Текст книги "Судьбе наперекор"

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Отец,– тот впервые подал голос и попросил: – Отдайте мне этот стилет на память!

– Возьми,– хмыкнул Генрих, протягивая ему стилет рукояткой вперед, но Гуго перехватил его руку и вонзил острие ему в грудь.

–Получай! – крикнул он.– За мою мать, за мое несчастное детство, за... – но продолжить он не успел, потому что Иван Порфирьевич бросился на помощь Генриху и изо всех сил ударил Гуго в лицо, отчего тот упал в воду – стилет, к счастью, остался в ране.

– Будь ты проклят, Гуго... – прошептал Генрих, оседая на доски причала.

Котлов бросился к нему, поднял на руки и понес домой. Оставив его на попечение отца и женщин, Иван Порфирьевич побежал за ближайшим врачом. Тот, войдя, бросил удивленный взгляд на Генриха и сказал:

– Вот уж не думал, что вы так дружны с Савельевым, что принесете его в свой дом.

– Не по-божески это – человека в беде оставлять,– с постным выражением лица ответил ему Порфирий Павлович.– Годы мои солидные, много разного в жизни было, так что пора уж и о душе подумать... Грехи, какие можно, замолить... Авось, зачтется мне, что не дал рабу божьему погибнуть... Ухаживать-то за ним некому, Пелагея померла, царствие ей небесное,– Котлов воздел очи горе.– А жениться-то Геннадий так и не женился. Бобылем живет.

Увидев в ране стилет с хорошо известным всем баратовцам гербом, врач только головой покачал:

– Ну что за звери! Уж и так человеку судьбу сломали, навек опозорили, так мало им этого показалось – решили еще и жизни лишить.

На следующий день весь Баратов знал, что Лоринги мало того, что сбежали и бедную Ангелику беременной бросили, да с ребенком никому не нужным на руках, так еще и Савельева, которого раньше не признавали и на порог не пускали, решили убить, мстя непонятно за что – уж он-то им никакого зла не делал.

Генрих поправлялся медленно и трудно. Когда это стало возможно, его перевезли в дом Геннадия – он же стал Савельевым, а Лика и Анечка, как ее теперь звали на русский лад, переехали вместе с ним. А весной, когда Ангелика, окрестившись, стала Ангелиной, они поженились, что всеми было воспринято с пониманием: сам он незаконнорожденный, да и она с двумя незаконными детьми на руках – у нее к тому времени родился Алешенька – вот судьба их и свела. Соседи сначала поудивлялись на то, как Геннадий характером изменился, а потом решили, что человека, одной ногой на том свете побывавшего, еще и не так перевернуть может. Судоремонтный завод, на котором раньше работал Савельев, стоял, а когда его решили снова запустить, Генрих, ссылаясь на плохое здоровье, возвращаться туда отказался. Так они и жили совершенно незаметно: он чинил людям все, что имеет обыкновение ломаться, а Ангелина возилась по дому и с детьми. Так же незаметно они продали дом и уехали из Баратова одним погожим летним днем 1921 года.

Слушая эту историю, я рассматривала фотографии и документы, которые Котлов доставал из шкатулки, объяснив, что она оставлена Генрихом его семье на хранение.

– А что, Александр Иванович, Савельевы так больше никогда и не давали о себе знать? – спросила я, поняв, что его рассказ закончен.

– Нет, Леночка. Никогда... – грустно ответил он.– Они же пароходом вверх по Волге уезжали... Отец говорил, что, прощаясь, Генрих сказал: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Где они осели, что с ними стало? В России остались или эмигрировали? Хотелось бы, ох, как хотелось бы знать, что у них все сложилось хорошо.

– Все это, конечно, очень увлекательно, Александр Иванович, но мало, что объясняет. Ясно только одно, Геннадий, Генрих и Гуго в ту ночь что-то спрятали, что должно было пригодиться семье, когда все утихнет. И ударил этот выродок отца ножом совсем не потому, что хотел за себя и мать отомстить, а для того, чтобы одному владеть этой тайной. Но что же это могло быть? Ведь именно это сейчас пытается получить Готтфрид, совсем, как оказалось, не Лоринг.

Я смотрела на Котлова и видела, что он что-то знает, но раздумывает – говорить или нет, также хорошо я понимала, что давить на него бесполезно – нужно ждать. Наконец, он решился:

– Дело в том, Леночка, что большевики сложили все конфискованные в банках и у населения ценности в восемь железных ящиков и поместили их в подвал конторы судоремонтного завода. Дело же, как вы помните, осенью 18-го было, навигация уже заканчивалась, и они со дня на день последний пароход ждали, чтобы в Нижний все это отправить. Время было неспокойное, вот они и решили, что по воде-то надежнее будет. Безопаснее. Да только, когда пароход пришел, опечатанную дверь в подвал открыли – замки были целые, охрана около двери надежная... Но не оказалось там этих ящиков. Пустой был подвал.

– Вот оно что! – не удержавшись, воскликнула я.– Значит туда есть ход откуда-то снаружи! Александр Иванович, миленький, ну неужели вам родные ничего об этом не говорили?

Он только покачал головой и усмехнулся:

– Леночка, такие вещи, если и передаются, то только от отца к сыну... Видимо, Фердинанд на что-то такое Геннадию намекал, раз тот прямиком к Генриху пришел – ведь тому-то отец обязан был все сказать... Тайну семейную передать. А Котловы, хоть и доверенными людьми были, но не Лоринги же.

– Так, так, так... – я схватилась руками за голову.– Подождите... Теперь я понимаю, почему Готтфрид не мог от своего имени выступать – он же не знал, что здесь в те годы произошло, и боялся, что пропажу ценностей с завода могли как-то связать с Лорингами. И, если бы он сейчас объявился, то вдруг бы нашлись те, кто, как вы, может что-то помнить и понять, что именно он здесь ищет. А завод в единоличную собственность ему нужен, чтобы без помех и посторонних глаз здесь покопаться. Та-а-ак... А планы завода, чертежи какие-то... Это сохранилось?

– Сохранилось. Только учтите, что после того, как на Волге ГЭС понастроили, вода-то поднялась и некоторые постройки, что самом берегу стояли, затопило, и они, конечно же, развалились, да и мусора на дне около завода столько навалено, что теперь и следа их не найти.

– Подождите, Александр Иванович... – у меня в голове вертелась одна мысль, которую нужно было додумать до конца.– Подождите... – и тут меня осенило: – Все, Александр Иванович! Я все поняла! – и я с облегчением вздохнула.– В том наборе документов, который вы акционерам к предстоящему собранию рассылали, был план реконструкции завода в центр развлечений? Подробный, с описанием, где и что собираются делать? Да?

– Вы умная девочка, Леночка... – Котлов смотрел на меня, чуть покачивая головой.– Да. И там было очень четко расписано: что в административном корпусе после капитального ремонта будут кегельбан, кабачок в пиратском стиле, стриптиз-бар и все такое. А в акватории, после тщательной очистки дна, устроят аквапарк с горками, скутерами и всякими прочими новомодными развлечениями...

– Вот вам и ответ, почему Готтфрид сорвал собрание акционеров и устроил всю эту кровавую баню. Заблокировать принятие решения о реконструкции он еще не мог, но не мог также и допустить, чтобы на заводе проводились такие работы, при которых могли найти тайник или ход к нему. Все ясно,– сказала я, поднимаясь.– Только что мне теперь с этой информацией делать, я не знаю... Хоть дерись, не знаю!

Искренне поблагодарив Александра Ивановича за помощь, я вышла на улицу, где меня в машине ждали ребята.

– Куда, Елена Васильевна? – спросил сидевший за рулем Сергей.

– Пока никуда, мне подумать надо. Давайте здесь постоим.

– Ну, что ж, начальству виднее,– сказал он и я встрепенулась:

– Сережа, ты гений,– воскликнула я и схватилась за телефон – действительно, зачем мне самой голову ломать, когда у меня есть начальство. Но тут же остановила себя: «Не спеши!».

«Так,– начала размышлять я.– Если я сейчас доложу обо всем Матвею, то он, разозленный тем, что у него под носом действует какой-то неуловимый киллер, конечно же распорядится, чтобы я все рассказала Наумову. Тот, узнав о ценностях, абсолютно точно откажется продавать акции, подписав себе этим смертный приговор. А поскольку и Матвей это прекрасно понимает, то он в свою очередь прикажет организовать охрану Гадюки, как свою собственную, чтобы поймать киллера «на живца». И в результате всего этого Наумов может остаться в живых, а вот «Кузнецов» попадет в ловушку. Конечно, он, учитывая его профессионализм, может из нее и вырваться, но положит при этом кучу ни в чем повинных ребят. А хочу ли я этого? Нет! Я хочу прямо противоположного: чтобы Наумов, наконец-то, ответил и за все смерти, и за то, что собрался с наркотиками связаться, а вот «Кузнецов», наоборот, не пострадал, потому что он, на мой взгляд, куда порядочнее Гадюки. Так что же мне делать? Предположим, Наумова грохнут и акции отойдут государству. Коновалов подсуетится и они попадут к «Доверию», сделав тем самым Лоринга единоличным владельцем завода. Вот тут-то я и расскажу все Матвею, чтобы он вмешался и не позволил Лорингу вывезти припрятанные ценности, за которыми тот, несомненно, сам приедет в Баратов – никому другому он этого дела не доверит. Вроде все логично». Конечно, мне было страшновато вести за спиной Матвея свою собственную игру, но я не видела другой возможности наказать Наумова – ни улик, ни доказательств его вины у меня не было. И я решилась.

– Ребята! Вы знаете, где Наумов живет? – В ответ они только удивленно на меня посмотрели – а как же, мол.– Замечательно! А теперь запомните хорошенько, что я вам скажу! Если хоть одна живая душа узнает о том, что я была у Котлова и у Наумова, куда мы сейчас с вами поедем, у меня будут очень большие неприятности. Ясно? – четко и жестко сказала я и они дружно кивнули головой.– Не подведете? – Судя по их укоризненным взглядам, они восприняли этот вопрос, как оскорбление, и только чувство благодарности удержало из от того, чтобы высказать мне вслух все, что они при этом подумали. Я это поняла и поэтому просто сказала: – Ну, тогда поехали к Гадюке.

Как выяснилось, добраться до бывшего богдановского дома оказалось очень непросто: от охраны в поселке было не протолкнуться, начиная с самого въезда в него, но, в конце концов, мы очутились перед воротами искомого дома и Вячеслав, выйдя из машины, подошел к ним и позвонил. Через некоторое время к нему вышел в наброшенной на плечи куртке громила, который,увидев его, молча открыл ворота и мы въехали во двор. Там-то я, выйдя из машины и разглядев этого мужика, как следует, поняла, что очень сильно не хотела бы встретиться с подобным типом не то что в темном, глухом переулке, но и среди бела дня на центральной площади города – редко мне приходилось видеть такие тяжелые лица и глаза, полные ненависти ко всем без различия окружающим.

– Скажите Николая Сергеевичу, что Лукова просит его выйти во двор для очень! Подчеркните, очень важного разговора! И немедленно! – властно приказала я.

Громила, чей взгляд мало чем уступал взгляду Филина, некоторое время, по-прежнему молча, рассматривал меня, а потом кивнул и ушел.

– Что это за красавчик? – спросила я у Славы.

– Машкин брат,– неохотно отозвался тот, глядя в сторону.– Его ребята между собой Быком кличут.

Что-то такое проскользнуло в его голосе, что я невольно пристально уставилась на него, а он, мельком глянув на меня, стал смотреть в небо – не иначе как звезды считать собрался – и я поняла, чьими руками Гадюка отправил на тот свет своих родственников. Тем временем, к нам вышел довольно пьяный Наумов, но я уже знала, что здраво соображать это ему не мешает, и поэтому оттащила его за рукав с сторону и тихонько сказала:

– Я выяснила, что нужно Логингу на заводе.

Наумов ошеломленно уставился на меня, а потом, буркнув:

– Я сейчас! – шагнул в сторону и, захватив двумя руками снег, погрузил в него лицо и немного так постоял, потом с силой растер лицо мокрыми руками, встряхнулся и, несколько раз глубоко вдохнув холодный воздух, заявил: – Теперь нормально! Так что ему надо?

И я рассказала ему о ящиках с ценностями. Наумов преобразился мгновенно, в глазах появился азарт, и он, впившись в меня глазами, переспросил:

– Восемь ящиков? Это сколько же будет? – В ответ я только развела руками, а он, покусывая губы, начал описывать вокруг меня круги – видимо, что-то прикидывал и подсчитывал в уме, а потом, согнув в локте правую руку, сделал хорошо известный жест и решительно заявил: – Вот им завод! – и расхохотался. Немного успокоившись, он спросил меня, опять переходя на «ты»: – Кто еще об этом знает, кроме нас с тобой?

– Человек, от которого я это услышала, но он не в курсе происходящего и для него это просто забавный эпизод баратовской истории,– Котлова, разумеется, следовало вывести из-под удара, чтобы у Наумова не появилось искушения заставить того замолчать навсегда,– и, естественно, Матвеев. Но ему это совсем не интересно и он разрешил рассказать все тебе. Неужели ты думаешь, что я приехала бы сюда и разговаривала с тобой без его ведома? – зная подлую натуру Гадюки, эта подстраховка была отнюдь не лишней.

– Матвей в это точно не будет вмешиваться? – уставившись мне в глаза, переспросил Наумов, зная, что гораздо безопаснее стоять на пути у мчащегося на полной скорости тепловоза, чем у Матвея – там-то есть хоть какой-то шанс уцелеть, в сторону отскочив, а здесь – даже тысячной доли процента на спасение нет.

– Точно! – ответила я ему с самым честным видом.

– Верю! – немного подумав, сказал Наумов и спросил: – Сколько я тебе за эту новость должен?

– Прости ссуды Солдатову с Чаровым и мы в расчете,– предложила я.

– Облагодетельствовать их решила? – издевательски спросил он, а потом сказал: – Ладно! Черт с ними! Все равно эти деньги погоды не сделают. Для меня! – ухмыльнувшись, уточнил он.– А уж в свете того, что, оказывается, на заводе спрятано, тем более!

– Ну, что ж, Николай! Это твое решение! Ты мальчик большой, все знаешь, все понимаешь...

– Это ты о киллере, что ли? – спросил он и я кивнула.– Риск, конечно, есть, но и дело, согласись, того стоит. И потом, я тоже не первый день замужем. Поставлю всех под ружье, займу круговую оборону и ко мне даже муха не подлетит.

– Мое дело предупредить,– сказала я, а сама подумала: «Муха-то, может, и не подлетит, а вот «Осы»?».– Но учти: меня здесь не было, я тебе ничего не говорила и ни о каких ценностях я ничего не знаю. У меня своя работа, свои дела и проблемы, и чужих мне не надо. Понял?

– Понял, не дурак! – негромко сказал Наумов, думая уже о чем-то своем, и я, бросив ему на прощанье:

– Желаю удачи! – села в машину, а, когда мы с ребятами выехали за ворота и направились в город, очень серьезно их предупредила: – Мальчики! Извините за напоминание, но вы обещали мне обо всем молчать. Чтобы не получилось, как с моей беременностью, когда кто-то из вас проболтался. Здесь-то вопрос гораздо более серьезный.

Сергей резко затормозил и они одновременно повернулись ко мне.

– Елена Васильевна! – сдавленным голосом воскликнул Вячеслав.– Вы что же на нас с Серегой думаете? Хорошего же вы о нас мнения! Лучше бы уж ударили, чем такое говорить! – с горечью в голосе сказал он.

– Так это не вы? – удивилась я, видя, что они предельно искренни.

– Это не мы, Елена Васильевна! – твердо и определенно заявил Сергей.

– Ну тогда, ребята, простите! – покаянным тоном сказала я.– Значит, это баба Варя кому-то сказанула! А ведь я так просила ее никому ничего не говорить! Эх! – я горестно махнула рукой, а ребята сочувственно мне покивали.

А через день после этого разговора у меня в кабинете появился сияющий Солдатов, с порога заявивший:

– Спасибо тебе, Елена! Спасла ты нас с Михаилом! Просто спасла! Как Наумов сказал, что по твоей просьбе нам с ним ссуды прощает, так, веришь, я впервые за последнее время свободно вздохнуть смог, человеком нормальным себя почувствовал.

– Ладно, Семеныч,– отмахнулась я.– Свои люди, сочтемся. Я же ведь не знала, что ты тогда меня защитить пытался, из-под удара вывести.

– Панфилов рассказал,– догадался Солдатов и спросил, возвращаясь к дню сегодняшнему.– Ну и как мне тебя теперь называть?

– Так я, вроде, имя не меняла, а что?

– Так ты же теперь мое начальство. Я же с сегодняшнего дня здесь твоим заместителем, как бы, работаю,– Пончик только что руки не потирал от избытка энтузиазма.

Вспомнив о том, что в рабочей обстановке Матвей и Пан всегда обращались друг к другу по имени-отчеству, я решила, что и мне так следует поступить, и сказала:

– «Как бы», Федор Семенович, не получится. А вот «работать» – это да. Присаживайтесь, наливайте себе сок – кофе здесь пока не водится – и давайте разбираться с документами. Мое положение, Федор Семенович, сами видите, еще немного и агентство на вас оставлю. Работы у нас с каждым днем становится все больше и больше, так что на легкую жизнь не надейтесь.

– А мне к работе не привыкать, Елена Васильевна,– все правильно поняв и нимало не обидевшись, отозвался он и мы с ним зарылись в бумаги.

Накануне моего дня рождения мама вечером спросила меня:

– Леночка, отец звонил, велел тебя поздравить и предупредил, что приехать не сможет – дела у него какие-то. А как мы отмечать-то будем? Сколько человек нам ждать?

– Никого, мама. Совсем никого. Ну, может, только Юлия заскочит на огонек, если вспомнит, что у меня день рождения. А так посидим вечерком, попьем чаю с пирогами – вот и весь праздник. Да и что праздновать-то? То, что я стала на год старше?

– А Коля? – удивилась мама.– Он, что же, тоже не придет? Да и, вообще, странно как-то, что он тебе за все это время ни разу даже не позвонил.

– О ком ты, мама? – спросила я, хотя прекрасно ее поняла.

– О Коле, о Егорове,– она недоуменно посмотрела на меня.

– Ты что-то путаешь, мама. У меня нет знакомых с такой фамилией.

Она тихо охнула и тут же ушла на кухню, где начала о чем-то шушукаться с бабой Варей, а я, грустно усмехнувшись, подумала: «Как же прав был мерзавец Коновалов! Один-единственный друг был у меня, да и тот предал! Ладно! Пережили голод – переживем и изобилие!».

А на следующее утро, несмотря на то, что это было воскресенье, мне позвонил Матвей и извиняющимся голосом попросил приехать в «Сосенки».

– Понимаешь, Лена, у меня только сейчас время свободное выдалось, чтобы обсудить с тобой, как там в агентстве дела идут. Панфилов мне докладывает, конечно, но хотелось бы узнать все подробности непосредственно от тебя – ты же там командуешь. Не сердишься, что в день рождения тебя беспокою?

– Павел! Ну о чем ты говоришь! Конечно, приеду!

– Ну, тогда я высылаю машину!

Я искренне обрадовалась, что мне нашлось, чем заняться, потому что мне совсем не улыбалось провести этот день дома, где меня будут одолевать не самые подходящие в праздник, безрадостные мысли о том, что у других людей в такой день телефон не смолкает, а сама именинница мечется по дому, как угорелая, готовясь к приходу гостей. А вот меня никто кроме родных не поздравит – ведь я действительно одна – ни друзей, ни подруг. Ох, как прав был подлец Коновалов! Ох, как прав! Да только не изменить теперь уже ничего! «Что выросло – то выросло!».

– Куда это ты собралась? – спросила мама, увидев мои сборы.

– Павел Андреевич вызывает,– ответила я, ожидая, что она начет возмущаться, что мне и в день рождения покою не дают, но она только головой понимающе покивала и сказала:

– Что ж поделать, если у тебя работа такая!

Ну вот, удовлетворенно подумала я, наконец-то моя мама поняла, чем я занимаюсь, и смирилась с этим.

В «Сосенках» – я даже ни с кем поздороваться не успела – меня сразу же провели в кабинет Матвея. Эта большая комната на втором этаже, всегда в отсутствии хозяина запертая на ключ, была святая святых дома, куда и домашние-то не отваживались заходить без крайней необходимости, а уж гости, которых сюда приводили, как и меня летом, на экскурсию, опасливо озирались, не решаясь ни до чего дотронуться. И не удивительно, потому что здесь умудрялись органично сосуществовать что-то непонятное со множеством экранов, очень напоминающее аппаратуру в Центре управления космическими полетами, и дорогие антикварные вещицы, о реальной стоимости которых вряд ли догадывался даже сам хозяин дома.

– Присаживайся, Лена,– пригласил меня Матвей, кивая на кресло около журнального столика, на котором стоял графин со свежевыжатым гранатовым соком,– угощайся – витамины тебе сейчас жизненно необходимы – и рассказывай, как вы там работаете и какие у вас проблемы.

Он слушал внимательно, задавал вопросы, давал советы, делал какие-то пометки в своем блокноте – словом, это был нормальный отчет подчиненного начальству.

– Ну, что ж,– сказал он, когда я закончила.– Я рад, что ты смогла так хорошо организовать работу агентства и вы понемногу встаете на ноги. А теперь пошли пообедаем.

Я попыталась было отказаться, но он не хотел слушать никаких возражений и, подхватив меня под руку, повел в столовую. Открыв передо мной дверь, он пропустил меня вперед и, едва я появилась на пороге, как оттуда грянуло: «С днем рождения!». От неожиданности я в первый момент просто опешила, а, когда разглядела, что там кроме обитателей усадьбы собрались моя мама, баба Варя, Панфилов, Уразбаева, Ирочка с Ниной Максимовной, Чаров, Солдатов и даже Васька крутился неподалеку, не выдержала и расплакалась, впервые поняв, что именно имел ввиду Владимир Иванович, когда говорил, что я стала членом Семьи Матвея. Все бросились ко мне с поздравлениями и подарками и я, сквозь слезы улыбалась, благодарила, восторгалась и чувствовала себя самым счастливым человеком на свете, потому что у меня, что бы ни говорил там Колька, появилось множество людей, в жизни которых я действительно, по большому счету была. Это было новое и очень приятное ощущение, никогда ранее мне не знакомое. Сначала я чувствовала себя несколько скованно от всеобщего внимания, но постепенно освоилась и, когда внесли неохватный именинный торт со свечами, в категорической форме потребовала вентилятор, потому что задуть тридцать шесть свечей мне одной было не под силу, но мне помогла мама, сказавшая, что тоже имеет к этому празднику некоторое отношение

Вечер прошел замечательно: Матвей пел и играл на гитаре, Чаров с Власовым рассказывали байки из актерской жизни и мы все покатывались от смеха. Солдатов, впервые попавший в «Сосенки» и светившийся от оказанной ему чести собственным светом, решил не оставаться в долгу и тоже рассказал несколько настолько забавных случаев из своего милицейского прошлого, что все хохотали (кстати, рассказывал он мастерски, чего я от него никак не ожидала). А я сидела с Васькой на руках, счастливая, довольная и пьяная вовсе не от одного-един-ственного бокала красного сухого вина, а от ощущения своего первого в жизни вот такого праздника и царящего вокруг меня веселья. Заметив, что Юлия с Панфиловым о чем-то таинственно переговаривались, я искренне обрадовалась, что там что-то намечается, и, поймав ее взгляд, заговорщицки ей подмигнула, на что она сказала:

– Я к тебе зайду завтра, хорошо? – и я, соглашаясь, кивнула головой.

Домой я вернулась переполненная впечатлениями этого невероятного дня, но, едва я взглянула на телефон, как вся моя веселость мгновенно улетучилась, потому что я вспомнила, как в этот самый день ровно два года назад задыхалась от счастья, положив трубку после своего самого последнего в жизни разговора с Игорем.

– Нет, Игорек! – сказала я самой себе.– Ты не погиб! Ты по-прежнему жив в моей памяти! А теперь у меня появится маленький Игорь и ты будешь смотреть из-за какого-нибудь облака своими голубыми смеющимися глазами, как он растет и шалит.

Садясь на следующий день утром в машину, я на вопросительный взгляд Вячеслава сказала:

– В церковь,– ребята удивленно переглянулись, но ничего говорить не стали.

В маленькой старой – она даже в советские времена была открыта – намоленой церкви служба уже закончилась. Я купила самую большую свечу и поставила ее «за упокой» души Игоря.

– Сегодня два года, как тебя нет,– мысленно говорила я ему, глядя на пламя.– Но ты по-прежнему здесь, рядом... Ты всегда понимал меня лучше, чем я сама себя. Ты хотел видеть меня счастливой, ты желал мне счастья...Так подскажи, что мне делать, Игорек. Как поступить? Неужели я действительно совершила ошибку?

Пламя свечи бесшумно колыхалось, а я стояла и смотрела на него, словно ждала ответа. Наконец, фитилек дрогнул в последний раз и погас. Ну, что ж, поняла я, надо решать самой. Этот выбор за меня никто не сделает – это моя ноша и мне ее нести.

Приехавшая вечером Юлия чувствовала себя довольно неловко. «Наверное, хочет поговорить со мной о Панфилове»,– решила я. После ужина она предложила:

– Пойдем погуляем,– и успокоила мою маму: – Мы здесь недалеко, прямо под окнами. Сейчас снег идет – такая красота, как в сказке! И тихо-тихо.

– Ну, начинай, Юля,– предложила я, когда мы оказались на улице.– Хотя я и так могу сказать, что рада за вас.

– Ты о чем, Лена? – удивилась она.

– О тебе и Владимире Ивановиче – я же видела, как вы вчера любезничали.

Она только невесело рассмеялась:

– Да мы о тебе говорили.

– Вот как? – насторожилась я.– И что именно?

– Лена,– медленно и веско начала Юлия.– Тебе надо сообщить Орлову, что у тебя будет от него ребенок.

– Юля,– возразила я.– Мы с тобой тогда все обсудили и, надо отдать тебе должное, ты была очень убедительна, когда говорила мне о том, что каждый волен выбирать свой путь в жизни. Я его выбрала. Ты хочешь отказаться от своих слов?

– Нет,– она тряхнула головой.– Но ты могла совершенно свободно распоряжаться своей жизнью, пока была одна, а сейчас есть малыш. Тьфу-тьфу-тьфу! – она поплевала через левое плечо.– Скажи, кто дал тебе право решать – иметь ему родного отца или нет? Представь себе, что он вырастет и спросит у тебя... Нет, не «Кто мой отец?». Это он и так будет знать – ведь ты же не уедешь из Баратова. Он спросит: «Почему ты лишила меня отца? О чем ты думала, когда решала мою судьбу, обрекая меня на безотцовщину? Почему твой эгоизм перевесил любовь к собственному ребенку? Почему ты искалечила мне жизнь?». Что ты ему на это ответишь? Что рожала его для себя? А он не игрушка, он живой человек и приносить его жизнь, его судьбу в жертву своим эмоциям – подло! Тогда честнее было бы сделать аборт!

Я посмотрела на ее горящие гневом зеленые глаза и, даже не пытаясь сдержаться, взорвалась:

– Юля, а не ты ли мне говорила, что этот поезд для меня уже ушел – я цитирую дословно. А ты уверена, что я Орлову по-прежнему нужна? И мой сын? А, может быть, у него уже какая-нибудь кошечка-мурлыка под боком устроилась, а не мужик в юбке вроде меня? Кстати, это тоже твои слова. Ты что думаешь, ему не сообщили, что у меня будет от него ребенок? Можешь не сомневаться – сообщили. Панфилов с Павлом узнали об этом две недели назад. Ну, и где от него хоть какой-нибудь ответ?

– Во-первых, это они сообщили, а не ты! А, во-вторых, кто говорит о тебе и Владиславе? Не хочешь замуж – так тебя никто и не неволит. Да, будь у Орлова под боком хоть целый гарем из кошечек-мурлык, речь-то сейчас идет о ребенке, которому нужен законный отец, и только о нем. Напиши Орлову! Он прилетит и усыновит Игорька! И будет у малыша отец, которым гордиться можно. Ты только постарайся понять, как это для мальчика важно – иметь такого отца! Ну, переломи ты свою гордость и напиши! – уговаривала она меня.– Вот я тебе и адрес его принесла,– она достала из сумочки листок бумаги и почти насильно засунула его мне в карман дубленки.

– Ни-ког-да! – окончательно взбесившись, выкрикнула я.– Орлова оскорбило то, что я за него замуж отказалась выйти, и он заявил, что больше не вернется. Я его самолюбие, видите ли, задела! А потом написал, что мы с ним оказались разными людьми! Ну и черт с ним! А сейчас вы все хотите меня перед ним на колени поставить! Чтобы я к нему сама, первой прибежала! Не дождетесь! Так что пусть Владислав Николаевич живет и здравствует, а мы с сыном как-нибудь и без него не пропадем.

– Вот-вот, Лена,– грустно покачала она головой.– О сыне-то ты и подумай! Хорошенько подумай! И о том, что он тебе скажет, когда подрастет. И о том, что ты ему ответишь.

– А мне и думать не надо! Скажу, что его отец, узнав о моей беременности, хранил гордое молчание, холя и нежа свое ущемленное самолюбие! И мой сын меня поймет!

– А, если нет? – она спокойно и серьезно смотрела мне в глаза.– Как ты потом с этим жить будешь?

Вот на это мне ответить ей было совершенно нечего, я повернулась и пошла назад, к дому, а она, догнав меня, пошла молча рядом.

– Да-а-а, Юля,– сказала я, наконец.– А я-то думала, что разговор о вас с Панфиловым пойдет, а ты вон куда вырулила.

– А о чем здесь можно разговаривать? – грустно ответила она.– Он очень хороший человек, но он женат.

– А то, что он тебя на пятнадцать лет старше, это ничего? – удивилась я.

– Лена,– Юлия засмеялась.– Мой папа был старше мамы почти на тридцать лет и ты даже не можешь себе представить, как они хорошо жили,– она подняла на меня сияющие глаза.– Первую жену ему родители нашли, а вот на маме он сам решил жениться, не побоялся, что русская... Знаешь, вот... Воспоминание такое детское...

Мы с братом играем, папа в кресле сидит, а мама на подлокотнике устроилась, обняла его за шею и рассказывает что-то веселое, а он улыбается и смотрит на нее, как... – Юлия внезапно замолчала, видимо, волнением горло перехватило, и я продолжила за нее:

– Как тигр на бабочку?

Она повернула ко мне лицо и я увидела у нее в глазах слезы:

– Да, Лена, как тигр на бабочку,– она подняла лицо к небу и оседающие снежинки начали таять у нее на щеках, оставляя мокрые следы. Она несколько раз глубоко вздохнула и, видимо, успокоившись, объяснила: – Зато слез не видно.

– Жаль! Очень жаль, если у вас с Владимиром Ивановичем ничего не получится. Я же вижу, что вас с ним тянет друг к другу.

– Не надо об этом, Лена,– печально сказала она.– Не надо!

Тем временем мы подошли к подъезду.

– Поднимешься? – спросила я.

– Да нет, пойду, поздно уже,—отказалась она и попросила: – Ты все-таки подумай о том, что я тебе говорила. Хорошо?

– Хорошо,– согласилась я.

Мелькнула у меня мысль пригласить ее 20-го декабря в гости – ведь это будет пятая годовщина моей встречи с Игорем, которую я считаю своим настоящим днем рождения. Но, поразмыслив, я решила, что не стоит: не поймет она меня. И тут меня словно током ударило: а сама себя я понимаю? Юлия, между тем, пошла в сторону остановки, но обернулась и, помахав мне рукой, крикнула:

– Подумай хорошенько о сыне!

Дома я достала фотографии Владислава и Игоря и стала их рассматривать, одновременно размышляя о том, что мне сказала Юля. Права она, конечно. Кто знает, не будет ли потом мой сын упрекать меня в том, что вырос без отца, что в школе его дразнят безотцовщиной. Поймет ли он, что я не смогла переломить себя и унижаться даже ради него? А если действительно не поймет? Ночью мне приснились Игорь и Батя. Они шли по дорожке парка, а между ними, держа их за руки, вприпрыжку шел маленький мальчик. Я присела перед ним на корточки и спросила: