Текст книги "Гангстер"

Автор книги: Лоренцо Каркатерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Они повернулись и вышли из темной пустой церкви навстречу догоравшему закату.

То, каким образом гангстер совершает убийство, не менее, если не более важно, чем само убийство. В том, как и где оно осуществлено, кроется множество сигналов для врага. Если стрельба ведется в месте, неофициально объявленном запретным, атакованный оказывается в проигрышном положении, так как ему, во–первых, трудно предсказать следующий шаг своего врага, а во–вторых, становится ясно, что человек, против которого он выступил, готов на все, чтобы достичь победы. До убийства Джеймса Гаррета бандиты крайне неодобрительно относились к применению насилия в церкви. Случившееся вызвало суматоху в преступном мире и дало понять Джеку Веллсу и его команде, что эта война будет не такой, как прежние.

«Криминальные боссы начали обращать внимание на Анджело только после расправы с Гарретом, – рассказывал мне Пуддж. – До того действующим стрелком считали меня, а его лишь кем–то вроде подручного. Этим своим поступком он изменил существовавшие тогда правила и перевел себя на центральную позицию. Акцию он совершил точно так же, как делал все остальное в своей жизни, – очень спокойно и когда удара меньше всего ожидали. Одна из целей, ради которых совершаются подобные публичные убийства, – привлечь к стрелку больше внимания, чем к жертве. Анджело это было совершенно безразлично. Он стремился не к тому, чтобы о нем рассказывали в таблоидах, а к тому, чтобы его враги знали, что он сделал. Ключ к любой победе – дать понять, что твои удары будут неожиданными. Если тебе удастся убедить в этом мир, это нагонит такого страху, какой не вызовет самая кровопролитная уличная перестрелка».

Сутенер Френсис спал, сидя на кушетке, его голова откинулась назад, руки расслабленно лежали на сиденье. Он был одет в коричневые слаксы с расстегнутым поясным ремнем и сорочку. Солнце всего двадцать минут как взошло, и в комнате еще царил утренний полумрак. Босые ноги Френсиса стояли на сыром и липком от пролитого пива полу. На кофейном столике, усыпанном крошками, красовались две грязные тарелки.

Он не слышал шагов мужчины, вошедшего в комнату. А тот аккуратно поставил рядом с кушеткой стул, повернув его спинкой к зашторенным окнам. Потом встал на стул и убедился, что он выдерживает вес человека. Один конец принесенной с собой толстой веревки пришелец привязал к трубе отопления, проходившей у стены под самым потолком. На свободном конце он сделал скользящую петлю и проверил узел – свободно ли движется. Оставив петлю болтаться на уровне своей головы, он все так же бесшумно сошел со стула.

Пришелец присмотрелся к ровно вздымавшейся груди крепко спящего сутенера. Он вынул из кармана моток упаковочной клейкой ленты, оторвал два куска, сложил их крест–накрест, наклонился и залепил рот Френсиса. Сутенер подскочил было от неожиданного прикосновения, но его удержала крепкая рука пришельца.

– Сиди тихо, – раздалось негромкое приказание. – Несколько минут, и все кончится.

Френсис замотал головой, его глаза от страха вылезли из орбит. Он размахивал руками и пытался вырваться из–под ладони, давившей ему на грудь, но все его попытки противостоять могучему противнику оказались тщетными. Пришелец ухватил Френсиса за ремень, вздернул на ноги, повернул и толкнул к стулу, над которым покачивалась петля. Как только Френсис увидел веревку, им овладела совершенная паника. Он принялся колотить руками, царапать и пинать ногами своего противника – бесполезно. Рука в перчатке мелькнула в воздухе, Френсис получил две увесистые оплеухи, которые вроде бы слегка успокоили его.

– Лезь на стул, – приказал пришелец.

Френсис помотал головой. На его лице обильно выступил пот, воротник сорочки успел промокнуть насквозь. Он тяжело дышал, и лента начала сползать с мокрых щек. Пришелец отступил на полшага и отвесил ему еще одну пощечину.

– Лезь на стул, – повторил пришелец. – Будешь вести себя как надо – все пройдет по–быстрому. А если вынудишь меня стрелять, я уж постараюсь, чтобы ты помучился подольше.

С этими словами он подтолкнул Френсиса ближе к стулу. Сутенер с трудом передвигал ноги, его сотрясала болезненная дрожь. Пришелец подсадил его на стул и сделал шаг назад, в его руке оказался пистолет; им–то он и указал на петлю, висевшую рядом с головой Френсиса.

– Надень ее на шею, – приказал он, – и нормально затяни. Больше тебе ничего не нужно делать. Остальное я беру на себя.

Френсис, глядя как зачарованный на пистолет, поднял руки и нащупал веревку. Он надел петлю на шею, затянул ее и наконец–то разрыдался.

– Прости меня, – бормотал он; из–за повязки и слез его слова были почти невнятными, – я не хотел никому ничего плохого.

– Но кто–то хотел, – отозвался пришелец.

– Это все Джек Веллс, – более разборчиво сказал Френсис, умудрившийся отодвинуть языком край ленты. – Это он заставил меня и Ширли…

– Ты был паршивым сутенером, Френсис, – сказал пришелец. – А мужик ты и вовсе никакой.

– Прошу тебя, не делай этого, – взмолился Френсис. – Я буду работать на тебя. Буду делать все, что прикажешь. Я не хочу такой смерти. Пожалуйста, не убивай меня.

Пришелец посмотрел снизу вверх на Френсиса и убрал пистолет в кобуру. Потом вынул сигарету из кармана, закурил, глубоко затянулся и выпустил толстые струи дыма через нос.

– Выкручивайся как сможешь, Френсис, – сказал он.

Ударом ноги он выбил из–под ног сутенера стул. Потом шагнул к кушетке, сел на нее и, покуривая сигарету, смотрел, как Френсис дергался и извивался, как удлинялась его шея и выпучивались глаза. Потом пришедший бросил окурок на грязную тарелку и вышел из квартиры так же тихо, как и вошел.

Пуддж Николз покончил со своими утренними делами.

Анджело намочил полотенце и положил его на лоб Иде Гусыне, которая лежала в кровати, укрывшись до подбородка толстым стеганым одеялом, и пыталась сдержать трясущий ее озноб. Она взглянула на Анджело и улыбнулась, почуяв запах кофе, исходивший из маленькой кухни, где командовал Пуддж.

– Просто не могу поверить, что ты доверил ему приготовление завтрака, – сказала Ида. – Одному богу ведомо, что окажется на тарелках, если он стоит за плитой.

– Доктор сказал, что тебе нужно есть, – ответил

Анджело. – Но он же не сказал, что тебе нужна вкусная пища.

Ида глубоко вздохнула, и Анджело явственно услышал в ее легких резкий бронхиальный хрип, который он так часто слышал у себя. Взяв Иду за плечи, он устроил ее сидя, подложив под спину подушку: так воздух лучше проходил через забитый нос и сухой рот. Она проболела почти две недели, прежде чем решилась вызвать местного доктора, который обнаружил у нее сильный катар верхних дыхательных путей. Он оставил ей большую бутылку с сиропом от кашля и помятый счет за свои услуги. Анджело и Пуддж, приехавшие через два дня, нашли Иду почти без чувств на заднем крыльце; рядом с ней валялась пустая бутылка из–под сиропа.

– Там ничего не было написано, – сказала Ида в свое оправдание, – а доктор не сказал, по сколько его пить и как часто. Кроме того, эта штука оказалась очень приятной на вкус и действительно поначалу успокаивала кашель.

– Тебе повезло, что лечение тебя не убило, – сказал Пуддж, – и не прекратило твой кашель навсегда.

– Это могло бы случиться только в том случае, если бы я выпила целую бутылку виски для бедняков, которым вы, мальчики, торгуете, – ответила она, взмахнув ладонью над головой.

– Теперь мы будем за тобой ухаживать, – сказал Анджело. – Будем торчать у тебя, покуда ты не выздоровеешь.

– Не сомневаюсь, что от вас толку будет больше, чем от этого ничтожества, именующего себя доктором, – отозвалась Ида. – И ваша компания намного приятнее.

Вошел Пуддж с большой тарелкой, на которой, помимо яичницы, лежали ломтики поджаренного бекона и стопка тостов. Из кармана рубашки торчали три вилки, там же оказались солонка и перечница. Тарелку он поставил прямо на кровать, в ногах, и повернулся к Анджело:

– Кофейник и чашки я оставил на плите. Сходи–ка, принеси их, а я пока покормлю Иду.

Анджело направился на кухню.

– Где у тебя сахар? – спросил он оттуда.

– Первый шкаф рядом с черным ходом, – прохрипела Ида. – Если там не найдешь, поищи на нижней полке в кладовке. Если и там не окажется, значит, где–нибудь еще.

– Проще будет съездить и купить! – крикнул Анджело из кухни.

Ида посмотрела на тарелку.

– Можно подумать, что ты собрался кормить целую команду, – сказала она.

– Если ты не доешь, мы поможем, – успокоил ее Пуддж, снимая с ее лба нагревшуюся тряпку.

– Я заразная, – предупредила Ида. – По крайней мере, так сказал доктор.

– Да ну? А я голодный! – воскликнул Пуддж. – К тому же доктора здесь нет, и меня он ни о чем не предупреждал.

Он взял тост, потом вынул вилку из кармана рубашки, положил на хлеб яичницу, сверху бекон и накрыл все это другим тостом. Получившийся сандвич он вручил Иде, которая с готовностью взяла его и откусила сразу большой кусок. Потом она устроилась поудобнее, закрыла глаза, и ее лицо прямо–таки осветилось удовольствием.

– Если бы я знала, что ты можешь так готовить, я заставила бы тебя работать на кухне в кафе, – сказала она.

– Подожди, сначала попробуй мой кофе, – ответил Пуддж. – Сразу передумаешь ставить меня к плите.

Анджело вернулся в комнату, держа в руках три небольших жестяных кружки, полные кофе.

– Сахар я нашел, а вот молока нет, – пожаловался он.

– И не ищи, – сказала Ида, прожевав последний кусок своего сандвича. – Но ты всегда можешь пойти в хлев и надоить сколько тебе надо. Уверен, что Элоиза будет тебе признательна.

Анджело вручил Иде и Пудджу по кружке и сел на стул перед кроватью.

– Мне хватит и этого, – ответил он. Горячая жесть обжигала губы, и пить приходилось осторожно.

– Ну что, сделать тебе еще один? – спросил Пуддж, указывая на тарелку.

– Я напичкалась под завязку, – отозвалась Ида.

– Может, тебе яичница не нравится? – спросил Пуддж.

– Яичница была великолепная! – Ида немного помолчала, стряхивая крошки со своей ночной рубашки на пол. – Но штука с Гарретом выше всяких похвал! – В ее голосе послышалась сила, знакомая парням с детства. – Первый шаг получился роскошным.

– Это был план Анджело, – признался Пуддж без малейшего колебания. – Он придумал, а я выполнял.

– Шикарное начало шикарной войны, – сказала Ида. – На таких войнах гангстер делает свою репутацию.

– Плевать нам на репутацию, – пробормотал Пуддж, дожевывая последний кусок бекона. – Нам нужно победить, только и всего.

– Репутация пригодится вам, когда вы станете старше и ваша кровь уже не будет сразу закипать при одной только мысли о драке. Прочная репутация может прекратить войну так же быстро, как и начать ее.

– После нашей стрельбы у Ангуса уже возникли проблемы в городе, – сообщил Анджело. – Копы не любят, когда убивают одного из них, неважно, честного или купленного. Это для них еще хуже, чем стрельба в исповедальне.

– И во что это ему обошлось? – поинтересовалась Ида.

– Пришлось пообещать удвоить на полгода ежемесячный платеж в каждый участок вниз от 34‑й стрит, – сказал Пуддж. – И позволить полицейским устроить легкую шумиху в газетах насчет того, что они не потерпят такого безобразия, как перестрелки в церквях. Но только до тех пор, пока старые леди не сочтут, что могут без опаски ходить в церковь и рассказывать пьяным священникам обо всех грехах, которые они успели накопить за неделю.

– То, что вы потеряете сейчас, вернется к вам, когда вы вышвырнете Веллса из бизнеса, – сказала Ида. – Любые потери рано или поздно возмещаются.

Пуддж поднялся и взял пустую тарелку.

– Пожалуй, пойду приберу в кухне, – сказал он Иде. – А тебе, наверно, было бы лучше всего закрыть глаза и немного поспать.

Анджело поднялся, чтобы выйти вслед за Пудджем. В руке он держал за ручки все три кружки. Ида остановила его, удержав за рукав.

– Ты в порядке после всего этого? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– Похоже, что я чересчур хорошо обучила вас. – В ее словах звучала искренняя печаль. – Я стремилась сделать вас сильными и для этого старалась состругать с вас излишнюю мягкость. Наверно, я приложила к этому слишком много сил. Это хорошо послужит вам в жизни, но ни в чьих глазах вы не будете хорошими. Вот за это я должна попросить у вас прощения.

– А разве у нас был выбор? – Голос Анджело был мягким, но глаза смотрели жестко.

– И все же теперь я сожалею, что у тебя не было возможности побыть просто маленьким мальчиком, хоть недолго насладиться этой жизнью. Как и у Пудджа. Хотя, возможно, судьба не припасла этого ни для тебя, ни для него.

– Все произошло так, как это было предначертано для меня и для Пудджа, – ответил Анджело. – И я ни о чем не сожалею. Ни на единую минуту. И тебе тоже не следует.

– Кстати, твоя красавица–жена, которую ты отыскал сам, – сказала Ида, когда он все же повернулся, чтобы выйти на кухню, – она все еще любит тебя?

– Совершенно точно любила, когда я сажал ее на пароход, – с улыбкой ответил Анджело. – А как сейчас – не смогу сказать, пока не увижу ее снова. Сама ведь знаешь, что иной раз случается с женщинами во время круизов.

– Наверно, потому–то я не бывала ни в одном, – проворчала Ида Гусыня.

Она проводила взглядом Анджело, направившегося на кухню, где уже гремел посудой Пуддж, потом опустила голову на подушку и лежала, слушая, как ее воспитанники моют кастрюли, вытирают тарелки и спорят о том, где что должно стоять. Потом она закрыла глаза и вытерла покатившиеся по щекам слезы кружевными рукавами ночной рубашки.

Ангус Маккуин снял ошейник со своего английского бульдога Гофера и теперь смотрел на собаку, трусившую по опавшим листьям между кустами парка Вашингтон–сквер. Ангус шел вдоль скамеек, стоявших под высокими старыми деревьями, подставив лицо полуденному солнцу. Он наслаждался ежедневным ритуалом пребывания в одиночестве, которому не изменил даже после начала войны с бандой Веллса. Невдалеке от него сидел, держа на коленях сложенную газету, Спайдер Маккензи, не сводивший глаз со своего босса. Отсутствие приватности всецело присуще гангстерской жизни, но Маккуин так и не сумел до конца смириться с этим.

– Чтобы погулять с собакой, мне не требуется ничья помощь, – сказал Маккуин Спайдеру перед тем, как выйти из своего офиса, находившегося возле западной окраины парка.

– Я всего–то хочу спокойно посидеть и почитать газету, – ответил Спайдер.

– В таком случае можешь сесть за мой стол, – предложил Ангус своему спутнику, уже запиравшему входную дверь офиса. – Там очень удобно читать.

Ангус привык к Спайдеру, и его вполне устраивало молчаливое общество Маккензи. Просто он устал от бесчисленных предосторожностей, без которых нечего было и надеяться пережить войну банд. За всю свою продолжительную карьеру Ангус никогда не начинал войн сам, но ни разу не проиграл ни одной. Он всегда был осторожен в мелочах, зато смело действовал, принимая все важные решения после холодного раздумья и ошеломляя противника жестоким и стремительным натиском. Но эта война была иной. Возможно, причиной было то, что он сделался слишком старым и слишком богатым для того, чтобы отнестись к происходящему с должной серьезностью. А возможно, вкус этого сражения не походил на былые славные битвы. Как бы там ни было, Ангус Маккуин ощущал себя скорее рядовым участником, нежели вождем в сражении, которому, по–видимому, предстояло оказаться самым важным за всю его жизнь. Глядя на Гофера, бегавшего по просторной лужайке с толстым обломком ветки в зубах, Ангус думал, что победа ли, поражение ли ожидает его, но это будет последняя война в его жизни.

Ангус наклонился, поднял палку, которую Гофер положил возле его ног, размахнулся и бросил ее в сторону от ряда скамеек, в кусты, росшие позади старого дуба. Бульдог сидел до тех пор, пока палка не шлепнулась на землю, а потом подскочил и тяжело побежал искать ее. Ангус проводил взглядом собаку, которая, громко сопя на бегу, скрылась за толстым деревом, потом подошел к ближайшей скамейке и сел. Все так же улыбаясь, он оглянулся назад и увидел, что Спайдер передвинулся и теперь сидел на четвертой от него скамейке, все так же держа в руке сложенную газету. Ангус закрыл глаза и замер; ласковые лучи солнца омывали его бледное лицо и темный костюм, а он спокойно ждал возвращения Гофера.

Со своего места Ангус не видел собаку, но отчетливо слышал шелест листьев и треск сучков под ее ногами, и от этого его улыбка стала еще шире. В былое время Гофер мог отыскать палку, прежде чем его хозяин успевал чихнуть. Теперь, судя по всему, старому бульдогу, как и его хозяину, пора было уйти на покой. Им обоим нужно было последовать примеру Иды Гусыни. Забрать деньги, вооружиться остатками здоровья и убраться из города, прежде чем пуля оборвет его век.

Шелест прекратился, но лишь через несколько минут Ангус поднялся и направился к дереву, за которым скрылась его собака. На ходу он несколько раз свистнул, но ответа не получил.

– Гофер! – крикнул Ангус, но на звук его голоса оглянулась лишь пара пьяниц, дремавших под скамейками, и молодая пара, обнимавшаяся неподалеку. – Эй, Гофер, – повторил Ангус, – тащи сюда свою старую задницу.

Ангуса отделял от дерева всего один шаг, когда он увидел, что листья под его ногами залиты кровью. Кровь была свежей, и ее было много. Ангус Маккуин сделал еще один шаг и увидел за деревом свою собаку. Гофер лежал на боку, его горло было перерезано. Он все еще дышал, испуская болезненные хрипы, из открытой пасти стекала белая пена, а стекленеющие глаза смотрели в ясное небо.

– Он не стал сопротивляться, – сказал Джерри Баллистер. – Но двуногий английский пес, полагаю, поведет себя по–другому.

Баллистер стоял перед Маккуином, держа в каждой руке по пистолету; врагов разделяла умирающая собака.

– Ты посмеялся над моим предложением, – сказал он. – За одно это ты заслуживаешь смерти.

Ангус яростно всплеснул руками от бессильного гнева, на его глаза навернулись слезы – он давно уже забыл, как это бывает.

– У тебя был счет ко мне, – сказал он через стиснутые зубы. – Собака не сделала тебе ровным счетом ничего.

– Я прикинул, что тебе будет приятнее лежать в могиле не в одиночку, – ответил Баллистер и, оскалив зубы в усмешке, взглянул на собаку.

Ангус опустился на колени и погладил Гофера, собака попыталась потянуться к нему, ее дыхание становилось все прерывистее.

– Закрой глаза, дружище, – прошептал Маккуин, приложив ладонь к разверстой ране на горле. – И будь что будет. Нам с тобой нечего бояться.

– Кроме меня, – поправил Баллистер, приставив дуло пистолета к затылку Маккуина.

Баллистер дважды выстрелил Маккуину в затылок и еще дважды в спину, в область поясницы, посмотрел, как Маккуин упал, а затем повернулся и удалился, оставив его лежать лицом в опавших листьях. Даже умерший, Маккуин продолжал обнимать свою мертвую собаку; пальцы правой руки все еще сжимали черный поводок.

Спайдер Маккензи бегом бросился на звук выстрелов и остановился как вкопанный при виде двух тел. Он успел задремать, когда сидел с газетой под ласковыми лучами солнца, и стрельба вырвала его из блаженного забытья. Теперь он смотрел на труп человека, на которого работал почти всю свою жизнь. Он сглотнул подступивший к горлу ком, с силой провел ладонью по лицу и дважды глубоко вздохнул.

– Прости меня, Ангус, – чуть слышно пробормотал он. – Прости меня. – С этими словами Спайдер Маккензи повернулся и побрел к выходу из парка – искать телефон–автомат, чтобы кто–нибудь приехал и забрал из парка труп Ангуса Маккуина, первого из великих гангстеров двадцатого столетия.

Анджело за стойкой бара «Кафе Мэриленд» налил кофе в две чашки. Потом поставил кофейник на плиту, подвинул одну чашку Пудджу, сидевшему напротив него. Они пили кофе молча. Бар был пуст, на двери висела табличка, извещавшая о том, что бар закрыт.

– Здорово сделано, – сказал наконец Анджело. – Но и без везения не обошлось. Впрочем, Спайдер заснул не впервые в жизни, и у него было очень мало шансов спасти Ангуса и еще меньше – пришить Баллистера.

– Но ведь у них не было никакой возможности договориться со Слайдером, если ты намекаешь на это, – отозвался Пуддж, поднеся чашку к губам. – У него с Ангусом были такие же близкие отношения, как у нас с Идой.

– Возможность есть всегда, Пуддж, – ответил Анджело. – Главное, чтобы хватило ума назначить подходящую цену. Мы знаем, что Джек Веллс – опасный человек. Если расправа с Ангусом что–то доказала, так именно это. Но мы пока что не знаем, насколько он умен.

– По мне, так лучше всего будет замочить его, прежде чем у нас появится возможность это выяснить. – Пуддж одним большим глотком допил свой кофе. – И чем скорее, тем лучше. Как только в городе узнают, что они разделались с Ангусом, в других бандах решат, что у Веллса все козыри на руках, и мы с тобой не сможем удержать команду.

Анджело протянул руку за кофейником и налил Пудджу еще кофе.

– Команда не развалится, – сказал он, ставя пустой кофейник в раковину. – По крайней мере, наши захотят узнать, есть у нас серьезные планы или нет. К тому же они не могут не понимать, что Веллс не шибко заинтересован в них. У него и без того большая команда. Так что всех других он обязательно вышвырнет.

– Похороны назначены на утро среды, – сказал Пуддж. – На Вудлонском кладбище в Бронксе.

– А как насчет пса? – спросил Анджело.

– Никто не станет возражать, если мы зароем его в одной могиле с Ангусом, – ответил Пуддж. – Я поручу это кому–нибудь.

– Прощание у «Мансона»?

Пуддж кивнул и отхлебнул кофе.

– Начнется завтра в восемь вечера.

– И Веллс с Баллистером приедут выказать свое уважение? – полуутвердительно произнес Анджело. – Ты в этом уверен?

– У них нет иного выхода, – ответил Пуддж. – В первую ночь они не придут, это для друзей и родных. Но, голову даю на отсечение, на второй день они явятся – цветы в одной руке, шляпы в другой.

Анджело наклонился вперед, накрыл ладонью лежавший на стойке кулак Пудджа и посмотрел другу в глаза.

– И мы тоже, – сказал он.

Убийство Ангуса Маккуина задело Анджело гораздо глубже, чем Пудджа. До того, как это случилось, Анджело считал Ангуса неуязвимым, он думал, что страха, который внушал всем этот великий человек, достаточно для того, чтобы воспрепятствовать кому бы то ни было подойти настолько близко, чтобы можно было нанести удар. Это было наивное представление, но оно полностью соответствовало душевному складу Анджело. Поскольку, несмотря на развитый интеллект Анджело и его прирожденную способность читать в душах людей и предугадывать их действия, в их тандеме с другом настоящим, стопроцентным гангстером был Пуддж. Он жил, руководствуясь интуицией и инстинктами, молниеносно реагируя на малейшее подобие опасности, твердо зная, что любое колебание могло стоить ему жизни и что, независимо от того, насколько плотная аура страха окружает его, всегда имеется кто–нибудь, желающий пронзить этот незримый щит пулей.

– Анджело все еще оставался в какой–то степени невинным, несмотря на свой образ жизни, несмотря на все то, что успел совершить до того, – сказала мне Мэри. – Этому состоянию положила конец смерть Ангуса. Последующие ужасные события заставили его загнать на самое дно души часто прорезавшуюся у него мягкость. Став старше, Анджело лишь время от времени и очень изредка позволял ей появляться на поверхности. Главным образом когда он был рядом со мной, и, конечно, это случалось в те дни, когда он был с вами.

– Он говорил мне, что всегда чувствовал в Ангусе желание умереть, – ответил я. – Что Ангус устал от жизни, но не мог даже думать о более легком выходе. Поэтому–то он и вошел в западню и допустил, чтобы его убили.

– В этом есть доля истины, – задумчиво произнесла Мэри. – Трудно сказать. Это не те люди, которые с легкостью доверяют свои мысли другим. Но я действительно думаю, что на каком–то этапе своей жизни многие из них устают от непрерывной борьбы за выживание. Незаконно делать деньги может кто угодно. Мой отец занимался этим и умер богатым. Пуддж скопил миллионы, и Анджело – тоже. Это всегда являлось самой легкой стороной их жизни. Изоляция, внутренняя борьба, скрытые страхи – все это сказывается на них так или иначе и все это в итоге приводит их к печальному концу.

Я подошел к кровати и пощупал лоб Анджело. Он оказался прохладным и влажным.

– Совершенно точно – лихорадка все еще продолжается, – сказал я, вглядевшись в его измученное болезнью старое лицо. – Думаю, что он и этой ночью натянет нос докторам с их предсказаниями.

– Это будет не сознательным актом, – заметила Мэри, – а лишь проявлением воли. Он в гневе, и этот гнев не оставит его до самой смерти.

– Потому что он умирает? – спросил я.

– Потому что он умирает именно так, – пояснила Мэри. – Так могут умирать простые обыватели – с трубками, вставленными в ноздри, с капельницами, с людьми, постоянно дежурящими возле кровати. Он переживает то, чего боялся больше всего на свете.

– Я провел несколько ночей в больнице в тот раз, когда его подстрелили около его бара, – сказал я, обходя кровать, чтобы сесть рядом с Мэри. – Я был тогда всего лишь ребенком и по–настоящему боялся. Я не думал, что он выживет. Доктора выбивались из сил, но никак не мог–ли остановить кровотечение. И в самый разгар всеобщей паники он посмотрел на меня, увидел, что я повесил голову и реву. «Успокойся, – сказал он. – Я не настолько удачлив, чтобы умереть от пули».

Мэри подошла вплотную к кровати и вытерла слезы с глаз.

– Очень немногие из нас получают ту смерть, которую заслуживают, – сказала она. – Так что приходится мириться с тем, что дают. И никто не в силах изменить этого. Даже Анджело.

В хижине было темно, дровяная печь давно остыла. В приоткрытое окно врывался бодряще прохладный предутренний воздух. Ида Гусыня спала, лежа на боку, повернувшись спиной к двери, укрытая до подбородка толстым стеганым одеялом. В кухне все еще горел свет – яркий маяк в темных безлюдных местах.

Дощатый пол заскрипел под тяжелыми шагами. Пересекая кухню, отбрасывая на пол длинную тень, мужчина, даже не стараясь скрыть своего присутствия, направлялся к спальне Иды. Шаги остановились перед открытым шкафом, в котором стояла наполовину пустая бутылка виски. Человек взял обеими руками бутылку, выдернул пробку и запрокинул бутылку донышком к потолку. Можно было расслышать два длинных полноценных глотка, после чего рука поставила бутылку на место. Было около шести утра, минут через десять должно было взойти солнце, ознаменовав собой начало нового дня.

Шаги проследовали дальше и остановились возле кровати Иды. В расслабленно висевшей руке пришельца был пистолет, оказавшийся прямо перед безмятежным лицом Иды. Услышав щелчок взводимого затвора, Ида открыла глаза.

– Ты первый мужчина, который вошел в мою спальню без приглашения, – сказала Ида. Она лежала, не шевелясь, и не сводила взгляда с оружия. – И, насколько я могу предполагать, последний.

– Это я убил твоего друга Ангуса, – сообщил голос. – А потом решил, что будет несправедливо, если он умрет один.

Ида медленно повернула голову и взглянула на мужчину, держащего пистолет.

– Я не могла бы даже мечтать о лучшей компании, – сказала она. Она уже полностью проснулась, но лежала все также неподвижно, не вынимая руки из–под подушки, которую обнимала во сне.

– Я так и думал, что ты будешь счастлива, – ответил Джерри Баллистер. – Хотя такая крутая девчонка, как ты, заслуживает лучшего, чем помереть здесь, в лесу, в полном одиночестве. К тому времени, пока тебя кто–нибудь найдет, медведи обглодают твои кости дочиста.

– Я мало кому рассказывала об этом месте, – сказала Ида. – И точно знаю, тебе не говорила ни слова.

– Нужно всего лишь задать подходящим людям нужные вопросы, и обязательно получишь нужные ответы, – пожал плечами Баллистер.

– Да, это обычно срабатывает, если к вопросам приложить деньги, – согласилась Ида. – И если к деньгам тянутся грязноватые ручонки.

Баллистер поднял пистолет на уровень талии и направил его Иде в лицо. Она отвела взгляд от дула и, не вынимая руки из–под подушки, слегка пошевелилась, придвинувшись поближе к краю матраца.

– У меня нет против тебя ничего личного, – сказал Баллистер. – Я еще пацаном слышал о тебе много потрясных историй, а когда подрос, частенько заходил выпить в твое кафе, так что имел возможность посмотреть на тебя.

– Ангус всегда говорил, что я привлекаю внимание неподходящих мужчин. – Ида приподняла голову от подушки. – Вот только я не знала, насколько он прав, пока ты не явился сюда.

В окне позади ее кровати показалось солнце, его лучи упали на бледное лицо Баллистера. Ида поджала ноги и пнула одеяло.

– Мне не хотелось бы умирать в кровати, – сказала она. – Если ты не против, я встану, а потом делай то, зачем пришел.

– Желание леди… – пробормотал Баллистер. Отступив на пару шагов, он смотрел, как Ида выбиралась из постели, опираясь на засунутую под подушку руку.

Ида села и окинула взглядом свою хижину. Это был теплый дом, где было мало мебели, но зато с избытком хватало воспоминаний. Здесь для нее все началось, а теперь, пожалуй, должно было закончиться. Время между уходом отсюда и возвращением сюда она прожила в мире, принадлежавшем мужчинам, которые считали ее равной себе, уважали ее как друга и боялись ее как врага. Для всех них она была Идой Гусыней, самой деловой из женщин, которые когда–либо ходили по улицам нью–йоркского Вест—Сайда.

– Ты позволишь задать тебе один, последний, вопрос? – сказал Баллистер.

– Сделай милость.

– Почему тебя прозвали Идой Гусыней? – спросил он.

– Придется тебе умереть, так и не узнав этого, – ответила она, выхватывая из–под подушки малокалиберный «дерринджер» и направляя его на Баллистера. Глядя ему в глаза, она дважды нажала на спуск.

Первая пуля зацепила ему руку, заставив вздрогнуть. Вторая просвистела над головой и оставила дырку в дверце платяного шкафа.

Баллистер вернулся в свою привычную стихию. Разговоры, вопросы – все кончилось. Он вскинул пистолет и всадил в Иду Гусыню шесть пуль подряд, последняя угодила точно в середину ее лба. Выстрелы швырнули ее к спинке кровати, она полулежала, не доставая ногами пола. Баллистер убрал пистолет в кобуру, отвернулся от убитой им женщины и шагнул к телефону, стоявшему в углу комнаты. Заглянув в вынутую из кармана бумажку, он набрал номер «Кафе Мэриленд». После трех гудков он услышал знакомый голос.

– Вам придется хоронить не одного, а двух друзей, – сказал он, повесил трубку и вышел, оставив переднюю дверь открытой для звуков просыпавшегося мира.

Анджело и Пуддж выехали через несколько минут после звонка Джерри Баллистера в «Кафе Мэриленд». Анджело грохнул трубку на аппарат и повернулся к Пудджу; совершенно пустое выражение его лица сказало тому все, что он должен был узнать.