаза и увидел дона Фредерико. Он сидел на стуле спиной ко мне, глядя на море, беззвучно ласкавшее влажный песок.

– Оденься и выходи ко мне на террасу, – сказал он, как только услышал, что я пошевелился.

С этими словами он беззвучно вышел из комнаты во внутренний дворик. Я поспешно натянул рубашку поло и чистые джинсы.

– Что случилось? – Я стоял перед ним на залитых косыми лучами восходящего солнца прохладных каменных плитках пола маленькой террасы, примыкавшей к моей комнате.

– Покушались на жизнь Анджело, – ответил Фредерико. Лишь полыхавшие глаза выдавали степень его гнева. – Его предал один из своих же людей.

– Он жив? – Я почувствовал, как у меня сразу затряслись руки и ноги.

– У Анджело не одна жизнь в запасе. В него дважды стреляли, и оба раза мимо.

– Кто это сделал? – спросил я, подойдя ближе к старику.

– Я не знаю имени того, кто стрелял, – ответил Фредерико. – Мне известно только, кто заказал эти выстрелы.

Я ухватился обеими руками за запястья дона Фредерико и крепко сжал их, словно искал опоры против сокрушительного удара накативших на меня эмоций.

– И кто же?

– Нико, – сказал Фредерико.

– Это просто в уме не укладывалось, – сказал я Мэри, когда мы шли бок о бок по больничному коридору. – Все эти недели были посвящены разговорам о чести, верности и дружбе, и вдруг я узнаю, что человек, которому доверяли и Анджело, и я, организовал попытку его убийства.

– Такое было бы непросто понять и зрелому взрослому человеку, – ответила Мэри. – Что уж говорить о семнадцатилетнем юноше.

– Я жил в мире, где не разрешается слишком долго оставаться молодым, – продолжал я. – И, когда я был, в общем–то, еще ребенком и переживал свое первое любовное увлечение, мне пришлось принять чрезвычайно серьезное взрослое решение насчет того, жить Нико дальше или умереть.

– Вы могли вернуться вместе с Нико в Америку, – сказала Мэри. – А там уже Анджело сам разобрался бы со всем.

– Это не входило в их план, – ответил я. – С Нико я должен был расправиться сам. Это был еще один урок, который мне следовало усвоить.

– Но, Гейб, ведь вы могли отказаться, – сказала Мэри и, остановившись возле питьевого фонтанчика, наклонилась и сделала большой глоток. – Просто взять и сказать: нет.

– Я не видел иного выхода, кроме как сказать «да». Так меня учили. Так меня воспитали. У меня не было выбора.

– Выбор есть всегда, – с явным вызовом возразила Мэри. – Особенно, когда выбрать предстоит чью–то жизнь. Вам когда–нибудь приходило на ум, что вы были неправы? Что Нико был всего лишь деталью большого плана, специально разработанного для того, чтобы привести вас туда, где они хотели вас увидеть?

– Да, – ответил я, взглянув ей в глаза. – Но я не был в этом уверен, по крайней мере недостаточно уверен, чтобы отказаться от того, что мне поручили сделать.

– Это решение гангстера, Гейб, – сказала Мэри, – а не мальчика.

– Мне приходилось быть одновременно и тем, и другим, – ответил я, отвернулся от Мэри и медленно направился обратно, в комнату Анджело.

Нико вышел из траттории под моросящий утренний дождик. В одной руке он держал стакан с кофе, а в другой надкушенный сандвич–панини. В переулке рядом с тратторией стоял красный «Фиат» задними колесами на невысоком тротуаре, носом к проезжей части. Дон Фредерико сидел с двумя своими людьми в гребной шлюпке, пришвартованной к пирсу прямо напротив траттории.

– Ты мне говорил, что никогда не хотел быть боссом, – сказал я Нико, как только он отошел от двери. – Что же с тех пор изменилось?

– По–моему, ничего, – ответил Нико, швырнув в сторону недоеденный хлеб. – Мы с тобой в Италии, дома Анджело как был боссом, так и остается. Так что все по–прежнему.

Я сунул руку в карман моего черного плаща и прикоснулся к лежавшему там пистолету.

– Ты же мог сделать это сам, – сказал я. – Встать с ним лицом к лицу, вместо того, чтобы сидеть здесь и поручать дело какой–то шестерке, которая все завалила. Настоящий босс поступил бы именно так.

– Так тебя научили думать? – спросил Нико, закуривая сигарету. – Как должен вести себя босс? Или ты сам допер до этого?

– Я думал, что мы были хорошими друзьями, Нико, – сказал я.

– В бизнесе, которым я занимаюсь, друзей не бывает, – резким тоном отозвался Нико. – Добавь это к тем урокам, которые получил у старика. Когда живешь этим всерьез, тебе никто не друг. Никто, значит – никто.

Я набрал полную грудь воздуха, сглотнул стоявший в горле комок и стиснул потными пальцами в кармане рукоять пистолета. Нико выпустил изо рта сигарету и запустил руку под полу своего расстегнутого пиджака. Я попытался извлечь оружие из кармана, мои руки тряслись, я с ног до головы обливался потом, чувствуя, как его капли смешиваются на лице с каплями моросящего дождя. Нико мог уже сто раз прикончить меня, тут не было никаких сомнений. Он, не отрываясь, глядел мне в глаза и вынимал из кармана свой 38-дюймовый пистолет гораздо медленнее, чем мог бы это сделать. Я услышал выстрел и свист первой пули, увидел, как у Нико подогнулась нога и он упал наземь. Я точно знал, что своими трясущимися руками просто не мог нажать на спуск. Взглянув направо, я увидел, как один из людей, сидевших в лодке дона Фредерико, выпускает из винтовки пулю за пулей в тело Нико.

Я подошел к Нико и приподнял его голову. Глаза уже помутились, из угла рта вытекала тонкая струйка крови. Мне не понадобилось задавать свой вопрос. Достаточно было посмотреть на него, и он сам сказал то, что я хотел услышать.

– Я слишком стар, чтобы учиться убивать детей, – такими были его последние слова.

Я отошел от него – не знаю, от трупа или еще живого человека, – перешел через набережную, спустился в лодку, сел рядом с доном Фредерико, и лодка отплыла от берега. Оттуда я смотрел, как один из убийц оттащил тело Нико от дверей траттории в переулок, поднял и кинул на переднее сиденье красного «Фиата». Дон Фредерико взглянул на человека, сидевшего на веслах, и кивнул. Тот придержал весла коленями, взял черную коробочку с одной зеленой кнопкой посередине, нажал на кнопку и отвернулся от берега.

Взрыв сотряс переулок, красный «Фиат» подскочил над землей и с грохотом рухнул обратно на асфальт. Стекло из окна траттории высыпалось на улицу. Мы находились футах в двадцати от берега, но мне пришлось закрыть глаза – таким жаром обдала взрывная волна. Пистолет я

бросил на дно лодки и молча сидел рядом с доном Фреде – рико.

– Дженнаро отвезет тебя в аэропорт, – сказал он мне, когда мы опять приблизились к берегу. – Времени у тебя больше чем достаточно. – Он ткнул пальцем в сторону стоявшего неподалеку темно–синего «Мерседеса». – Твой чемодан в багажнике. Билеты на заднем сиденье. Рейс семь восемнадцать, отправление по расписанию, в полдень.

– Я буду вспоминать вас, – сказал я.

– Мы оба будем жить в воспоминаниях друг друга, – высокопарно произнес дон Фредерико и с искренней нежностью обнял меня. – И в добрых, и в грустных.

Я потер ладонями лицо: от пальцев пахло подсохшей кровью. Рубашка успела отсыреть от дождя и морских брызг. Я отвернулся от старика и окинул взглядом лежавший вокруг неаполитанский пейзаж – это место и живущих там людей я успел полюбить, хотя и прожил там так недолго.

Больше я там не был.

Теперь я был полностью готов к тому, чтобы стать профессиональным преступником. Я получил надлежащее обучение и обнаружил прирожденные способности к ведению бизнеса. Я питал уважение к столпам старых порядков, таким, как Анджело и дон Фредерико. Я видел своими глазами и убийство, и предательство и обладал нешуточной мстительностью.

Вот только у меня не хватало духу для всего этого.

Я не хотел одинокой, исполненной зловещего предвкушения жизни, где даже ближайший друг мог внезапно превратиться во врага, которого необходимо уничтожить. Если бы я пошел по тому пути, на который толкал меня Анджело, то заработал бы миллионы, но никогда не смог бы испытать счастья и удовольствия, подчас сопутствующих обладанию такими богатствами. Я властвовал бы над тем–ным миром, где мне постоянно сопутствовали бы предательство и обман, но никогда не познал бы простых удовольствий обычной жизни.

Именно за те девять часов, которые занял обратный полет в Нью—Йорк, я решил, что хочу провести свои дни вне злого преступного мира. Я должен был уйти и от этой жизни, и от Анджело. Я не знал, как он отреагирует, и даже не мог отгадать, хватит ли у меня храбрости, чтобы впрямую сказать ему, что я чувствую и думаю. Сам я понимал, что вполне гожусь для того, чтобы быть гангстером. Мне было лишь неведомо, хватит ли у меня жестокости, чтобы сказать об этом Анджело.