Текст книги "Тени столь жестокие (ЛП)"

Автор книги: Лив Зандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Глава 50



Галантия

Наши дни, Вальтарис

Обмахиваясь ладонью, я шла по коридору с красной дорожкой, ведущему к нашим покоям. Это мало помогало отогнать проклятый жар, что следовал за мной повсюду, становясь всё сильнее с каждым новым бутоном, появляющимся на немногих деревьях, оживших после зимы. Как же мне объяснить Малиру, что…

Хихиканье.

Мои шаги замедлились, внимание привлёкло одно из помещений, где слуги держали кубки; дверь была приоткрыта. Через щель я увидела обнажённые ягодицы стражника, штаны спущены до бёдер. С каждым толчком он прижимал хихикающую служанку к стене, и оба были так увлечены совокуплением, что даже не заметили, как я прошла мимо.

Я продолжила путь, пальцы вспотели. Себиан не преувеличивал – это уже третья пара, которую я застала сегодня в разгаре страсти. Весь замок был во власти весны, и каждый в свободное время занимался любовью.

Каждый, кроме меня.

Я вошла в нашу спальню, пустую, но запах лемонграсса и роз сразу подсказал, что Малир где-то рядом. Влажность висела в воздухе – слишком легко различимая моими обострёнными чувствами. Он велел Тжеме приготовить ему ванну, разве не так?

Повернув в арку поблизости, я убедилась в своей догадке. Малир сидел на скамье перед стеной окон, выходящих на верхний рынок. Деревья всё ещё были голые, хотя он упорно отказывался велеть их срубить. В руке у него был кинжал, и он вскрывал старую восковую печать пожелтевшего свитка. Обнажённая грудь блестела от пота, а штаны были развязаны.

Я взглянула на большую металлическую ванну сбоку, вода там уже давно не парила, и снова перевела взгляд на него.

– Опять отвлекся?

Он тяжело вздохнул, но всё же встретил мой взгляд, уголки его губ тронула улыбка.

– Каждый день я стараюсь прочесть хотя бы пять записей, что оставил мой отец. Но такими темпами, боюсь, успею отпустить седину.

Я обхватила его плечо, приподняла подол зелёного шёлкового платья и устроилась у него на коленях.

– Одним из моих страхов было то, что я никогда не увижу, как ты стареешь. В том тронном зале казалось, что этого мне не суждено. Так что читай больше свитков, может, седина нагрянет раньше.

Свиток и кинжал опустились на красную подушку рядом, а его ладони скользнули к моей талии.

– Я пренебрёг тобой сегодня, аноалея?

– Да, – весенние посевы, вороны, возвращающиеся в Вальтарис с вековыми притязаниями на земли или дома, разделение участков и назначения. Королевские дела занимали его, пока я занималась человеческими вопросами, но вовсе не это было источником моей грусти. Ты заметил, что коридоры на удивление пусты, а в покоях слуг сегодня как-то шумно?

Я подняла руки и запустила пальцы в его распущенные волосы, наслаждаясь тем, как это вызвало у него длинный, освобождающий выдох. Потом я поцеловала его – глубоко, жадно, покачивая бёдрами на его напрягающемся члене без всякого стеснения. Обычно я не была столь напористой и жаждущей, но ведь я никогда прежде не переживала весну с моим аноалеем.

Как и ожидалось, Малир схватил меня за талию, его руки дрожали, словно готовые опустить на свой твердеющий член… но вместо этого он полностью остановил мои движения.

– Я должен влезть в воду, пока она ещё не остыла.

Я попыталась покачать бёдрами, но его хватка была непоколебимой.

– Она уже остыла, – я знала это, и он тоже знал. – Долго ещё ты собираешься так поступать, аноалей? Долго будешь отталкивать меня?

– Я не отталкиваю тебя. Посмотри на меня, – его ладонь взметнулась к моему подбородку, заставив встретить серо-карий взгляд, и это было многообещающим началом. – Я не отталкиваю тебя. Просто… ты всё ещё исцеляешься.

– Я имела в виду: как долго ты ещё будешь отвергать самого себя, держа меня на расстоянии из страха, что причинишь боль, – отрицая свои желания. Отрицая мои нужды. Отрицая близость наших тел, сливающихся в наслаждении и боли. – Я уже недели как исцелилась.

Из его груди вырвался тяжёлый вздох, лицо омрачилось, словно он только что понял, что я вовсе не столь слепа, как ему хотелось думать.

– Сейчас весна…

– Как будто мы этого не знаем, – я провела пальцами по резкой линии его челюсти, ниже, по горлу, к его изрезанной шрамами груди, где блестела влага, хотя он уже мылся сегодня. – Тем более тебе стоит отбросить мысль о холодной воде и унести меня в наше тёплое гнездо. Я скучаю. Я скучаю по тебе рядом. По тебе внутри меня.

– Я… боюсь, что могу не совладать с собой, – сказал он. – К тому же я уже несколько дней не изливал в тебя свои тени.

Три, если точнее, с тех пор как я чувствовала себя «слабой».

– А кто сказал, что я хочу, чтобы ты себя сдерживал?

В его глазах промелькнул восторженный огонёк – и тут же погас, потонув в привычных стыде и сомнении.

– Ты не знаешь, о чём просишь.

О, я знала.

Я качнула бёдрами настолько, насколько он позволил, – и этого хватило, чтобы мой забытый, истосковавшийся клитор задрожал от нужды. Богиня, как же сладко он пульсировал подо мной, жаждущий, но сдерживающийся. Сколько же прошло с тех пор, как я чувствовала его твёрдый член внутри себя, что сводил меня с ума от наслаждения!

– Перестань, – тихо сказал он, будто не смел повысить голос из страха, что тот дрогнет и выдаст, как рушится его решимость. – Мне трудно быть нежным даже в лучшие дни. А сегодня – не лучший.

Да, я позаботилась об этом, закрыв свою пустоту от него, оставив его тени скапливаться внутри. Я знала: чем больше он вынужден был их держать, тем меньше мог сдерживаться. Вопрос только в том, как заставить его выпустить всё наружу? Ударить меня. Схватить за горло. Вонзить зубы… и увидеть, что я выживу, довольная, переполненная блаженством.

Мой взгляд упал на кинжал.

Это может сработать. Из всего, что я видела, мало что так эффективно лишало его контроля, как боль.

– Видишь ли, Малир… – я взяла кинжал, костяная рукоять легла в ладонь, гладкая и плотная, и поднесла лезвие к его груди. – Я никогда не хотела, чтобы ты был нежен.

– Это было до того… – как они причинили тебе боль, – он не сказал этого вслух, но его взгляд упал на кинжал, и вдох поднял грудь выше, позволив лезвию опасно прижаться к коже. – Какое бы удовольствие ты ни находила в этом теперь, оно будет навеки осквернено.

Нет. Я не позволю.

Он позволял прошлому считать себя осквернённым.

– Я не собираюсь отказываться от радостей жизни и наслаждений любви ради нескольких человек, давно сгнивших в земле, Малир. – Медленно я провела лезвием вниз по его груди, и из разреза проступила кровь, скатившись алой каплей по животу. – Зачем ты позволяешь им лишать тебя того, что тебе дорого, мм?

Он зашипел, но не дрогнул, не шелохнулся, лишь пристально смотрел на рану.

– Чего ты хочешь добиться, голубка?

О, он прекрасно знал, по тому, как усмехнулся, встретившись со мной глазами. Но я только пожала плечами.

– Цветка, может быть. Я бы пообещала сделать красиво, но боюсь, что мне далеко до твоего искусства.

– Ммм. А как насчёт голубки? Уверен, у тебя выйдет что-то похожее. – Он откинулся назад, раскинув руки на спинку скамьи, словно предлагая себя в качестве полотна. Спокойный, слишком спокойный. – Давай. У меня десятки шрамов, но этот я буду хранить с гордостью.

Другой рукой я оттянула глубокий вырез своего платья, обнажая шрам: распростёртые крылья ворона на черепе, обрамлённые следами зубов.

Его дыхание стало быстрее, тяжелее, пальцы потянулись и очертили линии метки, что он оставил на мне. Ещё более обнадёживающими были тонкие чёрные нити, проступающие по его лбу и сползающие к глазам.

Я осторожно провела лезвием по его груди. Крылья здесь. Клюв там. Линии внизу – волны у Тайдстоуна, где мы впервые встретились. Не шедевр, но все равно это вызвало мурашки вокруг затвердевающего соска.

– Я знаю, что ты пытаешься сделать, белая голубка, – прошептал он на рваном выдохе, голос такой же дрожащий, как пальцы, что впивались в шрам между моими грудями. – Ты не получишь ту реакцию, что ищешь.

«Не провоцируй его, милая.»

Я улыбнулась на звук голоса Себиана, отняла кинжал от сочащейся кровью раны на груди Малира и приложила плоскую сторону к уголку его рта. О да, я собиралась довести своего горячего предначертанного до того, чтобы он оставил прошлое там, где ему и место.

Он приоткрыл губы, задержал на мне глаза и прошептал у самого острия, пока член его дёргался и пульсировал у моего лона:

– Дай угадаю… хочешь, чтобы я слизал?

Я разомкнула губы, не отводя взгляда, и наклонилась к нему. Провела языком по лезвию. Медленно, томно скользнула вверх, застонала от знакомого жжения, вкуса крови, приятным холодом, что контрастировал с жаром между моих бёдер.

Малир смотрел на меня, заворожённый, шумный глоток сорвался из его горла. По белкам глаз расползлись тончайшие нити тени.

– Забыла, да? – Одним быстрым движением он схватил меня за запястье и ловко вывернул кинжал, хотя рукоять всё ещё крепко держалась в моей ладони. – Только я могу причинять тебе боль.

Его губы обрушились на мои с приглушённым стоном. Наши зубы столкнулись, прежде чем он силой втиснул язык мне в рот, жадно, неистово, выискивая кончиком горящую, пульсирующую рану.

Я поерзала. Комната поплыла.

– Ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль, да? – обхватив меня руками, он поднялся и понёс меня в нашу спальную. Там он опустил меня на наше гнездо из чёрной норки и ониксового теневого шёлка. – Я должен бы отшлёпать тебя за то, что ты так меня изрезала, заставила истекать кровью.

– Да!

Выронив кинжал, я скинула туфли и тут же ногами стащила с него штаны, когда он встал на колени. Боги, каким твёрдым он был – налитая красная головка, набухшие вены по всему стволу.

– Слишком уж радостно звучишь, – его руки легли мне на бёдра, он перевернул меня на живот, а затем подтолкнул на колени. – Если ты думаешь, что я позволю тебе кончить быстро, что дам хоть каплю удовольствия, то ты глубоко ошибаешься, аноалея.

Пальцы сжали мои волосы и вдавили лицо в мех. Ткань на бёдрах зашуршала, задираясь и сбиваясь на талии. Ладонь опустилась на мою задницу с громким хлопком – жаркая волна прокатилась по телу, сбивая дыхание до редкого хриплого пыхтения. Да! Вот этого я хотела. Вот это мы любили.

Только… ничего больше не последовало.

Долгие секунды я стояла на коленях, чувствуя пульсирующую боль в ягодицах, прижимаясь щекой к меху, пока не повернула голову и не посмотрела на него. Почему он остановился?

Малир стоял сзади, его твёрдый член подрагивал от каждого рваного вдоха, когда темнеющие глаза встретились с моими.

– Мне нужно влить тени в тебя. Вернуть себе контроль.

Разочарование, жгучая боль и слишком много жара хлынули по моим венам. Нет. Я довела его до этого состояния и не позволю ему снова забиться в свои подземелья – в тенистые части души, в самые тёмные её закоулки. Тени прятались по углам, жили в непроявленном, в непризнанном. Но если мы примем их полностью…? Их владения сузятся, и останется больше места для света и любви.

Я развернулась, села и приложила свою впитывающую ладонь к его груди. Без кожи, без даже клочка ткани между нами. Я втянула его тени прямо в свою пустоту.

И не остановилась.

– Что… что ты делаешь? – чем больше чёрный налет уходил из его глаз, тем шире они становились, тело покачивалось от силы. Потом его рука рванулась к моей. – Нет!

Мне не пришлось отшвыривать его руку.

Тени в моём нутре сделали всё сами – скреблись, царапались, обвились вокруг его запястья. Сначала одного, потом другого. И ещё полоса через грудь, на всякий случай. По моей воле тени подняли его руки вверх, над головой.

Я встала и дала платью скользнуть вниз, к стопам, вместе с бельём. Потом слегка подтолкнула его пальцами в грудь – и он, выругавшись, рухнул на подушки, связанный, беспомощный.

И злой.

– Развяжи меня! – процедил он сквозь зубы, жилы на шее вздулись. – Верни мне мой дар! Убери путы!

Голый.

Я опустилась рядом с его ногами и стянула штаны, которые всё ещё болтались на лодыжках. Забралась к нему на колени верхом, выгибаясь и двигая бёдрами, позволяя своей киске нащупывать его член.

– Я накажу тебя за это, – сказал он, будто это угроза, а не то, чего я добивалась. – Прекрати эт… м-м-м…

Я села на его член, и дрожь разлилась по телу от того, как его толщина заполняла меня, растягивая забытые мышцы.

– Ты что-то говорил?

Его глаза сомкнулись, лицо напряглось, когда он приподнял бёдра.

– Просто… убери эти тени.

– А разве это не идеальное решение? – простонала я, садясь ровнее, осторожно двигаясь на его длине, сдерживая стон от её требовательности. – Ты ведь не можешь причинить мне боль в таком положении, правда?

Он застонал, упёршись пятками в пол и двигая ногами так, чтобы приподнимать меня с каждым своим толчком.

– Развяжи меня…

Их ведь связывали в подземельях, да? Лишали всякого контроля, оставляли обнажёнными, беззащитными. И всё же он пульсировал во мне – так же, как пульсировала моя киска, когда он резал, кусал, душил… показывая правду, не всегда совместимую с логикой.

Ему это нравилось.

Или, может, он любил именно разгорающийся гнев. Воспоминание о том, как его держали в чужой власти, чтобы потом обрушить всё в одном акте чистого господства? Как довести его до этого, мм? Может быть…?

Я заскользила клитором по его твёрдому прессу, оседлав его, и потянулась рукой назад. Изогнулась, слегка повернувшись, и пустила пальцы вниз по своей заднице, смочив их в тягучей смеси между нами, к его тугим яйцам. Я обхватила гладкую кожу, ощутила тяжесть на подушечках пальцев. А пальцы продолжили скользить ниже, ниже…

Глубокий мужской стон Малира прорезал воздух, дрожь прошла по его ногам. Он раздвинул их шире, дал мне больше доступа. Сознательно? Инстинктивно?

Разметав по ветру осторожность и сомнения, я исследовала влажными пальцами область, пока не наткнулась на то, что искала. Пальцы обвели кругами, погладили… слегка проникли внутрь.

Из его рта сорвался сдавленный стон. Грудь вздымалась, глаза в шоке нашли мои, как раз в тот миг, когда он дёрнулся, все мышцы его тела натянулись под кожей. Но раз тени держали его, он мог лишь выгибаться вверх, толкаясь в меня быстрыми, неконтролируемыми толчками.

Губы скривились в оскале, но сквозь стиснутые зубы прорвался лишь очередной утробный стон, лицо исказилось от переполняющего удовольствия. Наверное, из-за того, как я дразнила его, описывая орбиты по чувствительной коже.

Я хотела проникнуть глубже, но… не могла дотянуться. Не слезая с его члена – мысль об этом вырвала из меня жалобный всхлип, я сильнее прижалась, ища больше трения.

Слоновая кость. Гладкая. Заострённая.

Я и не заметила, что всё это время смотрела на кинжал, пока другая рука не ухватила моё брошенное платье. Обернув им клинок кое-как, я получила мягкую рукоять, за которую и взялась, поднеся её к лицу.

Малир уставился на меня, но глаза расширились лишь тогда, когда я плюнула на отполированную до блеска костяную рукоять.

– Убери кинжал, Галантия.

Я не смогла удержаться от улыбки, выгнула спину и завела рукоять за себя. Когда он забился с новой силой, я снова скользнула пальцами туда, где его тело отзывалось особенно остро, задевая чувствительную точку и дразня её лёгкими движениями. Боже, как он напрягся во мне – глаза сомкнулись, и с его губ сорвался протяжный стон, обращённый прямо в потолок.

Именно тогда я приложила конец рукояти к его коже, туда, где он дрожал особенно сильно. Я водила им, лениво кружила, заставляя его тело подрагивать в такт моим дразнящим движениям. Чем больше я играла, тем тяжелее становилось его дыхание, пот выступал на лбу, а мышцы подо мной напрягались и вибрировали.

На его очередной стон я надавила чуть сильнее, и звук оборвался, превратившись в низкое, хриплое рычание. Чем дольше я вела эту игру, тем напряжённее, твёрже и острее отзывалось его тело во мне. Он дёргался, выгибался, словно не мог больше вынести ни одного мгновения – и при этом не мог насытиться.

Я задала ритм, двигаясь сама и заставляя откликаться его тело: ближе, отступая, снова надавливая, чуть поворачивая, меняя угол, пока он не начал извиваться, потеряв всякий контроль, с лицом, искажённым таким наслаждением, какого я ещё никогда не видела на нём.

– Пожалуйста… – простонал Малир, мотая головой из стороны в сторону, глядя куда угодно, только не на меня. Только не на меня. – Богиня, помоги мне. Хватит. Я сейчас… я сейчас кончу.

И что с того?

Я продолжала, всё яростнее играя с ним, чувствуя, как его тело реагирует на каждое моё движение. Его напряжение отдавалось в моих руках, мышцы напряглись, тело содрогалось от нарастающей волны удовольствия, ритм его движений становился всё более отчётливым.

Малир содрогнулся, напрягая мышцы. Они натянулись под кожей, будто телу стало тесно от того, что копилось внутри. И взорвалось в толчке его бёдер, прокатившемся вверх по позвоночнику. Он излился в меня – струя за струёй, сильными рывками, выкрикнув в агонии, и с его глаз сорвались редкие слёзы.

Глаза, наконец, встретились с моими. Широко открытые, влажные. Он не двигался, не говорил. Будто ждал моего приговора. Но кто я, чтобы судить? Женщина, наслаждающаяся болью? Да и кто вправе судить о том, как мы наслаждаемся друг другом?

Я просто швырнула кинжал куда-то в наше гнездо и закачала бёдрами, пока он всё ещё был твёрд во мне.

– Сними оковы. – Он сглотнул, и голос слегка дрогнул, когда добавил: – Верни мне мой дар.

Прислонив ладонь к его груди, я позволила дару вернуться в него. Оковы растворились сами собой, а глаза его вновь заполнились чёрной тьмой, от чего мои мышцы сжались. Возьмёт ли он меня за горло? Будет ли душить, пока зрение не затянет чёрными точками?

Когда он потянулся ко мне, я ждала пощёчины, но его пальцы лишь сомкнулись на моей шее. Малир притянул меня вниз, к своим губам. Он поцеловал меня, ладонью поглаживая мою задницу и прижимая меня к себе, усиливая давление там, где я жаждала больше всего.

– Я люблю тебя, – прошептал он сквозь поцелуи, двигая бёдрами в унисон с моими, посылая первые вспышки энергии прямо в мой клитор.

Когда я кончила, он обнял меня, крепко прижимая к себе. Так мы и остались, пока не спустилась ночь. Ничего не нужно было говорить – вся ложь стерлась между нами, остались только молча резонирующие истины.

Той ночью он взял меня снова – жёстко, с громкими шлепками по моей заднице и моими хриплыми стонами, от которых наша комната зазвучала весной.

И когда я наконец уснула на его груди, то сделала это под слова Марлы: «Только самая глубокая любовь способна причинить самую глубокую боль».

Любовь и боль.

Правда и ложь.

Свет и тьма.

Судьба и выбор.

Ничто из этого не было врагом; ничто не могло существовать без другого.

Вместе они составляли жизнь.

Глава 51



Малир

Наши дни, Вальтарис

На горячей аэримельской черепице я смотрел в ясное ночное небо с бурдюком вина в правой руке и своей предначертанной в левой. Мышцы были слабы от жара.

– Устала?

– Да, но слишком ленива, чтобы обернуться. – Галантия приподнялась на локте, выхватила у меня бурдюк и сделала хороший глоток сладкого красного ланайского. – Я бы не отказалась переночевать прямо здесь, на крыше.

На самой большой, что венчала храм под нами.

– Это заманчиво, знаю. Но я бы не советовал. Ничто так не выбивает душу, как случайно скатиться во сне и проснуться уже во время падения.

Она отпила ещё, потом вернула мне бурдюк с равнодушным пожатием плеч.

– Тогда я обернусь.

– И, может быть, как раз вовремя, чтобы воронья стая грохнулась на землю в облаке перьев. – Я приложил бурдюк к губам, позволяя сладкому красному стекать в горло и облегчать мысли. – Поверь мне, аноалея, ты была бы не первой, кто просыпается с парой переломов.

Она повернула голову на моей груди и улыбнулась мне снизу.

– С собственного опыта говоришь?

Я усмехнулся.

– Харлен как-то раз свалился с этой крыши, когда мы были маленькими. Уснул тёплым осенним днём. Руку сломал. Ты бы видела мою мать. Ярость её была так сильна, что она хотела его отхлестать, но не смогла – он и так стонал от боли.

Она тихо рассмеялась и прижалась ко мне крепче. Эти мгновения я любил больше всего. Тихие, когда слов мало, но сказано много. Когда мы заплетали друг другу волосы, делили еду, держали друг друга, засыпая. Обыденные вещи. Ведь в жизни куда больше обыденных мгновений, чем особенных, и я был жаден. Жаден проживать их все с той девочкой, что завладела моим сердцем с первого взгляда.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказала она.

– Правда?

– Угу. – Чуть повернувшись, чтобы дотянуться до сумки на поясе платья, она достала браслет – нет, ожерелье – и помахала им у меня перед глазами. – Мой аноа всё время приносит мне осколки аэримеля, так что я сделала это для тебя. Взамен амулета, который ты столько лет хранил за меня.

Жар черепицы пробрался глубже, до самого сердца, заливая его чувством, что я любим. Я провёл пальцами по осколкам аэримеля, закреплённым в медных, кажется, гнёздах и подвешенным на кожаный шнур. Мой первый подарок на ухаживания.

Одно это делало его самым драгоценным из всего, что я когда-либо получал. Но в тот миг она подарила мне ещё кое-что, отчего у меня перехватило дыхание: просунула свои голые пальчики под мою икру, и даже кожа брюк не могла укрыть меня от их ледяного холода. Да я и не хотел.

Я надел ожерелье, позволяя ему скользнуть на шею, и прижал ногу, чтобы согреть её.

– Красиво. Спасибо.

Она придвинулась ещё ближе. Крыша всё ещё хранила тепло после солнечного весеннего дня, но здесь, наверху, тянуло прохладой. Рядом, у самого края, наши аноа жались друг к другу – белая птичка между двумя чёрными самцами. Оба нежно чистили её перья, издавая тихое воркование. Пока где-то в темноте не шевельнулась крупная птица – сова, наверное, – и тогда они растворились и вернулись к нам.

Галантия раздула ноздри.

– Чуешь запах?

Я не сдержал улыбки – этот вопрос теперь звучал от неё по несколько раз в неделю, пока она привыкала к обострённым чувствам.

– Не скажу, что да.

– Запечённые яблоки с коричневым сахаром, – сказала она и посмотрела в сторону крепости, хоть отсюда её всё равно невозможно было разглядеть, даже если Вальтарис снова сиял – ни одно окно не оставалось тёмным ночью. – Думаешь, Марла снова запекла яблоки?

– Есть только один способ узнать, – ответил я.

Она медленно поднялась и глянула на меня сверху вниз, надевая обувь.

– Идёшь?

– Чуть позже. Я бы остался ещё ненадолго, если не возражаешь.

– Значит, мне яблок больше достанется. – Она пожала плечами, её голос скользнул между белыми и чёрными перьями, и она взмыла в воздух, забирая с собой аноа Себиана.

Я смотрел ей вслед – её вороньей стае, где чёрный ворон едва поспевал за пятью белыми, – и улыбался небу.

– Надеюсь, ты сейчас это видел. Уверен, она уже сотню раз просовывала свои пальцы под мою икру, пока я спал. Я рад, что хоть раз застал это в яви. Но, брат, как ты терпел это? Её пальцы просто ледяные.

Себиан не ответил.

Но это было не важно.

Я знал, что он слушал, смотрел, наверное, ржал до усрачки каждый раз, когда мы с Галантией спорили из-за самых нелепых вещей, только чтобы через пять минут начать трахаться.

Иногда нежно.

Чаще – грубо.

Так, что её задница краснела, голос садился, а киска ныла. Но я не Домрен. Я всегда целовал её между этим, говорил, как сильно люблю, уверял, что позабочусь о ней после. И всегда заботился – мыл её, смазывал мазью следы, что оставила моя любовь. Потом целовал и держал её в объятиях, пока она засыпала.

Теперь она всегда лапает меня, если поза позволяет. И я позволяю, принимаю то удовольствие, что она хочет мне дать. И иногда, лишь иногда, позволяю играть пальцами или любым гладким предметом, оказавшимся под рукой. Злости больше не было. Стыда больше не было. Потому что она не Брисден.

Со мной всё в порядке.

С ней всё в порядке.

А может, с нами обоими и было что-то не так, но кого это волновало? Даже если мы оба были сломаны, то, будучи собранными заново, её трещины совпали с моими.

– Я заставил её плакать, знаешь, – пробормотал я. – Две недели назад она вдруг перестала обращаться, и мы все решили, что она понесла. Разумеется, она свалила вину на меня, мол, я лишил её способности летать. Трудно было не рассмеяться, глядя, как её переполняют чувства – слёзы ручьём по лицу, будто она и не была охотно замешана в том, что случилось.

Я сделал ещё глоток вина.

– Это привело нас к разговору о именах. Для девочки – Валора. Для мальчика – Куэлин. Звучит знакомо, не так ли? Именно так ты хотел назвать своего первенца, если бы тот выжил, как рассказал нам Аскер. Она не беременна, так что, возможно, это был просто стресс. Но всё равно это показало мне, что с ребёнком надо повременить, и я не против. Она ещё столько всего хочет увидеть. После того, как она выросла в изоляции, я не могу лишить её этого. Так что мы решили пожить немного для себя. Надеюсь, ты не против, что мы выбрали эти имена и назовём ими наших детей, когда придёт время.

Я медленно сел, почти застонал от того, как быстро из спины ушло тепло, и кинул бурдюк с крыши.

– Как только ветра улягутся, я отвезу её в Ланай. Покажу, откуда ты родом. – Я поднялся и приготовился обернуться, но не удержался и снова взглянул в небо. – Спасибо за всё, что ты сделал для нас.

Моё обращение шло медленно – то ли от ленивого жара, то ли от слишком большого количества вина, – унося нас вдоль по Смоляной дороге. Мы обогнули утёс, затем спикировали вдоль скалы. Один вираж влево – и вот мы у подземелий, выдолбленных в одной из старых, заброшенных шахт. Место, куда Галантия пока не добралась во время своих бесконечных вылазок. К счастью.

Одинокий страж поклонился, когда я обернулся и прошёл мимо. И даже эта предосторожность, наверное, была лишней. В людях мне нравилось одно: они не умели летать, а значит, их легко ловить и ещё легче держать взаперти. Никакой нужды в туго сплетённой стали, железных сетях или канатах.

Всего три крюка и вороны.

Я зашагал к последней камере справа, радуясь, что я не следопыт. Как тюремщик умудрялся дышать в вони мочи, дерьма и гнили – уму непостижимо.

Мой взгляд скользнул по бесформенной глыбе мяса, что болталась на цепях посреди комнаты.

– Он мёртв?

– Нет, ваше высочество, – ответил тюремщик, размешивающий на столе под светом свечи новую пасту из растолчённых семян и сала. – Просто отключился от лихорадки.

То, что ещё пару недель назад вызвало бы у меня ухмылку, теперь лишь… раздражало. Столько лет я представлял, какими способами буду мучить Брисдена. Какое удовольствие испытаю, сделав его шлюхой для вещей куда худших, чем то, что испытал я. И да, это было о-о-очень приятно…

…день-два.

Пока я не пришёл сюда в очередной раз утолить ненависть, а вернувшись в замок, не узнал, что пропустил момент, когда Галантия впервые попала в цель из лука Себиана. Или ту ночь, когда я вернулся в наше гнездо, а она всё ещё не спала, потому что её мучил кошмар, и ждала, пока я прижму её к себе, прежде чем решиться снова закрыть глаза. И ещё кучу других обыденных, но оттого ещё более бесценных моментов.

А я их упустил.

Свет. Радость. Любовь.

Я прикрыл рот и нос рукавом, подходя ближе к Брисдену. Даже при тусклом свете было видно, как кожа вокруг плеч воспалена. Неудивительно: почти весь его вес держался на крюках, вбитых в плоть. Третий уходил в его жопу и выходил снова в районе, где раньше был его член.

Именно – был…

Я отмахнулся рукой, прогоняя ворон, сидевших на его бёдрах и заднице. Сначала я пробовал ворон, оставшихся от чужой стаи, но, увы, наш размах крыльев занимал слишком много места. Вороны были куда меньше… и куда больше любили падаль!

Вот так теперь выглядела его жопа – смрад гнили и личинки, копошащиеся в изъеденном отверстии. Это вызывало у меня волну тошноты. Брисден был не более чем мёртвым мясом и давно бы уже сдох, если бы я не велел целителям поддерживать его жизнь. Но зачем? В этот самый момент Галантия могла наслаждаться миской пюре из яблок в хорошей компании.

Я мог бы быть там.

Да, я мог бы быть там, обнимать её, слушать рассказы Аскера о том, каким я был мальчишкой, или чему он меня тогда учил. А вместо этого я… смотрел на жопу Брисдена. Если это вообще ещё можно было так назвать…

Когда тюремщик подошёл с кожаной воронкой, наполненной смесью сала и семян, я присел рядом с покрасневшим лицом Брисдена. Я вглядывался в его закрытые глаза, ожидая прилива восторга, когда воронку вонзят ему в зад. Или чувства справедливости, когда его глаза распахнутся, и он издаст хрип, пока тюремщик выжимает смесь в его прямую кишку. Хотя бы тени удовлетворения, когда вороны снова слетятся, вонзая острые клювы в его задницу, превращая её в трапезу.

Но ничего подобного не произошло.

А вдруг Марла и правда сделала яблочное пюре?

– Мне это начинает надоедать, – сказал я, удерживая взгляд Брисдена, хотя был почти уверен, что его разум уже слишком далеко, чтобы осознать, кто делает с ним всё это, пока он вопит от боли. Нет, не вопит – в основном хрипит. Наверное, потому что я заткнул ему рот высушенными в соли ошмётками его же члена. – Десять лет я думал, что это принесёт мне радость. Но нет. Здесь есть только ненависть. И даже она уже мне наскучила. – Я коротко кивнул тюремщику. – Больше никаких целителей. Когда он сдохнет – избавься от тела. Уведомлять меня не нужно.

Я откинул прядь его коричневых, засаленных волос за ухо – так же, как он когда-то делал со мной.

– Этот красивый мальчик Ворон теперь пойдёт есть яблочную пюрешку. Кар-кар. Кар-кар.

.

Конец