Текст книги "Заговор патрициев, или Тени в бронзе"

Автор книги: Линдсей Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

XLIV

У меня были дела поприятнее, чем слоняться, надеясь перекинуться парой слов с женщиной, которая только и скажет «прощай». Я пошел обратно в тюрьму, чтобы освободить Лария. Я сводил его в столовую, а потом мы с ним вызволили опозоренного быка Петро. Нерон подружился с лошадьми и ослами в конюшне. Он вел себя как ребенок на празднике: не хотел идти домой.

– Кажется, он устал, – сказал Ларий, когда мы вытащили животное на улицу, чтобы можно было запрячь его.

– Ну, вполне возможно!

Я направил Лария с повозкой обратно в Оплонтис. Поскольку, обучая девушку играть на арфе, ни один мужчина не захотел бы, чтобы рядом находился его племянник, я согласился, что Ларий мог отправиться разрисовывать стены. Я подчеркнул, что это временная работа; парень неубедительно кивнул.

Будучи преподавателем игры на арфе, я жил в доме магистрата. Так мне удавалось экономить на арендной плате. Однако я стал бояться холодного нежилого запаха этого помещения. Чтобы видеть, что в комнатах членов семьи течет жизнь, я оставлял двери открытыми, но дверные проемы были мрачно завешаны шторами. Все кушетки имели острые углы, которые только и ждали того, как бы ободрать комунибудь ногу. Днем здесь всегда был бунт на кухне, а ночью всегда не хватало ламп. Руф обычно ел не дома; должно быть, он заметил, что его повар не умел готовить.

Для работы я вооружился какойто музыкальной рукописью, которую нашел в городе. Эмилий Руф оказался прав, когда сказал, что люди здесь все еще были верны Нерону. В течение недели после его самоубийства все магазины в Риме освободили свои полки от музыкальных сборников императора и разослали их на рынки, чтобы заворачивать рыбу. Но в Кампании их было много. Для новичка эта ерунда Нерона казалась идеальной. Его композиции были поразительно длинными, что давало Фаусте хорошую практику; они были медленными, что помогало ее уверенности в себе; и их было просто играть.

Лира оказалась бы проще, но с типичным упорством Эмилия Фауста бросила себе профессиональный вызов, выбрав кифару. Инструмент был милой вещицей: глубокий резонансный ящик украшен перламутром, края загибались в виде изящных рогов, а к перекладине из слоновой кости крепилось семь струн. Насколько хорошо я играл на кифаре – этот вопрос я оставил открытым, хотя во время службы в армии у меня была флейта, которой мне удалось порядочно всех достать. Эмилия Фауста не собиралась сбегать из дома, чтобы примкнуть к труппе мимических актеров. Но я считал, что способен достаточно хорошо ее подготовить, чтобы она смогла показать себя перед пьяными на какомнибудь пиршестве. И вряд ли это был первый раз, когда учитель на уроке запинался, рассказывая то, что он поспешно прочитал прошлой ночью.

Эта аристократка разговаривала скептическим тоном, который вполне можно было ожидать от подруг Елены. Она однажды спросила меня, много ли я играл.

– Госпожа, уроки музыки похожи на занятия любовью; смысл не в том, чтобы показать, как хорошо я это делаю, а в том, чтобы от тебя добиться самого лучшего! – У нее не было чувства юмора. Фауста беспокойно уставилась на меня своими совиными глазами.

Учителя, которые хорошо играют, довольно сильно увлечены собой. Ей нужен был ктото типа меня; нежные руки, чувствительная натура – и способный простым языком объяснить, что девушка делала не так. Как я и сказал: похоже на любовь.

– Ты женат, Фалько? – спросила Фауста.

Так делает большинство женщин. Я одарил ее своей невинной холостяцкой улыбкой.

Как только мы это прояснили, Эмилия Фауста с величественным видом ушла, а я начал валять дурака с предстоящей лекцией по диатоническим гаммам. Тема, которую, признаюсь, я не смог бы достаточно бегло изложить.

* * *

Наши уроки проходили в доме. Чтобы не раздражать соседей. Они никогда не покупали входные билеты. Зачем же позволять им бесплатно наслаждаться представлением? Служанка Фаусты сидела с нами, чтобы мы вели себя пристойно, что во время нудных пассажей, по крайней мере, давало мне возможность разглядывать служанку.

– Кажется, вы здесь сбились, госпожа. Попробуйте сначала, опуская повторения…

В этот момент служанка, которая зашивала края туники, вскрикнула, уронив коробочку с булавками. Она встала на колени, чтобы собрать их, и я тоже опустился на пол помочь ей. Люди, которые ходят в театр, могли бы подумать, что служанка воспользовалась случаем, чтобы тайком сунуть мне записку.

Эта девушка не смотрела комедий, так что она этого не сделала; и я не удивился. Я жил в реальном мире. Где, поверьте мне, служанки очень редко вручают личным осведомителям секретные записки.

Однако на коленках, на которых она стояла, виднелись соблазнительные ямочки, а у нее были трепещущие черные ресницы и худенькие маленькие руки – так что я не возражал провести несколько мгновений с ней на полу. Эмилия Фауста энергичнее заиграла на арфе. Нам со служанкой удалось найти почти все булавки.

Когда я поднялся, госпожа отпустила свою горничную.

– Наконецто мы одни! – весело закричал я. Фауста ухмыльнулась. Я прервал ее на середине аккорда и взял арфу с нежной заботливостью, которая была частью моей уловки. У девушки был обеспокоенный вид. Я намеренно смотрел ей в глаза. Они, честно говоря, не были самыми лучшими глазами, в которые я когдалибо смотрел по долгу службы. – Эмилия Фауста, я должен спросить, почему ты всегда такая грустная?

Я прекрасно это знал. Сестра магистрата проводила слишком много времени, мучительно думая о потерянных возможностях. Ей не хватало уверенности в себе; возможно, так было всегда. Но больше всего меня раздражало то, что она позволяла своим служанкам рисовать на ее двадцатилетних чертах лицо сорокалетней женщины. Несмотря на маленькие серебряные зеркала в ее хорошо обставленном доме, она никогда не могла как следует на себя посмотреть.

– Я буду счастлив тебя выслушать, – мягко подбодрил я. Моя ученица позволила себе горько вздохнуть, что казалось более обещающим. – Парень того не стоит, если он приносит тебе такое несчастье… Расскажешь мне об этом?

– Нет, – сказала она.

Вот так мне обычно везет.

Я посидел молча, с оскорбленным видом, а потом снова многозначительно предложил продолжить играть на арфе. Фауста взяла инструмент, но играть не стала.

– Это случается со всеми, – уверил я ее. – Вокруг тебя вьются одни кретины, а те, кто нужен, и не посмотрят в твою сторону!

– То же самое говорит мой брат.

– Так как зовут нашего героя?

– Луций. – Мысль о том, что она держала меня в неизвестности, притворяясь, что не поняла моего вопроса, почти заставила девушку улыбнуться. Я уже настроился на то, что сейчас дадут трещину те толстые слои краски, но вновь появилась ее обычная раздражительная тоска. – Это Ауфидий Крисп. Как тебе хорошо известно!

Я проигнорировал ее возмущение и дал ей успокоиться.

– И что же пошло не так? – спросил я.

– Мы должны были пожениться. Кажется, он уже долго откладывает это. Даже мне пришлось признать, что эта задержка будет вечной.

– Такое случается. Если он не был уверен…

– Я понимаю все аргументы! – заявила Фауста слабым голосом, но слишком быстро.

– Я уверен, что понимаешь! Но жизнь слишком коротка, чтобы страдать…

Эмилия Фауста посмотрела на меня темными уставшими глазами женщины, которая всю жизнь слишком сильно страдала. Я действительно терпеть не мог смотреть на таких печальных женщин.

– Позвольте мне помочь вам облегчить ваши переживания, госпожа. – Я посмотрел на нее долгим, грустным, выразительным взглядом. Она криво усмехнулась, не строя иллюзий насчет своей собственной привлекательности.

Затем я бросил в тишину:

– Ты знаешь, где сейчас Крисп?

Любая разумная женщина ударила бы меня арфой по голове.

Не было необходимости разыгрывать драму; я видел, что Фауста действительно ничего не знала.

– Нет. Мне хотелось бы знать! Если ты его найдешь, скажешь мне? – умоляла она.

– Нет.

– Я должна его увидеть…

– Ты должна его забыть! Играйте на своей арфе, госпожа!

Госпожа заиграла на своей арфе.

Она все еще играла, и в комнате все еще царила легкая атмосфера, которую незнакомый человек мог бы понять неправильно, когда веселый голос закричал:

– Я сама загляну! – и появилась Елена Юстина.

Я демонстрировал игру на арфе. Лучший способ это сделать – это сидеть на двойном стуле позади твоей ученицы и обхватить ее обеими руками.

– Оо, мило! Не останавливайтесь! – заворковала Елена шутливым тоном, от которого я чуть не задохнулся.

Эмилия Фауста невозмутимо продолжала играть.

День стоял жаркий, поэтому мы с моей ученицей были одеты лишь в несколько складок легкой ткани. Ради своего музыкального образа я всегда носил лавровый венок; он хотел соскользнуть на один глаз, когда я нагибался к своей ученице – как приходится делать любому преподавателю игры на арфе. Елена Юстина основательно укуталась в несколько слоев одежды, хотя она была в довольно странной широкополой шляпе от солнца, напоминавшей кочан капусты. Контраст между нами и ею говорил сам за себя.

Елена облокотилась на мраморный фронтон, величественно выражая неприязнь.

– Я не знала, что ты музыкант, Фалько!

– Я из далекого рода бренчащих и пиликающих самоучек. Но на самом деле, это не мой инструмент.

– Дайка угадаю – ты играешь на свирели? – с сарказмом насмехалась она.

Чувствуя себя брошенной, Эмилия Фауста запиликала свой довольно размеренный вариант неистового Вакхического танца.

Я думал, что девушки хотели посплетничать, поэтому некоторое время подождал, чтобы показать, что это мое собственное решение, и ушел. Я вернулся в свое помещение для слуг и отрывочно прочитал там коекакой материал к завтрашнему уроку Фаусты. Я не мог заниматься, зная, что в доме находилась Елена.

Проголодавшись, я отправился на поиски пищи. Еда здесь была скромной и неинтересной. С другой стороны, она была бесплатной, и если желудок ее принимал, то разрешалось брать, сколько хочешь. Магистрат держал личного врача на случай действительно серьезных последствий.

Я вышел в холл, весело посвистывая, поскольку меня наняли нести в дом музыку. Какаято старая карга со шваброй с потрясенным видом побежала жаловаться на меня Фаусте. Девушки сидели во внутреннем садике; я слышал, как звенели ложки о тарелки со сладким кремом. Для меня места не оказалось. Я решил выйти из дома.

Жизнь не всегда черная. Когда я проходил мимо комнатки для прислуги, горничная Эмилии Фаусты изза занавески вытянула руку и сунула мне записку.

XLV

Я стоял на улице, со слабой улыбкой читая свое письмо.

– У тебя хитрый вид! – проговорила великолепная дочь Камилла Вера за моей спиной.

– Это игра света… – Я поднял плечо, чтобы она не заглядывала через него, а потом скомкал и выбросил записку, словно именно это я и собирался сделать. Я улыбнулся Елене. – Служанка Эмилии Фаусты только что сделала мне предложение, от которого мне придется отказаться.

– О, как не стыдно! – мягко проговорила девушка.

Я взялся большими пальцами себе за пояс и с важным видом медленно пошел прочь, давая ей возможность последовать за мной, если она захочет. Она захотела.

– Я думал, мы чужие; ты можешь оставить меня в покое?

– Не льсти себе, Фалько. Я хотела навестить Руфа…

– Тебе не повезло. Он пользуется своим великолепным аполлонским профилем в суде. Две кражи овец и дело, связанное с клеветой. Мы считаем, что воры действительно виновны, а вот с клеветой – это подстава; племянник истца – адвокат, которому нужно выставить себя в нужном свете…

– Ты как у себя дома! Я бы никогда не подумала, что Эмилия Фауста в твоем вкусе, – посчитала необходимым добавить Елена.

Я шел дальше, спокойно ответив:

– Она слишком тощая. Мне нравятся блондинки… И всегда есть служанка.

– О, ты ее больше не увидишь! – сдавленно засмеялась Елена. – Если Фауста заметит, что ее горничная проявляет инициативу, то ее продадут быстрее, чем ты успеешь вернуться с нашей прогулки.

В колоннаде я подал Елене руку, когда мимо нас проскрипела ручная тележка, нагруженная мрамором.

– Не трать время, Фалько. Эмилия Фауста никогда не обращает внимания на грубых типов с мерзкой ухмылкой. – Она нетерпеливо спрыгнула с тротуара. – Фаусте нравятся только напомаженные аристократы с опилками между ушами.

– Спасибо; я добавлю эфирного масла… – Я прыгнул за ней, повеселев от нашей беседы. – Мне жаль эту девушку…

– Тогда оставь ее в покое! Она ранима; последнее, что ей нужно, это найти тебя с тем нежным взглядом в лживых глазах, притворяющегося, что не можешь держаться от нее подальше…

Теперь мы стояли на углу, глядя друг на друга. Я дернул Елену за прядь ее новых волос.

– Ты побывала в растворе от блох для овец или начинаешь ржаветь?

– Это называется египетский рыжий. Тебе не нравится?

– Если ты счастлива. – Мне он был отвратителен; я надеялся, что она заметит. – Пытаешься произвести на когото впечатление?

– Нет; это часть моей новой жизни.

– А что тебе не нравилось в старой жизни?

– Ты, в основном.

– Я люблю, когда девушки говорят прямо – но не настолько же! Ну, вот и здание суда, – проворчал я. – Я протиснусь вперед и скажу магистрату, что его хочет видеть рыжеволосая египтянка, а затем уйду тешить его сестру своими лидийскими арпеджио!

Елена Юстина вздохнула. Она положила руку на мою, чтобы остановить меня, когда я отвернулся.

– Не беспокой Эмилия Руфа; я пришла к тебе.

Прежде чем повернуться, я подождал, когда Елена отпустит мою руку.

– Ладно. Зачем?

– Трудно сказать. – Беспокойный взгляд в этих красивых, ярких, широко открытых глазах быстро отрезвил меня. – Мне кажется, что коекто, о ком мне не положено знать, околачивается в нашей загородной вилле…

– Изза чего ты так думаешь?

– Мужские голоса, которые слышатся после того, как Марцелл должен был лечь спать, переглядывания среди слуг…

– Это тебя беспокоит? – Елена пожала плечами. Зная ее, я понимал: больше ее раздражало то, что ее вводили в заблуждение. Но это беспокоило меня. Днем я был свободен, так что немедленно предложил: – Ты собираешься возвращаться?

– Я приехала с приказчиком, которому Марцелл дал задание…

– Забудь. Я отвезу тебя.

Как раз этого она и хотела; я прекрасно это знал.

Мы взяли мула приказчика, оставив записку, что я его верну. Я предпочитал, когда мои девушки едут спереди; молодая ягодка настояла сесть сзади. Мул брыкался, но эту ситуацию спровоцировал я, чтобы Елене пришлось обхватить меня за пояс. Как только мы свернули к имению Марцелла, все пошло не так. Я почувствовал, что она забеспокоилась, и уже почти остановился, но прежде, чем успел поднять Елену, она свалилась с мула на бок, стремительно запутавшись в белых юбках вокруг самых длинных ног в Кампании – потом ее стошнило, сильно, через ограду.

Почувствовав угрызения совести, я тоже упал с мула. Среди всех его колокольчиков и кожаной бахромы я поспешно нашел бутыль с водой.

– О, я ненавижу тебя, Фалько! Ты нарочно это сделал…

Я никогда не видел Елену в таком больном виде. Это меня напугало. Я усадил девушку на большой камень и дал ей попить.

– Тебе станет лучше, только если ты перестанешь спорить…

– Нет, не перестану! – ей удалось неожиданно вспыхнуть на меня, с искренней улыбкой.

Проклиная себя, я намочил свой платок и побрызгал ее горячее лицо и горло. У Елены был такой истощенный вид, пересохший рот, бледная кожа, которые я узнал, поскольку сам плохо переносил дорогу. Я тревожно склонился над ней, а она сидела, обхватив голову руками.

Когда дыхание стало более ровным и девушка печально подняла глаза, я дал монету парню из виноградника, чтобы он отвел мула к дому.

– Когда ты почувствуешь себя лучше, мы сможем дойти пешком.

– Я попробую…

– Нет, просто посиди спокойно! – Она изнуренно улыбнулась и сдалась.

Елена все еще была нездорова. Будь я более нежным мужчиной, то обнял бы ее. Я старался не дать себе вообразить, что был именно таким, или что Елена этого хотела.

– Фалько, перестань прикидываться маленьким потерявшимся утенком! Поговори со мной; расскажи, нравится ли тебе жить в Геркулануме?

Я сел и послушно вытянул клюв.

– Не нравится. Чувствуется, что это несчастливый дом.

– Руф слишком часто уезжает; Фауста сидит дома и хандрит. Почему же ты все равно туда пошел?

– Заработать немного денег. И Эмилия Фауста кажется подходящим ключиком, чтобы отыскать Криспа.

– Соблазнять и шпионить – это аморально! – взорвалась она.

– Соблазнение – утомительный способ выполнять работу, даже ради государственной безопасности!

– Когда ты соблазнял меня, – язвительно спросила Елена, – это было ради государственной безопасности?

Как у настоящих друзей, у нас был истинный талант обижать друг друга.

Я сердито ответил:

– Нет. – Потом дал ей время поразмыслить об этом. Елена взволнованно дернулась. Я сменил тему: – Эмилия Фауста знает о моей работе.

– О, признаваться в своем положении – это часть твоего сомнительного обаяния! – Приходя в себя, Елена снова начала на меня нападать. – Вы и с ее симпатичным братцем тоже друзья?

Я бросил на нее загадочный взгляд.

– Руф может оказаться более восприимчивым к моим нежным лживым глазам?

Елена странно на меня посмотрела, потом продолжила:

– Разве ты не видишь, что Эмилий Руф пустил тебя в свой дом, чтобы держать под присмотром?

– Зачем ему это?

– Чтобы самому поучаствовать в примирении императора и Криспа – помочь своей карьере.

– Я заметил, что он както уклончиво себя ведет; однако его будущее кажется довольно ярким…

– Руф слишком долго жил далеко от Рима; он слишком амбициозен, но не достаточно хорошо известен.

– Почему он уехал?

– Нерон. Любой человек с такой приятной внешностью представлял угрозу для эго императора; это было либо добровольное изгнание, либо…

– Путешествие за счет казны с целью посмотреть выступление львов на арене? Откуда у него такая внешность? – усмехнулся я. – Его мать встретила в кустах торговца македонскими вазами?

– Если бы так выглядела его сестра, ты был бы вполне счастлив!

Я резко засмеялся.

– Если бы так выглядела его сестра, она сама была бы счастливее!

Елена все еще сидела на камне, но казалась более живой. Я развалился на земле, вытянувшись в полный рост на животе у ее ног. Я был счастлив. Лежал тут на солнце, на хорошей земле у Везувия, с чистым воздухом в легких, с приятным собеседником, а в голубом тумане простирался залив Неаполя…

Когда Елена долго молчала, я поднял глаза.

На нее нахлынуло какоето особое настроение. Девушка сидела и смотрела через залив, потом быстро закрыла глаза со странным выражением лица – одновременно болезненным и довольным.

Возможно, она думала о своем симпатичном друге.

– Становится жарче. – Я наклонился вперед. – Я должен отвести тебя в дом. Пойдем.

Я рвался слишком быстро, и Елене пришлось схватить меня за руку, чтобы я шел помедленнее. Чтобы порадовать себя, я взял ее руку в свою, нравилось ей это или нет.

Это была действительно жаркая, но приятная прогулка. Я предпочел бы пойти первым и проверить дом, но за городом мужчина всегда должен найти время для прогулки с девушкой. Никогда не знаешь, когда городская жизнь со своими требованиями еще предоставит такую возможность. И никогда не знаешь, когда девушка согласится.

Мы проходили через виноградники, где наполовину созревшие зеленые грозди уже гнули ветки. Мы преодолели полпути обратно. Свернув на следующий небольшой подъем, увидели виллу. На поле для верховой езды на террасе мужчина по очереди тренировал двух лошадей.

– Это скаковые лошади? А это дрессировщик?

– Брион – да, это он. – Елена замолчала. – Возможно, стоит осмотреть конюшни…

Я запрыгнул на ограду, уцепившись за фиговое дерево в углу поля. Дочь сенатора, которая не понимала, когда что уместно, поставила одну сандалию на забор и тоже подтянулась наверх, держась за меня. Мы наблюдали, как дрессировщик быстро гнал лошадь, затем замедлил ход, развернулся, рванул вперед и стремительно помчался в обратную сторону. Я не интересовался скаковыми лошадьми, но это давало мне возможность крепко держать Елену…

Мы повернулись друг к другу в одно мгновение. На этом поле невозможно было игнорировать наши сильные воспоминания о том, что произошло в прошлом. Я отпустил Елену, пока не стало слишком трудно стоять так близко. Потом я спрыгнул на землю и помог девушке спуститься. Елена дерзко подняла подбородок.

– Полагаю, ты выбросил ложки в море?

– Конечно, нет! Мой отец был аукционистом; я знаю цену ложкам… – Мы с ней были друзьями. Ничто не могло этого изменить. Друзья, которых объединяла любовь к интригам; постоянно ругающиеся, однако мы никогда не раздражали друг друга так сильно, как утверждали. И напряжение между нами, как эмоциональное, так и сексуальное, я все еще постоянно ощущал. – О чем ты сейчас думала? – рискнул спросить я.

Елена тихо отодвинулась от меня, покачав головой.

– Кое о чем, в чем я не уверена. Не спрашивай меня.