Текст книги "Катастрофа или последний треугольник в Атлантиде (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– И могу понять твою... – он сначала хотел сказать "ненависть", но осекся: – Твое отношение к нам. – продолжал Агамемнон.

Хозяин изо всех сил старался показать: он щедр, он понятлив, он сочувствует ей, он терпелив и добр к своей рабыне.

А она не могла ни есть, ни говорить. Только горестно мигала, глядя куда-то в сторону... Вздыхала, облизывая пересохшие губы.

Царь собственноручно налил невольнице вина в серебряный, критской работы кубок. Кассандра прикоснулась губами к влажному краю.

– Мне стыдно за ту жестокость... – он опять осекся. Чуть было не сказал: "Ты должна понимать, это обычное отношение победителей к побежденным", но решил пощадить ее и пробормотал: – Все эллины не могут отвечать за жестокости двух-трех человек... Ведь герои долго боролись за победу и, наконец, победили...

– Да, – тихо согласилась Кассандра. – Победили.

Агамемнон окончательно смутился. Чувство неловкости не покидало его в присутствии этой девушки. Было в ней смутное, неуловимое, но явственное отличие от всех женщин, которых он знал. Разница, которая делала царевну выше, лучше других, он ощущал это кожей...

– Я много слышал о твоей красоте, образованности...

Царь хотел говорить с невольницей. В конце концов, она принадлежала ему. Он желал беседы и невольница обязана была беседовать с ним.

– Благодарю тебя, Агамемнон. – Кассандра чуть наклонила голову.

И все. Продолжала молчать.

– Правда ли то, что тебе открыто будущее?

– Правда и то, что люди не верят мне.

– Это неприятно, когда тебе не верят, – царь позволил себе усмехнуться.

– Неприятно?

– Пожалуй, это очень обидно, когда тебе не верят.

– Это особое чувство, – сказала Кассандра. – Это не передашь словами... Когда ты знаешь, точно знаешь, в общем и в деталях. А тебе не верят... Насмехаются... Смеются в лицо... Обзывают...

Девушка поднесла кубок к губам, сделала несколько больших глотков. Она посмотрела на Агамемнона. На лице его застыло просительное выражение. Он ждал от нее чуда, откровения. И она открылась ему. Сама не понимая, зачем.

– Но не это самое страшное, – прошептала Кассандра. – Не неверие, не насмешки, не издевательства. Самое страшное – это, когда они жалеют тебя.

Она стала повторять нараспев: "Ах, безумная! Ах, жалкая, несчастная девица! Сумасшедшая, она возомнила себе, что знает будущее! Можно ли не пожалеть бедную царевну: и прекрасна, и богата, но – безумна, безумна".

Кассандра глубоко вздохнула: – А потом все те же они проклинают тебя за то, что не убедила их. Не заставила их поверить себе.

– А если я верю тебе, – прошептал царь. – Можешь ли предсказать мне мою судьбу?

Вещунья мельком взглянула на него и быстро отвернулась: – Не требуй от меня этого, Агамемнон. Твоя страшная судьба уже ждет тебя.

– Я слушаю, – отрывисто приказал царь. – Говори.

– Ну что ж, – вздохнула девушка. Она наперед знала его реакцию на свое предсказание. – Если требуешь...

– Да, требую. -жестко сказал Агамемнон.

– Твоя жена уже точит кинжал.

Глядя ему прямо в глаза, медленно выговаривая каждое слово, сообщила ясновидица приговор его судьбы. – Даже суток тебе не прожить в своем доме, царь.

– Я понял, почему люди не верят тебе, невольница.

Агамемнон презрительно расхохотался.

В его смехе Кассандра слышала предсмертный стон своего города. Отсветы зарева полыхали на ее щеках: она опять видела насмешки и проклятья, агонию, кровь и разрушение, опять повторяла мысленно два слова: "Троя пала".

Царь Агамемнон хохотал долго, а когда отсмеялся вволю, вытер слезившиеся от смеха глаза и велел Кассандре приготовиться: он намеревался овладеть ею сразу же после ужина.

Глава 14

Прекраснейшая хандрила. Маялась, бедная, с того самого дня, как вместе с другими, оставившими мятежный Посейдонис, нашла убежище во дворце Зева. Фадите претило все. Днем изводила жара, необычная даже для Атлантиды, ночью донимал озноб, как будто было холодно... Комната казалась то слишком пустой, то чересчур тесной... Общество тяготило, но в одиночестве представлялось невозможным вынести минуты... Запах сыра раздражал чрезмерной остротой, а крабы не пахли вовсе... Львиная доля недовольства красавицы приходилась на Круг. Совместные медитации под бриллиантовым крестом Эдема проводились ежедневно по утрам и вечерам, и считались теперь обязательным и основным занятием обитателей Верхнего Олимпа.

– У меня от вечернего Круга потом всю ночь звенит в ушах и снятся битые кентавры, – жаловалась Фадита. – Главное, ни спрятать, ни защитить свои несчастные мозги. И только попробуй отказаться. А к матери – там не выдержишь с нервами посильнее, чем у меня. Ребёнок, правда, у неё скучает... Ничего, придётся потерпеть... Надо же собраться с силами... Да ещё эта зануда, моя сестра... Исчезла – и всё тут. А я отвечай... Эрта-то я вижу, навещаю... Просто обосноваться там не могу... Слишком тягостно...

Касс с тоской посмотрела в окно.

– С другой стороны, что поделаешь? – продолжала рассуждать красавица. – Надо так надо. Хотя, если подумать, кому это надо? Зачем?

С главной площади взлетели несколько аэробилей. Касс знала: один из пилотов был Лон. Как будто, это являлось теперь для поэта жизненной необходимостью: беспечно поцеловав подругу в щечку, уходить каждую ночь.

– Не нравятся мне эти боевые вылеты, – вырвалось у Касс. – Особенно, ночные.

– Глупости какие! – возразила Фадита запальчиво. – Ночи абсолютно безопасны. Во всяком случае, не опаснее дней.

Она немножко подумала. – Даже наоборот. У машин же нет ничего, у безмозглых.

Прекраснейшая усмехнулась, всем своим видом выражая презрение к мятежникам: – Кроме мускулов с копытами... Летай себе сверху и – шарах!

– В том-то и дело, – горько подумала Касс. – Мало им дней на убийства.

Вслух она промямлила: – У Рамтея есть исправный аэробиль, да и лазеры, наверно... У Феста, Ноэла...

– Неужели Рамтей пойдёт палить в Настоящих! – убеждённо воскликнула красавица. – Даже Рамтей... Скажи еще, у Эриды есть аэробиль, а главное, – у ее поклонника-халдея.

Фадита многозначительно улыбнулась, показывая бровями куда-то вверх и чуть-чуть в сторону: дескать, знаю, знаю, но не скажу, чужая тайна.

Касс вздрогнула. Глаза собеседницы, внимательно следившие за каждым нюансом, выразили затаенное удовольствие. Как ни занята была собой Прекраснейшая, а всё же не могла не заметить, что творилось с Касс, стоило разговору повернуться на Уэшеми. Красавица, верно, давным-давно все поняла, раз теперь не упускала возможностей лишний раз напомнить подруге о связи молодого поэта с Эридой.

И когда она только успела сделаться такой? И это выражение лица – а ведь Прекраснейшая никогда не была похожа на сестру. Надо сконцентрироваться, подумала Касс. Сколько раз она давала себе слово не реагировать на словесные пытки, придуманные для нее Фадитой! Ведь та, если свяжется, в конце концов, с Эридой, может оказаться единственной возможностью выяснить хоть что-либо о судьбе Уэшеми. Поэт так и не объявился ни во дворце Зева, ни вообще на Верхнем Олимпе.

– Спокойствие, – мысленно приказала себе Касс. – Спокойствие полное. Никаких эмоций. Спокойствие абсолютное.

Вслух, изо всех сил придав своему тону небрежность, она спросила: – Значит, до Эриды ты так и не дозвонилась?

– Какое там! Не отвечает сестрица.

По-видимому, на этот раз Касс удалось не выдать своего напряжения. В голосе Фадиты послышалась легкая досада. Но красавица, видимо решив попробовать еще, а возможно, по инерции, продолжала: – Вряд ли сейчас там можно найти кого-нибудь другого. Даже, если это Эрида ищет. Значит, она все еще либо с халдеем, либо с кентаврами. Я надеюсь, в любом варианте с ней ничего страшного не произошло. Кентавров моя сестрица обманет легко, а с этим...

Фадита исподтишка бросила на Касс последний пытливый взгляд. Та сохраняла невозмутимый вид, стойко молчала и страданий, если даже их испытывала, не выказывала. Легкая досада Прекраснейшей сменилась раздражением.

– Если халдей не дал деру в свою Халдею, то остался в городе с семьей Ноэла, а тот, судя по всему, поддерживает Рамтея. Значит, тем более у моей, обезумевшей от желаний сестрицы, все в порядке. Уж её-то кентавры не разорвут.

Касс прикрыла веки. Когда она вспоминала конец Орфа, ее охватывал пронзительный, безудержный страх за жизнь Уэшеми. А Фадита... Вот, оказывается, о чем думала Фадита. Что ж, вполне резонно. Раз уж растерзан ее Орф, то всех остальных надо тоже... Включая родную сестру... Ах, как сложно, как мучительно давалось в этот вечер самообладание!

К счастью, Прекраснейшая ненадолго замолкла, и потом больше к Уэшеми не возвращалась. За время передышки в голосе появились новые, не свойственные Фадите раньше, плаксивые, с надрывом ноты.

– В город же не дозвониться никому, там же со времен защитного поля, говорят, вообще нет энергии. Вроде бы у Ноэла махонькая подстанция во дворе, на строительстве его на дурацком, но не больше. Ведь кентавры все в Посейдонисе переломали.

– Одно слово, машины, – вставила подошедшая Эра. – Соображать же иногда надо.

Плаксивость Фадиты моментально испарилась вместе с раздражением. С нарочитым изумлением Прекраснейшая посмотрела на Касс и, не скрываясь, прыснула со смеху. Выразительно выделила каждое слово, подчеркнув: – Еще бы! Соображать, безусловно, надо! Жаль, не каждому дано.

– Не вижу ничего смешного, – заявила та, явно не поняв, или, скорее, не пожелав принять выпад в свой адрес.

Фадита покатилась со смеху.

– Это на нее так Круг действует, – вслух предположила Касс. – То плачет, то смеется, то нервничает.

Прекраснейшая, неожиданно оборвав свой смех, застыла с раскрытым ртом.

– Что это с тобой? – брезгливо спросила Эра.

– А может быть! – с видом человека, которого вдруг осенило, молвила красавица. – Возможно, и правда, на меня так влияет Круг. И еще кентавры эти потом во снах, дохлые...

Тон ее сделался просительным. – Может, не надо больше Круга, а? Может, они и так, сами перемрут? Говорят же, что у них ни аэробилей, ни лазеров, ни энергии, – вообще ничего.

– В первую же ночь бунта мятежники сломали, разбили, испортили все, что могли бы использовать сами, – торжественно объявила Эра. – Теперь, для того, чтобы восстановить хоть какой-либо миниум, нужны специалисты. А без техники что они против нас? Конечно, перемрут. Ждать только не хочется слишком долго.

Жена Зева одарила слушательниц полным достоинства внушительным взглядом. – Первый же совместный вылет Лона, Артемы, Арса и Фины доказал полную несостоятельность бунтовщиков. Но Круг нам пока необходим. Во-первых, для того, чтобы поддерживать защитное поле. Во-вторых, – для полного слияния и единства духа всех нас, защитников Верхнего Олимпа. В-третьих, – для того, чтобы воздействовать на противников: насылать болезни, ссоры, угадывать планы, и так далее.

Фадита повторила полный нарочитого изумления взгляд, адресованный Касс.

Продемонстрировав короткой, явно заученной речью, свою осведомленность, Эра продолжала цитировать мужа: – Счастливы те машины, что останутся в живых! – и, уже своими словами закончила: – А теперь пусть попробуют!

– Репетирует Зев перед тобой, что ли?

Прекраснейшая не без облегчения засмеялась. – Как Лон передо мной когда-то. А перед тобой, – она повернулась к Касс: – тоже? До сих пор?

Та пожала плечами.

– Между прочим... – Фадита многозначительно улыбнулась. – Между прочим, я слышала, наш Фест неплохо помогает бунтовщикам...

Всегда славившаяся своим умением держаться, Эра, наконец, смутилась при упоминании имени сына.

Касс невпопад сказала: – Это замечательно!

– Что?

В вопросе хозяйки дома, на фоне смешанной со стыдом угрозы, прозвучал упрек.

– То есть, я имею в виду... – поправилась Касс. – Я слыхала, Фест бросил пить. Что ж тут плохого?

Фадита, похоже, обрадовалась. Взгляд её нехорошо оживился.

– Безусловно! – с восторгом затараторила Прекраснейшая. – Мало, что Фест работает с кентаврами в кузнице! Говорят, зато наловчился, стал мастером. Говорят, весь Посейдонис сейчас на нем!

– Когда она успела стать столь похожей на Эриду? – думала Касс. Или и раньше такой была, только я почему-то не замечала?

Казалось, Эра вот-вот упадет в обморок. Высказывание по поводу того, что Фест заодно с мятежниками пошел против родителей, да еще, как простая машина, по собственной воле трудится с кентаврами в кузнице, нанесло последний, явно чересчур жестокий удар. Несмотря на всем известную выдержку первой матери империи, губы женщины побелели.

– Я пойду, пожалуй.

Судя по виду Эры, ей пришлось приложить заметное усилие для того, чтобы сохранить спокойное выражение оскорбленного достоинства. – У меня же еще прием...

– Приём – это здорово! – Фадита наслаждалась произведенным впечатлением. – И летать никуда не надо: все на месте.

Что это с ней, думала Касс. Никогда не была такой. Ведь раньше только Эрида получала от этого удовольствие. Неужели Фадита действительно становится похожей на сестру? Уже почти-почти? В генах у них это? Или Круг так метит своих членов? Какое счастье, что я не участвую в совместных медитациях. Какое счастье, что Лон научил меня блокировать ауру, сознание, подсознание и вообще отключаться! Ах, как сложно, как все сложнее, все мучительнее становится с ними общаться!

– А завтра вылет.

Жена Зева со значением посмотрела вперед, позволив себе сразу на несколько порядков повысить голос. – Мне, наверно, не хватает того, что всех тут кормлю, пою, укрываю под крылом... Я же ведь еще воюю. Вас вот, Прекрасных Дев, защищаю.

Это тоже было слишком для нее: приличия до сих пор хозяйка дома старалась соблюдать. Касс не раз удивлялась пристрастию Эры к вылетам: уж ей-то воевать было незачем. Но первая дама Атлантиды рвалась на подвиги вместе с мужем и детьми. Мятеж оказался полезным, по крайней мере, для этой семьи: свободного времени теперь не оставалось ни у Зева на любовные приключения, ни у его супруги на ревность, ни у Фины на истерики.

– Ничего! – Эра отчужденно посмотрела куда-то вдаль. – Я верю: когда-нибудь все изменится к лучшему и с Фестом. Главное, он не пьет больше.

Она гордо подняла голову, свысока взглянула на Прекраснейшую и звонким голосом повторила: – Ничего, зато я знаю, что для победы делаю все! И не боюсь, – Эра повысила голос, стало похоже на внушение: – Не боюсь синяков!

Касс даже украдкой опасалась теперь взглянуть на подругу. Да, напрасно задела та хозяйку дома. Уж кто-кто, а Эра не привыкла оставаться в долгу, так что на этот раз пришла очередь Фадиты сжаться. Все вокруг знали, как действует на Прекраснейшую простое слово "синяк". С того самого, страшного дня убийства Орфа.

Смерть поэта чуть не свела его любовницу с ума. Будучи не в силах оторваться от экрана, Прекраснейшая наблюдала кровавую сцену во всех подробностях. Картина, на которой проклятые кентавры терзают еще совсем недавно любимое ею тело, прочно врезалась в память красавицы. Пережитое не исчезало и не забывалось. Стоило закрыть глаза – и снова убийство Орфа рисовалось во всех деталях, красках и звуках, заставляя опять и опять содрогаться от ужаса и отвращения.

В первый же момент, не помня себя, Фадита, едва выключив виз, схватила лазер и понеслась к аэробилю. Мстить.

Пыл Прекраснейшей, однако, испарился почти сразу, после первого же, явившегося и последним, вылета. Аэробиль красавицы вернулся через полчаса после старта. Неудавшаяся воительница неуклюже вывалилась наружу в полуобморочном состоянии. На шее ее внушительным пятном разливался кровоподтек. На лице Фадиты под удивленно поднятыми бровями застыла неподвижная сконфуженность. А искреннее детское недоумение, разлившееся по всему облику девушки, завершило дело, вызвав на Верхнем Олимпе дружный громовой хохот свидетелей.

Пока возникновение странных размеров и форм кровоподтека в укромном местечке между ключицей и подбородком, для всех оставалось тайной. Если кто-либо пытался в эту тайну проникнуть, у Фадиты тотчас же начиналась истерика, а слово "синяк" с тех самых пор ввергало в душевный трепет.

Вот и теперь, вид у Прекраснейшей сделался до того жалкий, что у Касс защемило сердце. Но хозяйка дома не стала щадить гостью. Милосердием Эра не отличалась и в лучшие времена.

– Да, воюю! Без синяков! – еще раз, теперь уже с откровенно зловещим оттенком прошипела жена Зева. – Не то, что некоторые!

Касс смотрела, как хозяйка дома удаляется, прямая, деловая, спокойная.

– За что она меня так ненавидит? – прошептала Фадита. Губы у нее дрожали. – Все же над ее тупостью подшучивают, не я одна. Главное, у меня и с Зевом ничего... Никогда... Я же не виновата, что Фест, этот пьяница, ни с того ни с сего вздумал трезветь. Я же не виновата, что Фине меня не обскакать ни на одном конкурсе. Что же мне теперь, нарочно у себя на лице завести какую-нибудь гадость? Может, у меня вообще ничего в жизни, кроме красоты моей...

– Ну что ты. Не все же, в конце концов, могут драться. Я, кстати, тоже не воюю. Откуда у тебя уверенность, что она выразила... вообще тебе, а не мне? – попыталась успокоить подругу Касс.

– Да? А про... – Фадита сделала движение ключицей, показавшее, о чём речь. Даже произнести слово "синяк" она опасалась. Всё её тело явственно содрогнулось. – Тоже тебе?

– Не обращай внимания. Просто у всех взвинчены нервы. Сидим тут, под колпаком...

Под колпаком защитного поля на Верхнем Олимпе становилось слишком скученно: к Эдему стянулись жители из захваченных рабами районов Посейдониса. О просторной до времен восстания жизни во дворцах пришлось забыть.

– И Круг еще этот проклятый каждый вечер, – жалобно ввернула своё Фадита. – Все равно, жить тесно, зато весело.

– Тебе весело?

С тяжёлым вздохом Прекраснейшая опустила ресницы.

– Ах, как долго тянется этот кошмар! – вырвалось у Касс. – Как бесконечно долго!

– Хорошо еще, хоть всего вдоволь. – Фадита, похоже, начала всё-таки понемножку приходить в себя. – Еды-питья-энергии достаточно. Будем надеяться, что воздушная дорога и впредь не подведет. А пока надо держаться. Нервы не распускать. Ты слышала, что повстанцы грозят вот-вот найти способ разрушить защитное поле?

Прекраснейшая воодушевлялась на глазах. – Слышала?

Касс отрицательно покачала головой.

– Шумят, дураки, орут насчет того, чтобы погулять по трупам вокруг Эдема, "Дойдем до самого Тартесса".

Прекраснейшая презрительно улыбнулась: – Наши трупы имеются в виду, между прочим.

Касс сморщилась.

– Будто это им когда-нибудь удастся, – победно закончила Фадита.

– О Рамтее по-прежнему ничего?

– Исчез. Не показывается ни в городе, ни на экранах.

Красавица посмотрела на подругу подозрительно: – Слушай, почему это ты ничего не знаешь ни о ком? Это Апол тебя так научил? – догадалась она. – Этот может. Лично меня он по ясновиденью не тренировал... Тем не менее, я тебя очень хорошо понимаю.

– Ну, причем тут Лон, – неуверенно произнесла Касс. По виду Прекраснейшей чувствовалось, что она мучается в лихорадочных поисках какого-нибудь малоприятного намека.

К счастью, появился Эрмс.

– Вот, кто нам сейчас сообщит все новости! – шумно обрадовалась Прекраснейшая.

– Да нет ничего новенького. – Эрмс подумал и объявил: – Город не подает признаков жизни. Уцелевшие обыватели тихо отсиживаются по уцелевшим домам.

– С Баалом наладили связь? – спросила Фадита заметно потише.

О лабораториях Баала на Елисейских Полях ходили разные слухи. То со всех сторон не без тайного удовлетворения твердили, что там все разрушено, сожжено, стерто с лица Геи в первые же минуты мятежа. То, откуда ни возьмись, доносилось, что лаборатории живут и процветают. Действительно, ведь машинам в память изначала встраивается прежде всего особенный страх перед Баалом. При любых обстоятельствах, бедолаги близко боятся подойти к Елисейским Полям. Не говоря уже о том, чтобы осмелиться что-либо там разрушать. То кто-то с содроганием убеждал, что лаборатории захвачены Рамтеем, так что теперь-то скоро оттуда попрет невиданная до сих пор сила, и уж перед этой силищей не устоять никакому защитному полю.

– Понятия не имею. – Эрмс покачал головой. – Если я вообще хоть что-нибудь в этом понимаю, отец сам испытывает к лабораториям чуть ли не суеверное почтение. Во всяком случае, чувствую, о Баале он старается не думать. Впрочем, мне не понять отца в этих делах.

– Бывает. Трудно разобрать, что на уме у Зева, – согласилась Фадита. – Я думаю, надо добить бунт, покуда позволяет ситуация. Сколько же можно надеяться на какую-то эфемерную сферу? Вообще, что такое – это защитное поле?

– Да уж, – неопределенно протянул Эрмс. – Невидимое, неощутимое. Огромный мыльный пузырь. Но ведь на самом деле защищает! Нет, я согласен: канителиться ни к чему. Взорвать их всех к Баалу, одним махом, несколько бомб – и все дела. У меня такое впечатление, что нашим эта возня вокруг мятежа просто почему-то нравится. Своего рода, развлечение. – Эрмс ухмыльнулся. – Да, кстати, как поживает твое боевое ранение?

Он многозначительно осмотрел шею Прекраснейшей: – Так как же, ты рассказываешь, это ... туда попало?

Фадита жарко покраснела и шарахнулась в сторону: – По-моему, Круг на всех на нас влияет дурно. То Эра, теперь ты. Злой ты какой-то стал, нельзя тебе участвовать...

– Причем тут Эра, – бросил Эрмс, озабоченно глядя вслед торопливо удалявшейся Прекраснейшей. – Я же хотел пошутить... А что – Эра? Эра молодцом, другой такой мачехи во всей Посейдии...

– Зачем так, – укоризненно сказала Касс. – Ей же неприятно.

– Подумаешь, Прекраснейшая, – процедил Эрмс. – Из неё же теперь желчь фонтаном... – неожиданно он поинтересовался: – Ладно, это-то все ерунда... Лучше ты мне скажи: что Лон о событиях говорит? – Эрмс досадливо поморщился. – Пообщаться времени нет. Опять вылетел?

– Говорит то же, что и вы все, – неохотно ответила Касс. – Что будет вылетать и стрелять до тех пор, пока сам, лично, не убедится в гибели мятежников, всех до одного. Вот, что он говорит.

– А ты небось не согласна?

В выпуклых глазах Эрмса, на самом дне чёрных, обрамлённых коричневым с золотыми вкраплениями зрачков, четко обозначилось любопытство.

– Мне пора, – сказала Касс.

По пути в свою комнату, в одном из коридоров она опять наткнулась на Эру. Хозяйка дома выговаривала что-то почтительно склонившейся перед ней Эньюэ. Проходя мимо, Касс опять услышала уже знакомые речи: "В первую же ночь бунта мятежники сломали, разбили, испортили все..."

Поэт номер один вылетал каждый вечер, предоставляя подруге несколько часов свободы, чтобы думать об Уэшеми.

Войдя в свою комнату, девушка опять, как всегда, стоило ей остаться одной, по само собой установившемуся порядку, набрала номер Рамтея, затем Ноэла, и последним – Уэшеми. Как всегда, ни тот, ни другой, ни третий не отвечали.

Касс положила переключатель и задумалась. Вряд ли кто-нибудь во дворце вообще понимал, что происходит с Прекрасной Девой. Вряд ли она сама это понимала. Только Лон смутно чувствовал. Касс знала: поэт старается уходить вечерами, чтобы не оставаться с ней наедине на всю ночь.

Обычно Лон отвоевывался уже на рассвете.

Когда он входил в комнату, Касс делала вид, что спит. Лон шуршал одеждой, тихонько выходил к бассейну. Возвращался посвежевшим, хорошо пахнувшим. Делал вид, что верит ее сну. Даже передвигался вокруг на цыпочках: притворялся, что не хочет разбудить.

Поэт номер один тихо пристраивался рядом на ложе, отворачивался и начинал вздыхать. Вздыхал он горестно и слышно, вкладывая в каждый выдох смешанную с усталостью обиду. Иногда придыхания затягивались так, что становились уже больше похожими на стоны.

В предрассветной полутьме Касс открывала глаза, лежала молча, прислушивалась. Лон, ко всему прочему, в последнее время, в тумане этого своего состояния перехода от яви ко сну, много разговаривал. Он жаловался на жизнь, стыдил Рамтея за все, что происходило в Посейдонисе, угрожал восставшим кентаврам. В конце концов, поэт засыпал. Иногда просто замолкал, прервав свое бормотание на полузвуке.

Касс тихонько переворачивалась на живот, головой к Лону, и смотрела. Иногда проводила пальцами по его лицу, локонам: у нее даже выработалось своеобразное движение, быстрое, легкое, словно рука стремилась к нему украдкой, независимо от собственного настроения или желания Прекрасной Девы. Это движение уже не будило поэта: спал Лон по-прежнему крепко и беззаботно. Все беды покидали его во сне.

Касс заснуть не могла вовсе. Чаще всего, именно в эти часы она разрешала себе поплакать. Стараясь не всхлипнуть, не разбудить Лона. Кусала губы, переворачивалась на спину, отворачивалась, делала глубокий вдох, а затем неслышный, прерывистый, в несколько ступеней выдох. Слезы беззвучно скатывались за уши, переползали на шею, сначала скапливались где-то под затылком, а потом уплывали, терялись в волосах и подушках.

Касс не вставала, пока не просыпался Лон. А стоило шелохнуться ему, она мгновенно выскальзывала из постели. Оба, не глядя друг на друга, убивали остаток дня. И оба делали вид, что все в порядке, что все идет правильно и нормально.

Вставали, собирались, умывались, шли в зал, где в любое время суток были накрыты столы с едой и напитками.

До вечера слонялись по дворцу Зева, болтали, узнавали и обсуждали новости, старались, по возможности, не оставаться один на один, а самое главное – в редких разговорах не задевать тем, которые могли бы привести к выяснению отношений.

Это продолжалось вечность.

На сей раз, вернувшись из ночной вылазки, Лон не выдержал.

Он улегся рядом, но не отвернулся, а положил руку ей на шею. Собственно, даже не положил, нет, скорее, бросил, решительно, коротким рывком. Приказал себе сделать это. Выполнил определённую последовательность действий не потому, что хотел так поступить, а потому, что счел нужным, принял решение и осуществил план. Рука поэта легла между шеей и грудью подруги неприятным холодком.

Касс не шла навстречу, но и не протестовала. Лон начал целовать ее. Сначала лоб, глаза, губы. Потом шею и грудь. Руки его постепенно теплели.

Касс напряглась. Тело поддавалось наплыву почти без сопротивления . Ее собственный организм предавал её. Плоть взбунтовалось против эго, отказавшись исполнять прихоти сознания. У плоти были свои желания: она громко требовала от разума считаться с этими желаниями тоже. У тела была упругость, и сила, и молодость, которая не могла больше ждать фантазии эго по имени Уэшеми. Вообще не знала, не понимала, чего и почему должна ждать.

Касс устала сопротивляться. Не Лону – сама себе.

И оракул незамедлительно это учуял: он слишком хорошо знал свою ученицу.

Движения поэта стали уверенными, мягкими. Руки окончательно разогрелись и теперь действовали, не суетясь, со знанием дела.

Несмотря ни на что, он был приятен ей. А может, Уэшеми она себе придумала? Может, на самом деле ничего и нет? Обыкновенный, даже несколько примитивный случай: сначала скучала, потом разомлела от красивых песен, размечталась, развоображалась... И наткнулась взглядом на привлекательного халдейского юношу по имени Уэшеми... С тоски, нехотя, неожиданно.

А тогда уж и придумалась любовь. Нематериальная, иллюзорная, безнадежная. Да и чего ожидать от того, чего на самом деле нет, что существует только в воображении...

– А может, и все вокруг, и мы... – прошептала девушка: – И все-все – только плод чьей-то больной фантазии?

Лон сдавленным голосом пробормотал: "Хоть теперь помолчи". И продолжал наступление.

Всем существом Касс ощущала свою раздвоенность.

Чувственность, полностью попавшая под власть чужой, наотрез отказалась повиноваться собственному разуму. Каждая клетка всего существа поэта умело поддерживала в каждой клетке существа подруги этот мятеж. Вот и все. Вот и она уже, не рассуждая более, послушно шла за Лоном всюду, куда он увлекал ее.

Тело приняло решение. Теперь оно наотрез отмахнулось от разума, упрямо желая одного: своего наслаждения.

Плоть предательски ополчилась на мышление войсками готовых к бою нервов. Каждый из этих оскаленных нервов оголился, напрягся в обостренном ожидании.

Когда же то, чего добивалась плоть, произошло, когда Лон довел ее до той самой высшей точки, в которой сконцентрировалось раскаленное до боли блаженство, в сознании Касс произошел взрыв.

Она почувствовала: что-то надорвалось, что-то лопнуло в ней, а потом громко всхлипнуло и стало выливаться наружу слезами и словами.

– Отпусти меня, – с плачем бормотала она. – Неужели ты не видишь: я не люблю, не могу любить тебя. Что же мне делать, не хочу я здесь... Не могу с тобой... Домой хочу...

Лон погладил ее по плечу, поцеловал куда-то в ключицу: он остался вполне доволен собой и партнёршей, он не слышал ни одного ее слова.

Все оставшееся до обеда время поэт заглядывал подруге в глаза, был благодарен, внимателен и нежен. Она же не могла его видеть. Она мечтала только о том, чтобы пришел, в конце концов, вечер, и Лон улетел, оставил бы ее одну хоть на несколько часов. Поскорей.

В дверях столовой, любовники вдруг наткнулись на Эриду.

– Откуда? – Лон не высказал ни особого интереса, ни даже удивления.

– Оттуда, – так же коротко и равнодушно ответила Эрида.

Вид у неё был не то больной, не то помятый, до странности смущенный.

– Дайте выпить, потом поболтаем, – попросила новая гостья дворца.

Лон не стал ждать обещанной болтовни. Напротив, до странности резво проглотил еду и немедленно рванул вон. Схватив Касс за руку, поэт потащил ее за собой. Пройдя несколько шагов, он резко остановился, круто развернулся, она прямо-таки влетела в его объятья.

– Лично меня россказни Эриды волнуют мало, – шепнул Лон, притянув Касс к себе поближе. Крепко поцеловав подругу, оракул умчался к Зеву.

Касс вернулась в столовую, пошла за соседкой к столу с напитками, стала молча наблюдать: та все еще не ела. Жадными большими глотками пила, пила, пила крепкий нектар.

Только через несколько минут Прекрасная Дева оторвалась от кубка, вытерла рот почему-то согнутым указательным пальцем и объявила совершенно трезвым голосом: – Ух, устала.

Она постояла с полуприкрытыми веками и сказала: – Устала я, безумно устала за эти последние дни. О, Творцы!

– Кто это тебя так? – поинтересовался Эрмс, взявший, видимо, в привычку появляться внезапно. – Уж не тот ли кентавр, которого мы с Арсом только что приволокли?

Касс вопросительно взглянула на пришедшего.

Тот усмехнулся, не спеша сделал несколько глотков и прибавил: – Между прочим, когда мы его ловили сетью, мне показалось, он бежал за аэробилем. Не тебя ли догонял этот молодчик, Эрида?

– Надоели кентавры, – в ответ заявила она. – Все надоело. Сегодня же ночью вылетаю воевать.

– С ума ты сошла?

– Может, – коротко согласилась Эрида.

– Твой дружок...

Вскинутый подбородок Эрмса показал по направлению к заднему двору: – Мечется там...