Текст книги "Гангстер"

Автор книги: Лоренцо Каркатерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 15

Осень, 1968

Первое серьезное задание как член организации Анджело и Пудджа я получил в четырнадцать лет. Надо было взять деньги у одного актера, который жил где–то на Восточных Семидесятых в арендованном особняке. Актер давно уже был должен за кокаин районному дилеру, и тот, не надеясь получить когда–нибудь плату, передал его задолженность Пудджу, рассчитывая вернуть таким образом хотя бы половину.

– Ты про этого парня раньше слышал? – спросил у меня Пуддж. – В смысле имя это тебе знакомо?

– Я его видел в нескольких фильмах, – ответил я. – Он когда–то снялся в боевике, только сейчас его не смотрит никто. Да и мне он не очень нравится.

– Замечательно, – сказал на это Пуддж, – вам с Нико не требуется оценивать его актерские способности. Следует просто взять у него деньги, которые он обещал отдать. Этот мистер Голливуд привык много чего получать бесплатно, а мы с Анджело – не из Голливуда и привыкли получать то, что нам обещано. Эти голливудские привычки надо менять, а мы для таких дел уже староваты. А Нико с тобой пойдет и проследит, чтобы этот мистер Голливуд не слишком сильно тебе хамил.

– Что мне нужно делать? – спросил я.

– Будь с ним все время вежлив, держи себя в руках и, что бы он там тебе ни говорил, не показывай ему, что сердишься. Тяжелую работу оставь Нико, он знает, как в таких случаях поступать. Ты должен только прийти, взять деньги, положить их себе в карман и уйти.

– А если у него их при себе не будет? – спросил я. – Не так уж много людей держат дома двадцать одну сотню зеленых.

– Ну тогда эта ночь станет для всех очень плохой, – объяснил Пуддж, – мы останемся без денег, а ему очень не повезет. И никто от этого не выиграет.

– Я не подведу вас, – сказал я.

– Я всегда так считал, – ответил он. – На твоей кровати лежит папка с личным делом этой задницы. Перед тем как пойдешь, почитай. Чем больше будешь знать про свой объект, тем легче будет контролировать ситуацию. Нико за тобой зайдет, так что будь готов.

– Что мне надеть? – Мое лицо покраснело, как свекла, но я понадеялся, что вопрос все же прозвучал не так глупо, как мне показалось.

Пуддж подошел ко мне, положил свои огромные ладони мне на плечи, наклонился, поцеловал меня в щеку и широко улыбнулся – я раньше не видел у него такой улыбки.

– Малыш, – сказал он, – ты думаешь, что синих джинсов, футболки и кроссовок будет достаточно, чтобы мистер Голливуд навалил в штаны? – И прежде чем я смог что–нибудь ответить, он продолжал: – Вместе с папкой я тебе положил кой–какую новую одежду, пойдешь в ней. Конечно, от этого он тебя сильнее не зауважает, но хоть будешь выглядеть как надо. Этот актеришка небось рассмеется, когда тебя увидит. Если ты будешь выглядеть как сопливый пацан, то у него не будет оснований тебя бояться. А если ты войдешь, одетый словно крутой мужик, который не уйдет без своих денег в кармане, ты сам удивишься тому, как быстро пропадет у него всякий юмор. Хороший гангстер всегда управляет ситуацией, не важно, молодой он или старый, высокий или низенький. Всегда.

Пуддж посерьезнел, несколько секунд смотрел на меня, а потом повернулся и беззвучно вышел из комнаты. Я сел на мягкую, обитую материей кушетку и закрыл глаза, стараясь отвлечься от звуков, доносящихся из переполненного бара внизу. Надо мной заскрипели половицы, и я услышал, как Пуддж прошел по комнате и включил свой проигрыватель. Он поставил пластинку Бенни Гудмена и сразу опустил иглу на третью дорожку – «Пой, пой, пой!» – и включил полную громкость: он знал, что я сижу этажом ниже, и хотел, чтобы я услышал музыку. Я сидел на кушетке с закрытыми глазами и улыбался, слушая, как нарастает соло на барабанах Джина Крапы и в него вплетается божественный кларнет Гудмена. Почти у всех удачливых преступников, которых я знаю, есть любимая песня, которую они слушают перед тем, как пойти на дело. Это важная составляющая ритуала. «Пой, пой, пой!» была любимой песней Пудджа, и я часто слышал, как она гремит из его стереосистемы – всякий раз, когда им с Анджело нужно было разобраться с какой–нибудь серьезной и зачастую сопряженной со смертью составляющей их бизнеса. Сейчас эта композиция подчеркивала важность моего первого задания и веру Пудджа в то, что я его не провалю. А еще он просто хотел, чтобы я послушал эту музыку.

С тех пор и впредь я всегда буду слушать эту музыку перед тем, как взяться за важное дело, требующее особого напряжения, – она помогает мне заглушить гангстерскую неутолимую жажду крови и денег.

Актер – худой, бледный, без рубашки – сел на обитый кожей стул, хлопнул в ладоши и засмеялся – точь–в–точь как предсказывал Пуддж. Перед ним стоял стеклянный кофейный столик, на котором лежали измазанные в кокаине ложки и пустые жестяные банки. Он был одет в грязные джинсы и белые носки, в углу богато меблированной гостиной стояла небрежно сброшенная пара ботинок «Динго». Нико стоял в дальнем углу комнаты, сложив руки на груди, и молча глядел актеру в затылок.

– Повторите снова, зачем вы здесь, – сказал актер.

Я сверху вниз посмотрел на него, его синие остекленевшие глаза пытались сфокусироваться на мне, трясущимися руками он схватил наполовину пустую бутылку красного вина.

– Как я уже говорил, вы взяли наркотиков на две ты–сячи сто долларов и должны за них расплатиться, – сказал ему я. – Сейчас. Со мной.

Актер поставил бутылку обратно, запрокинул голову и громко засмеялся.

– А я‑то думал, что за херню несет этот парень! – крикнул он, чуть не захлебнувшись только что проглоченным вином. – Видишь ли, когда я бываю в Нью—Йорке, я беру кокс у Чарли Фигероа, а не у какого–то лоха, разодетого как на похороны. Тебе понятно, что я говорю, ты, придурок?

Я коротко взглянул на Нико; он пожал своими могучими плечами. Ему, несомненно, хотелось ускорить ход событий и пустить руки в ход. А это означало достаточно серьезные телесные повреждения. Я вытащил ключ из кармана моей черной куртки от Перри Эллиса и показал его актеру.

– Я ведь вошел к вам без звонка, – спокойно сказал я, – я воспользовался вот этим ключом, который дал мне тот самый Чарли Фигероа. Но это не все, что я у него получил. Еще он передал мне ваш долг за кокаин. Те самые две сто, о которых я только что говорил. Ну а теперь, когда вся история вам ясна, я хочу оставить ключ вам, а с собой забрать деньги.

– А может, тебе автограф дать и под зад пнуть? – спросил актер. Все еще смеясь, он обернулся и глянул на Нико, будто впервые его увидев.

– Нет, сэр, – ответил я, – только деньги. Как только я их возьму, у вас и у меня автоматически отпадет потребность в следующей встрече.

– Сдается мне, что прекрасному юноше лет четырнадцать–пятнадцать, – сказал актер. – Если я дам тебе деньги, которые ты просишь, ты спустишь их на девочек, таких же малолеток, как и сам, но я все равно перетрахаю их всех первым. Так что почему бы вам обоим не убраться отсюда, пока меня все это не перестало забавлять, а?

Актер наклонился над кофейным столиком, взял бритвенное лезвие и собрал в одну дорожку остатки рассыпан–ного по столешнице кокаина. Он уперся носом прямо в стекло, занюхал и, фыркнув, откашлялся. Затем утер нос рукой и снова посмотрел на меня.

– Я понимаю, что этот тип не умеет говорить, – он, не глядя, ткнул большим пальцем в сторону Нико, – но уверен, что со слухом у вас обоих все в порядке. – Актер встал посреди комнаты и зевнул, прикрыв рот обеими ладонями. – Я собираюсь пойти слегка вздремнуть, – крикнул он, – и если, когда вернусь, я опять увижу ваши рожи, я вам так ваши траханые задницы начищу, что вы на всю жизнь запомните!

Он резко повернулся и неустойчивой походкой направился в спальню. Я посмотрел на Нико и кивнул. Затем окинул взглядом одежду и пустые коробки из доставленной откуда–то еды, повсюду разбросанные по этой богатой комнате, и увидел пустой стул возле обеденного стола. Я развернул стул в сторону Нико и актера и сел. Я совершенно не волновался. Наоборот, я помню, что в те минуты ощущал невероятный прилив возбуждения и осознание контроля над ситуацией, а вот страха в моих мыслях не было и в помине. Я знал, что без насилия не обойтись, актер сам на него напрашивался, не желая повернуть наш разговор в другое русло, но, странное дело, я чувствовал себя прекрасно. Это ощущение удивило меня, но и понравилось. Теперь я точно знал, что если пойду по гангстерской дорожке, то вполне смогу вести эту жизнь.

– Этот гребаный Чарли, – пробормотал актер себе под нос, – продал меня какой–то малолетней шпане.

– Вы можете вздремнуть, если хотите, – сказал я, – мы подождем. Мы останемся здесь, пока не получим то, за чем пришли.

Актер развернулся и подошел ко мне, его кровь вскипела от растворившегося в ней кокаина. Он встал передо мною, глянул на меня сверху вниз, его голубые глаза вспыхнули гневом, руки сжались в кулаки, его тощая безволосая грудная клетка ходила вверх–вниз.

– Ты какого черта со мной так разговариваешь? – завопил он. – Ты хоть знаешь, кто я такой?

– Вы – плохой актер с дурными привычками, – ответил я, стараясь изо всех сил говорить ровным голосом. Моя рубашка на спине промокла от пота. – Но речь не об этом. Речь о деньгах.

Актер сделал несколько глубоких вдохов, его глаза выпучились настолько, что казалось, вот–вот лопнут. От ярости он быстро–быстро моргал и вытирал руки о грязные джинсы. Он до крови закусил нижнюю губу и наклонился ко мне. Я вздрогнул от тяжелого запаха кокаина, пота и немытого тела. А он поднял руку и ударил меня ладонью по лицу так, что из левого глаза потекли слезы. Взглянув на него, я понял, что этот человек перешел ту черту, за которой его поступками управляет разум, и сейчас он находится под властью спровоцированного наркотиком выброса адреналина.

– Я никому не позволю так со мной разговаривать! – крикнул он. – Никому! Понял, пидор мелкий! Понял?

Он снова замахнулся, но, когда его рука уже пошла вниз, Нико перехватил ее в нескольких дюймах от моего лица. Актер обернулся в его сторону и оскалил зубы.

– Тебе тоже задницу надрать? – спросил он.

– Да, – произнес Нико свое первое за этот день слово. Он все еще сжимал руку актера. – Но прежде чем вы начнете, можно, я кое–что уберу.

– Что, что ты уберешь, урод? – сказал актер.

– Твои грабли, – ответил Нико.

Он завернул вверх запястье актера и небрежным с виду движением сломал ему кость. Звук был такой, словно на сухую ветку наступили тяжелым ботинком. Актер закричал от боли и упал на колени, опустив голову, слезы струились по его лицу. Нико поднял ногу и наступил актеру на шею, уперся, а потом переломил по очереди каждый палец на его руке – как будто ломал хлебные палочки. Проделав это, он выпустил изувеченную руку с неестественно вывернутыми пальцами, проследив взглядом, как она безжизненно свалилась на ковер. Актер лежал и стонал от боли.

Впервые в жизни я увидел гангстера в деле. Спокойствие, с которым действовал Нико, потрясло меня больше, чем удар, нанесенный мне актером–наркоманом. Одно дело рассказывать о насилии, и совсем другое – видеть человеческую боль. Я с трудом сглотнул, почувствовал, как теплая желчь устремилась вверх в направлении глотки, но я знал, что должен сохранять хладнокровие, что не должен позволить только что увиденному повлиять на то, как я говорю и как я веду себя. Я встал со стула и присел на корточки рядом с актером.

– Давайте деньги, – сказал я, – это все, что мне нужно, и я уйду. Но если вы снова скажете «нет», то мне придется оставить вас один на один с моим напарником, другого выбора у меня нет.

– На бюро в спальне, – произнес актер сквозь всхлипывания, не отрывая глаз от сломанной руки и запястья. – Там мой бумажник, в нем деньги и рядом с ним. Я не знаю, сколько там, но этого вам–должно хватить.

– Надеюсь. – Я встал и кивнул Нико. Он перешагнул через актера и ушел в спальню. Актер подполз к кушетке, перевалился и сел, положив искалеченную руку на бедро. Рука распухала на глазах. Мы смотрели друг на друга, пока Нико не вошел в комнату и не протянул мне деньги.

– Это все, что там было, – сказал он.

Я взял купюры, свернул их и сунул в карман жилетки.

– Ну вот и все, – сказал я актеру. – Ваш долг уплачен.

– Мне нужно в больницу, показать руку врачу, – прошептал актер, – положить на нее гипс или заморозить как–нибудь, чтобы срослась.

– Недурная идея, – ответил я, затем повернулся и пошел вслед за Нико в холл, к выходу.

– Помогите мне одеться и добраться туда, – продолжал актер умоляющим тоном, – такую малость вы для меня можете сделать.

Я обернулся, посмотрел на него и покачал головой.

– Сами доберетесь. Позвоните каким–нибудь друзьям, чтобы они вам помогли, – сказал я. – А мы такими вещами не занимаемся.

– Недоносок, пидор, – прошипел актер. Боль от сломанной кисти распространилась по всей его руке. – Наезжаете на людей из–за башлей и калечите их. Больше вы ничего не можете.

Я не стал отвечать. Просто незачем было. Хотя и подмывало. «Нет, я еще кое–что могу, – хотелось мне сказать ему, – еще я хожу в среднюю школу».

Мы ехали по вест–сайдскому шоссе к центру города, когда я попросил сидевшего за рулем Нико съехать к обочине.

– Ты в порядке? – спросил он, включив свет в салоне, чтобы получше разглядеть мое лицо.

– Буду в порядке, – ответил я, – вот только про–блююсь.

Он свернул на 79‑ю улицу и остановил черный «Кадиллак» возле каменного парапета набережной Гудзона. Я высунулся с пассажирского сиденья, наклонился вперед, и меня вырвало. Все тело было покрыто потом, он пропитал воротник новой рубашки, а штанины были испачканы брызгами рвоты. Я посмотрел на руки в ярком свете ламп, освещавших Риверсайд–парк. Они дрожали, я не мог даже схватить ручку дверцы машины. Спокойствие, которое я ощущал в квартире актера, давно оставило меня. Я глянул вверх и увидел, что надо мной стоит Нико, положив одну руку мне на спину.

– Мне никогда так паршиво не было, – сказал я, вытирая рот рукавом новой куртки.

– Это ты никогда раньше на дело не выходил, – объяснил Нико. – Такое по первому разу с каждым случается. Ты привыкнешь, до того дойдешь, что такие вещи делать будет так же легко, как дышать.

Нико Белларди прислонился к задней двери «Кадиллака» и закурил. Он был высоким мужчиной – примерно шесть футов два дюйма – и носил на широком костяке вес в двести шестьдесят фунтов. Большеголовый, широколицый, темноволосый – лишь седые прядки у висков. Ему было около сорока, он всегда был безупречно и элегантно одет и говорил, лишь когда считал, что без этого нельзя обойтись. Он был лучшим «бойцом» Пудджа, который доверял ему больше, чем остальным своим парням.

– Там, у актера, мне не было страшно, до самого конца не было, – признался ему я. – В нем было столько наркоты, что он мог убить и меня, и тебя, и сообразил бы, что сделал, только дня через три. И когда он подошел и ударил меня, я должен был ответить ему тем же, ну а я просто сидел и потел. Если бы ты мне не помог, он бы до сих пор меня бил.

– Твоя задача была уехать с деньгами, – ответил Нико. – Моя – помочь тебе это сделать. По–моему, мы оба справились.

– А если бы ты пошел один, без меня, что бы было?

– Ну, если бы деньги были на виду, я бы взял их и ушел, – Нико пожал плечами и затянулся сигаретой. – Но тогда актер вряд ли отделался бы одним поломанным запястьем. Если бы тебя не было в комнате, он, вполне возможно, остался бы там мертвым. Так что твое присутствие помогло нам разыскать эти деньги, и, что еще лучше, мы точно знаем, что человек, с которым мы разбирались, никому не расскажет, что с ним произошло.

– А давно ты этим занимаешься? – спросил я. – В смысле работаешь у Пудджа?

– Уже где–то лет пятнадцать, – сказал Нико. – Он высмотрел меня в уличной банде и вытащил оттуда. У парней вроде меня, если они занимаются рэкетом, с начала до конца работа сводится к размахиванию кулаками. И очень мало шансов когда–нибудь сделаться боссом. Но я имею с этого хорошие деньги, и меня все устраивает. Если бы я остался в той банде, то сейчас, наверно, мотал бы уже второй срок где–нибудь в северной тюряге. А так – давно уже выплатил закладную и каждые два года меняю автомобиль.

– У тебя есть семья? – Я встал и прислонился к крылу машины, вдыхая прохладный речной воздух.

– Несколько раз чуть не заимел кольцо на пальце, – ответил Нико. – Но всякий раз сбегал, прежде чем все заходило слишком далеко.

– Каким образом? – спросил я, наблюдая, как он встал рядом со мной и смотрит на городское движение.

– Рано или поздно наступит такая ночь, когда ты, каким бы мастаком своего дела ты ни был, не сможешь справиться с заданием. Это одна из самых важных вещей, какие я усвоил. И мне никогда не хотелось, чтобы кто–то, к кому я привязан, снял телефонную трубку и услышал от постороннего человека, что меня прибили.

– Спасибо, что помог мне сегодня вечером, – сказал я Нико. – Правда–правда, я тебе очень благодарен. Может быть, следующий парень, которого Пуддж пошлет с тобой на дело, поведет себя получше, чем я.

– Не будет следующего парня, – сказал Нико.

– В смысле?

– Меня приставили к тебе, пацан, – объяснил Нико. – Так что, когда в следующий раз тебя пошлют на дело, вроде такого, отправишься со мной.

– Не слишком приятно тебе небось возиться с человеком, которого после каждого дела будет выворачивать.

– Меня можешь в этом не стесняться, – ответил Нико и, обойдя меня, направился к водительскому месту. – Платят мне хорошо, и работенка непыльная. Что же до тебя… Я к тебе сегодня присмотрелся – у тебя скоро все наладится.

Нико легко скользнул на свое место и захлопнул дверцу. Под его спокойным взглядом я тоже вернулся в машину. Он плавно тронул «Кадиллак» с места, выехал на вест–сайдское шоссе, соблюдая все правила, перестроился на левую полосу, и мы помчались в центр города, к бару Анджело и Пудджа.

– Тебе радио не помешает? – спросил он меня, включая приемник. – Можешь сам выбрать станцию, мне без разницы.

– Пойдет все, кроме оперы, – я откинулся на подголовник и закрыл глаза. – Если поставишь какой–нибудь рок–н–ролл, я нисколько не огорчусь.

– Рок–н–ролл – это вещь. – Нико перебирал клавиши приемника, держа руль правой рукой, пока не нашел нужную станцию.

Остаток пути мы проехали молча, слушая Сэма Кука, Фрэнки Волли и Литтла Ричарда. В кармане моего жилета похрустывала толстая пачка стодолларовых банкнот, отобранных у задолжавшего актера. Я открыл глаза, посмотрел на проносящийся за окнами освещенный город и улыбнулся.

Мой первый день в качестве гангстера прошел успешно.

По 31‑й улице шла юная девушка, крепко прижимая к груди стянутую кожаным ремешком стопку книжек. Она была одета в школьную форму: юбка в черно–белую шахматную клетку, белая блузка и синее зимнее пальто с капюшоном. У нее были короткие каштановые волосы и ореховые глаза, на ее ногах были белые чулки и начищенные до блеска шнурованные сапоги «Бастер браунс». Она шла одна, наклонив голову навстречу вечернему ветру, развевавшему ее расстегнутое пальто.

– Вот она, – сказал Нико. – Девушка твоей мечты. Начинается дело потруднее – сделать, чтобы эта мечта сбылась.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – Я сидел на капоте, поставив ноги на бампер, девушка шла в нашу сторону по противоположной стороне улицы. – В смысле: что, если она мне откажет?

– Я не вижу для тебя другого выбора. – Нико стоял рядом со мной, засунув руки в карманы. – Если, конечно, не хочешь назначать свидания на школьных танцульках мне.

Я взглянул на Нико и через силу улыбнулся.

– Ты часто хвалился, что хорошо танцуешь. Может быть, я еще дам тебе возможность доказать это.

– Тебе нужна Джинджер, а не Фред^[25], и эту Джинджер на этой стороне улицы ты не найдешь. Так что вперед.

Я вздохнул, соскользнул с машины, поправил куртку и пригладил рукой волосы.

– Напомни–ка мне, что я должен делать, – наполовину в шутку, наполовину всерьез сказал я, не отрывая взгляда от девушки, которая, проходя мимо химчистки, обернулась и посмотрела в нашу сторону.

– Если ты помнишь, как ее зовут, все будет намного легче, – ответил Нико. Я в шутку толкнул его локтем, поглядел направо–налево, нет ли машин, и перебежал через улицу к девушке в шахматной юбке.

Она заметила мое приближение, приветливо улыбнулась (ее улыбка сразу вогнала меня в краску) и сказала:

– Привет, Гейб. Что ты тут делаешь?

– Да так, Мэдди, – сказал я, – просто с другом разговариваю.

Я показал через плечо и заметил, как она взглянула на Нико. Он стоял с дымящейся сигаретой в зубах, поставив одну ногу на крыло машины.

– Здоровый парень, – сказала Мэдди, наморщив нос. – Он похож на футболиста.

– Он вообще всякий спорт любит, – сказал я.

– Ты написал доклад по французскому? Я еще даже не начинала читать. Мне было так трудно выбрать тему.

– Если хочешь, я могу тебе с этим помочь, – выкрутился я. – Единственные предметы, с которыми у меня хорошо, – это история и французский. А на всех остальных уроках меня почему–то в сон клонит.

– Это было бы классно, – сказала Мэдди, – если у тебя, конечно, есть время.

– Время я найду, – ответил я. – Как насчет того, чтобы встретиться в пятницу после школы в библиотеке? Как раз и прочитаешь все, что нужно.

– Идет, – согласилась она, – в пятницу, в библиотеке, в половина четвертого. Я прихвачу конфет: вдруг мы есть захотим.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но я собрался с силами, сжал кулаки, чтобы не выдать волнения, и спросил:

– Кстати, ты пойдешь на танцы в спортивном зале в субботу вечером?

– Я хотела бы, – Мэдди скромно улыбнулась. Такая улыбка хорошо подходит девочкам–подросткам. – Но никто меня пока что не пригласил.

– А если я тебя приглашу? – Я попробовал сглотнуть, но мой рот пересох, как пустыня.

– Я бы рада, Гейб, – ее улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. – Правда. Но не могу.

От такого быстрого отказа я весь покраснел и совсем растерялся.

– То есть ты хочешь, чтобы тебя пригласил кто–то еще?

– Нет, – покачала головой Мэдди.

– Не понимаю. Почему ты не…

– Я не могу пойти с тобой, Гейб, – отрезала она. Она опять повернулась, чтобы уйти, и добавила: – Давай, пожалуйста, больше не будем об этом.

Я вытянул руку, схватил Мэдди за локоть и удержал ее на месте.

– Может быть, ты мне объяснишь, в чем дело? Хотелось бы узнать. Вдруг я смогу что–то сделать, как–то исправить…

Мэдди посмотрела на меня, а затем за мое плечо – на Нико, который все также стоял возле припаркованной машины, болтая о чем–то с Маленьким Ангелом, местным хулиганом.

– Мой отец никогда не позволит, – сказала она. – И ты не сможешь его убедить, никак не сможешь. Так уж он к тебе относится.

– Он ко мне так относится? – Я даже не попытался скрыть раздражения и удивления. – Никак он ко мне не может относиться! Я и не видал его никогда.

– Дело не в тебе, Гейб, – объяснила Мэдди, – дело в тех людях, с которыми ты живешь.

Я никогда не забуду потока эмоций, захлестнувшего меня с головы до ног при этих словах. Это была смесь ярости и жестокой обиды. Ярости от того, что люди, которых я знал и любил, оказались недостаточно хорошими для нее и ее семьи. Обиды – из–за того, что даже тогда я понимал причину. С тех пор как я поселился у Анджело и Пудджа, многое изменилось. Но ту жизнь, в которую я вступил, я все еще рассматривал извне. Я оказался в нечистом мире, с которым большинство не желало иметь ничего общего, и пытался перейти на другую сторону улицы, где было светло и чисто. А меня туда не пускали.

Вероятно, Мэдди заметила мои мучения и заговорила тихо и мягко:

– Мой отец всю жизнь работает, и все равно ему очень трудно обеспечивать семью. Но он этим даже гордится. По утрам в воскресенье он ходит с мамой в церковь, а по субботам ездит смотреть игры Малой лиги. И сердится он только, если речь заходит о твоих друзьях. Он говорит, что они живут за счет чужого труда и портят все, к чему прикасаются. И еще он говорит, что ты – один из них, Гейб. Так что, как бы ты мне ни нравился, я не могу пойти с тобой на танцы.

Я сунул руки в карманы, посмотрел на стоявшую передо мной красивую девочку и кивнул.

– Я никогда больше не буду приглашать тебя, – произнес я. – Я уже научился обходить те места, где меня не хотят видеть. Так что извини, что побеспокоил тебя, Мэдди. Больше такого не случится.

Я шагнул с тротуара и стал ждать, когда проедут машины.

– Мой отец – хороший человек, Гейб, – сказала Мэдди позади меня.

– Он ненавидит людей, о которых ничего не знает, которых никогда даже не видел, – ответил я, оглянувшись на нее через плечо. – И если хорошие люди ведут себя так, то я лучше буду иметь дело с теми плохими парнями, с которыми сейчас общаюсь.

Я дождался просвета в потоке машин и побежал через улицу прочь от Мэдди – назад, к улыбающимся Нико и Маленькому Ангелу.

На свою сторону улицы.

Анджело стоял возле самого края крыши и следил за стаей голубей, летавшей широкими кругами над его головой. У самых ног он поставил два больших ведра с кормом, вдоль клетки извивался шланг, из которого капала вода. Я подтащил поближе ведро с мыльной водой, взял швабру и принялся чистить голубятню. На проволочной крыше стоял транзисторный приемник, настроенный на итальянскую станцию, ежечасно передававшую новости. Я слышал, как диктор рассуждает о финансовом кризисе, приключившемся недавно в Неаполе. Порой мне казалось, что я больше знаю о том, что происходит в стране, которую я никогда не видел, чем о событиях в моем родном городе.

– Я хотел сказать ей гораздо больше, – сказал я Анджело. – Жаль, что не вышло. Я совсем не хотел задеть ее чувства.

– И что же это за «гораздо больше»? – спросил меня Анджело. – Ничто бы не заставило ее пойти против воли отца. Он заботится о ней, любит ее, уважает. Разве смогла бы она предать его?

– Я все же могу кое–что ей сказать, – ответил я, всем весом налегая на швабру в попытке вычистить углы клетки. – Она, конечно, не передумает, но, может быть, это откроет ей глаза?

Анджело подошел к вольеру, протянул руку у меня над головой и выключил радио.

– На что? – спросил он.

– Например, на одну вещь про стадион Малой лиги, – я прислонил швабру к столбу и глянул в лицо Анджело. – Знаешь, куда ее отец каждую субботу возит детей? Так вот, я могу объяснить ей, что никакого стадиона не было бы и никуда бы ее отец не ездил, если бы вы с Пудджем не выделили денег на его постройку.

– Ну, а они сказали бы, что мы это сделали на деньги, которые нам не принадлежат. На деньги, которые мы вытрясли из карманов бедняков. У них всегда есть причины не соглашаться с нами, Гейб. И они правы. Тебе просто придется научиться с этим жить.

– Это же были только танцы, – сказал я, идя за шлангом. – Я же не просил ее выйти за меня замуж, это разные вещи.

– Для тебя – да, только танцы, – объяснил Анджело. – А отец этой девочки наверняка думает, что с этих танцев начнутся такие вещи, которых он позволить не может. Он – честный человек и никогда не унизится до общения с бандитами. Он знает, кто мы такие и чем мы занимаемся, сам не желает иметь с нами никаких дел и не позволит своим родным.

– Но я все время вижу таких же людей, как ее отец, – я направил струю воды в голубятню, смывая мыло и грязь. – На улице они всегда здороваются с вами. У них, прям, будто работа такая – остановиться, подойти, поговорить о здоровье, пожелать успехов. И я видел, как они заходят в бар и просят вас помочь им выбраться из разных затруднений. Если эти люди не желают иметь с нами никаких дел, то что им тогда надо?

– Ничего из того, что мы для них делаем, не делается бесплатно, – ответил Анджело. – Они знают об этом с той минуты, как входят в бар, даже еще ничего не спросив. Если они хотят, чтобы им была оказана помощь – деньгами или услугами, они должны заплатить. Я – не первый человек, у которого эти люди просят помощи. Я – последний, и я обхожусь им дороже всех.

– То есть все происходит так: они не хотят иметь с нами дела, – я положил шланг и потянулся за метлой, стоящей в углу напротив выхода на крышу, – но если получается, что они сами не могут выпутаться, то сразу забывают, какие мы ужасные люди, бегут к нам и молят о помощи. Если хотите знать мое мнение: пусть приходят, жалуются и рыдают, если хочется. Раз они и впрямь так к нам относятся, то ничего не получат.

– В рэкет идут не для того, чтобы заводить друзей, – сказал Анджело, глядя вверх в подернутое облаками небо, где его голуби кружились над вест–сайдскими причалами, – а для того, чтобы делать деньги. Если ты хочешь, чтобы твое имя наводило людей на приятные мысли, иди в священники.

Я выгнал метлой остатки воды из голубятни и смотрел, как она потекла вниз по крыше в сторону ржавой водосточной трубы.

– Я оставил сухие тряпки внизу, – сказал я. – Если хотите, захвачу что–нибудь попить, когда буду обратно подниматься.

– Если тебе хочется пить, то захвати, – ответил Анджело. – А мне и так хорошо.

Я кивнул и открыл дверь, ведущую внутрь здания. Пока я спускался по старым деревянным ступеням, держась одной рукой за шаткие перила, я обдумывал все, что мне сейчас сказал Анджело. Меня не потрясло то, что я только что узнал. Я уже давно был одинок и держал все свои мысли и чувства при себе. Я научился быть самому себе лучшим советчиком и понимал, что буду всю жизнь поступать так, делая исключения для Анджело, Пудджа и, пожалуй, для Нико. Я привык с раннего детства, что для меня нет другого пути, кроме как сохранять молчание и делать вид, что не слышишь язвительных и неприязненных слов, брошенных вслед. Оказалось, что это отличная подготовка для того, чтобы начать жизнь в закрытом для всех непосвященных гангстерском доме.

Со временем я понял, что был для Анджело и Пудджа идеальным ребенком.

Я никогда не обманывал тех надежд, которые они возлагали на меня, не предавал веры, которую они вложили в меня, и не разговаривал ни с кем, кроме них, о каких–либо посторонних вещах – только по делу. Случай с Мэдди и ее отцом лишь помог мне проникнуться уверенностью в том, что я принадлежу к кругу могущественных людей, внушающих страх всем остальным. Им было безразлично, как к ним относятся окружающие, они не беспокоились из–за семейных проблем, без всякого почтения относились к американской системе ценностей, которую давно научились презирать и использовать в своих интересах. Они были богаты, но не выставляли своих богатств напоказ и не пытались пролезть в высшие слои общества. Они решали свои проблемы с помощью угроз и насилия и прибирали все, что хотели, к рукам. Они являлись частью Америки двадцатого века, были связаны крепкими корнями с ее жизнью и бытом, вторгались в любые коммерческие предприятия, неважно, законные или незаконные, и при этом вели свои дела открыто и свободно.