Текст книги "Узоры на коже (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
39. Полина
– А теперь расскажи мне, что это было?
Брэйн – бледный, серьёзный – сидит на койке, сцепив руки в замок за головой. На щеках тёмная щетина, и даже череп уже не столь лысый. Я сижу, согнув в коленях ноги, на койке, которую принесли накануне сюда Арчи с Филом. Потому что наотрез отказалась уходить из палаты. После того ужаса, что пережила, когда не знала, жив ли Паша, не хотела ни на миг выпускать его из поля зрения. Казалось, уйду хоть на миг, и оживёт мой самый сильный кошмар, и я останусь совсем одна. Без моего Брэйна.
Сейчас он сидит и прожигает меня взглядом ореховых глаз, а я молчу, потому что не хочу толочь воду в ступе. Боюсь, что Паша, узнав, как поверила наговору, выгонит меня. Он ведь просил доверять, клялся быть честным, а я снова усомнилась.
– Поля, посмотри на меня, – просит и дотрагивается до моей руки. – Расскажи, что случилось
Вздыхаю, набираю полную грудь воздуха и начинаю:
– В тот день я позвонила тебе…
Брэйн заламывает бровь, а в округлившихся глазах – чистое удивление.
– Но я не слышал никакого звонка, и пропущенных не было. – В голосе твёрдая уверенность в своих словах. Фантасмагория какая-то, право слово.
– Не знаю, – пожимаю плечами, – но трубку сняла какая-то девушка…
Чувствую, как слёзы снова обжигают веки, и я моргаю несколько раз, чтобы не дать им пролиться. Не время плакать, да и не хочется больше. Уже всё хорошо, Пашу скоро выпишут, и только это имеет значение.
– Девушка? – Он явно удивлён, но ведь мне не показалось.
– Да.
– И что она говорила?
Он, кажется, ещё больше побледнел, а губы сжаты в тонкую линию. Даже бицепсы напряглись, и сейчас Паша похож на хищного зверя, готового к молниеносному нападению. Никогда не видела его таким, когда ярость плещется внутри, угрожая вырваться наружу в любую секунду. Даже в тот момент, на гонках, когда метелил бедолагу почём зря не казался таким злым.
– Я подумала, что это соседка, о которой ты рассказывал или, может быть, кто-то из девушек твоих друзей. Родственница, возможно. Но…
– Полина, быстрее, а то терпение почти лопнуло. Мне нельзя волноваться, ты же помнишь.
Киваю и продолжаю скороговоркой, потому что сказать об этом способна один раз:
– В общем, она сказала, что ты в душе, потому не можешь подойти.
– Однако… Интересно-то как.
– А ещё у вас с ней свадьба скоро.
Мой голос в этот момент больше похож на писк, а сама боюсь взглянуть на Брэйна. Вдруг увижу в глазах панику, смятение, растерянность? Не переживу ведь этого.
Вдруг сильная рука хватает меня за затылок, а сам Брэйн в опасной близости, и я каждой порой ощущаю жар, исходящий от могучего тела. Тяжёлое прерывистое дыхание обжигает, а длинные пальцы перебирают мои волосы.
– Значит, невеста, да? – В светло-карих глазах неприкрытая ярость и боль, а под кожей перекатываются желваки.
– Да.
У меня нет возможности вырваться и избежать этой пытки его взглядом. И с каждой секундой ненавижу себя всё больше, потому что моя дурость – причина того, что мы сейчас в этой палате.
– И ты, значит, поверила… – Это утверждение, в низком голосе ни капли сомнения.
– Да.
Да-да, поверила, потому что идиотка непроходимая.
– Снова напридумывала себе хрень всякую, да? Ай-яй-яй, Полина Юрьевна Обуховская. И не стыдно тебе?
Вибрация голоса волной по венам, электрическими разрядами вокруг. Зажмуриваюсь, а слёзы сами скатываются по щекам.
– Прости меня. Мне так больно было, так обидно… Я ведь с того самого дня, когда в туалете разговор подслушала, была в глубине души уверена, что скоро ты оставишь меня, на другую переключишься.
Брэйн молчит, лишь дышит часто-часто, а пальцы на моём затылке порхают, чуть подрагивая. И меня будто прорвало: долго, всхлипывая и глотая слёзы, говорю о своих страхах; о будущем, в котором всё так зыбко и призрачно; о том, как сильно люблю его и боюсь потерять. Кажется, никогда так много не говорила и так остро не чувствовала.
– Какая же ты дурочка, – шепчет и прижимает меня к груди, по спине гладит, в макушку целует, а я растворяюсь в его объятиях. – Поля, я люблю тебя, понимаешь? Люблю. Ты ожившая мечта, сладкий сон. Да я сдохнуть готов, ради тебя сдохнуть.
– Не надо…
– Не надо, – соглашается и смеётся, а от одного этого звука кровь бурлит. – Только не тогда, когда нашёл тебя, мою ожившую фарфоровую куколку из детской мечты.
И он рассказывает о том, как в детстве часами мог наблюдать за крошечной балериной, поражаясь красоте и совершенству. Каждое слово – острой бритвой по нервам. Неужели это со мной происходит? С каждым, пролетающим сквозь нас, общим мгновением напряжение слабеет, пока не расслабляюсь полностью, почти засыпая на груди Паши под звуки любимого голоса.
А после рассказывает о девочке Маше, ответившей на тот звонок. Рассказывает всё, с самой первой их встречи. Это больно, но об этом нужно знать, иначе ведь нельзя. Брэйн честен со мной, как обещал ни единожды. И, когда произнесено последнее слово, а за окном глухая ночь, я окончательно понимаю: без этого мужчины моя жизнь будет пустой.
– Я схожу воды куплю, – говорю Брэйну, когда медсестра ставит ему укол. – Отдыхай.
– Правильно, нечего его охранять круглосуточно, – улыбается медсестра, собирая пустые ампулы в лоток. За её размеренными и чёткими движениями можно наблюдать, наверное, вечно.
– Мне такая охрана по вкусу. – Брэйн улыбается, прикрывает глаза и укладывается удобнее на койке. Сейчас он кажется таким расслабленным, спокойным, что невольно хочется прикоснуться, чтобы зарядиться его силой, раствориться в исходящих волнами вокруг надёжности и покое.
Нет, нужно держать себя в руках, потому что моя нездоровая к нему тяга иногда даже пугает.
Выхожу из палаты, улыбаясь тому счастью, что плещется внутри. Удивительно, но в узком коридоре безлюдно, хотя его друзья, сменяя друг друга, почти круглосуточно дежурили под дверями. Наверное, всё плохое в самом деле позади, раз даже парни перестали беспокоиться, только у меня внутри ещё нет-нет, да разворачивает хвост тревога, которую никак не выходит истребить целиком и полностью.
Медсестра выходит из палаты, аккуратно прикрывая за собой дверь, и улыбается мне:
– А вашего-то красавца выпишут, наверное, сегодня. – В голосе откровенное облегчение. Наверное, наша повышенная забота о Брэйне вымотала нервы всему медперсоналу. – Можете пока к доктору зайти, он подробнее объяснит.
Киваю и быстро-быстро, почти бегом несусь в направлении ординаторской. Стучусь и, получив разрешение войти, распахиваю дверь.
– Проходите, Полина Юрьевна, – устало улыбается лечащий врач Брэйна – мужчина лет сорока с аккуратно подстриженными тёмными волосами с лёгкой проседью в районе висков. В карих, почти чёрных глазах любопытство, а на идеально выбритых щеках ямочки, стоит только улыбнуться. Располагающая внешность, ничего не скажешь. Чем-то он напоминает мне отца, да только у того в синих глазах стылые ледники.
От воспоминаний об отце неприятно покалывает под рёбрами. Я скучаю, очень скучаю, но он после того, как виделись в последний раз, не пытался выйти на контакт, а моя обида никуда не испарилась. Наверное, что-то треснуло настолько оглушительно, что погубило то хорошее, что было в прошлом, что так любила когда-то…
Завожу руки за спину и незаметно сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы переключить внимание на доктора, который жестом приглашает присесть на стул напротив.
– По какому вопросу пожаловали? – Сидит за столом, сложив руки перед собой и смотрит прямо мне в глаза.
– Мне медсестра сказала, что Бр… Павла могут сегодня выписать. Это правда?
Улыбается, кивает и, порывшись в ворохе бумах, почти заваливших стол, находит нужные. Не мешаю ему что-то там рассматривать, а у самой от нетерпения коленки дрожат. Ну что за медлительный товарищ? Не выспался, что ли?
– Да, – замечает, откладывая документы в сторону, – думаю, именно сегодня можно готовиться к выписке. С вашим появлением дела у пациента на удивления бодро пошли на поправку.
Не знаю, что на это ответить, потому просто улыбаюсь и киваю. Не терпится вернуться к Паше, собрать немногочисленные пожитки и, дождавшись выписки, свалить из этой осточертевшей больницы домой. Интересно, будет слишком невежливо подскочить вот прямо сейчас и вприпрыжку понестись к Брэйну с хорошими новостями наперевес?
– Может быть, вы ангел?
Чёрт, флиртует, что ли? Однако, какой оригинал.
– Ага, он самый. – Поднимаюсь и направляюсь к двери. Не знаю, зачем эти дешёвые подкаты, да и знать не хочу. И так проблем хватает. Надеюсь, выражение моего лица достаточно красноречиво даёт понять, на какой оси я вертела все эти комплименты. – До свидания.
Захлопываю дверь ординаторской и иду к лестнице. Хочется вернуться к Брэйну, сообщить ему о скорой свободе, но пить всё также хочется, а на улице – я в окно видела – замечательная погода. Да и Паше после укола лучше отдохнуть. Ступенька, вторая, третья, а во мне воспоминания внезапно оживают, как прыгала маленькая через несколько ступенек в нашем только что отстроенном доме. Тогда было так хорошо, так спокойно, и, казалось, что будет так вечно. Но даже, несмотря на болезненную память, на сердце такая лёгкость, что готова весь мир обнять. Скоро Брэйн будет дома, всё останется позади. Это ли не счастье?
Толкаю дверь, выхожу на улицу и, подставив лицо тёплому ветру, улыбаюсь солнцу, небу и своим мыслям. Вдруг кто-то дотрагивается до моего плеча, а я вздрагиваю. Терпеть не могу, когда кто-то трогает без спроса.
Солнце ослепляет, и я не сразу могу рассмотреть ту, что стоит совсем рядом и робко улыбается. Где-то я, кажется, видела это бледное личико и виноватый взгляд. Пока пытаюсь воскресить в памяти образ девушки, она, продолжая улыбаться, говорит:
– Полина, здравствуйте. Вы меня не узнали, наверное…
Точно! Это же Маша! Святая простота, припёрлась.
Первым родилось желание схватить её за волосы и хорошенько так, со вкусом и удовольствием долбануть головой о кирпичную кладку больничной стены. Чтобы мозги всмятку, потёками по стенам. Сглатываю, потому что такими сладкими показались эти мечты – разбить кому-то голову.
Но ведь прошлого не изменит, если я даже убью её. Только лишь перекрою будущее, оказавшись в тюрьме, если только труп в лесочке не прикопаю. Заманчиво, конечно, но уж слишком много возни, как на мой вкус.
– Полина, я хотела… – Нервно натягивает и без того длинные рукава до кончиков дрожащих бледных пальцев, зябко поводит плечами, сутулится. Жалкая она такая, несчастная, что хоть рыдай.
– Честно? Вообще не волнует, чего ты там хотела.
Складываю руки на груди и стою, перекатываясь с пятки на носок. Мне неуютно в её обществе, мне она не нравится, особенно после того, что вытворила, гадина такая.
– Но… – Вскидывает взгляд, а в краешках глаз слёзы скапливаются.
Вот только бурных рыданий сейчас не хватает.
– Хочешь, наверное, рассказать, какая у вас с ним, – жест в сторону больничного входа, – великая любовь? Платье свадебное уже купила? А кольцо не жмёт?
– Нет-нет, я не за этим пришла! – вскрикивает и прижимает сложенные ладони в молитвенном жесте к груди. – Я извиниться хотела.
Лучше бы дома сидела, честное слово.
– Не нужно было трудиться, ноги бить…
– Но ведь я не хотела… я ведь не думала, честно! – Голос срывается в звонкую истерику, а на бледных щеках лихорадочный румянец пятнами проступает. Она точно не в себе и, если бы кто-то спросил моего мнения, срочно требуется консультация специалиста. – Мне тётя Зина позвонила и рассказала, что из-за меня произошло. Она так ругалась, что ключи у неё украла, но я ведь не думала…
Она повторяет своё «но я ведь не думала», точно это может хоть что-то исправить.
– Не думала? Бывает. – Пожимаю плечами, а пальцами сжимаю предплечье до хруста в суставах. Не хочу, чтобы она видела, как руки мои дрожат. – А от меня чего хочешь?
Вся эта ситуация уже порядком осточертела, и я делаю шаг в сторону, чтобы отойти от Маши подальше. Не хочу скандалить, ругаться, отношения выяснять. Вся моя злость перегорела, когда всю ночь с Брэйном разговаривали, хотя, попадись мне Маша в тот момент, когда я в больницу мчалась, холодным потом обливаясь, убила бы, не задумываясь.
– Просто извиниться.
– Я тебя прощаю, довольна? А теперь иди с миром и не попадайся больше на глаза, хорошо?
Маша кивает, но уходить не торопится. А мне уже не хочется пить, зато внутри копошится желание закурить. Давно ведь избавилась от этой дурацкой привычки, но сейчас аж скулы сводит и вязкая слюна рот наполняет. Чёрт, что угодно отдала бы за сигарету.
– Полина, подождите, я ведь ещё не всё сказала.
Маша явно никуда уходить не собирается, настойчивая наша. Вдруг из-за поворота выезжает мотоцикл, урча мотором. Тормозит в нескольких метрах, и я улыбаюсь, понимая, что это Роджер.
– Привет, сестра милосердия, – машет мне рукой и вешает на ручку мотоцикла шлем. Кажется, после того, что случилось с Брэйном все его друзья срочным образом озаботились своей безопасностью. – Слышал свист, что Пашку выписывают сегодня.
Подхожу к Роджеру, потому что больше не хочу ни видеть, ни слышать Машу. Мне плевать на неё, её раскаяния и желания что-то исправить. Пусть катится, а иначе ведь могу передумать и устрою потасовку прямо здесь и сейчас.
– Оперативно информация распространяется, однако.
– Это всё мой животный магнетизм, – ухмыляется, а я понимаю, что не зря медсестра нет-нет да и вздохнёт, печально глядя в одну точку.
Пока болтаем, спиной ощущаю взгляд так никуда и не ушедшей Маши.
– Я смотрю, у нас гости, – шепчет мне на ухо Роджер. – Что она здесь забыла?
– Извиняться приехала, – шепчу в ответ, озираясь назад.
– Напрягает?
– Слегка. Просто я уже сказала, что прощаю её, а она всё равно не уходит.
– Здравствуйте. – Маша совсем близко, и я понимаю, что легче выслушать до конца, а иначе от неё как от чумы не избавиться.
– Ну, привет, – кивает Роджер, а сам щурится недоброжелательно.
– Я, в общем, хотела сказать, что уезжаю завтра. Навсегда уезжаю. Так лучше будет для всех. Вот, всё.
Кивает и робко улыбается, а мне вдруг так жалко её становится. Такая дурочка, глупенькая влюблённая дурочка.
Вдруг краем глаза замечаю высокого мужчину в чёрных джинсах и серой футболке без принта, в тёмных очках и со светлым ёжиком волос на голове. Ему лет тридцать, может, чуть больше и он явно ищет кого-то. Не знаю, почему вообще обратила на него внимание, когда вокруг снуют толпы студентов медицинского, пациентов и проведывающих, но чем-то ведь привлёк. Мужчина останавливается и снова оглядывается по сторонам, но, когда замечает нашу компанию, будто выдыхает облегчённо и улыбается. Стремительной походкой направляется в нашу сторону.
– Мария, я же говорил, что не нужно от меня убегать. Зачем ослушалась?
Он подходит к нам вплотную, а на лице ласковая улыбка. Маша вздрагивает и чуть вжимает голову в плечи, точно вину свою чувствует.
– Я уже возвращаться хотела, я быстро, мне только поговорить, извиниться, – блеет, а я внимательно рассматриваю подошедшего.
Что-то в его образе есть такое, что сигнализирует: лучше не спорить, а делать то, что предлагают. Кидаю взгляд на Роджера, а тот оглаживает бороду, внимательно следя за развитием событий. Интересно, кто этот мужик? На охранника похож, на самом деле.
– Машенька, папа же переживает. Да и доктор нас ждёт. – Он протягивает руку и мягко касается плеча девушки, а та вздрагивает. Почти незаметно, но от меня не ускользнула бледность и страх во взгляде, точно Машу в ловушку поймали. – Пойдём? Не нужно родителей расстраивать, машина ждёт. Сейчас в клинику поедем, там тебе будет хорошо. Ты же сама это знаешь.
Маша послушно кивает, а мужчина улыбается ещё шире. Наверное, рад, что не получит нагоняй от родителей Маши за то, что упустил бегунью.
– Зачем сбежала? – продолжает, поглаживая её по плечу, словно неосторожный жест может привести к катастрофе. А у меня такое чувство, что наблюдаю за опытным ловцом, загоняющим в силки дикого норовистого зверя. – Не хорошо так поступать, бегать за собой заставляешь…
– Игорь, мне нужно было. Я бы скоро сама вернулась, правда-правда.
– Я тебе верю, Маша, верю. Ты же умница, да? А теперь пошли, я машину оставил, ещё угонят.
Она кидает на меня виноватый взгляд и говорит:
– Я пошла? Павлу передайте, что я не хотела, чтобы так получилось.
И, не дожидаясь ответа, резко разворачивается и семенит по дорожке. Игорь секунду медлит, потом произносит: "Больше вы её не увидите, обещаю" и уходит вслед за Машей. Пара мгновений и они скрываются за поворотом.
– Дела-а… – протягивает Роджер, вглядываясь вдаль.
– Роджер, у тебя есть сигарета?
Протягивает молча пачку, достаю одну и, воспользовавшись красивой серебряной зажигалкой, закуриваю. С непривычки горло саднит, а горький дым наполняет лёгкие. Отходим подальше от входа и присаживаемся на высокую деревянную лавочку, и я принимаюсь болтать в воздухе ногами, рассматривая носки чёрных кожаных балеток. Говорить ни о чём не хочется, после встречи с Машей настроение, бывшее отличным, ухнуло в пропасть. Странная она всё-таки, Брэйн не соврал. И эти её опущенные плечики, дрожащие пальцы, которыми она режет себя день за днём. Я ведь знаю, почему она всё время кутается – шрамы скрывает, которыми кожу свою "украшает". Это, кажется, селфхарм называется – глубокая тяга уродовать надрезами кожу кожу, причиняя боль, словно по-другому живым себя почувствовать невозможно. Мне кажется это диким, ненормальным, но кто я такая, чтобы выносить кому-то диагнозы и приговоры? У каждого свои тараканы разной степени придурковатости. Главное, чтобы Маша под ногами больше не путалась, а режет она себя или головой в печь лезет не мои проблемы.
– Думаешь, отстанет? – нарушает Роджер тишину.
– Знаешь, я этому Игорю поверила. Потому надеюсь больше её не увидеть.
Тяжело вздыхаю и спрыгиваю на землю. Ещё одна затяжка, струйка дыма в воздух. Нет, надо завязывать, а то снова привыкну. Зря, что ли, мучилась, бросая когда-то?
– Хорошая девочка, – хмыкает Роджер, когда окурок пикирует в урну. – Брэйну будем рассказывать?
Даже не задумывалась над этим, признаться честно. Говорить или нет? Может, ну его? Зачем волновать? А с другой стороны мы же договорились не врать и верить.
– Расскажу, – киваю. – А сейчас пойдём к Паше? А то он там один, а скоро выписка. Чего время зря тратить?
Роджер согласно кивает, улыбается проходящей мимо девушке, на что та фыркает и краснеет, и, поднявшись, идёт за мной в больничный корпус.
40. Брэйн
Когда распахиваю дверь квартиры, в нос ударяет аромат свежей выпечки и мясного рагу. Эти запахи знаю с детства, и на губах расползается улыбка. Хоть и злой на свою соседку до чёртиков, но она всё-таки замечательная. Смотрю на пол и замечаю мужские светлые туфли, которых здесь ещё совсем недавно не было. Да и вообще, слишком давно этот человек не баловал меня своим вниманием.
Из кухни доносятся голоса – низкий мужской и весёлый женский, а я улыбаюсь. Тётя Зина, знаю это, слишком давно любит моего отца, хоть и никогда, даже под страхом смерти, не признается в этом. Её забота обо мне всегда была бескорыстной и искренней, без надежды на то, что отец заметит и оценит. Но папа оказался однолюбом и трудоголиком, каких поискать, потому личная жизнь, после смерти мамы, волновала его меньше всего. Но ведь сердцу не прикажешь? И это применимо ко всем в нашей ситуации.
– Паша? – Поля дотрагивается до моей руки. Наверное, я слишком сильно задумался обо всей этой ерунде.
Когда попал в больницу, отец звонил почти каждый день, интересовался, не нужно ли мне что-то. В ответ получал неизменные "всё хорошо", "нет, не нужно" и успокаивался до следующего звонка. Не думал, что он бросит все дела и примчится за сотни километров. Признаться честно, это приятно.
– Отец приехал, – произношу тихо и прикрываю входную дверь.
На кухне продолжают смеяться, чем-то греметь, а я смотрю на вмиг побледневшую Полину, которая, кажется, готова в окно сейчас выпрыгнуть.
– Не волнуйся ты так. – Беру пальцами её подбородок, приподнимаю хорошенькое личико, заставляя в глаза смотреть. – Отец мой – хороший человек, ты ему понравишься, обязательно.
Поля моргает несколько раз, а потом слабо улыбается.
– Не то что мой, да? – В голосе неприкрытая горечь, и я резко прижимаю хрупкое тело к груди.
– И твой хороший, просто мы с ним характерами не сошлись. – Глажу её по спине, целую в макушку, шепчу на ухо какую-то дребедень, лишь бы успокоилась. – Всё будет хорошо. Ты мне веришь?
– Только тебе одному.
По голосу слышу: улыбается, а мне только это и нужно.
– Пошли знакомиться?
Поля кивает, но нас опережают.
– Павел… – произносит отец и улыбается. Полина ахает, потому что наше с ним сходство поразительно. Только кожа отца не покрыта узорами, а на голове вполне себе волосы, но во всём остальном мы практически идентичны: тот же рост, ширина плеч, светло-карие глаза, оттенок кожи…
– Отец.
Несколько секунд смотрим друг на друга, но вот уже его сильные руки хлопают меня по плечам, а бурная радость от встречи выплёскивается наружу.
– А это, наверное, Полина, – произносит отец, рассматривая внимательно мою девушку, что так и стоит в дверях и переминается с ноги на ногу, прижимая сумку к груди.
– Да, – кивает Поля и улыбается. В глазах нет страха, лишь лёгкая тревога, и я рад этому.
– А я Егор. – Отец протягивает широкую ладонь и, взяв миниатюрную кисть Поли, целует её. – Обойдёмся без отчеств и других условностей. Просто Егор.
Отец всегда галантен, корректен сверх всякой меры и умеет найти подход к любому человеку, кем бы тот ни являлся. В свои слегка за шестьдесят он умеет очаровывать, и меня совершенно не удивляет, что тётя Зина так и не нашла кого-то, кто смог бы хоть немного, но сравниться с ним.
– А теперь пойдёмте к столу, – говорит отец, – а то всё остынет. Извини, сын, не смог встретить тебя из больницы. Дела, сам понимаешь.
Я понимаю, всегда и постоянно. Знаю, что только работа вытащила когда-то отца из депрессии, потому грех гневаться. А я, предоставленный сам себе в сложные пятнадцать? Кто об этом будет переживать, да и рядом всегда была тётя Зина. И именно этот факт не сможет меня заставить злиться на неё, хоть порой и следует.
Стол ломится от приготовленных заботливыми руками деликатесов, и живот невольно сводит от голода. Больничные харчи всё-таки не пища богов, как ни крути, да и как удержаться, когда всё так аппетитно выглядит, а аромат щекочет ноздри? Тётя Зина ставит в центр стола бутылку любимого вина и графин с клюквенным морсом. Замечаю, каким счастьем горят её глаза, когда меня замечает.
– Павлуша, милый мой, дорогой, – всхлипывает и всплёскивает пухлыми ладонями. – Я так рада, что ты наконец-то вернулся, так рада.
Обнимаю за плечи, а она утыкается мне в грудь носом и причитает, какой я у неё красивый, большой и сильный, и даже болезнь не смогла испортить сего факта. Эту бурю проще переждать, потому молчу и лишь поглаживаю впечатлительную соседку по спине. Ну вот как злиться-то на неё?
В итоге всё-таки рассаживаемся за столом, и три часа без остановки в квартире царит смех, радостные возгласы и звучат тосты о моём здоровье, процветании всех бизнесов на свете и успехе в любовных делах. Отец шутит, спрашивает о свадьбе, прося не затягивать, чтобы такой "старый башмак, как он" смог дотянуть до сего события. Полина смущается, а я сжимаю под столом дрожащую ладошку, чтобы волноваться не вздумала, а на душе так хорошо, что даже петь хочется.
А когда отец, сославшись на дела и невозможность побыть дольше, уезжает, и тётя Зина, грустно вздохнув, уходит к себе, мы остаёмся с Полиной наконец-то одни. Она моет посуду, напевая что-то себе под нос и периодически поправляя согнутой в локте рукой надоедливую прядь, падающую на глаза.
Делаю шаг в её сторону, всего один и этого оказывается достаточно, чтобы расстояние между нами исчезло. Полина охает, когда прижимаюсь к ней сзади и, протягиваю руку, чтобы выключаю воду. Когда кладу ладони на упругую аккуратную грудь, которую так люблю целовать, Полина подаётся чуть назад и кладёт голову мне на плечо. Сжимаю податливое тело, точно впечатать в себя пытаюсь, и Полина чуть выгибается, когда сильнее сжимаю грудь. Мне мало чувствовать её через ткань, мне всегда нужно больше. Смогу ли когда-нибудь насытиться? Загадка века, не иначе. Разрываю эту чёртову футболку, оголяю округлые плечи и целую, исступлённо, неистово, прикусываю бархатистую кожу. Мне мешают её шорты, мои брюки, но избавиться от них – дело секунды. Когда одежда летит на пол, а Полина поворачивается ко мне, в глаза заглядывая, губу закусывая, все тормоза улетают в кипящую огнём пропасть. Подхватываю под задницу, усаживаю на стиральную машинку, разведя стройные ноги в сторону.
– Ты нужна мне, – произношу за миг до того, как ворваться в обжигающую плоть. Полина уже готова для меня, моя девочка выгибается дугой, когда наращиваю темп.
Она кричит, что любит меня, а у меня от этих слов мозги плавятся. Оргазм накрывает обжигающей волной, выбивает дух, тормозит сердце. Кажется, что сдохнуть готов, если вот этого лишусь.
– Ты всё-таки чертовски потрясающий мужик, – смеётся Полина. Потом выравнивается, берётся ладошками за мои небритые щёки и внимательно заглядывает в глаза. Высокая грудь вздымается в такт прерывистому тяжёлому дыханию, а в комнате весь кислород наэлектризован и искрит.
– Что? – Выгибаю бровь, потому что понять не могу, что она рассмотреть на дне моих глаз пытается.
– Я хочу от тебя ребёнка.
А у меня в голове щёлкает что-то. Ребёнка? От меня? Чёрт…
– Поля… У меня слов нет.
В синих глазах тревога смешивается в адском коктейле с обидой.
– Ясно. Прости, это я так ляпнула. Я ж понимаю…
Порывается встать, высвободиться, а я опираюсь руками по бокам от неё и в шею целую. Вздрагивает, но напряжение не рассеивается.
– Моя фарфоровая балерина, какая же ты глупая…
– Сам такой, – бурчит себе под нос, но больше вырваться не пытается, уже хорошо.
– Ты правда хочешь от меня ребёнка?
– Уже и не знаю…
– Не знает она. – Целую плечо, оставляя засос клеймом на коже. – У нас обязательно будут дети, очень скоро. Но вначале мы поженимся. Ты возьмёшь мою фамилию, скажешь в ЗАГСе чёртово "да" и проведёшь со мной медовый месяц в доме у озера. А там, уж поверь мне, всё сделаю, чтобы через девять месяцев ты родила мне сына.
– Или дочь.
– И её тоже можно.
– Ты вот это всё серьёзно сейчас говоришь? – В глаза заглядывает, точно найти в них подтверждение хочет, что лгу.
– Ты даже представить себе не можешь, насколько.
Когда Полина взвизгивает и обнимает меня за шею, чуть не выбив дух, в дверь настойчиво кто-то принимается трезвонить.
– Не будем открывать, – шепчет мне в шею, дыханием обжигает.
– Согласен. Ну их.
Когда названный гость прекращает звонить, мой мобильный оживает, а на дисплее незнакомый номер.
– Это Юрий Обуховский, – раздаётся в трубке знакомый голос. – Я знаю, что вы дома. Впустите, поговорить нужно.
Молча кладу трубку и отвечаю на вопросительный взгляд Полины:
– Отец твой пришёл.
– Ой, – произносит Поля и закрывает рот ладонью.
Поднимаю с пола одежду и только тогда вспоминаю, что порвал футболку Полины и теперь ей нечего надеть. Вот же гадство.
– Так, сиди здесь, чаю попей, телик посмотри, я сам с ним поговорю. – Беру Полю за плечи и легонько встряхиваю. – Всё будет хорошо, не волнуйся. Не знаю, зачем он пришёл, но разберёмся.
Полина кивает и обнимает себя за плечи.
– Там в шкафу мои футболки, можешь любую надеть, только рад буду.
– Нет, Паша, я всё-таки с тобой пойду!
Спрыгивает на пол и, упрямо вздёрнув подбородок, стоит, подбоченясь. Зубы сводит от того, какая она сейчас сексуальная, хоть, наверное, и не задумывается над этим. Хочется послать всё к чертям и потащить Полину в комнату, или в ванную, хотя нет. После того, как увидел там Машу, в душевой кабине у меня ещё долго не встанет.
– Нет, ты останешься здесь, и это не обсуждается.
Мечет в меня молнии, спорить пытается, упрямица моя.
– Брэйн, но я его лучше знаю…
– Наплевать, веришь? Он пришёл в мой дом, значит мне с ним и разговаривать, а снова доводить тебя до истерики я ему не позволю. Т. ч. сиди здесь и не высовывайся, хорошо?
Полина хмурит брови, но всё-таки кивает.
– Вот и умничка.
И, быстро напялив на себя шмотки, иду к входной двери, за которой, знаю это, топчется Полин отец. Да уж, точно не так я представлял в своей жизни общение с родителями невесты, но даже, если Юрию не понравится перспектива видеть меня своим зятем… Срать я хотел на его мнение. Полина будет моей женой, она родит меня сына и дочку, а потом снова сына. А дедуля моих детей, коли выделываться не перестанет, пусть катится лесом.
Распахиваю дверь и натыкаюсь взглядом на своего гостя, стоящего спиной, облокотившись на перила.
– День добрый, – говорю, хотя он ни хрена не добрый, если ко мне приходят без приглашения такие гости. Но, ладно, не зря же меня вежливости и хорошим манерам родители учили.
Обуховский медленно поворачивается и бесконечно долгое мгновение смотрит прямо мне в глаза.
– Здравствуйте, Павел, – кивает, а во взгляде лёд. На идеально выбритом лице ни единой эмоции, а на светло-голубой рубашке и летних брюках в тон ни единой складочки. Не человек, а манекен из ЦУМа. На мне же мятая майка и старые, но удобные джинсы, что, впрочем, роли никакой не играет.
– Где моя дочь? – Осматривает с ног до головы, взглядом ощупывает, как будто я, как минимум, съел Полину.
– С ней всё хорошо, не стоит беспокоиться.
– Предлагаешь на слово поверить? – Заламывает бровь и усмехается. – Ну, ладно… В дом, я так понимаю, не пригласишь?
– Скатерть белую не успел погладить, так что нет.
– Пошли поговорим тогда… на нейтральной территории.
И, не дожидаясь моего согласия, спускается вниз по лестнице. Чёрт с ним, хочет поговорить, значит пообщаемся. В конце концов, должен же кто-то сообщить дражайшему родителю, что его дочь замуж выходит.
* * *
Выбор места для разговора весьма любезно предоставили мне, и я даже грешным делом хотел направить наши стопы в «Бразерс», но передумал. Пусть это было бы весьма забавным приключением, всё-таки, боюсь, к такому экстриму будущий тесть явно не готов. Не станем настраивать потенциального родственника против себя ещё больше.
Потому решил не выделываться и отвезти его туда, где живёт часть моего сердца – в студию. Это моё детище и нечно большее, чем просто способ заработать на хлеб. Да и, в конце концов, в любом случае необходимо поехать туда, ибо отпуск-больничный и так затянулся до неприличия. В наше время бросать любимое дела столь надолго – непозволительная роскошь. Правда, пока лежал в больнице, телефон разрывался от звонков взволнованных клиентов, многие из которых активно записывались на сеанс, точно моя несостоявшаяся смерть сподвигла их набить себе ещё пару татуировок. Полина активно помогала, и в итоге всё-таки согласилась пойти работать в мою студию администратором. Как говорится, не было бы счастья.
