Текст книги "Заговор патрициев, или Тени в бронзе"

Автор книги: Линдсей Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ИГРА НА АРФЕ В ГЕРКУЛАНУМЕ
ЗАЛИВ НЕАПОЛЯ
Июль

Может быть, ждешь ты теперь,

что здесь начнут извиваться.

На гадитанский манер в хороводе певучем девчонки,

Под одобренье хлопков приседая трепещущим задом?

Ювенал

XLII

Городок Геркуланум был очень маленьким, очень спокойным, и если там и жили интересные женщины, то они прятались за закрытыми дверями.

На улицах не было мусора. В Помпеях городскому совету пришлось выкладывать дорожки из камней, чтобы помочь пешеходам переходить через всякие сомнительные вещества, которые стекали с дорог и застаивались; советники Геркуланума делали ставки на более широкие тротуары – достаточно широкие, чтобы выдержать толпу продавцов горячих пирогов; вот только это место не принимало пироги. И в Геркулануме никогда не было видно мусора.

Я ненавидел Геркуланум. Там слабохарактерным жителям с высоким самомнением принадлежали изящные, тщательно прибранные домики. Люди жили на аккуратных маленьких улочках. Мужчины целыми днями считали свои денежки (которых у них было много), пока их добрых жен в закрытых паланкинах несли от собственных безопасных порогов в дома других почетных женщин, где они сидели вокруг тарелок с миндальными пирожными и говорили ни о чем, пока не настанет время снова ехать домой.

В отличие от Помпеев, где приходилось кричать, чтобы нас услышали, в Геркулануме можно было стоять на форуме в самой высокой точке города и слышать крики морских чаек в порту. Если в Геркулануме кричал ребенок, его няня бросалась затыкать ему рот, пока того не посадили за нарушение тишины. В Геркулануме гладиаторы в амфитеатре, наверное, говорили «Прошу прощения!» каждый раз, когда их мечи совершали чтонибудь настолько грубое, как надрез.

Честно говоря, Геркуланум вызывал у меня желание прыгнуть в общественный фонтан или выкрикнуть какоенибудь очень неприличное слово.

* * *

Мы до последнего откладывали поездку к такому сборищу бездарей, потому что я всем сердцем презирал этот улей. Теперь наш друг Вентрикул из Помпеев сообщил мне, что мог бы продать большую часть моего свинца по договорам, которые мы уже заключили. Эта новость поступила раньше, чем я рассчитывал, хотя и не удивился; я ожидал, что водопроводчик по обычаям своей профессии немного меня обманет. Так что это был мой последний шанс. Мы находились здесь с Нероном и одной последней повозкой образцов, в надежде, что нам посчастливится узнать дальнейшие подробности планов Ауфидия Криспа или даже, если повезет, выяснить, куда эта неуловимая сардина поставила свой великолепный корабль.

Я не собирался идти к магистрату, о котором упоминала Елена Юстина. Я был сообразительным, я был крутым, я был хорош в деле. Я не нуждался ни в каком начальнике. Я сам смогу найти нужную информацию.

Рыская по Геркулануму в ее поисках, я признался Ларию, что мы дошли до лимита расходов, которые Веспасиан согласился компенсировать.

– Это значит, что у нас нет денег?

– Да. Он скуп, когда дело не удалось.

– А он заплатит больше, если вы чтонибудь узнаете?

– Если посчитает, что оно того стоит.

Некоторые люди могли бы запаниковать; я сам чувствовал некую нерешительность. Но Ларий стойко произнес:

– Тогда лучше бы нам поскорее чтонибудь найти!

Мне нравилась позиция моего племянника. Он смотрел на жизнь просто. Вот я снова задумался о том, как настойчивый подход старшего сына Галлы мог пригодиться в моей работе. Я сказал об этом, когда Нерон достиг широкой центральной улицы Геркуланума. Она называлась Декуманус максимум как называл свою главную улицу каждый второй город в Италии. В ответ на мое предложение насчет карьеры Ларий рассказал о художнике, с которым его познакомил Вентрикул. Тот предлагал ему поработать летом, рисуя наброски…

Я ничего об этом не знал и был крайне раздражен. Я сказал своему племяннику все, что думал о художниках. Он выставил вперед свой подбородок с раздражающим упорством, которым я раньше восхищался.

* * *

Именно эта Декуманус максимус была самой чистой и тихой из всех, что я когдалибо видел. Отчасти благодаря безукоризненному стражнику, который маршировал туда и обратно с таким достойным видом, что местные жители, которым нужно было узнать, готов ли их обед, могли спросить у него, сколько времени. Другой способ его служения обществу заключался в том, чтобы сообщать бездельникам типа нас, что на главном бульваре Геркуланума запрещено движение колесного транспорта.

Когда мы расхохотались над его словами, я как раз заметил столбики ограждения, похожие на мильные камни, которые преграждали нам путь. Мы ехали в сторону здания суда – я видел, как сверкало солнце на бронзовом возничем на улице рядом с этой изящной базиликой. Через дорогу находилась арка, которая, наверное, вела к форуму, ряд магазинов недалеко от нас, и фонтан, который обнюхал Нерон.

Ненавижу воспитателей. Этот приказал нам убираться с Декуманус с благовоспитанностью чиновника из сельской местности, которая у них отсутствовала. Если бы у меня был кинжал, я сказал бы ему, куда запихать свою модную дубинку, даже если бы это означало, что мы должны уехать из города… Ларий увидел мой взгляд.

– Просто скажите ему, что мы извиняемся, и поехали отсюда!

Я не мог полностью винить этого человека в том, что он нас оскорбил. Мы с племянником совершили ошибку, сделав на каникулы дешевые прически, что, как обычно, привело к нелепым последствиям. В Помпеях у бараков, где жили гладиаторы, мы пошли к уличному цирюльнику, которому потребовалось стричь три часа, чтобы обкорнать нас, как головорезов. Кроме того, сейчас мы ели сардин, завернутых в виноградные листья, о поедании которых на улице никто из Геркуланума даже не мечтал.

Мы свернули на спуск к порту. С каждой стороны шли боковые улочки; Геркуланум был построен по принципу педантичной греческой сетки. Чтобы не утруждать меня, Нерон сам выбрал направление. Это была живописная панорама навесов и аллей с пилястрами. Человек, плетущий корзинки, дремал на стуле, а пожилая женщина, которая отошла за латуком, стояла и поносила современное общество с другой старой бабкой, которая пошла за хлебом. В водовороте этого светского общества Геркуланума наш сумасшедший бык энергично запрыгал.

Беда случилась быстро, как это обычно и бывает.

Нерон свернул направо. Там у ночлежки стоял привязанный осел развозчика, сильный молодой самец с гладкими лоснящимися ушами и подвижным задом: Нерон сразу заметил его огромную жизненную энергию.

Повернувшись, бык с силой ударил повозку о галерею кондитера. Нас удержала масса свинца, так что он вырвался на свободу. От его радостного мычания свалилось четыре ряда кровельной черепицы. Под копыта полетела глиняная посуда, когда Нерон бросил нас и понесся через лавки с гончарными изделиями той особо изящной величавой поступью быка на свободе, высоко поднимая копыта, весь готовый остановиться на месте и выставить рога, если к нему ктонибудь приблизится. Те части его тела, которые не должны быть задействованы, массивно болтались, опасно нацеливаясь на осла.

На балконы первого этажа вывалили женщины. В колоннадах на улице маленькие дети в ужасе завизжали и замерли на месте, очарованные этой сценой. Я схватил веревку, которую мы держали для того, чтобы накинуть на рога быка, и прыгнул за ним, достигнув Нерона как раз в тот момент, когда он встал на дыбы и упал на своего нового друга. Молодой Нед захрипел и, изнасилованный, завизжал. Какойто сбитый с толку парень из столовой схватил Нерона за хвост. В следующую минуту из меня выбили последнее дыхание, когда сношающийся тысячефунтовый бык вертелся, пытаясь освободить свой хвост, и откинул меня к стене ночлежки.

Стена, сделанная из дешевой каменной кладки в каркасе из лозы, прогнулась подо мной настолько, чтобы я смог избежать переломов.

Я отлетел от стены дома в дожде из штукатурки и пыли. К тому времени Ларий бросался из стороны в сторону, выкрикивая бесполезные советы. Что мне действительно было нужно, так это портовый кран. Я мог бы убежать и спрятаться, но пятая часть этого безумного бычины принадлежала Петронию Лонгу, моему лучшему другу.

Люди пытались спасти Неда всем, что попадалось под руку. В основном они по ошибке попадали по нам с Ларием. Мне в лицо резко выплеснули ведро воды (или чегото другого), а тем временем мой племянник получил опасный удар по самой чувствительной части шеи. Осел пытался лягаться задними ногами, както демонстрируя характер, но когда бык подмял его под себя, он мог настраиваться лишь на неприятную неожиданность.

В момент славы Нерона нас спасла удача. Ноги его жертвы сдались. Осел и бык упали на землю. Дрожа, Нед поднялся с бешеными глазами. Я быстро накинул веревку на заднюю ногу Нерона, Ларий уселся ему на голову, и наш большой мальчик неистово боролся под нами – потом совершенно неожиданно сдался.

Мы должны были стать героями часа. Я ожидал требования компенсации за поврежденные фасады торговых лавок и, возможно, иска по какойто менее известной отрасли брачного права Августа, за то, что мы разрешили тягловому животному внебрачно овладеть ослом. То, что произошло, было гораздо интереснее. Стражник с Декуманус максимус заметил, что мы кричали на нашего быка императорским именем. Мы уверяли его, что он ослышался. Мы звали Нерона «Пятнышком»; этот дурак проигнорировал нас. Мы назвали Нерона «Нероном», и он проигнорировал и это тоже, но, по видимому, это не имело значения.

Нас с Ларием обоих арестовали. За богохульство.

XLIII

Карцер для бродяг был переделанным магазином сбоку от храма.

– Ну, он новый! – сдавленно засмеялся я.

К моему племяннику снова вернулся тот прежний угрюмый вид.

– Дядя, как вы собираетесь рассказать моей маме, что я был в тюрьме?

– Думаю, это будет очень трудно.

Тюремный надзиратель был дружелюбным нескладным человеком, который делился своим обедом. Его звали Росций. У него была седая борода в форме лопаты и бакенбарды по бокам; благодаря его общительному поведению, мы узнали, что Геркуланум был захудалым городком, где часто арестовывали невинных приезжих. У Росция был подвал, куда он бросал любого, кто хоть чутьчуть казался неместным, но мы удостоились чести быть прикованными к скамейке, где он мог с нами поболтать.

– Знаешь сенатора по имени Крисп? – спросил я, главным образом пытаясь впечатлить Лария моим невозмутимым профессиональным мастерством.

– Нет, Фалько. – Тюремщик был из тех людей, которые сначала говорят, а потом медленно думают. – Не Ауфидия Криспа? У него был дом в Геркулануме; он продал его, чтобы купить тот корабль…

– Ты в последнее время его не видел?

– Нет, Фалько. – Он подумал; потом на этот раз предпочел осторожность.

Ларий видел, что дела шли безрезультатно.

– Покажите Росцию ваш паспорт! – Я показал; Росций прочитал и вернул мне.

Ларий в отчаянии закрыл глаза. Я снова передал паспорт Росцию.

– Ага! – сказал он, не поняв, в чем дело, но заметив, что здесь мог быть какойто смысл.

– Росций, друг мой, ты мог бы направить его магистрату? Если там будет человек по имени Эмилий Руф, то лучше отдай ему. – Это все еще вызывало у меня внутренний протест, но где бы ни взял свой обед тюремный надзиратель, там было холодное мясо, которое ужасно почернело по краям. Наши родственники были слишком далеко, чтобы посылать провизию. Я посчитал, что у меня было примерно три часа, прежде чем голодный желудок моего племянника окажет побочный эффект на его очень плохое поведение.

Росций отправил паспорт другу Елены. Мы по очереди пили из его бутылки и все слегка опьянели.

Ближе к концу спокойного дня появилось двое рабов, чтобы сказать, что одному из нас, заключенных, придется остаться в тюрьме, а другой может пойти с ними. Я объяснил Ларию, что заложником придется побыть ему, поскольку Руф был другом моего друга.

– Только поторопитесь, хорошо? – проворчало сокровище Галлы. – Я мог бы слопать целую тарелку бобов из Байев!

* * *

Дом Эмилия Руфа выглядел скромно, хотя у него, наверное, была еще куча великолепных архитектурных произведений в других местах. В этом царила атмосфера непосещаемого музея. Дом был обставлен в тяжелом стиле: настенные изображения сцен различных битв и роскошная остроконечная мебель, расставленная по всем правилам, на которую я никогда не осмелился бы сесть, чтобы случайно не сдвинуть ножку с места. В этом доме не было детей, или домашних питомцев, или струек фонтана, или живых растений. Если на таких мрачных лакированных потолках и водился геккон, то он не высовывал голову.

Его честь сидел на солнечной террасе, где, по крайней мере, распространялся беспорядок, который появляется на большинстве террас. Ее обитатели воспитанно беседовали, хотя когда я, волоча ноги, вышел на солнце, они воспользовались случаем и прекратили разговор. После трудного дня, полного усилий не заснуть в суде, Руф расслаблялся на всю катушку, прижав к груди большой кубок: обнадеживающий знак.

С ним была худенькая аристократка, должно быть, его сестра, и еще одна девушка. Они разместились за плетеным столом, на котором стояла неизменная тарелка с выпечкой. Сестра магистрата периодически брала засахаренные фрукты, в то время как ее гостья весело жевала. Это была Елена Юстина. Она оказала мне величайшую честь, позволив оторвать ее от еды.

Это неизбежно: как только прощаешься навсегда, то натыкаешься на девушку, куда бы ты ни пошел. Так что моя сейчас сидела на солнечной террасе в Геркулануме и слизывала толченый миндаль со своих пальчиков, с соблазнительным пятнышком меда на подбородке, которое я бы сам с удовольствием слизнул.

Елена была одета в белое, как мне нравилось, и сидела очень тихо, что мне не нравилось. Она игнорировала меня, хотя я не собирался изза этого терять силу духа.

* * *

Знаменитый Секст Эмилий Руф Клеменс, сын Секста, внук Гая, из Фалернской трибы; трибун, эдил, почетный жрец и в настоящее время претор, облокотившийся на спинку своей кушетки; я смутился. Меня приветствовала отлично выполненная копия Аполлона Праксителя. Если бы я поставил его на постамент без одежды и с задумчивым выражением лица, Гемин тотчас же купил бы его. Классические черты лица, напористый ум, очень светлый цвет лица в редком великолепном сочетании с невероятно темными карими глазами. Друг Елены Юстины обладал настолько приятной внешностью, что мне хотелось плюнуть на него и посмотреть, не смоется ли эта красота.

Руф быстро продвинулся в обществе. Я бы дал ему немного больше тридцати. Через пять лет он мог бы командовать легионом в одной из лучших провинций, а через десять легко стать консулом. Поскольку магистрат жил с сестрой, я подумал, что он холостяк, хотя это не мешало ему набирать голоса. Причина, по которой он оставался одиноким, возможно, была связана с трудностью выбора.

Он взял мой паспорт с маленького серебряного столика, прочитал его, потом, когда я подошел поближе, оглядел меня своими ясными темными глазами.

– Дидий Фалько? Добро пожаловать в Геркуланум! – Он искренне и открыто мне улыбнулся, как человек, который честно ведет дела, хотя я предполагал, что он не лучше, чем все остальные. – Я слышал, что у когото есть маленький испуганный ослик, который никогда уже не будет прежним… Так как всетаки зовут вашего быка?

– Пятнышко! – твердо заявил я. Он улыбнулся. Я улыбнулся. Дружелюбие никогда не длится долго. – У нас с Ларием, – настаивал я, защищая нас, – было унизительное утро, и мы намереваемся написать жалобу на несправедливый арест. Нерон был одним из немногих императоров, которому удалось избежать чести быть объявленным святым.

– Он считается святым в Кампании, Фалько; он женился на местной девушке!

– Черт возьми! А разве с Поппеей Сабиной не случилось несчастье, когда он ударил ее в живот во время беременности?

– Это бытовая ссора, о которой хорошие жители Кампании предпочитают забыть! – Золотой магистрат Геркуланума улыбнулся мне, обнажив привлекательно блестящие зубы. – Согласен. Богохульство похоже на несправедливое обвинение. Предположим, вместо этого я спрошу о ваших неортодоксальных поставках свинца? – Его извиняющийся тон расстроил меня. Я предпочитал более прямые вопросы, сопровождающиеся ударом коленом по моим нежным конечностям.

– Какието проблемы, магистрат? Чем я могу помочь?

– Поступали, – продолжил Руф с такой добротой, от которой у меня сворачивалась печень, – жалобы.

– О, не понимаю, о чем вы говорите, магистрат! – с возмущением протестовал я. – Это высококачественная партия из Британии!

– Это не ваши клиенты жаловались, – заявил Руф. – Это люди с официальными разрешениями, которым вы сбили цены.

– Маловероятно, – сказал я. Я проигрывал битву, результат которой был мне неподвластен. Утомительное занятие.

Магистрат пожал плечами.

– У вас есть еще свинец?

– Нет, магистрат; это последний.

– Хорошо. Вы можете забрать своего быка с извозчичьего двора, но если вы не покажете мне свидетельство о собственности, то мне придется конфисковать свинец.

Для человека с красивым профилем его деловая проницательность была восхитительно острой.

Теперь, когда Руф отобрал мои слитки, мы стали лучшими друзьями. Он указал мне на стул и налил вина, что пил сам – хорошо очищенное и выдержанное вино высшего качества, которое понравилось бы моему другуспециалисту.

– Вы очень щедры, магистрат. Дамы к нам присоединятся? Две его элегантные спутницы держались в стороне, хотя мы знали, что они нас слушали. Руф прикрыл глаза, делая мне намек на мужской тайный сговор, когда девушки соблаговолили взглянуть в нашу сторону, позвякивая браслетами, чтобы выразить неудобство.

– Моя сестра Эмилия Фауста… – Я отвесил ей официальный поклон; ее подруга мудро наблюдала за этим. – Елену Юстину, я думаю, ты знаешь. Она как раз говорила нам, что о тебе думает…

– О, он типичный мужчина! – остроумно насмехалась Елена, не в состоянии упустить такую возможность. – У него ужасные друзья, глупые привычки, а его выходки вызывают у меня только смех!

Руф открыто и с любопытством посмотрел на меня. Я заявил:

– Дочь Камилла Вера – это человек, которого я глубоко уважаю! – Прозвучало не слишком правдоподобно; так часто бывает, когда говоришь правду.

Елена проворчала чтото себе под нос, и Руф засмеялся. Он скрутил свою салфетку и бросил в нее; она игриво ударила его в ответ с легкой непринужденностью старых друзей семьи. Я мог представить, как они проводят свою юность здесь во время летних каникул, купаясь, катаясь на лодках и устраивая пикники. Плавая в Суррент. Путешествуя на Капри. Байи. Озеро Аверн. Поцелуи украдкой в пещере Сивиллы в Кумах… Я представил, какой эффект, должно быть, производил на Елену Юстину этот великолепный красавец, когда она была еще подростком.

Возможно, до сих пор производит.

Терпкое вино в тюрьме и мягкое вино на солнечной террасе наполняли меня приятным чувством безответственности. Я широко улыбнулся девушкам, затем снова сел на солнце, наслаждаясь напитком.

– Ты работаешь на Веспасиана, – начал магистрат. – Так что привело тебя сюда? – Он играл роль невинного, хорошо воспитанного хозяина и одновременно с этим без промедления выяснял, что мне нужно было в его доме.

Положившись на хорошую оценку Елены, пославшей меня сюда, я сказал:

– Император хочет найти сенатора по имени Крисп. Он находится гдето в этом районе, хотя люди с неохотой признаются, что видели его…

– О, я его видел!

– Ты мне не рассказывал! – Первый раз заговорила сестра магистрата: резким, почти недовольным голосом.

Руф посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он; его тон не был вздорным, но в то же время он не оправдывался. Я вспомнил слова Елены, что Эмилия Фауста хотела выйти замуж за Криспа, но он отказался выполнить условия договора. То, что Крисп дал задний ход, могло показаться оскорблением ее семье; брат Фаусты наверняка не одобрял ее продолжающийся интерес. Он снова повернулся ко мне. – Ауфидий Крисп недавно связался со мной; мы виделись в терме в Стабиях.

– Был ли у него какойнибудь особый повод встречаться с вами?

– Нет, – спокойно сказал магистрат. – Ничего особенного. – Ну; ничего, что нарядный молодой аристократ сказал бы такому подлецу, как я.

– Это ваш особый друг, магистрат?

– Просто друг; не особый.

Я любезно улыбнулся ему.

– Не хочу совать нос в чужие дела. Я знаю, что Крисп связан с вашей семьей. Браки, запланированные между людьми высокого класса, – это общественные события.

Я на самом деле сочувствовал ему; у меня у самого были сестры. Кроме того, мне стало жарко, и я снова находился на грани того, чтобы напиться.

Руф смутился, но потом подтвердил мои слова.

– Тут мою сестру постигло разочарование. Нам придется найти ей новые интересы, чтобы компенсировать неудачу. Эмилия Фауста надеялась этим летом заняться музыкой, хотя я боюсь, мне пока не удается найти хорошего преподавателя игры на арфе…

– Жаль! – невинно проговорил я.

– Я слышал, у тебя много талантов, Фалько. Полагаю, ты играешь? – Руф конфисковал мои средства к существованию. Сейчас он, должно быть, сделал вывод, как сильно мне нужно было найти другой источник дохода.

Я задумчиво посмотрел на его сестру, потом попытался не выдать пессимизма, который чувствовал на этот счет.

У Эмилии Фаусты было выражение лица человека, потерпевшего поражение, и никто не мог ее за это винить. Наверное, жалкое дело – быть довольно обыкновенной сестрой великолепного красивого создания, которому доставалось все внимание, куда бы они ни пошли. Фауста соответствовала их дому – старинному и спокойному, как древняя, стоящая в сторонке греческая статуя, которая уже много лет собирала пыль в зале музея. Талант дарить людям радость обошел ее стороной, но не по ее вине. Фауста имела привычку носить одежду цветов низкопробных драгоценных камней – грязножелтый цвет турмалина или тот мрачный оливковозеленый, который ювелиры знают как перидот. Цвет ее лица казался нездоровым под слоем косметики, которая потрескалась на жаре, словно маска марионетки. Даже здесь, на высоком балконе, где с моря дул приятный ветерок, ни одна волосинка на прилизанной бледной голове этой девушки не шевелилась, и, повидимому, она разозлилась бы при едином движении. Ее волосы имели некрасивый медовый оттенок, так что не хотелось обращать на них внимание.

Всетаки Фауста была молодой женщиной. Слишком взрослой, чтобы оставаться одинокой без достаточного на то основания; ей еще было не больше двадцати пяти. Брату досталось хорошее телосложение, но она, наверняка, образованна и богата, и, в отличие от ее подруги Елены, Фаусту можно вывести в общество, не беспокоясь за каждую тарелку с миндальными пирожными, которая попадется ей на глаза. Если бы она когданибудь осмелилась улыбнуться, то для мужчины в нужном настроении могла бы стать застенчивопривлекательной. Сдуть с нее пыль, поухаживать на свежем воздухе, ущипнуть за бесстыдные места, пока она не вскочит и не взвизгнет – из аристократки Эмилии можно было сделать чтонибудь более или менее аппетитное…

Елена Юстина взглядами посылала мне знаки своего неодобрения, так что я тут же запел о том, как буду счастлив взяться за это дело.