Текст книги "Узоры на коже (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
31. Полина
Мы выходим из кабинета, а я даже примерно представить себе не могу, сколько времени провели здесь. Но сейчас мне так хорошо, и мы с Брэйном будто два подростка – тискаемся, смеёмся, целуемся. И совсем не волнует, что моя жизнь порвана на цветные лоскуты, потому что такой силой переполнена, какой никогда не ощущала. Квартиру можно снять, работу новую найти, всё можно исправить, но впервые я сама себе хозяйка и это очень необычное, новое чувство, что аж голова кружится.
– Поедем кататься? – спрашивает Брэйн, играя с моими короткими волосами на затылке. Даже страшно представить, какой бардак у меня на голове сейчас. Ну и пусть. – Чего в духоте сидеть?
– А Ася? – вспоминаю об оставленной в баре подруге. – Ещё вляпается в какую неприятность, сам знаешь, на что Анастасия Петровна может быть способна.
И точно кто-то мысли мои услышал: появляется Ася собственной персоной. А рядом какой-то мужик! Высокий, статный такой, лет сорока, со светлой бородой… Они не видят нас, потому что Ася стоит, вжавшись спиной в стену, а её новый знакомый упирается рукой рядом с её головой и что-то вещает на ухо. Он симпатичный, и Ася явно такого же мнения, если судить по блуждающей на губах улыбке и лихорадочному румянцу на щеках.
– Ты его знаешь? – тихо спрашиваю, а Брэйн присвистывает.
– Это Викинг. – Паша явно ошарашен. – Хозяин "Бразерса".
Тем временем этот самый Викинг – похож, кстати, – убирает волосы с лица Аси, задерживаясь пальцами на коже чуть дольше необходимого. Мне так странно видеть её с кем-то, кроме Саши, что кажется, будто сон вижу.
– Скажи мне только: он нормальный мужик? – Мне важно знать, что этот Викинг за птица такая. Вдруг извращенец какой-то.
– Ну… Я с ним лямуры не крутил, конечно, – хмыкает Брэйн, – но и не видел, чтобы другие крутили. Он у нас одинокий волк.
– Сейчас он таковым точно не кажется, – глупо хихикаю, потому что не привыкла ни за кем подглядывать, и от этого неловко делается, будто не в своё дело лезу и в любой момент по шее получить могу. – Как бы нам незаметно проскочить? Не хочу, чтобы они видели нас.
– Поздно, детка, – смеётся Брэйн.
– О, – восклицает Ася, когда замечает нас, – ребята. А меня тут на экскурсию пригласили…
Она делает неопределённый жест в сторону, отступившего на шаг, спутника, а лицо её ещё сильнее краснеет. Делать нечего, подходим ближе, а Викинг улыбается и обнимается с Брэйном.
– Очень рад видеть вас здесь, – кивает мне Викинг, а я замечаю, какого необычного цвета его глаза: серые, будто тучи перед грозой.
Протягиваю ему руку, он пожимает её, что чуть кости не ломает, и прямо в душу мне смотрит. Волевой мужик – наверное, именно такой Асе и нужен.
– Экскурсия, значит? – спрашиваю, пока мужчины отошли в сторону и увлечены беседой о только им понятной ерунде.
– Ну, а почему бы и нет? – Ася фыркает, а потом тихо смеётся. – Я танцевала, а он подошёл… В общем, ничего не знаю, что-то произошло.
– Ясно, – киваю, а Ася шикает на меня. Вижу: она растеряна, но в глазах странное выражение застыло. Думаю, она и правда решила кардинально изменить свою жизнь, и это радует меня.
Краем глаза слежу за Викингом и понимаю, что он мне нравится: от него веет энергией спокойствия, уверенности в себе. С таким мужчиной Ася будет как за каменной стеной, и уж точно будет избавлена от истерик и припадков. Хотя, конечно, в его возрасте он вполне вероятно имеет шлейф богатого прошлого, но это, в сущности, совсем не мои проблемы – со своей бы жизнью разобраться.
Когда мы прощаемся с Викингом, а Ася остаётся с ним, идём в зал. Молчу, обдумывая увиденное.
– Поля, он правда хороший мужик. Да и люди взрослые, разберутся, – говорит Брэйн, лучше других понимая моё состояние.
– Это хорошо, что хороший. Или плохо, потому что у Аси всё так непросто сейчас… Саша её. Он же истерить будет, психовать, развод не даст. Ты его плохо знаешь.
Брэйн останавливается, фиксирует пальцами мой подбородок и поднимает его.
– Поля, выбрось всё из головы. Уверен, что Ася умеет сама думать, с кем ей быть. А ты расслабься и просто отдохни, пусть сама разбирается. Хорошо?
– Постараюсь.
– Ты и так из-за неё уже выгребла три ведра помоев. – Целует меня в макушку, и я ныряю в спасительное тепло его объятий. С ним рядом так хорошо, и нет тревог, когда к груди прижимает и по спине медленно гладит.
– Слушай, раз Ася пристроена в надёжные руки, то нет причин оставаться здесь, – говорит, когда входим в шумный зал. Кажется, народу стало ещё больше. – Поехали?
– Хорошо, сумку только заберу и поедем.
Брэйн кивает, и мы идём к столику. Но по мере приближения чувствую, как что-то внутри хрустит и ломается на части. Нет, это просто невероятно. Какой-то дурной сон, не иначе.
– Мать твою, я убью Роджера, – шипит Брэйн. – Что он творит?
– Паша, знаешь… Если этим вечером в баре прольётся кровь, ты не удивляйся.
– Поля, дыши глубже, – просит Брэйн. – Помни, о чём недавно говорили.
Это уже даже не ревность. Это водевиль затянувшийся.
– О, вернулись. – Роджер поднимается на ноги и делает шаг в нашу сторону. Потом понижает голос, чтобы его могли слышать только мы, хотя в таком шуме можно не стараться: – Где вы ходите, когда тут такие дела творятся?!
Брэйн кидает на меня быстрый взгляд, а уголки припухших губ подрагивают.
– Ася с Викингом ушла, – ухмыляется Роджер, поглаживая бороду. – Брэйн, представляешь: наш нордический друг до кого-то снизошёл!
– Родж, зубы мне не заговаривай! – Брэйн указывает подбородком в сторону столика. – Она тут, что делает?
Кидаю взгляд на Машу, которая болтает тонкой трубочкой в высоком бокале с ярко-зелёным коктейлем. Она смотрит по сторонам и кажется вполне спокойной. Чего не сказать обо мне. Вцепиться бы ей в косичку, да объяснить популярно, куда ей необходимо сходить и откуда не высовываться. Рука Брэйна на моей талии успокаивает, но в последние дни столько всего накопилось, что, кажется, лопну, если не выпущу пар. Но драться?
– Когда Ася ушла с Викингом, припёрлась эта Маша, сказала, что все её одокурсники напились, разъехались, пошли трахаться и ещё к каким-то чертям провалились, потому она посидит здесь.
Роджер раздражён, даже глаз немного дёргается, зато Маша спокойна как слон.
– Вот холера. – Брэйн сжимает пальцами переносицу. – Это всё тётя Зина виновата.
– Твоя инициативная соседка отжигает, – усмехается Роджер. – Что с Марусей этой делать? Уже предлагал домой подвезти, но она…
– …панически боится мотоциклов, – заканчивает Брэйн.
– Так, надоело. – Решаюсь и направляюсь к столику.
Плюхаюсь на стул рядом с Машей и улыбаюсь во все тридцать два, а Маша вздрагивает, а на щеках расцветают алые пятна румянца.
– Здрасьти, – выдавливает и сжимает дрожащими пальцами стакан с коктейлем.
– Привет, – киваю и наклоняюсь к ней близко-близко. В нос ударяет аромат жасмина. – Я вот чего сказать хотела. Не знаю, кто ты такая, но если не хочешь, чтобы я твой скальп у себя на стенке повесила в красивой рамочке, а из зубов ожерелье сделала, то постарайся на глаза мне не попадаться. Договорились?
Веду себя как загаражная гопница, людям угрожаю, но уж очень эта Маша раздражает. Какая-то она мутная, хоть и овечкой прикидывается. Вон, кофточка с воротом до подбородка, юбка ниже колен, а в глазах мелькает хищный огонёк, который быстро гаснет, но меня не проведёшь. Я всё видела.
– Я постараюсь, – отвечает ровным голосом и поднимается на ноги. Неловко поворачивается и задевает рукой стакан, и напиток разливается на пол. Резко отскакиваю, чтобы не вымазаться в тёмно-зелёной бодяге. – До свидания.
Обходит столик, прижимая к себе сумку, подходит к Паше и что-то шепчет ему на ухо. Да твою ж мать!
– Что она сказала тебе? – спрашиваю, когда Маша скрывается с глаз, а Брэйн подходит ко мне и садится рядом.
– Не бери в голову, ну её, – отмахивается, растирая ладонями лицо. – Удачи в жизни пожелала и попрощалась.
– Дура какая-то, – бурчу себе под нос и, приподнявшись, целую Брэйна в небритый подбородок. – Я ей скальп сорвать пообещала и зубы выбить.
Брэйн смотрит на меня несколько секунд, понять пытается, не шучу ли я, а потом громко смеётся, запрокинув голову.
– Ты неисправима.
– Ты только мой. Вот. А Маша пусть на фиг идёт.
32. Брэйн
С самого утра Полина поехала на работу, чтобы, не откладывая в долгий ящик, пока в отпуске находится решить вопрос раз и навсегда. После того, что сказал её отец стало очевидно, что с профессиональной деятельностью на ниве страхования сограждан придётся покончить. Нет, само собой, Поля упорна в желании прямо завтра найти новое место – пусть даже и обычным страховым агентом или ещё кем в таком роде, – да только у меня есть другой план. Правда, пока не посвящал её в детали, но не думаю, что будет сильно против. Впрочем, не захочет – не обижусь, хоть и неприятно будет.
Когда Поля скрылась за стеклянными дверями офисного центра, я ещё долго стоял возле, курил, наплевав на предупреждающий знак, и думал о том, насколько сильно изменилась моя жизнь за последнюю… неделю? Может, чуть больше. Никогда не думал, что смогу так влюбиться в кого-то, но, гляди ты, появилась Полина и изменила мою жизнь полностью. Тоска и уныние, когда бросить всё хотелось отчаянно и загород умотать, чтобы не видеть никого и даже голосов ничьих не слышать прошли, и мне снова хочется работать. Жить хочется, точно спал до этого долгие годы и вот только глаза открыл.
Пока размышлял, не заметил, как колеса сами привели меня к студии. Значит, оно и к лучшему – давно пора выползать из незапланированного отпуска на свет и снова брать в руки машинку.
Открываю дверь, включаю свет, а в руках знакомый зуд ощущаю, когда не терпится перенести эскиз на кожу клиента. На стойке администратора, которого не было у меня никогда и место которого хочу Полине предложить, чтобы рядом была всегда – не только ночью, а ещё и здесь, где стены даже больше родными чувствую. Не знаю, как Поля отнесётся к этому, но не только же Арчи спасать девушек от безработицы, правильно? Я чёртов эгоист, но не хочу, чтобы она уходила куда-то на целый день, трепала себе нервы за копеечную зарплату, тонула в ворохе бумаг. Пусть сидит в тепле студии, отвечает на телефонные звонки, записывает клиентов на сеансы. Но в глубине души снова хочу видеть восхищение в синих глазах, когда результат моих трудов видеть будет.
Пока вожусь с бумагами, оживает рабочий телефон. Люблю суматоху, работать люблю, клиентов своих обожаю, хоть попадаются и полные задницы, но не часто.
– Это тату студия? – раздаётся в трубке робкий девичий голосок, смутно кажущийся мне знакомым. – Я правильно попала?
Я подтверждаю, а девушка, слышимо повеселев, продолжает:
– Павел, это вы? Это Маша, я насчёт картины. Вы обещали мне, помните?
Хочется взвыть волком или голову себе о стену разбить. Совсем забыл уже о ней, но Маша, оказывается, слов на ветер не бросает.
– Доброго дня, Маша. Мы же вроде бы всё выяснили, я передам картину через Зинаиду.
– Да-да, я помню, – торопливо заявляет и, не делая паузы, тарахтит дальше: – Я просто мимо проезжала и увидела свет в окне. Думаю, дай позвоню, может быть, хозяин на месте, тогда можно было бы самой выбрать что-то, чтобы вы не беспокоились.
Однако…
– Вы сейчас где-то рядом, правильно?
Ещё наивно надеюсь, что всё неправильно понял, но Маша спешит уверить меня, что торчит истуканом у самой двери, только войти не решается. Умом, сердцем, печёнкой чувствую, что не должен её впускать, но чёртово благородство не позволяет отшить её к чертям собачьим. Она кажется в сущности безобидной, просто какой-то странной. До чёртиков странной.
Когда открываю дверь, Маша улыбается и кивает. Нервными пальцами сжимает какой-то фирменный бумажный пакет с нарисованной бутылкой. Внутри что-то позвякивает, когда девушка делает шаг в помещение. Хочется скорее избавиться от неё, но, объективно рассуждая, у меня нет ни единой причины выгнать её. Только скребущееся внутри гнилое предчувствие.
– Ой, как у вас тут красиво, – восхищённо ахает, прижимая к себе пакет.
На ней снова надеты эти ужасные шмотки, в которых даже глубокие пенсионерки считают неприличным расхаживать. Тёмно-бордовая кофточка с воротом до подбородка, юбка на этот раз до самых пяток и тяжёлые ботинки. Не удивлюсь, если на ногах – вязаные чулки.
– Спасибо, – киваю, снова отходя к стойке администратора, чтобы хоть чем-то занять руки, глаза и мысли. – Кстати, вот картины, все перед вами, выбирайте любую. Подарю, как и обещал.
Маша посылает мне улыбку, ставит пакет на столик возле дивана и принимается расхаживать от стены к стене, рассматривая полотна и периодически ахая, охая и осыпая меня комплиментами с ног до головы. Кем я только по её словам не являюсь: и гением, и непризнанным творцом, и посланником бога и его правой дланью. Даже реинкарнацией Гойи обозвала. Смотрю на Машу искоса, спрятавшись за документами, и перед глазами стоит Полина, когда молча картины рассматривала, а в глазах чистый восторг плескался. Маша другая – она усиленно изображает интерес. Именно, что изображает. Не понимаю, за каким чёртом ей нужно это всё, хотя смутная догадка и копошится в бритом черепе. Неужели понравиться стремится? В невесты, что ли, набивается? Смех да и только…
– Вот эта мне нравится, – заявляет, указывая пальцем на графический портрет мотоциклиста. И почему я не сомневался, что выберет именно его? И угадала же, что это автопортрет, хоть я всеми силами и старался, чтобы это было не так заметно. – Можно её?
– Можно, конечно.
Поднимаюсь и подхожу к стене, чтобы снять картину, а Маша дотрагивается до моего плеча.
– Я вот подумала… вино принесла, в общем. Оно хорошее, очень. Раз вы мне дарите картину, то, может быть, хоть так отблагодарю вас.
Докатился… бухлишком благодарят.
Бледные щёки становятся пунцовыми – я заметил, что она удивительно легко краснеет, только почему-то это не добавляет ей очарования, напротив.
– Спасибо, конечно, но нет. Во-первых, утро, а, во-вторых, работы ещё очень много.
– Понятно, – протягивает, бросая быстрый взгляд на оставленный на столике пакет. – Тогда с подругой вашей выпьете, когда захотите. Она красивая у вас очень.
– Хорошо.
– Я пошла тогда? – произносит, а в голосе такая тоска, что даже на секунду мне жаль её становится.
– Картину не забудьте, – протягиваю чёрную раму, а в душе такая жаба прыгает, давит и душит, хотя никогда свои каракули ни для кого не жалел, а тут что-то щёлкает, коррозирует, ломается.
Но обещание держать нужно, потому давлю в себе мелочные порывы и даже улыбнуться пытаюсь.
– О, спасибо, а то так бы и пошла, – смеётся, заправляет длинную прядь за ухо и идёт к выходу. Но перед самой дверью останавливается и произносит: – О татуировке я не шутила, кстати. Сделаю обязательно.
И выходит, а у меня стойкое чувство внутри, что вернётся ещё. Такие всегда возвращаются.
* * *
– Ого, какое вино у тебя водится, – восклицает Арчи, доставая тёмно-зелёную бутылку из бумажного пакета, о котором уже забыть успел, пока бумаги разгребал. Следом на свет появляется и вторая такая же. А Маша серьёзно была намерена бухнуть. – Не знал, что ты любитель красного полусладкого.
Арчи издаёт странный горловой звук и присвистывает.
– Что такое? – смотрю на его вытянувшееся от удивление лицо.
– Да оно стоит херову тучу денег. Презент от благодарного клиента?
Арчи ставит на стол бутылку и подходит ко мне. За последние месяцы он, кажется, стал ещё шире в плечах, и чёрная футболка с изображением мотоцикла на спине точно когда-нибудь треснет по швам.
– Нет, знакомая одна приволокла, выпить со мной хотела.
Арчи удивлённо заламывает светлую бровь, а в глазах миллионы незаданных вопросов.
– Знакомая? Не Полина, значит? – Нависает надо мной, обойдя стойку, а сам аж лопается от любопытства.
– Не Полина, – подтверждаю, отбросив в сторону бумаги. – Надо срочно покурить…
Арчи согласно кивает, и мы выходим через чёрный ход, где стоит деревянная лавочка, на которой так приятно пить поутру кофе, курить, пока работой не завалило.
– Так что там за знакомая такая? – Арчи нетерпеливо ёрзает, точно маленький, а ярко-зелёные глаза горят чистым любопытством. – Параллельно кого-то потрахиваешь, что ли?
– Придурок какой, посмотрите на него. – Закуриваю под смех друга. – Никого я не потрахиваю. Это вообще какая-то странная история, у меня в голове никак уложиться не может.
Арчи молчит, поигрывая связкой ключей, и ждёт дальнейших пояснений. Иногда он всё-таки может быть человеком. Когда рассказываю о странной Маше, он долго молчит, лишь курит, о чём-то размышляя.
– Хм… Втрескалась в тебя Машуля, не иначе. – Арчи выбрасывает окурок в урну и достаёт новую сигарету. – Не хочу тебя расстраивать, только это точно не последний раз, когда ты видишь её.
Он лишь подтверждает мои догадки, только от этого легче не становится.
– Ну и на кой чёрт мне любовь её нужна?
Арчи подкуривает и плечами пожимает.
– Наслаждайся бабским вниманием, – издаёт смешок и отпрыгивает в сторону, когда съездить по шее ему пытаюсь. – Хотя ты же у нам самец, сам себе объекты внимания выбираешь. В общем, авось утихнет у Маши интерес, а нет – будем думать коллективно, что с этим делать.
– Полина и так бесится, когда эту Машу видит… – говорю, потирая подбородок, а Арчи бросает на меня полный иронии взгляд, но молчит. Знает, что не буду обсуждать подробности личной жизни.
– В общем, ладно. – Хлопает себя по коленям, поднимается на ноги и подбрасывает вверх связку ключей. – Чего париться раньше времени? Поехали, пожрём. Парни в "Корсаре" сидят, нас ждут. Помчали?
Киваю, и уже через пять минут мчим в "Корсар", где можно просто отдохнуть, забыв обо всём.
33. Полина
Вхожу в просторный холл офисного центра, а внутри что-то сжимается, болью в затылке отдаётся, искрами вниз спускается до самых пяток. Я не была здесь неделю, но кажется, что прошла целая вечность. За такой маленький срок всё вокруг изменилась, я сама стала другой, и этого уже не исправить. Да и не хочется, честно.
Сделав несколько шагов, останавливаюсь и оглядываюсь вокруг, словно впервые здесь оказалась. Необычное ощущение. Всегда любила свою работу, суету и регулярные авралы, когда рвут на части, что-то требуют, покоя не дают. Но сейчас такое чувство, что все эти годы спала, позволяя управлять собой и жизнью распоряжаться: на кого учиться, где работать, какой вектор своей судьбы выбрать. И вот наконец проснулась и будто взглянула на свою привычную до оскомины реальность со стороны. И то, что вижу сейчас мне решительно не нравится.
– Полина Юрьевна, – улыбается охранник, завидев меня. – Вы же в отпуске? Вот всегда знал, что трудоголизм вас когда-нибудь погубит.
По глазам вижу: растерян, ошарашен даже слегка, и это веселит.
– Игорь, нет уж, работать сегодня точно не собираюсь, – смеюсь, а охранник моргает, потому что, наверное, впервые слышит мой смех. В этих стенах я всегда серьёзна сверх меры, но сейчас не хочу быть строгой начальницей, веселиться хочу. – Отец на месте?
– Да, – кивает, а глаза ещё сильнее от удивления распахиваются. – Недавно приехал.
Так и представляю, как Игорёк в курилке будет вещать, что видел меня в джинсах и чёрной футболке, сползшей с одного плеча. Кажется, вот прямо в эту минуту слышу смех его коллег, потому что поверить, что Полина Обуховская припёрлась на работу в подобных шмотках почти нереально.
– Просто отлично.
Улыбаюсь, протягиваю руку и ерошу Игорька волосы, от чего тот дёргается всем корпусом, чудом на спину не заваливается. Да уж, этот день будет ещё долго жить в его памяти. Наверное, убедит себя, что я пьяная была.
Иду к лифтам, а внутри сжимается пружина, которая ещё чуть-чуть и лопнет. Не хочу видеть отца, потому что никто не угадает, чем наша встреча закончиться может. Я отключила телефон после того разговора у Аськиного дома и не хочу даже знать, звонил ли кто-то из родственников ещё. Вот сейчас поговорим, решим всё, а дальше уже буду думать.
Когда створки лифта закрываются, окидываю себя взглядом и смеюсь. Видок у меня, конечно… Ну и чёрт с ним, вещи свои всё равно ещё не забирала, да и работать здесь нет больше никакого желания. Пусть напоследок увидят меня настоящую.
– Полина Юрьевна? – кивает секретарь отца, когда выхожу на этаже, где в просторных кабинетах заседает начальство. Вот уж кто ничему в этой жизни, кажется, не способен удивляться. Не зря отец взял Макса личным помощником с широким кругом полномочий, потому что парень, кажется, из куска гранита высечен.
– Она самая. Макс, отец у себя?
Макс делает знак рукой, чтобы к уху наклонилась. В нос ударяет аромат туалетной воды и лосьона после бритья. Максим – один из немногих, кого неизменно рада видеть в этом здании и даже могу назвать своим другом. На него всегда положиться можно – весьма ценное качество.
– Не знаю, что у вас случилось, но Обуховский последние дни сам не свой. У всего офиса колени дрожат, когда он мимо проходит.
На гладко выбритых щеках ямочки, когда улыбается, а в карих глазах в окружении длинных ресниц живой интерес. В Макса не зря влюблены все барышни головного офиса и мимо пробегающие работницы филиалов: высокий статный брюнет, образован и эрудирован сверх меры. Ещё и холост, так почему бы и не влюбиться? Мне и самой некоторое время назад казалось, что поддалась чарам, но так ничего и не продвинулось дальше улыбок и комплиментов. Впрочем, и хорошо.
– Надеюсь, после нашей с ним беседы сегодня он не взорвёт офис к чертям.
– Не знаю, Полина, – вздыхает Макс и красивыми длинными пальцами принимается вертеть карандаш. – Он и так не самый приятный человек, а если станет ещё хуже, то работать ему будет не с кем.
– Ладно, я пошла.
Вздыхаю и делаю шаг к дубовой двери, за которой кипит, знаю это, яростной злобой Юрий Обуховский.
Отец стоит, оперевшись руками на подоконник и что-то рассматривает в окне, а по напряжённой позе понимаю: он на пределе.
– Явилась, – не спрашивает, утверждает, не поворачивая головы. – Проходи, садись.
Глаза у него, что ли, на затылке?
– Явилась, – вторю, но следовать приглашению не тороплюсь.
– Как ты? – Запускает руки в волосы, но на меня не смотрит, будто со своим отражением в стекле беседует.
– Лучше всех.
И это чистая правда.
– Я рад за тебя.
Наконец поворачивается – резко, порывисто, а в глазах – снежный наст. Этот взгляд – ледяной, отчуждённый – бьёт на отмаш, душу выжигает. Дура, чего я ожидала? Что зарыдает, в ноги бросится, просить прощения станет? Нет, кто угодно, да только не он.
Его глаза, то как смотрит на меня убеждают, что всё правильно делаю.
– Я пришла сказать, что домой не вернусь, – выдыхаю, потому что боюсь передумать, поддаться извечной привычке подчиняться боюсь. – И сюда больше не вернусь.
– То есть ты на самом деле намеренна из-за него всё разрушить? – Он не верит, знаю это, что на самом деле способна на это. – Полина, это же детский сад…
– Папа. – Слово обжигает кислотой, комком в горле застревает. – Ты так и не понял ничего. Я не ради него, ради себя.
– А чем тебя, скажи на милость, жизнь прежняя не устраивала? – Чёрная бровь удивлённо взмывает вверх, а уголок губ дёргается. – Хорошее образование, дом – полная чаша, любящая семья, престижная работа и стремительная карьера. Что не так-то было?
Он и правда ничего понять не хочет, хоть головой об стену бейся.
– Да мне всё это нравилось, нравилось! – перехожу на крик, потому что иначе разрыдаюсь. Он ведь именно этого добивается, всегда так делает. – Ровно до того момента, как ты ультиматум выдвинул! Ты захотел, чтобы я сделала выбор и уверен был, что брошу его, под твою дудку спляшу. Снова. А вот фигушки тебе, понял?
Отец проходит по кабинету, выдвигает кресло и садится в него, не сводя с меня пристального взгляда.
– Полина, я не узнаю тебя…
– Я сама себя не узнаю, но новая "я" нравлюсь себе гораздо больше.
– Ясно, – вздыхает и принимается скупыми, точно выверенными движениями разбирать накопившиеся на столе бумаги. – Расчёт получишь в бухгалтерии, вещи можешь забрать, когда пожелаешь, но не тяни с этим.
Киваю, проглатывая застрявший в горле ком. Непролитые слёзы жгут веки, жилка лихорадочно пульсирует на виске. Сжимаю и разжимаю кулаки, потому что не хочу при нём плакать. Не дождётся.
Когда отворачиваюсь и тяну ручку двери на себя дрожащими пальцами, раздаётся голос отца:
– И да… Хотя бы матери позвони, ибо она в истерике бьётся. Устал от этого.
– Поля, ты вернулась! – Стас подбегает ко мне и принимается тискать в медвежьих объятиях, а я ощущаю родной запах и еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.
После разговора с отцом пулей вылетела из офисного центра и мчалась по улице, не разбирая дороги, потому что больно было настолько, что сердце ныло. Радужная пелена перед глазами; слёзы, текущие по щекам солёными потоками; люди вокруг – ничего из этого не замечала. Только мчалась вперёд и лишь потом поняла, что упорно бежала в сторону дома. Отец предложил вещи забрать и с матерью поговорить? Вот и убью двух зайцев одновременно. Пока ещё бурлит адреналин в крови, пока ещё могу войти в этот дом, нужно решить все вопросы разом, за один день.
– Думали, бросила вас? – Ерошу волосы брата, хотя чуть не на носочки для этого встать приходится. Мои любимые мальчики выросли, стали почти мужчинами, а ведь раньше не замечала этого. – Размечтались.
На звук голосов в коридор выбегает Влад, поднимает меня над полом и кружит, пока визжать не начинаю. Только тогда на пол ставит, а на красивом лице счастье. Близнецы похожи на двух расшалившихся доберманов-подростков, только что в нос не лижут и слюнями на пол от радости не капают.
– Какие же вы были прелестные, когда под столом ползали, – смеюсь, а братья почти синхронно дуют губы и хохлятся.
И пусть их самих порой бесит изумительная похожесть, но в глубине души знаю – они друг без друга жить не могут, словно всё ещё в одном животе барахтаются.
– Мама дома? – спрашиваю о том, что больше всего волнует. Я скучаю по маме…
Чёрт, чувствую себя героиней третьесортной драмы, когда впору заламывать руки, рыдать в три ручья и валяться в ногах у жестокого отца, вымаливая прощения. Ага, конечно, разбежалась и три раза с горы прыгнула. Пусть отец делает, что ему вздумается – это пока что тоже мой дом. И мои братья, и мама. Да и без Жанночки всё равно долго жить не смогу, пусть сейчас её и нет рядом.
– Мама в саду, – переглянувшись, хором отвечают близнецы.
Делаю шаг в сторону выхода, ведущего в сад, но Влад берёт меня за руку, останавливая.
– Полька, мы тебя любим, правда-правда.
– И я вас.
– Сеструха, может, вернёшься домой? – Стас ковыряет носком чёрных конверсов швы напольной плитки и не смотрит на меня. – Родители грызутся с утра до ночи, а приедет бабушка, вообще дурдом начнётся. Вернись, а? Тогда, может, от нас отстанут. Невозможно уже в доме находиться.
– Мальчики, я разберусь со всем этим, поверьте. Потерпите немного, всё уладится.
Я им вру – безбожно и беспощадно, – потому что ума не приложу, как всё это склеить можно.
– Скорее бы… – протягивает Влад и потирает шею рукой. – А то в Суворовское свалим, или вообще на вокзал жить уйдём.
Отгоняю от себя мрачные мысли, что по моей вине страдают близнецы. Не влюбись я в Брэйна, всё было бы тихо и мирно, и все жили бы хорошо и спокойно. Но разве я не имею права любить того, кого хочу? Почему должна чем-то жертвовать? Зачем меня вынуждают делать выбор?
Толкаю белую пластиковую дверь, за которой открывается вид на сад – гордость и любовь хозяйки. Всё свободное время она проводит, ухаживая за цветами, копаясь в земле, что-то высаживая и пересаживая. Но сейчас здесь на удивление пустынно: не слышится тихое пение, не играет лёгкая музыка, так благотворно влияющая на растения.
Нахожу маму, сидящую на качеле, пьющую кофе из большой глиняной кружки. За те несколько дней, что не виделись, она изменилась: причёска не столь идеальна, а на щеках горит лихорадочый румянец.
– Мама? Как ты?
Мама вздрагиват, но, завидев меня, улыбается. Похлопывает по, обтянутому полосатой тканью, сидению рядом с собой. Когда сажусь, она несколько долгих секунд смотрит на меня, точно глазам своим не верит.
В какой момент моя жизнь превратилась в дешёвую оперетту, в фарс трансформировалась? Непонятно… Или она такой всегда была, просто лишь сейчас глаза открылись?
– Поля, – выдыхает и обнимает меня за плечи, целуя в макушку. – Ты же обещала позвонить…
Становится так неловко, что не выполнила обещание, но сделанного не воротишь и ошибок не поправишь.
– Извини, – всё, что могу сказать. – Я сегодня у отца была.
Мама округляет глаза, в которых мелькает надежда.
– Помирились?
Эх, если бы.
– Нет. Я за вещами приехала.
Мама вздыхает и улыбается.
– Наверное, это и к лучшему. Ты у меня умная девочка, способная, красивая. Помнишь, какие картины рисовала? Я так хотела, чтобы ты в художественный поступила, но папа…
– Папа решил, что лучше знает, что мне нужно. Наверное, по его мнению в деле страхования жизней и имущества сограждан у меня больше шансов добиться чего-то, чем став художником. Папа же всегда знает всё лучше других.
– А я не сумела настоять.
– Даже бабушка не сумела, о чём тут дальше говорить?
– Может, будь я сильнее, твёрже, ничего бы этого не произошло? – Мама делает глоток кофе, пряча эмоции за чашкой.
– Не переживай, пожалуйста. Всё будет хорошо. – Кладу голову маме на плечо, а она медленными рассеянными движениями перебирает короткие волосы на моём затылке. – Я счастлива, может быть, впервые в жизни. Даже благодарна отцу, потому что иначе никогда бы не изменила ничего в своей жизни.
– Ты его любишь?
– Да, – киваю. Мне даже задумываться не нужно, к себе прислушиваться, чтобы ответить на её вопрос. – Очень люблю.
Мама тихо смеётся, и я понимаю, что рада за меня. И это согревает душу и дарит покой.
– Знаешь, в последние дни дома творится чёрт знает что, но поверь мне, рано или поздно мы дожмём его. Ещё и бабушка твоя домой на днях возвращается, так что Юра очень скоро пожалеет о своём поступке.
Смех помимо воли вырывается на свободу, раня горло острыми краями. Мама пару секунд смотрит на меня, смеющуюся, пополам сгибающуюся, и улыбается. Вскоре обе хохочем – во всё горло, от души, выпуская на свободу забродившие чувства и отравляющие эмоции.
Когда через час собираю в своей комнате вещи, мама сидит на кровати и складывает юбки-кофточки в аккуратные стопки. Я решила забрать с собой не всё, только самое необходимое, потому, думаю, одним чемоданом обойдусь.
