Текст книги "Катастрофа или последний треугольник в Атлантиде (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Справа и слева от коридора убегали дорожки. Петляя, формировали отсеки. В каждом отсеке проходила своя жизнь.

Сара еще раз посмотрела прямо перед собой. В тот отсек, где догорали три костра. Оттуда тянуло смрадом жжёного мяса, паленых волос, потной плоти. Еще оттуда доносилось ликование бесновавшейся толпы. Тех, кто называл себя последователями распятого на кресте поэта, воспевшего бессмертную душу, милосердие и любовь.

Боль ушла вместе с телом. Сара теперь была не Сара, но Нечто, бесплотное, невесомое. Перед ней стояли другие, уже не люди, а те же освобождённые от бремени тел, что и она сама. Расцвеченные яркими бликами сущности, выскользнувшие, ушедшие оттуда, из плена материи.

В памяти откуда-то всплыло слово "Эго". Сара поняла, так назывались теснившиеся в сердцевине каждого светового образа сгустки мыслей, эмоций, энергии. Четверо из тех, что еще час назад являлись ее семьей, простились по очереди, затем двинулись в путь. Полетели быстро, целеустремленно, будто знали, куда и зачем летят.

Оставшиеся Двое потянулись друг к другу.

Сара еще раз посмотрела в знакомый отсек. Каждый человек в толпе обладал собственным эго. Предметы и люди светились изнутри. Теперь она четко видела это свечение, выбивавшееся за пределы человеческого тела, как бы обрамлявшее его. Только обгорелые трупы не излучали ничего. "Аура", – подсказала память еще одно название.

Сара почувствовала, что к ней вернулось неведомое, казалось, и не существовавшее до сих пор знание. Она осмотрела себя. Цвет ее был золотистый с малиновым, с редкими вкраплениями красного, оранжевого, серого, светло-голубого. Цвета ее спутника были чище, почти без примесей, в основном, малиновый, золотой, лиловый, ультрафиолетовый. "Любовь, – решила Сара. – Понимание, духовность, высокое развитие". Оказывается, она знала значение всех цветов.

Толпа излучала совсем другие оттенки. Больше всего черного, перемешавшегося с мертвенно-бледным. Много красного, коричневого, серого, попадалось оранжевое, ядовито-зеленое. Она определила эти излучения, как ненависть, страх, гнев, жадность, уныние, тщеславие, зависть. Но мелкие искры золотого, малинового, синего, голубого нет-нет, да и выявлялись вдруг среди ядовитого дыма темных красок. Даже на черном были рассыпаны сверкавшие невесомые крапинки.

– Что все это значит? – с трепетом спросила она.

– Что еще не все потеряно, – ответил он. – Пойдем.

Глава 17

Двое устремились по коридору вперёд. Это напоминало гонки во сне: никто не смог бы ответить на вопрос, каким именно образом существа умудрялись передвигаться. Плыли? Неслись? Парили? Бежали? Скорость казалась им высокой, тем не менее они успевали с любопытством осматриваться по сторонам.

Дорожки в отсеках по бокам тоннеля убегали, переплетались, раздваивались, образовывая порой ясные, упорядоченные пути, а иногда превращаясь в запутанные причудливые лабиринты.

Двое смотрели на близких, сами на себя. В отсеках встречались знакомые, родные... С другими, до сих пор не ставшими им известными, еще предстояло познакомиться. В разных жизнях люди принимали разные обличья, носили разнообразные одежды, говорили на разных языках, были связаны различными узами, но это не мешало двоим безошибочно узнавать себя и других, понимать речь, разбирать все, что происходило с ними.

– А все-таки есть и счастье, и радость, и любовь.

– Но царит везде ненависть. Погляди, разве я не права?

Он и сам видел. Ненависть, зависть, злоба, жестокость, властолюбие, жадность, похоть, подлость, ложь, гнев, корысть, – одним словом, зло во всех своих формах переполняло отсеки, расположенные по сторонам коридора. Зло отравляло каждую клетку пространства болью, страхом, обидами, страданием, тошнотворным запахом тлена и крови.

– Вот он, самый настоящий ад! Неужели где-то может обретаться еще какой-нибудь другой?

– Ты права. Разумеется, это и есть ад. Единственный... Впрочем, можно придумать и худшие миры...

– Везде борьба, везде войны. Везде ликование толпы заглушает стоны казнимых.

– Да.

– Посмотри, как хитро они умеют изводить друг друга там, где кровь не льется явно. Как тонко используют унижение, лесть, предательство вместо физических пыток.

– Да. Неизвестно только еще, что хуже, какие из мук страшнее: телесные или духовные.

Двое скользили по тоннелю вперед, в будущее, все дальше и дальше. Где-то бесконечно далеко впереди тоннель обрывался. Оттуда шел яркий, ослепительный, невиданный, прекрасный свет. Возможно, там находилось счастье, тепло, душевное спокойствие...

– Что там, в конце?

– Любовь. Мудрость. Творчество. Все то, что мы называем Богом... Бессмертие. Не то бессмертие, что продает Эрмс, – истинное. Бессмертие, которое не купить, которое можно только выстрадать, понять, заслужить.

– Но откуда все это?

– Оглянись. Видишь, свет в самом начале?

Действительно, далеко, там, где начинался тоннель, тоже был свет, но другой, не столь ясный, не столь яркий... Это ворочалось Нечто, похожее на гигантское облако. По краям оно сгущалось, образовывая тоннель. Время от времени облако изрыгало из себя волны, собранные из миллионов сверкавших, сцепленных между собой крошечных радуг. Сплошная световая воронка втягивала скопления блёсток в отсеки, где сила, связывавшая искринки, слабела, волны рассыпались, комбинации частиц меняли порядок, перетасовываясь и преобразовываясь, однако, не менее причудливо.

С каждым разворотом облака тоннель убегал и уносил с собой отдельные искры, по пути те обрамлялись различными телами и оживляли их. Забегали в отсеки, затем, покинув временные тела, выскакивали обратно в тоннель, медленно в своем путешествии преображаясь. Чем дальше уходили искры от начала тоннеля, тем более разрастались, окрашивались разными цветами, принимали человеческие очертания.

– Что это?

– Жизнь.Эволюция. Путь, который надо пройти от бессознательной частички мироздания до впитавшего в себя знания эго.

– Зачем?

– Чтобы в конце концов, присоединиться к вечности. Не бессмысленной обузой – творческой энергией, осознавшей, выстрадавшей, отбросившей Зло.

– Не хочешь ли ты сказать, что я должна соединиться в вечном творчестве с теми вонючими монахами, которые меня пытали?

– Им предстоит пройти через множество собственных мук, собственных страданий, собственных смертей. Чтобы в результате прочувствовать, понять, уничтожить в себе Зло. У каждого из них своя дорога. Но, пройдя её всю, человек перестанет быть инквизитором. Это будет Эго, достойное соединения с тобой, со мной, с вечностью.

– Неужели это единственный путь?

– Не знаю. Думаю, эволюция – есть ещё и поиск... Постепенное определение других возможных путей... Систематическое накопление знаний... Освоение умения правильно использовать изученное...

– Слова. Я мало что понимаю.

– Я тоже. Но мы поймем когда-нибудь, уверяю тебя.

– Смотри, они сменили кресты на пятиугольники... Шестиугольники... А вон и опять кресты, только изогнутые в окончаниях... Нет, не стали эго лучше от тех перемен. Мы уже так далеко, а они все еще не выглядят более совершенными...

– И все же, некоторые из них облагородились. Видишь, золотая аура... А вон малиновая... И еще...

– Красно-коричневые травят золотых собаками. А черные убивают малиновых... А вон чёрные убивают и красно-коричневых... Смотри, как те удивлены! Лазеры они придумали какие-то странные.

– Похоже, это еще не лазеры, лазеры еще впереди.

– Ах, мы несчастные. Когда же кончится этот кошмар?

– Надеюсь, что когда-нибудь... Боюсь, на этот раз нам туда не дойти. А теперь... Пора возвращаться.

Вот и опять, догоревшие три костра... Расползающаяся толпа...

А вот и тот отсек, та жизнь, где погибал под солнцем распятый на деревянном кресте еврей, Бог почитателей креста. Он же, возлюбленный Прекрасной Девы Касс, халдейский поэт Уэшеми.

И тот отсек, та, другая жизнь, где на фоне зарева полыхавшей Трои царевной Кассандрой овладевал Агамемнон. Быть может, на глазах Бога Аполлона, который наказал возлюбленную своим даром. Того Лона, который, наверно, разыскивал её сейчас... Все ту же, Прекрасную Деву Касс.

Где-то здесь же строил свои дерзкие планы красавец Парис...

Затем они миновали тот отсек, где фракийский певец Орфей, иначе – поэт и певец Орф, плакал над телом жены – нимфы Эвридики.

Наконец тот, где висел над бездной прикованный к скале Титан Прометей... Атлант Рамтей, вместе с чернью восставший против брата...

Вот и выход.

– Ну что ж, добро пожаловать в грубый мир материи!

В ответ Касс всем телом прильнула к телу Уэшеми.

Теперь оба они вновь приобрели плоть. Это приобретение заставило обоих отяжелеть, но зато они опять могли чувствовать физически. Ей было тепло, покойно прижиматься к нему. Крепко, плотно, чтобы и духом, и телом слиться в единое целое.

– Тысячелетия крови и боли, – горестно пробормотала Касс. – Прекратится ли это когда-нибудь?

В голосе ее звучала жалость, тоска, безнадежность.

– Ты же видела свет в конце...

– Да, видела... Очень-очень далеко.

– Эволюция всегда происходит медленно.

– И все-то ты знаешь... Расскажи.

– Я думаю, что знаю. – Уэшеми задумчиво посмотрел на подругу. – На самом деле, я совсем не уверен, что я прав. Просто я очень много об этом думал... И путешествовал...

Он взглянул прямо в ее глаза и мечтательно произнес. – Туда...

Касс притиснулась к нему еще сильнее.

– Мне кажется, по логике все должно происходить именно так. Ты перебивай меня сразу, если что, не стесняйся. Ладно?

Она кивнула.

Уэшеми устроился поудобнее, поцеловал Касс в щеку. Говорил он тихо, монотонно, будто нарочно баюкал ее.

– Вначале субстанция жизни... Сублимация эмоций, творческих желаний и разума... Короче говоря, Творец. Или эфир... Космический. Единый. Абсолютный. Не просто огромный – безграничный, всепроницающий.

– Почему отсекаются эти искры от облака, зачем?

– Любой процесс творения предполагает, что частица фантазии, эмоций, знаний, умения, любви переходит от творца к созданному им предмету. Таким путём во всё вдыхается жизнь. В данном случае, каждая искра есть воодушевлённый самой Вселенной эмбрион, которому предстоит оформиться в эго.

– Все это красиво, но так сложно понять... Как-то трудно представить, что это облако и есть жизнь... Главное, для чего все это Творцу?

Уэшеми пожал плечами.

– Творческое начало требует... На то и Творец, чтоб творить.

– А не может Он как-нибудь проконтролировать все, что натворил?

– Не знаю. – Уэшеми усмехнулся. – Вероятно, может: Он-то все может. Но где тогда смысл? Смысл-то именно в том, чтобы мы сами научились себя контролировать. Что ж ему теперь, вечно нас за руки держать? Или, возможно, Он просто пробует... Кто мы такие, чтобы знать...

– А вдруг это только наше воображение? Вдруг и нет никакого резона? Вдруг мы его зря ищем, смысл?

– Да? А ты посмотри на все внимательно. На тщательную, тончайшую продуманность всего, что существует в мире. От разбега вселенных до вибраций частиц, от общей целостности картин бытия до мельчайших деталей каждого фрагмента. Не может все это быть случайностью. Не может движение быть в никуда, да ты и сама видела: оно идет от света тускловатого к свету, более яркому. Не хаотически, а целенаправленно. Не случайно, а резонно.

– Ну хорошо, допустим, идея человеческой жизни в том, чтобы усвоить какие-то законы, истины... Но искры, ведь я же видела, они начинают с того, что каким-то образом вселяются в камни... Что за резон в том, чтобы быть камнем? Растением? Животным?

– Зачем же по отдельности? Начнем с того, что есть одна основная идея, общая цель: вырасти в Творца. Буквально из ничего... Хотя, и в отдельности каждая жизнь имеет свои причины, свою задачу...

– Например, задача песчаника – превратиться в золото, – пошутила Касс.

– А что, – задумчиво согласился Уэшеми. – Вполне. Через булыжник, белые строительные глыбы, гранитные скалы – к алмазным и золотым россыпям. После прохождения всех необходимых циклов в бытие минеральном – отдых. А затем – возрождение, уже в форме растения. Травы, дерева, дуба... Задача дуба в том, чтобы научиться давать больше прохлады и тени. Ему, правда, на науку и времени требуется... – Уэшеми по-детски зажмурился и пропел: – Ого-го, – он широко раскрыл глаза и серьезно глядя на подругу, пояснил: – Ведь он же дуб! Но зато потом, выполнив всё положенное, станет деревом плодовым, и начнёт приносить не только тень, но и пищу...

– А задача... Например... – Касс подумала и выпалила: – Банана?

– Накопление сладости. – Уэшеми засмеялся. – Получился вкусным – вперед: в следующей жизни уже не банан, а...

– Нектар, по новому рецепту Зева, – нашлась девушка.

Оба посмеялись.

– Допустим, – опять начала Касс. – Но только, хоть убей, не пойму, каким образом банан может чему-то учиться.

– Ладно, банан, – поддержал Уэшеми. – А дуб?

– Вот именно. И откуда все-таки начинается Зло? Ну, искра, ну, камень, ну эго, а откуда зло? Откуда ненависть? От хищников? Кстати, что за урок можно получить в шкуре хищника? Убивать только для того, чтобы жить? Почему же в бытность человека мы об этом забываем?

– Кое-кто... Ты заметила там, в тоннеле... Все дороги, которые начинались в отсеках, уходили в стороны, раздваивались, растраивались... И на любой из дорог, дорожек, тропинок, путей – всегда подходил такой момент раздвоения, заметила?

– Ну, заметила, – согласилась Касс. – Ну, и что?

– Пространственное выражение – просто проекция тонкого. На самом деле, всякое раздвоение – это выбор. Практически получается, что в любой точке своего пути мы должны выбирать: добро, зло, направо, налево, прямо... Или вниз, вверх... И вся совокупность всех выборов приводит к определенной ситуации. Всякий раз, когда мы что-то из чего-то выбираем, мы вычерчиваем из всех именно тот самый маршрут, который ведет к определенной судьбе. Свой крест, например, я готовлю для себя уже сейчас, я знаю точно. И деревья для растопки костров уже задуманы, возможно, их семена только что попали в почву.

– Что это значит, мы выбираем? – Касс задрожала. Щеки ее стали красными, а лицо – нервным и злым. – Я не желаю выбирать пытки... Я хочу радоваться, жить и любить. Я не хочу, чтобы меня жгли на костре. Я не хочу, чтобы тебя распинали на кресте!

Она вспомнила все свои видения и содрогнулась.

Уэшеми опять обнял ее и стал размеренно гладить по плечам, лицу, волосам... Постепенно, дрожь ее прошла. Когда она успокоилась совсем, он снова заговорил.

– Дело в том, что не все мы усваиваем пройденное одинаково быстро и хорошо. К тому же, весь процесс творения идет волнами. Те, кто сегодня приходит в этот мир в облике людей, уже появлялись раньше и минералами, и растениями, и животными. И на каждой стадии развития среди нас бывают свои отстающие и свои опережающие. Мы с тобой, по-видимому, относимся к опережающим... Или отставшим от предыдущей волны, то есть, для волны текущей, все равно передовыми. Те, кто овладел методами тренировки, кто познал смысл и связь вещей и времен, – уже на другой стадии. Соответственно, те, кто унижает и мучает других, – отстали... Ну, а громадное большинство... То есть, основная волна, – наблюдатели... Тоже, в принципе, не в первых рядах...

– И ты веришь в то, что эти... отстающие... Неужели они когда-нибудь станут такими, как ты?

– Конечно, станут! Гораздо лучше меня, станут, как ты!

Касс расхохоталась.

– Вот уж, благодарю. Но, к сожалению, я не лучше. Во всяком случае, твоего оптимизма не разделяю. Не верю я в них.

– А ты поверь. Конечно, им предстоит еще множество жизней. И в этих жизнях они будут гореть и страдать сами, пока на своей шкуре не убедятся в том, как такое "приятно" и не запомнят: нельзя. И только тогда, когда зазубрят это "нельзя" наизусть, только тогда пойдут дальше. В тоннеле можно застрять, но остаться навсегда... – Уэшеми отрицательно покачал головой. – Нет, каждый из нас обязан пройти свой тоннель до конца.

– Погоди-ка... – Касс опять почувствовала озноб. – А меня тогда за что? Уж не намекаешь ли ты, что я причинила кому-то боль? Неужели я когда-нибудь кого-нибудь пытала?

– Материальное существование – это не обязательно наказание... Это, может быть, урок, я ведь уже говорил... Урок, и не обязательно только твой: Вселенная не обращается вокруг нас двоих.

– Я не хочу, чтобы меня сожгли в назидание, – запальчиво заявила Касс. – Я не хочу гореть, чтобы кто-то там пошел дальше... Плевать мне на них на всех... Отсталых дикарей...

– Ну что ж, – сказал Уэшеми: – Значит, ты еще не готова... А я согласен. Тревожить чью-то совесть, подталкивать к желанию познания...

– Может, лучше не надо, – сказала Касс. – Ты же сам признал, что ошибся... Вспомни снова, в какое множество пыточных камер и костров выльется одна такая твоя философия, один такой твой крест. Лучше уж тихо, мирно дать каждому возможность придти к истине самому...

– Не бывает тихо-мирно, – отрезал Уэшеми. – Я сильно подозреваю: не будь моей философии, не будь моего креста... Эго, в которых сильна жажда крови, сыскали бы возможность, нашли бы предлог проливать кровь во имя чего-нибудь другого. Нельзя ведь, в конце концов, обвинять меня в том, что дикари меня неправильно поняли!

– А тогда перед дикарями и не философствуй!

– Должен же кто-то помочь им уйти от своего дикарства...

– Но если это во вред! – упрямо твердила Касс. – Если помощь оборачивается новыми страданиями, если этот твой ускоренный путь к счастью приводит только к новым и новым несчастьям...

– Уверен, не только, – твердо сказал Уэшеми. – Кому-то мой опыт все равно поможет. И Рамтея, – зачем-то прибавил он: – Рамтея все равно уважаю, вместе с его идеями, несмотря ни на что. Даже если эти идеи и есть основная причина гибели Атлантиды. По-человечески уважаю. Я, кстати, вполне обошелся бы и без креста. Крест – это, кстати, совсем не мой выбор... Потомки тех самых троянцев помогли... Гибели которых, кстати, так противилась царевна Кассандра... Интересно, сколько раз я повторил сейчас это слово "Кстати", – заметил он и замолчал.

– Кстати, откуда ты все знаешь? – прошептала Касс. – Может быть, ты и вправду немножечко Бог?

– Конечно, и ты тоже... Вообще – все, мы с тобой только что об этом говорили... – Уэшеми немного подумал. – А, впрочем, ничего я не знаю наверняка. Просто так думаю, чувствую, понимаю. Это я тоже уже говорил, кажется...

– Раз уж ты так все хорошо понял, скажи, почему имена обязательно бывают созвучны?

– Все построено на вибрациях, ты же видела, – немедленно отозвался Уэшеми. – Цвета, звуки – это те же вибрации. Слово имеет громадную силу: ведь каждый звук точно соответствует тому, что выражает. Есть даже слова, которые во всех языках, во все времена будут означать одно и то же. Например, слово "Чакра". Сгусток энергии. Только вслушайся: ведь это слово и есть сама энергия... Уверен: вместе с языком атлантов оно не умрет. Обязательно всплывет где-нибудь в другом языке...

Оба они помолчали. Уэшеми подумал и продолжал: – Жаль Атлантиды, но Творец тут все-таки ни при чем. Выбор наш.

– Смешно, – сказала Касс. – Зев и все общество вместе с ним получили бессмертие. Атлантида погибнет, мы сгинем, а они... – Касс истерически расхохоталась. – Они останутся навечно. Дикари станут им поклоняться, как богам. Зев будет вершить судьбы. Эре и Фине, Арсу и Эрмсу, Лону и Фадите будут молиться! Только имена изменят немного... В их честь будут возводиться храмы, приноситься жертвы...

– Приветствую тебя, Прекрасная Дева! – Уэшеми усмехнулся. – А тебе надо, чтобы в твою честь приносились жертвы?

– Нет, но я не возражала бы против храмов. – Касс слабо улыбнулась.

– Ясно, – кивнул Уэшеми. – Да в том-то и дело, что все это обман. Основные условия развития эго – это перемены тел и обстоятельств, в которых эго должно обретаться определенное время. То бессмертие, которое получили твои друзья – это не бессмертие, это тупик. На тысячи лет заморозить развитие своего эго – какое уж тут бессмертие? Между прочим, слыхала ты? Ведь сам Асклепий отказался от своей амброзии?

– А Ноэл?

– Что – Ноэл? – Не понял Уэшеми.

– Насколько я понимаю, Ноэл не собирается умирать вместе с Атлантидой. Он же строит какой-то особенный мобиль, чтобы спасти в нём семью, половые клетки животных, семена растений, прочее...

– Ах да, "Ковчег"... Ну что ж, у каждого своя дорога. Значит, так надо, чтобы сгинули не все. Но жизнь не на тысячелетия – только на сию минуту. Ноэл не намерен покупать их бессмертие.

– А мы с тобой?

– Наш выбор, – сказал Уэшеми. – Помнишь, я пришел сюда и ждал тебя здесь? Не подавая тебе никаких сигналов? Я что, идиот, по-твоему?

– В том-то и дело, ведь я же не знала, что ты ждешь меня в моем доме. Искала тебя везде...

– Вот-вот... Но я хотел, чтобы ты сама сделала свой выбор.

– Какой там выбор? – пробормотала Касс. – Не делала я никакого выбора. Искала тебя, да и все тут.

– Нет, дорогая. Ты не приняла их бессмертия, ты ушла оттуда, из-под защитного поля. Ведь ты же не знала, что я жду тебя. Зато прекрасно знала, что ждет Атлантиду.

– Да, – призналась Касс. – Я слушала тогда Ноэла по визу. Лон, между прочим, тоже в тот вечер видел: Атлантида утонет.

– Странно, что Лон остается с ними... Ведь он ясновидящий?

– Безусловно. Он меня и тренировал...

– Странно... – Уэшеми покачал головой и продолжал: – Ладно, не мне кого-то судить... Так вот, если бы я сообщил тебе, что жду тебя здесь, ты бы пришла ко мне. Не от них, а ко мне. Понимаешь? Улавливаешь разницу?

Касс кивнула. Не могла она, не желала более продолжать сегодня ни умные беседы, ни экскурсы в тоннель.

– Все, – решительно заявила она. – Хватит с меня науки. Теперь я просто хочу жить. Неужели мы вместе? Неужели ты меня любишь?

– До конца тоннеля, – с нежностью обещал он.

– Я тоже... До конца тоннеля... И потом, после конца...

Касс сильнее прежнего прижалась к Уэшеми. Они поцеловались. В этот момент качнулось ложе.

Сначала Касс подумала, показалось из-за неосторожного движения. Руки Уэшеми крепко притягивали к себе ее тело. Он опять поцеловал ее. Они не заметили, что ложе качнулось во второй раз.

– Да и совсем необязательно нам погибать теперь, – словно продолжая прерванную мысль, беспечно сказал Уэшеми. – У нас же есть аэробиль. Есть энергия, вода, есть пища. Сделаем, что сможем, все увидим, запомним, а потом рванем, куда глаза глядят.

– Только сперва посмотрим, куда глядят глаза Зева... и всех остальных, кто вместе с ним... – Касс улыбнулась и уточнила: – А потом развернемся в противоположном направлении.

В звуки поцелуев стал почему-то вклиниваться отдаленный протяжный гул. Сила его постепенно наращивалась, а потом все вокруг напряженно загудело, вот уже не только ложе, но и стены, окна, предметы, – все стало то шататься, то трястись, то качаться.

Закряхтела мебель.

Страшно зазвенели дорогие этрусские зеркала.

Началось землетрясение.