Текст книги "Катастрофа или последний треугольник в Атлантиде (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Аэробиль шарахался от одной смерти к другой. Сцепив зубы, Рамтей, выжимал из легкого суденышка все, что мог, но ветер сотрясал кораблик, как ребёнок трясёт погремушку. Горы бросили на беглеца всю свою мощь: швыряли в него отколовшимися скалами, стреляли выдранными с корнем деревьями, обдавали ледяными брызгами потоков. Природа кинулась на аэробиль врукопашную и избивала, беспощадно, немилосердно, не давая ни передохнуть, ни даже увернуться.

К тому же, померк свет: сначала посерело, а потом стало совсем темно. И сделалось трудно дышать: воздух заполнился пылью, горячей, густой, черной. Наконец, в моторе что-то задребезжало и взорвалось. Аэробиль начал падать. В это время горы дали очередной крен и аэробиль звонко стукнулся крылом о твердое. От сильного удара Рамтей раскинул руки и потерял сознание.

Гигант очнулся от боли, которая мучила его и одновременно баюкала. Он не мог ничего видеть, но не это было самое страшное. Самое страшное было то, что Рамтей оказался не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой: неведомые силы насмерть приклеили его к опоре.

Скорее всего, это была скала: атлет был прижат спиной к чему-то твердому. Впереди же и внизу чувствовалось открытое пространство. Рамтей не мог видеть: было по-прежнему темно.

В голову пришла одна-единственная догадка, одно-единственное объяснение происшедшему: во время удара пилота выбросило из аэробиля в эту мелкую нишу, а руки и ноги завалило камнями.

Все еще живой, но беспомощный, как младенец, могучий исполин Рамтей не имел возможности пошевелиться, потому что висел, самой природой прикованный к скале над бездонной черной пропастью.

Должен был пройти не один день, пока его разыщет Фест. И еще дни и дни, пока Зев решится, наконец послать помощь.

Напоследок, Касс услыхала странный клекот и шелест. Уже на выходе из транса она поняла: это летел неведомо откуда взявшийся огромный орел... Летел, почуяв легкую добычу, прямо на Рамтея...

Как предупредить брата Зева, Касс не знала. Да и что она могла сказать ему: «Никогда в жизни не летай больше»? Да он просто посмеется над ней. Надо рассказать, что она видела, а он пусть решает сам.

Но ведь, если он поверит, то потом все время будет ждать, мучиться... Сам же бросил Зеву: "Думай, жди и мучайся".

Рамтей не Зев: он силен и, возможно, примет правильное решение, располагая сведениями заранее... Опять-таки держаться подальше от аэробиля? Каким бы оно ни было, это будет его решение! Скорее всего, он просто посмеется над ней... Что ж... Все-таки, она должна рассказать... Или лучше не надо ему знать? Хотела бы она сама ведать, когда и каким будет ее конец? Или, наоборот, не хотела бы?

После долгих размышлений Касс решила позвонить Рамтею и без обиняков рассказать ему о своем видении, предупредив, что она ни в чем не уверена... Девушка набрала номер и несколько минут говорила в пустоту, просила Рамтея ответить ей. Но гигант не отвечал: не желал разговаривать, а может, его не было дома.

Вообще-то стоило все хорошенько обдумать. Все, что Касс увидела, услышала и прочувствовала за последние дни.

Она попыталась вспомнить, с чего все началось. Было ли началом видение Лона? Предсказание Ноэла? Встреча с Рамтеем в Веселом Гроте? Разговор с Легой? Знакомство с Уэшеми?

Ах да, вот оно что: Уэшеми... Касс вспомнила певца и мгновенно опять заныло в низу живота, заколотилось в груди. Значит, вот так это бывает... О чем бы ни думала она, мысли ее все равно переключались на Уэшеми... Интересно, сам он сказал бы Рамтею или промолчал...

Принять бессмертие или отвергнуть? В красоте смысл жизни, поёт Лон. В борьбе, утверждает Рамтей. В случайности, бормочет Эрида. В страдании, вздыхает кентавр Горн. В высокой любви эго, говорила Лега. Или, не в том, не в другом и не в третьем, а в чем тогда?

Поделитесь раздумьями, Прекрасная Дева Касс, скажите честно и глубокомысленно: "В любви, конечно, в любви". Ах, до чего же неприятно прослыть сентиментальной. Это ведь Лоновская строчка: "А о любви молчать, молчать, молчать..." Можно ведь и молчать глубокомысленно...

"Для чего все?" – Касс чувствовала, как гложет её неясная тоска. Зачем и кто все это придумал? Придумал и воплотил? Создал... Неужели... Случай? Это не мог быть Случай, ведь на то он и случай, чтобы его нельзя было предвидеть... Предугадать... Жизнь, смерть, добро, зло – это происходит для чего-то и почему-то... И подчиняется конкретному закону... Конкретным законам... Зачем я пришла в этот мир? Что-то исполнить? Понять? Искупить? Нет, не случайно, нет, не просто так – для чего-то. Нужного и определенного.

А потом она, обмирая от смутных предчувствий, опять вспомнила: "Уэшеми". Теперь она ясно видела образ поэта: тот играл на тере и пел высоким голосом, бившимся у него в горле и у нее в душе.

Про правду и ложь, про суету и про четырех птиц, которые умирают от обмана, улетают от обиды. Умирают только потому, что кто-то кого-то обманул... Исчезают только потому, что кто-то кого-то обидел...

А, может, это и есть то самое, тот самый высший закон и смысл? Честь и жалость, которые умирают от неправды? Совесть и верность, которые улетают от обиды?

Уэшеми, безусловно, знает... Да, Касс уверена: он знает нечто такое, чего не знает никто другой... Что-то открыто ему, что скрыто от остальных...

Но причем тут Эрида? Это не могло быть настолько примитивно, это не вязалось с ним. Ведь не мог он от безделья, от тоски, от скуки? Неужели, мог? Неужели, нельзя иначе и плоть требует своего?

А потом неожиданно пришли покой и тепло.

"Настоящая любовь спокойна и светла", – вспомнила она слова Орфея. – Ах, прости, Орф. Ты – еще не ты. Тебе еще только предстоит стать Орфеем, а вот тогда...

И, уже засыпая, радостно подумала: неважно, что они все считают. Лон, Рамтей, бессмертие, справедливость, гармония – все это прекрасно, но не для всех приемлемо одно и то же. У каждого свои дороги. И у нее своя. Вот-вот она разберёт паутину своих путей, вот-вот догадается, куда идет и зачем.

Впрочем, одно Касс уже поняла: она, правда, не знала точно, наяву ли поняла, или это ей уже приснилось. Но, во сне или наяву – не столь важно. Важнее всего для нее, цель, причина и смысл ее существования – не вдохновлять, не бороться, не наслаждаться и не страдать, а любить. "А о любви молчать, молчать, молчать"... Вот пусть Лон и помолчит, она же будет бесконечное количество раз, на все лады повторять, петь, примерять к себе это слово. Она будет холить и лелеять свою любовь.

К Уэшеми.

Глава 11

Кассандра, разумеется, не собиралась подсматривать, но так уж получилось. Вышло совершенно случайно, само собой. Заметив брата, царевна почему-то не сразу решилась окликнуть его, поэтому выдавать своё присутствие теперь было неловко. Глазеть в таких ситуациях тоже, наверно, неудобно, даже, пожалуй, непристойно... Но что делать? Исчезнуть? А этого как раз очень не хотелось. Любопытство держало на месте крепко.

Она не знала Париса в детстве, разве что только из своих видений, а теперь он внезапно возник в реальности. Появился откуда-то с холмов Иды незнакомый взрослый мужчина и оказался ее братом. Нет, Кассандра не могла исчезнуть, не желала и отрыть своё присутствие: он слишком интересовал ее.

И девушка все смотрела и смотрела. Сколько прошло времени, она не знала, но чувствовала, что прячется довольно долго. Исподтишка, царевна следила за старшим братом, не отваживаясь пока открыться ни словом, ни движением.

Спектакль, который наедине с собой разыгрывал Парис, казался Кассандре трогательным и, конечно, очень смешным: охорашиваться перед зеркалом пристало гетере, но мужчине? Тем более, царевичу, пусть даже он прекрасен. Ах, как хорош собой оказался он наяву, этот украденный в первую же неделю своей жизни, найденный только сегодня брат.

Тот же довольно улыбался, разглядывая в зеркале себя, вчера еще безвестного пастуха, сегодня – обожаемого Илионом царского сына. О, каким счастьем улыбнулось ему это "сегодня", взметнув на высоту героя, победителя игр, любимца всей Трои! Парис упивался каждым моментом этого сказочного дня. Внезапная слава приводила его в восторг. А невиданная роскошь... А царские одежды... Вчерашнему пастуху определенно нравились шелковые, расшитые золотом шаровары, изящная золотая диадема... Особенно – центр, украшенный семью рубинами, которые мерцали и переливались так, будто их насчитывалось не семь, а семьсот семьдесят семь...

Новоявленный царевич прилаживал к плечам шкуру, которую сам несколько дней назад содрал с побежденного им леопарда. И с тех пор, время от времени, придавая своему лицу значительное выражение, не забывал повторять: "Этот леопард расстался со своей одеждой в честной борьбе".

Шкура прекрасного хищника символом мужества и героизма гордо красовалась на атлетическом мужском теле. Только раньше Парис связывал ее обыкновенным кожаным шнурком. Шнурок этот, подаренный нимфой Юноной, валялся сейчас в углу. Простой подарок возлюбленной пастуха уже заменен застежкой, достойной царевича. Леопардовую шкуру скрепила надменная драгоценная брошь: огромный, в виде львиной головы, лунный камень, оправленной бриллиантовой крошкой.

Парис еще раз осмотрел себя в зеркале, рассмеялся от удовольствия. Но тут же, заглянув туда поглубже, обнаружил, наконец, притаившуюся в уголке Кассандру. Принц нахмурился: сознание того, что чьи-то глаза видели его кривляния, особой радости не доставляло. Но ведь это сестра. Единственная во всей троянской толпе, кто узнал в пастухе царевича. Да и, говорят пастухи, она, бедняга, слегка не в себе... Обижаться на нее долго не подобает. А если и попытается потом рассказать, кто ей поверит!

Парис весело, как ни в чем ни бывало, обернулся. С улыбкой приблизился к царевне, обнял, легко оторвал от пола, закружил девушку в воздухе вокруг себя. Кассандра без сопротивления поддалась его веселью. Только что она боялась пошевелиться, а теперь с хохотом отдавалась теребившим ее сильным рукам. Он осторожно опустил царевну на пол, обхватил её плечи, подвел к зеркалу. Обнявшись, брат и сестра рассматривали один другого, молодые, стройные, черноглазые. Оба румяные, задорные, полные жизни, эти двое были во всем под стать друг другу.

Вдруг Кассандра вздохнула.

– Почему нельзя, чтобы всегда все оставалось легко, приятно, спокойно... – прошептала она. – Хочу, чтобы этот момент продолжался вечность.

– Удивительно: ведь я именно сейчас тоже думал об этом, – согласился Парис. – Подумать только, еще утром я был простым пастухом, и вдруг... Я...

Он бросил на себя в зеркале еще один взгляд, быстрый, украдкой, а потом – осторожный, как будто испытывал её, – на сестру. Затем недоверчиво произнес: – Я – сын царя.

В его взгляде шевельнулось беспокойство: – Скажи, Кассандра, правда ли это? – взмолился он. – Не может ли то, что происходит сейчас со мной, оказаться насмешкой? Злой шуткой? Сном?

– Ты – сын моих родителей: царя Трои Приама и его жены Гекубы, – четко выговорив каждое имя, подтвердила девушка. – Ты – мой брат Парис. Все это время, с самого твоего исчезновения из дворца, родители оплакивали тебя. Сегодня они счастливы.

– А ты? – прошептал Парис. – Ты тоже оплакивала меня?

– Я всегда знала, что ты жив.

Кассандра повела плечами. Ему показалось, ей стало зябко. – Я всегда знала, что настанет сегодняшний день, и ты явишься во дворец, и я узнаю тебя... И мне поверят...

– Скажи, а как ты... знаешь?

Он шепотом подчеркнул это слово: "Знаешь".

– О Аполлон, не безразлично ли это? – она скорчила досадливую гримаску и небрежно произнесла: – Знаю, да и все тут.

– Послушай, – он посмотрел на нее, будто его внезапно осенила странная мысль. – Послушай, раньше... Я иногда разговаривал с другими... – Парис чуть-чуть замялся. – ... другими пастухами... Правда ли, – он опять перешел на шепот. – Правда ли, что тебя полюбил сам Аполлон?

Кассандра не отвечала, с напрягшимся лицом глядела куда-то в сторону.

– Правда ли, что это его дар тебе – ясновиденье? – не замечая ее смущения, спрашивал брат. – Правда ли, что ты осмелилась, – царевич шептал тревожно, но еле слышно, очевидно, боялся расспросами навлечь на себя гнев Бога, – осмелилась отвергнуть Его любовь?

– Не спрашивай меня, – попросила Кассандра.

– Значит, правда, – выдохнул он. – Но почему?

– Что – почему?

"Интересно, всегда ли настроение моей сестры меняется так легко", – подумал Парис. Теперь в её голосе вдруг послышался сарказм, а там и раздражение.

– Что – почему? – с иронией повторила царевна. – Почему он полюбил меня? Почему сделал вещей? Почему я отвергла его любовь?

– Тише, – перебил Парис. Ему стало откровенно не по себе. – Вдруг Он слышит? – И царевич приподнял вверх брови, беззвучно объясняя этим жестом, кого именно имеет в виду.

Кассандра в упор осмотрела брата с ног до головы и насмешливо кивнула: – Конечно, слышит: он же – Бог.

– Неужели возможно отвергнуть... Ведь он прекрасней всех на свете... Сам Аполлон... Не понимаю, – сокрушенно шептал Парис. – Или он не показался тебе в своем настоящем облике?

– Я видела Аполлона: он действительно очень красив, – просто ответила Кассандра. Слушая ее, наблюдая ее спокойствие, можно подумать, что увидеть Бога для смертной девушки – нечто, само собой разумеющееся.

– Но только я хочу настоящей любви, – задумчиво продолжала царевна. – Человеческой, а не божественной... А иногда...

Рот и глаза ее одинаково округлились: – Иногда я даже думаю, что уже люблю кого-то, незнакомого, спрятанного... Мне нужно только найти, угадать, раскрыть... Я пытаюсь вспомнить его образ, напрягаюсь, вспоминаю мучительно, прикладываю все свои усилия, но почему-то вспомнить не могу... Знаю только, что это он. Тот самый, которого я люблю... Давным-давно, целых сто лет! – Кассандра опять легко рассмеялась и беспечно пожала плечами. – Ну и пусть Аполлон прекрасней всех на свете!

– Ты сама не понимаешь, что говоришь. – Парис казался потрясенным и одновременно раздосадованным. – Уж любовь-то я выбрал бы божественную...

Кассандра уставилась на него в упор и царевич съежился: взгляд сестры показался ему странным, жестким. Даже не человеческим – ведьмовским. Ко всему прочему, юноша отчетливо заметил ясное, хоть и быстро промелькнувшее осуждение в этом взоре. На лице Париса явственно обозначился ужас. Вещунья внезапно отвернулась и порывисто подошла к небольшому окошку.

Царевна, надолго задумавшись, смотрела куда-то сквозь дырочки в кружевных ставнях. Казалось, она совсем забыла о брате. Наконец, когда Парис, уже было, решил, что сестра действительно не в своем уме, девушка резко обернулась к нему.

– Посмотри, как хорошо, – вкрадчиво начала Кассандра: – эти ставни скрывают жаркое солнце, в комнатах прохладно даже сейчас... И море – милое, спокойное... Но в секунду оно переменит свой нрав, станет черным, страшным... Если захочет Посейдон...

Парис удивленно глядел на сестру, стараясь понять, к чему она клонит.

– Божественная любовь так же ослепительна, как полуденное солнце... – сказала девушка. – Но нет ставен, которые могли бы укрыть от нее...

Провидица потрогала краешек резьбы. Движение ее руки было медленным. Прикосновение пальцев к деревянному кружеву показалось Парису тревожным, трепетным, будто не только пальцы, но и ставни были живыми.

– Бездонная и переменчивая, точь в точь это море.

В голосе царевны послышалась неожиданная усталость. – Боги относятся с легкостью к нам, смертным. Божественная любовь может оказаться не даром – тяжким наказанием.

– И тем не менее, за неделю божественной любви, – азартно проговорил царевич, торжественно растягивая слово "божественной": – за одну неделю я согласен терпеть потом наказание всю жизнь...

– А ведь это очень долго – вся жизнь, – задумчиво сказала Кассандра. – Это гораздо дольше, чем одна неделя... Что неделя? Всего семь дней...

– Все равно, я согласен.

– Божественная любовь может быть и разрушительной, недаром ведь Энюо так часто оказывается рядом с Афродитой...

– Да, Богиня любви и Богиня разрушения часто ходят вместе, – прошептал Парис. – И все же я согласен на все. За одну неделю...

Кассандра горячо перебила его: – Хорошо, если бы это касалось только тебя, но ведь ты же не пастух, ты царский сын. Твой дом – весь Илион. То разрушение, которое грозит тебе, грозит всему городу, всем его жителям, всем нам, твоим близким!

– Ты говоришь уверенно, неужели действительно знаешь? – недоверчиво произнес Парис

– Может, и знаю. Или ты забыл: я – вещая?

– Что же ты видишь – разрушение?

– Я вижу чужие корабли, – прошептала царевна.

Она смотрела сквозь ставни и стены куда-то, в неведомую даль. В выражении девушки теперь угадывалась смертная тоска.

– Я вижу вражеские костры на берегу: их великое множество. Я вижу смерть, рабство, разрушение. Войну и горе. – Кассандра всплеснула руками и закричала во весь голос: – О Боги, сколько горя я вижу!

Тогда Парис стал успокаивать ее. Он обнимал ее, гладил по лицу, целовал то в глаза, то в щеки. Он был ласков, нежен и добр. Но он, конечно же, конечно, не верил ей.

– Ну что ты, девочка, – говорил царевич. – Троя сильна. Мы не допустим... Взгляни хорошенько: нет кораблей, нет костров... Море тихо, прекрасно... Волны его легки, спокойны, ничто не предвещает беды. Ты ошиблась, тебе померещилось, сестра: видно, Аполлон слишком напугал тебя. Разве может любовь вызвать войну? Любовь должна приносить счастье – не войны...

В ответ на последние слова Кассандра вздрогнула всем телом.

– Мало ли, где и с кем ходит страшная Энюо... Эрида тоже ходит с Афродитой, значит ли это, что любовь вносит в жизнь раздоры? – продолжал рассуждать Парис. А боги войны, Афина и Арес... Так что ж? Просто, все они – дети Зевса, все они – бессмертные боги, все они вместе... К тому же, – царевич опустил голову и прошептал: – Нет у меня никакой любви, ни божественной, ни человеческой... Наверно, я провинился перед Афродитой...

Царевна слушала и всхлипывала все тише.

– Иногда я смотрю на себя, как будто вижу со стороны. – вслух размышлял Парис. – Нет недостатков в моем теле. Нет изъяна в моем лице. И скроен я ладно...

– Ты прекрасен, – восхищённо прошептала Кассандра.

– А любви нет. Наверно, я все-таки провинился перед Афродитой... Раз она забыла обо мне...

– А нимфа Юнона? – напомнила Кассандра. – Разве не проводил ты с ней дни и часы? Разве не ласкали вы друг друга, не обещали друг другу вечной верности? Вспомни, разве не любит она тебя?

– Да разве это... – начал было Парис, но спохватился: – Ты-то откуда знаешь! – Я бы очень удивился, если бы оказалось, что сплетни пастухов проникают в царские дворцы так же легко, как жизнь из этих дворцов превращается в досужую болтовню хижин...

Сентиментальная печаль, разлившаяся по его лицу, быстро уступила место любопытству. Впрочем, так же, как впускать Юнону в жизнь настоящую, он считал ниже своего достоинства отказываться от существования нимфы в жизни прошлой. Но отношения, сложившиеся у пастуха на холмах Иды, следовало заменить новыми, отношениями царевича Трои, поэтому афишировать семье былую привязанность Парис не рвался.

Сестра смотрела на него выразительно. Неужели она действительно видела скрытое? Быть не может. Скорее, всё-таки сплетни...

– Подумаешь – нимфа... – царевич рассеянно покачал головой. – Не то...

"Бедная Юнона", – думала вещунья. – В один день любимый отказался от неё. Стоило ему только стать принцем. А если бы он стал бессмертным Богом? Нет, это не имеет значения: хоть пастух, хоть царский сын, хоть сам Аполлон...

– Но слышал я... – перебил мысли сестры Парис и лицо его странно изменилось: – Прекрасней всех женщин в мире, подобие самой Афродиты на земле, – царица Спарты... И так же умна, как прекрасна. И так же добра и нежна...

– Что ты! – испугалась Кассандра. Она давно поняла, к чему идет весь этот разговор. Знала, бесполезно, но все же решила попробовать, отговорить, убедить брата: – Ведь Елена замужем.

– Ну и пусть. Мне нет дела до ее мужа.

– Не можешь же ты жениться на той, у которой есть муж! – убеждала брата царевна.

– Не знаю, кто там у нее есть.

В голосе Париса звучало теперь холодное упрямство. – Не желаю знать. Знаю только: царица Спарты – прекраснейшая женщина в мире. Она достойна меня. Я хочу увидеть ее и увижу.

Глаза Париса засверкали: он уже мысленно видел Елену, а рядом себя. Он уже чувствовал себя обладателем самой прекрасной женщины в мире.

– Хотя бы она была замужем за всеми мужьями на свете, я увижу ее, мою мечту! – воскликнул царевич. – Чего бы мне это не стоило, я увижу золотокудрую Елену.

– Нет! -закричала вещая девушка. – Нет, нет, нет! – захлебываясь собственным криком, повторяла она.

Тело Кассандры билось в рыданиях, она не могла произнести ни слова, кроме этого короткого "Нет". И как ни напрягалась: отчаянно, бешено, – крик ее выходил совершенно беззвучным.

Рот усердно работал мускулами губ, пытался образовать и вытолкнуть, выкричать это "Нет!" Но несмотря на сумасшедшие старания рта ничего не получалось: у ведуньи больше не было голоса. Даже шепота не вылетало из онемевшего горла троянской царевны Кассандры.

От бессильного напряжения тело покрылось холодным потом. Изо всех сил она старалась очнуться или хотя бы обрести голос. В конце концов, ясновидящая заорала: надрывно, громко, страшно. И, услыхав собственный вопль, наполовину очнулась.

Первые несколько минут Касс не могла открыть глаза. Мир на высокой скорости кружился вокруг в одном направлении.

Разумом вещунья понимала, что вроде бы приходит в себя, но все еще не могла пошевелить ни ногой, ни рукой. Значит, никак не могла окончательно выйти из транса. Ко всему прочему, то ли от усталости, то ли от безнадёжных предчувствий, то ли от стремительного движения вокруг, то ли от всего вместе, безжалостно тошнило.

Касс стала заставлять себя сконцентрироваться. Она мысленно упиралась плечами и ногами в углы, локтями цеплялась за стены. Потом представляла себе, как напрягаются мускулы, пытаясь затормозить обращение комнаты. Постепенно, коловращение действительно замедлило ход. Через некоторое время, оно наконец, прекратилось совсем.

Еще через несколько минут Касс смогла открыть глаза. Попробовала приподняться, каждое движение доставалось с трудом. Нечеловеческим усилием вещунья высунула из-под покрывала ноги, дотянулась носком правой до пола. Отдохнула. Поставила на пол правую ступню, подтянула к ней левую. После этого опять пришлось отдыхать. Кое-как, помогая себе руками, девушка вылезла из постели.

Но и тогда, когда она, как будто, окончательно пришла в себя, ей долго казалось, что все вот-вот начнет кружиться снова. На всякий случай Касс даже стала балансировать руками. Медленно, чуть ли не кряхтя от напряжения, она вышла на веранду, так же медленно подошла к башенке-лекарю. С трудом натянула поверх ночного наряда лечебное одеяние: шлем и комбинезон; втиснулась внутрь кабинки и рухнула. Тяжело дыша, глядела вверх, на хрустальную крышу. Прислушивалась, как взмывает к специальному выходу на макушке шлема и постепенно изгоняется черным потоком больная энергия, а взамен через входы комбинезона в каждую чакру тела вливается здоровая. Касс не знала, сколько прошло времени прежде, чем почувствовала первые уколы. Незаметно они участились и превратились в трепет, наконец, сменились жжением, возбудившим приятные, слаженные, в унисон со вселенной вибрации в больших и малых энергетических точках ступней, ладоней, затылка и лица, наконец, – и всего тела. Все системы организма перезаряжались, обновлялись, выздоравливали.

Закончив процесс излечения, Касс, уже без напряжения, содрала комбинезон и сбросила шлем, а затем ровно, почти легко пошла к бассейну.

Стоя на краю, скинула ночную хламиду, нагая вошла в воду. Постояла на одной ступеньке по щиколотку в воде, потом на другой, по колено. Наконец, опустилась совсем, вздрогнула всем телом, и уже тогда окончательно поняла, что совсем избавилась от остатков болезни. Или, может, ещё осталась только лёгкая усталость... Девушка оттолкнулась ногами от дна бассейна и поплыла.

Теперь во всём ощущались скользкота и духота ночи: куда только делся чудный, пропахший маттиолой вечер. Звезды пропали, небо давило сверху и казалось тяжелым, черным, каким-то мутным, как дно опрокинутого котла. Без луны и звезд, это небо, внезапно ставшее жутким, выглядело почти плоским, ненастоящим, будто нарисованным.

Вот они, правила Лона. Ведь он предупреждал не делать этого слишком часто. Касс вдруг поняла: только что она была близка к безумию. Да, она чуть не сошла с ума. Вот, что произошло.

Кто же в Посейдонисе не знает Трою? Не любит беспечного троянского отдыха, с охотой на Иде, с романтикой знаменитого Мерцающего Грота, в котором море светится, мягкое, бархатное, волшебное? Кто из атлантов пропустит известные всему миру ежегодные состязания на огромном спортивном поле Илиона? Бешеные, до исступления, танцы девушек и юношей с дикими быками?

Троя. Красивый, совсем еще молодой город. Белый камень строений, кружевная вязь ставен, кариатиды царского дворца... Зеленые улицы... Витые колонны по сторонам белых лестниц, резко падающих чуть ли не прямо в море...

Но отродясь не было там никакого Приама, никакой Гекубы, никакой Кассандры. Кстати, ведь это имя звучит похоже... То есть, почему, собственно, похоже: все то же имя Касс, только удлиненное. Она вслух произнесла с оттяжкой: – Касс-сандра...

Уже несколько раз вещунья заглядывала в другую, незнакомую жизнь. Вернее сказать, в разные жизни. Неужели все увиденное являлось только игрой воображения? Пусть замысловатой, сложной, но все-таки, – игрой воображения... Нет, это было бы слишком скучно, примитивно. Это не заслуживает внимания. Даже не из-за некоторых деталей... Например, одежды или вооружения солдат... Или имена... Или крест?

Касс вспомнила предвещавший столько боли крест и содрогнулась: – Или вот такая казнь – не слишком ли могущественным должно быть воображение, чтобы так ясно, так детально видеть все, что видела Прекрасная Дева? Конечно, не фантазии, а совершенно чужая, другая жизнь, в которую оракулы заглядывают непонятным, непостижимым образом.

Исключительным в этом смысле оказывалось только видение о Рамтее: тот же внешний облик, та же, привычная одежда. Это, безусловно, был тот самый Рамтей, которого она знала сейчас. Зато все остальные, все те, кого Касс могла узнать, были и теми, и немного другими.

Орф, пьяница и циник, в ее видении звался Орфеем. И представал чистым, влюбленным, способным умереть ради своей любви. То есть, превратился чуть ли не в полную себе противоположность. Или всё в нём заложено уже сейчас, но ему нравится казаться дерзким циником?

Уэшеми, который своим искусством влюбил ее в себя. Поэт и философ, он шел на мучительную гибель, ради чего? Казалось, она думала об этом раньше, вроде бы, в чём-то разобралась... Нет, тут все еще ничего не понятно.

Касс вспомнила кровь на руках Уэшеми. Первое видение было слишком коротким, извлечь из него можно скорее эмоции, чем информацию. Из второго тоже мало, что поймешь.

Уэшеми жертвовал собой ради чего-то. Ради своих принципов, пока ей неизвестных, и потому непонятных. Ради своей философии, ради своей поэзии. То есть, ради красивых слов. Но кому, зачем могли понадобиться такие жертвы? Неужели можно казнить за красивые слова? Но если только красивые слова, зачем казнить? Зачем идти на казнь? Впрочем, способен ли поэт на подобные порывы в действительности, Касс не знала.

Кстати, а почему она считает, что знает Орфа? Разве не случается в жизни: напялит человек маску, играет свою, им же самим придуманную для себя роль... Может, Орф действительно совсем не тот, кем хочет казаться? Может, он всего-навсего тщится, старается представить себя другим...

Зачем? Стесняется себя, настоящего? Пожалуй, не похож на актерское действо его оценивающий взгляд... Тогда, перед выступлением у Зева... Слишком уж правдивым казался этот полупьяный, циничный экскурс глазами Орфа по ее телу...

Париса, в этом-то Касс почти уверена, она не знала в этой жизни. Да он мог быть кем угодно, этот самовлюбленный подлый трус.

Влюбленная в Орфея нимфа Эвридика, влюбленная в Париса нимфа Юнона. Тут тоже ничего знакомого. Это опять же мог быть кто угодно: хоть Лега, хоть она сама. Или обязательно созвучие имен? Есть же что-то в звуках, для чего-то они предназначены? Что же обозначают созвучия имен? Кстати, ТАМ никто ни разу не назвал нимф машинами... Это надо отметить просто так, на потом, пока еще не очень ясно, для чего.

Что за Парис, кто такая Елена, почему любовь этих двоих угрожала Трое гибелью? Разъяренный, обманутый муж, способный уничтожить целый город... Разве может человек разрушить целый город только потому, что жену его полюбил другой...

Бессмертные Боги: Аполлон, Энюо, Эрида, Афродита, Арес, Зевс, Гера – уж тут и раздумывать нечего: этих-то Касс знала хорошо. Вот для чего трудился Асклепий в поиске своей амброзии! Чтобы Эрида с Эньюэ стали бессмертными Богинями...

Стоп. А причем тут Посейдон? Ведь он давно мертв, ему уже не поможет амброзия Асклепия. Посейдон уже теперь – сама история.

Родоначальник ее города. В честь этого путешественника назван главный город. И центральный архипелаг Атлантиды назван Посейдией, чтобы обессмертить имя беспокойного богача. В его честь воздвигнуто самое высокое, самое великолепное, самое богатое сооружение Посейдониса: отделанный орихалком и драгоценностями, известный всей Гее Золотой Храм. И вдруг – Бог, от которого зависит поведение моря. Кто-нибудь из рода Посейдона?

Наконец, Кассандра. Себя не узнать она никак не могла. Это, безусловно, она, Касс, только не совсем она, немножко другая она. Совершенно другое тело: высокое, хрупкое. Совершенно другие глаза. Черные и матовые, а у нее – карие и лучистые. Но вместе с тем, нечто основное из нее, Прекрасной Девы Касс, сохраняется в облике принцессы Кассандры. Жаль, ауру свою ей никак не научиться разглядеть. Будем надеяться, пока. Наконец, имя. То же и не то. Способность видеть, причем способность более совершенная, отточенная. Видеть будущее легко. Не укладываясь для этого, не впадая в тяжелый транс, не так неуклюже, как получается сейчас.

Аполлон подарил Кассандре дар ясновиденья. То есть, Лон Апол научил Касс входить в транс с тем, чтобы видеть. И в благодарность за это получил... Причем же тут благодарность. Она не любит его, и все тут. Сто лет... Похоже, там уже не сто, а вся тысяча лет прошла... От нее, Прекрасной Девы Касс, до троянской царевны Кассандры... Или еще больше... Много тысяч лет... И в отношениях мало что изменилось... Что уж тут поделаешь... Не везет в любви бедному Лону...