Текст книги "Судьбе наперекор"

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Павел! Лидию Сергеевну, как мне говорили, неоднократно звали замуж. Она отказывала. Ты же ее не принуждал к замужеству?

– Лена, она хранила верность живому, а ты? – возразил он.

– А для меня, Павел, Игорь живой. Прости меня, но мне сейчас очень плохо. Я соберу сумку и поеду домой.

– Поезжай, если хочешь, только помни, что я все равно твой друг. Договорились?

Моих сил хватило только на то, чтобы кивнуть.

Забрав у Варвары Тихоновны Ваську, я поднялась к себе, и, когда оглядела свою чистенькую, неожиданно ставшую уютной квартиру, где в каждой складке портьер, в блеске отмытых окон, в красках беспощадно выбитого во дворе ковра чувствовалась Батина рука, на меня навалилась такая тоска, что хоть вой, хоть руки на себя накладывай. Да еще и Васька ходил по квартире осторожно, словно по битому стеклу, недоверчиво принюхиваясь к совершенно чужим запахам, и поминутно тоскливо на меня оглядываясь – ему явно хотелось назад, к Варваре Тихоновне, где все привычное и родное. И я бросилась звонить Егорову – единственному человеку, который был способен меня понять и утешить.

– Мыкола, привет, это я.

– Привет, Ленка,– безрадостно сказал он.– Я уже все знаю – мне Влад утром звонил, чтобы попрощаться. Что же ты, дуреха, наделала?

– Молчи, Коля, прошу, молчи... Мне сейчас так плохо, что...

– Верю, Ленка, верю,– все так же безрадостно сказал Николай.—Ты уж продержись до вечера, а я после работы к тебе подъеду. Но с каким бы удовольствием,– неожиданно прошипел он сквозь зубы,– я бы надавал тебе таких плюх, чтобы ты до конца жизни запомнила! – и бросил трубку.

Я заварила себе кофе и устроилась с сигаретой в своем любимом кресле, но не могла усидеть на месте. Вскочив, я начала мерить комнату шагами, сама с собой вслух разговаривая:

– Так, Елена Васильевна, давай разберемся. Эмоции задвигаем подальше и будем рассуждать только логически. Что было бы, если бы ты согласилась выйти замуж за Орлова? А то, что тебе пришлось бы бросить здесь все и ехать с ним на Север, потому что он командир полка и в отставку явно не собирается. Так? Так. А что бы ты там, Елена Васильевна, делала? А нет там для тебя работы! Пришлось бы тебе стоять у плиты, стирать, гладить, убирать, шить, вязать, обсуждать с полковыми дамами, каждая вторая из которых, если не первая, мечтала видеть на твоем месте свою дочь, племянницу, золовку или кого-то еще, последние сплетни: кто кому с кем изменяет, кому какое звание или должность светят и почему. А то и того хуже – делиться впечатлениями от последней серии какой-нибудь очередной латиноамериканской ерунды. Бр-р-р!

Остановившись напротив зеркала, я посмотрела на свое отражение и поразилась – какая невыносимая боль стояла в моих глазах! – и я, поспешно отвернувшись, спросила саму себя:

– Смогла бы ты? – и покачала головой.– Крайне сомнительно! Хорошо... А если бы у тебя вдруг... Хм, откуда бы это?.. Но вдруг была бы интересная работа и плюс к этому еще и домработница, смогла бы ты смириться с тем, что всю оставшуюся жизнь будешь играть при муже вторую роль? Тебя ведь саму бог характером не обидел, но и Батя лидер, и у него такая сила воли, что он кого угодно сможет под себя подмять. Даже Васька это почувствовал. Кстати, где зверюшка?

А Василис сидел на пуфике в коридоре и тоскливо смотрел на дверь – все ясно, он ждал Варвару Тихоновну. Я взяла кота на руки, прижала, начала гладить и тихонько попросила:

– Васенька, я понимаю, что она тебя вкуснее кормит, больше с тобой возится и разговаривает, только мне сейчас ужасно плохо. Помоги мне, пожалуйста!

А Васька на это серьезно взглянул мне в глаза, потом уткнулся мордочкой мне в шею и замурчал.

– Ну вот и хорошо! – я сама прижалась щекой к его голове и обратилась к козочке: – И ты, Снежинка, тоже помоги мне. Ради Игоря, ради памяти о нем,—я осторожно погладила ее завиточек на лбу.– Ты помнишь Игоря? Нет? А я вот помню!

Тут раздался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, и вошла Варвара Тихоновна. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что случилось что-то нехорошее.

– А Владенька где? – осторожно спросила она.

– Он уехал,– постаралась как можно спокойнее ответить я.– Точнее, улетел. Совсем. Он не вернется.

– Он вас бросил? – она с ужасом глядела на меня.

– Да нет... Ну, в общем, это неважно.,.

– Значит, сами прогнали,– поняла Варвара Тихоновна и, как-то сникнув, пошла в кухню.

Когда я через некоторое время вошла туда же, чтобы сделать себе очередную порцию кофе, она сидела за столом и чистила овощи, время от времени промокая слезы тыльной стороной ладони, а Васька сидел рядом с ней и тревожно заглядывал ей в глаза.

– Вы чего, Варвара Тихоновна? – удивилась я.

– Владеньку мне жалко, да и вас тоже. Смотрела я на вас с ним и думала: вот будут они жить да радоваться. Ан не вышло. Почему?

– Потому что я его не люблю,– твердо ответила я.

– Любовь, Елена Васильевна, разная бывает... Такая случается, что лучше бы ее вообще не было... Да и проходит она... А вот тепло душевное, если оно есть, если его специально сапожищами грязными не растопчут, навсегда остается. А ведь вам рядом с Владенькой тепло было... – говорила она, не поднимая глаз.– Не знаете вы, что такое одиночество. А я знаю, очень хорошо знаю... Если бы не вы да Васенька... Эх, да что уж там!.. Не дай вам бог под старость лет одной остаться, без близкого человека рядом... Не дай вам бог...

Каждое ее слово било по моим натянутым нервам наотмашь, и я сдерживалась из последних сил.

– Давайте не будем это обсуждать, Варвара Тихоновна,—решительно сказала я.—Я ничего есть не хочу. Вы приготовьте что-нибудь на вечер – Николай после работы придет,– и, повернувшись, ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Я достала подушку, легкий плед, потом щедрой рукой плеснула в фужер коньяк, сказав при этом: «Это лекарство!», выпила, почувствовав, как по телу разливается тепло и спадает нервное напряжение последних часов, и, устроившись поудобнее, приказала самой себе: «Спать! Спать! Спать!».

Меня разбудил звонок в дверь – Егоров, поняла я. В коридоре я огляделась – Варвара Тихоновна уже ушла и забрала с собой Ваську.

– Ну как ты? – хмуро спросил Николай.

– Уже лучше,– честно ответила я.– Пошли, я тебя покормлю, да и сама заодно поем. Коньяк будешь?

– Нет, ничего не хочу,– безрадостно сказал Колька, прошел в комнату, сел в кресло и с горестным видом, подперев голову рукой, попросил:

– Ленка, объясни мне, почему ты отказала Владу? Ведь я, когда тебя с ним увидел, честное слово, обрадовался – у тебя же глаза снова живые были. Ты хоть понимаешь, что счастлива с ним была? И могла бы до конца жизни такой остаться, если бы не дурь твоя.

В ответ на это я просто пересказала ему те выводы, к которым пришла, пока металась, разговаривая сама с собой по комнате, на что Колька грустно хмыкнул.

– Насчет двух медведей в одной берлоге, ты, Лена, не обольщайся. Ты по сравнению с ним шарик воздушный, и не более того. И своими логическими построениями ты мне голову не морочь. Из-за Игоря ты ему отказала. Я тебя, Ленка, черт-те сколько лет знаю, но, честно говоря, так и не смог понять, что Батя в тебе нашел.

– И я, представь себе, не знаю и гадать об этом не собираюсь. А вот что я очень хочу знать, так это от кого Батя про Игоря услышал? Не ты ли был тем самым сослуживцем, которого он проведать ходил? Не ты ли ему все рассказал? И фотографию, наверное, показал, когда я вас около бара застукала? Зачем?

– Я! – твердо заявил Мыкола.—И раскаиваться в этом не собираюсь. Потому что видел, что не из пустого любопытства он спрашивает, что у него к тебе серьезный интерес. Не ты ли всегда о сильном человеке мечтала, а? Так теперь можешь больше не мечтать, потому что он в твоей жизни уже был. Понимаешь, б ы л. И больше не будет. Такие, как Влад, на старое пепелище не возвращаются!

– А почему это только один? Ты что же, Игоря сильным человеком не считаешь?

– Да нет, силы ему было не занимать,– покачал головой Колька.– Да только Игоря уже давно в живых нет. А уж коль ты считать собралась, то тогда и Матвея с Панфиловым сюда приплюсуй, да и Власова до кучи. Они ведь тоже, можно сказать, в твоей жизни есть. А вот ты-то сама в их жизни есть? По большому счету, всерьез? Ну? Молчишь? Тогда я тебе скажу – нет тебя в их жизни! Случись что-нибудь, они тебе, безусловно, помогут и с днем рождения поздравить не забудут, и с Восьмым марта, но вот чтобы помнить о тебе ежедневно, ежеминутно, твоей жизнью жить – этого нет! У них своя жизнь! Свои проблемы!

Взбешенный Колька гневно бросал мне в лицо все эти слова, а я смотрела на него и не могла ничего на это возразить – он был прав. От первого до последнего слова прав.

– Ленка, а ты как? Ты вообще-то до конца понимаешь, что ты наделала? Ты же свое собственное будущее в канализацию спустила! До тебя это дошло или нет?

– Коля, но даже если Орлов меня любит, то я-то его не люблю! Понимаешь? Не люб-лю! – решительно и по складам заявила я.

– Врешь, Ленка! Нагло врешь! Причем самой себе, что хуже всего,– Колька грустно посмотрел мне в глаза, и я отвела взгляд.– То-то же. Зацепил тебя Влад, и крепко зацепил. Иначе не стала бы ты метаться и коньяк в одиночку пить – запах-то в карман не спрячешь.

– Нет, Коля, нет. Ну просто привязалась я к нему за эти дни, привыкла как-то,– старательно глядя в сторону, оправдывалась я.

– И опять врешь! Ты к нему, конечно, привыкла, но еще больше к тому, что рядом глыба, монолит, стена железобетонная, за которой никакие бури не страшны... Что рядом мужик из настоящих, каких теперь днем с огнем не найдешь... Который за тебя все решит и все сделает, рядом с которым ты слабой можешь быть. За-щи-щен-ной, о чем ты всегда мечтала! Только ты по собственной глупости сама свое счастье разрушила. И я тебе только одно совершенно искренне желаю: чтобы ты никогда не поняла, какую же непоправимую ошибку ты совершила, когда отказалась от человека, которому была по-настоящему нужна.

Он поднялся из кресла и пошел в коридор, а я за ним.

– Ладно, Ленка, пойду я,– уже в дверях он повернулся ко мне и попросил: – Посмотри в зеркало, на глаза свои посмотри.

Я посмотрела, но лучше бы я этого не делала – глаза снова были пустые, равнодушные, безжизненные – одним словом, мертвые, и я, закусив губу, отвернулась.

– Вот то-то и оно-то! И самое главное, что Игорь, если бы вдруг мог узнать, что ты натворила, не понял бы тебя, не одобрил и сказал бы то же, что и я: дура ты, Ленка! – Николай грустно вздохнул.– И вот еще что... Не звони мне больше... Никогда... – он, скривившись, отрицательно покачал головой.– Не интересно мне как-то с дураками общаться! Уж извини! – и он очень аккуратно закрыл за собой дверь.

– Вот и все, Снежинка,– сказала я, глядя на козочку.– Вот и не стало у меня друга Николая Егорова, да и Васьки, можно сказать, уже нет. Только ты одна и осталась... Хоть ты меня не бросай... В память об Игоре. Он ведь подарил мне тебя на счастье, так помоги мне обрести хотя бы душевный покой.

Я вернулась в комнату и рухнула на диван, обхватив голову руками. Ну за что, за что на меня все это свалилось? Ведь я никому не мешаю жить, своих правил не навязываю, стараюсь людей из беды выручить, того же Кольку сколько раз утешала, когда ему трудно приходилось. Почему же все норовят залезть в мою жизнь и повернуть ее так, как они считают нужным? Почему мне диктуют, как я должна жить? Почему не хотят принимать меня такой, какая я есть? Почему даже сейчас, когда мне так плохо, не нашлось ни одного человека, который бы меня понял. И мне стало так горько и обидно, что я разрыдалась, как в детстве, всхлипывая и размазывая слезы по лицу. Мне так захотелось прижаться к сильному плечу Игоря, чтобы он обнял меня, погладил по голове и успокоил: «Не плачь, Аленушка, все будет хорошо», и я достала его фотографию.

– Игоречек, хороший мой, неужели я действительно такая дура? Помоги мне, Игорь, научи, что делать.

Я металась по квартире, не находя себе места, и тут мне на память пришли слова папы, сказанные, когда я, сама полуживая, отлеживалась после гибели Игоря у родителей в деревне: «У тебя, Елена, голова должна быть работой занята, только это тебе помочь сможет». Я тут же достала визитку Солдатова и набрала его номер.

– Здравствуй, Семеныч,– сказала я, когда он мне ответил.– Твое начальство еще заинтересовано в моей работе?

– Привет, Елена, и не только оно,– радостно заверил он меня.

– Ну тогда я завтра к девяти подъеду. Нормально будет?

– Ждем. Кабинет готовить?

– Обойдусь.

Вот и кончился мой отпуск, думала я, ложась спать. Расследование, судя по всему, будет не из легких, и ни сил, ни времени на всяческие переживания у меня просто не останется, а там и забудется все. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон, и все вернется на круги своя.

А ночью меня мучили кошмары. Мне снился лежащий на дороге, весь в крови Игорь. Вокруг него стояли люди. Расталкивая их, я пробилась к нему, упала на колени, приподняла, обняв за плечи, вглядывалась в лицо и просила: «Не уходи! Не оставляй меня! Что я буду без тебя делать?». А он открыл глаза и сказал: «Жить, Аленушка. Это же такое счастье – просто жить», и из последних сил добавил: «И не противься судьбе». Его глаза закрылись, тело обмякло в моих руках, и я поняла, что он умер. Я прижала его лицо к своей груди и зарыдала, а когда посмотрела на него снова, то это был уже Батя. «Нет! – кричала я.– Нет! Только не это! Нет!».

Я проснулась от собственного крика вся в слезах и посмотрела на стоящую на столике рядом с диваном фотографию Игоря – в едва проникавшем в комнату слабом свете уличных фонарей его лицо казалось печальным, а глаза грустными.

– Спасибо тебе, Игоречек, я все поняла. Раз ты приказал мне жить и не противиться судьбе, значит, так и будет. Я сделаю все, как ты хочешь. Не переживай, родной, я ничем не огорчу твою душу. Ведь я люблю тебя, Игорь.

ГЛАВА 5

Зайдя на следующий день утром на кухню, я подошла к уже хлопотавшей там Варваре Тихоновне, обняла ее за плечи и очень серьезно попросила:

– Не надо за меня переживать! Что было – то прошло, и вспоминать об этом мы не будем, хорошо? Мне предстоит работа, очень тяжелая и ответственная, и поэтому нервы у меня должны быть спокойны, а если я буду постоянно ваши грустные глаза видеть, то какой же тут покой? – Она понятливо закивала.– Вот и славно! Не знаю, смогу ли я приезжать обедать, так что вы особо не затевайтесь. Главное, чтобы к ужину что-нибудь было. Договорились?

Она мне опять покивала и испуганно спросила:

– А работа опасная?

– Не знаю,– я пожала плечами.– Как пойдет...

Собираясь на завод, я по привычке стала проверять

сумку – вроде все на месте,– положила туда еще диктофон с чистой кассетой – вдруг пригодится, а потом появилось ощущение, что там чего-то не хватает, я покопалась в ней еще раз и поняла: очки, мои очки с дымчатыми стеклами, оказывается, я их уже давно не надевала. Начала искать – как сквозь землю провалились. Присмотрелась к своим глазам – они были красные, зареванные, несчастные. Но вот мертвыми они больше не были.

Уже уходя; я, как всегда перед началом нового дела, чтобы не спугнуть удачу, погладила козочку:

– Мы отбодаемся, Снежинка! Мы назло всем возьмем и отбодаемся! – решительно заявила я, в глубине души чувствуя, что совсем в этом не уверена.

По дороге у меня появилось искушение заехать в фирменный магазин, где за считанные минуты можно было бы подобрать себе новые очки, но я остановила саму себя – не надо. Игорь велел мне жить – значит, буду жить.

На заводе Пончик, подхватив меня под руку, тут же поволок к себе в кабинет, где уже был Михаил, усадил в кресло и радостно заявил:

– Ну, нашего полку прибыло! Теперь мы...

– Сбросимся,– тут же предложила я,– поедем на рынок и купим много-много шапок, чтобы убийцу закидать, когда найдем.

Мужчины рассмеялись.

– Господа хорошие! А может быть, мне свой первый день стоит начать с визита к Наумову? Как вы думаете?

– Обязательно сходишь, когда и если он появится,– скривился Солдатов.

– Не поняла?

– А чего тут непонятного? Пьет зятек, и с радости, что сам себе отныне хозяин, и от страха. Заперся в доме с Манькой и в город выезжает только по острой необходимости. Хотя сегодня появиться вроде бы должен. Я ему вчера позвонил и сказал, что ты согласна за работу взяться.

– А Манька – это...

– Да видела ты ее, секретарша его.

– Так вы же, Михаил Владимирович, ее Анжелой называли? – я повернулась к Чарову.

– Елена Васильевна, если уж вы с Федором Семеновичем так запросто, то, может быть, и меня будете по имени называть,– попросил он.– А то я себя чувствую каким-то чужеродным элементом.

– Почему нет, Михаил? Давай на ты. Кто знает, сколько нам вместе придется работать? – согласилась я.– Так как же она в Маньку-то превратилась?

– А она по документам Мария, но представляется всем, как Анжела,– грустно усмехнулся Михаил.– Они теперь с Наумовым за меня вдвоем взялись, чтобы я ее для начала с папой познакомил, а там и с Власовым.

– Да бог с ней, пусть хоть царицей Савской себя называет. Только мне от Наумова доверенность на представление интересов завода нужна и, простите за грубый материализм, аванс.

– Успокойся, Елена, как только он приедет, мне тут же свистнут,– успокоил меня Солдатов.

– Ладно. Тогда давайте к делу. А дело-то в том, господа хорошие, что я чисто случайно кое-что кое о чем знаю, и поэтому могу вам совершенно ответственно заявить, что исполнителя мы не найдем никогда. Поверьте мне на слово.– Мужчины недоуменно переглянулись и уставились на меня во все глаза.—Да-да! – покивала я головой.– Никогда! Но! Нам с вами вполне по силам вычислить заказчика, что гораздо важнее. Вот этим-то я и предлагаю заняться. А теперь давайте думать, с чего начинать будем. Вы уже что-то знаете, кого-то подозреваете, а я же не знаю практически ничего. Что вы уже отработали так, чтобы к этому не возвращаться?

– Елена, а не начать ли нам всем вместе с самого начала? А ты у нас свежей головой будешь. Уж я-то твою въедливость хорошо помню,– предложил Семеныч.

– То есть с Богданова,– Михаил поднялся и снял пиджак, повесив его на спинку стула.

– Вы думаете, что эти убийства как-то связаны с его личной жизнью?

– Трудно сказать, но я предлагаю назначить его печкой, от которой мы начнем танцевать,– Пончик открыл сейф, достал обычную канцелярскую папку с завязками и торжественно сказал: – Ну-с, приступим, благословясь.

– Семеныч, вы, наверное, здесь уже все наизусть знаете. Дай-ка мне, я ее быстренько просмотрю и, если что непонятно, спрошу.

– Держи,—он протянул мне папку.—Увлекательнейшее чтение, я тебе доложу.

Я развязала тесемки и начала просматривать бумаги. Так, Богданов Виктор Петрович, 48-го года рождения... деревня Выселки. Ну и название! Баратовский политехнический, понятно. Ну, как в наше время директора заводов кандидатские с докторскими пишут, никому объяснять не надо.

– Семеныч, да у него же шесть братьев и сестер! – удивилась я.

– Это ты по поводу наследства, что ли? – Солдатов тоже снял пиджак и приспустил галстук, расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке.

– Естественно.

– Все они официально от него отказались,– успокоил он меня.– Кто же из них рискнет с Наумовым связываться?!

Уже легче. Дальше. Жена Маргарита Харитоновна Проськина на девять лет его старше, а женился он в 68-м. Чего ж так рано? Сын Анатолий тоже 68-го года рождения и дочь Лариса 78-го года. Внучки: Маргарита, это, видимо, в честь бабки, 93-го и Эльвира 95-го года рождения. Ну и имена! Ладно, пусть с ними. Только чего это вдруг Лариска в пятнадцать лет рожать вздумала, могли бы и аборт ей организовать. А папочка у девочек? О-ля-ля. Морда! Иначе говоря, Мордовии Никанор Пантелеевич, полный отморозок, который, вернувшись из армии, сколотил банду таких же, как он сам, и стал куролесить: рэкет и все прочее. Сумел подняться и подмял под себя половину Пролетарского района. Вот это да! Ну и зятька себе Богданов подобрал! Или его самого подобрали?

– Семеныч, Морду же вроде грохнули год назад? Помнится мне, что их тогда человек пять разом положили. Я ничего не путаю? – я вспомнила о кровавом побоище в сауне – убийц тогда так и не нашли.

– Не путаешь,– подтвердил он.– Вот тогда Богданов Наумова к себе и взял. Тот у Морды на подхвате был. Вообще-то Николай к Мордовину еще мальчишкой прибился, когда сиротой остался – его родители паленой водкой насмерть отравились, а других родственников у него нет.

Я кивнула и стала смотреть дальше. Пришел Богданов на завод в 70-м. Так, мастер, замначальника цеха, начальник, замдиректора по производству. Ага, а вот он и в директора просвистел в 93-м. Ну что ж, общая картина ясна. Будем уточнять.

– Семеныч, давай по семье в двух словах.

– Давай. Поехал Богданов со стройотрядом, схлестнулся с продавщицей из сельпо, она на него повесила беременность неизвестно от кого и почти что силком окрутила. Толька через четыре месяца после свадьбы родился. А Лариска уже его собственная, но шалава! Вся в мать! Ей четырнадцать было, когда она с Мордой спуталась, от него девок-то и родила. Только он мало того что психопат был, так еще и пил, и кололся. Вот девчонки дебильные и получились. И кажется мне, что не без помощи Морды Толька на иглу подсел.

– Ну, с этим ясно. Любовницы, внебрачные дети у Богданова имелись?

– Бабы у него не переводились, но обычные девки,– Семеныч поморщился.– Отношения: деньги – товар, так что насчет детей – сомнительно.

– Поскольку он Лариску за Наумова пристроил, то месть со стороны людей Морды исключается? – спросила я.

– Исключается,– подтвердил Семеныч.– Они все теперь на Николая работают. Кстати, ты знаешь, как Морда Наумова звал? – я только пожала плечами.– Гадюка.

– А что? Похож,– я передернулась, вспомнив внешность зятька.– А личные враги? Крайне сомнительно, чтобы Богданов за всю свою жизнь никому мозоли не оттоптал. Может быть, теперь, после смерти Морды, ему кто-то захотел отомстить?

– А зачем для этого было целый год ждать? – удивился Семеныч.– А потом, люди Морды-то остались. А насчет того, что мозоли оттоптал... Знаешь, он многим здорово жизнь попортил, но отомстить вот так у этих людей ни денег, ни возможностей нет,– уверенно заявил он.

– Не скажи,– протянула я, вспомнив одно дело из своей практики.– Бывает такая ненависть, что изнутри человека сжигает: ему жизнь не в жизнь, он ни есть, ни пить, ни спать спокойно не может. Такой человек готов последнее с себя продать, но наскрести деньги, чтобы отомстить и вздохнуть свободно.

– Имеешь в виду – смертельный враг? – Семеныч задумчиво посмотрел в окно и начал поглаживать свою бритую голову – ему кто-то когда-то сказал, что массаж головы помогает думать. С тех пор он в трудную минуту начинал гладить себя по голове, чем вызывал у несведущих людей нездоровое любопытство и перешептывание.– Ну, если под таким углом смотреть, то есть такой человек. Свиридов Антон Иванович.

– Это бывший директор завода? – вспомнила я.

Но Солдатов молчал, потом закурил, забыв, что в пепельнице дымится его недокуренная сигарета.

– Да,– сказал он наконец.– Богданов же всегда в директорское кресло стремился влезть. Он ведь из грязи в князи вылез, из деревни глухой. Вот и рвался к жирному, сладкому куску. Только Иваныч место свое никому уступать не собирался, завод при нем хорошо жил. Он его через все мели и рифы провел и в самые нелегкие времена на плаву удержал. Рабочие в нем души не чаяли. У него и охраны-то никогда в жизни не было, водитель один. А Петровичу такая удача подвалила, что дочка с Мордой спуталась. Вот тот для отца своей любовницы и постарался. Для начала Иваныча в подъезде собственного дома крепко избили и сказали, чтобы с завода уходил. А он уперся —для него завод родной был, он здесь всю жизнь с мальчишек провел. Тогда они дочку Иваныча, Софочку, подловили и... Ну, поняла. Слава богу, выжила девчушка. Знали мы, чьих рук дело, а доказать ничего не смогли. А она у них с Сарой Исааковной одна, поздняя. Тут Иваныч сдался, и уехали они все в Израиль, куда их давно уже родственники звали. Вот это действительно единственный человек, который бы на все пошел, чтобы отомстить и за завод, и за себя, и за дочь.

– А сколько девочке сейчас? – спросила я.

– Дай подумать... В 93-м ей восемнадцать было, значит, 28 лет.

Мы с Михаилом переглянулись.

– Нет, Елена,– сказал он.– Я об этом первый раз слышу,– он задумался.– А что? Может быть...

– Вы о чем это? – очнулся от своих мыслей Солдатов.

– Семеныч, а как там Свиридов с семьей живет? Кто-то что-то об этом знает?

– Фомич должен знать. Это наш бывший караванный,– объяснил он мне.– Он сейчас у Станиславича работает.

– А если по-русски? А то абракадабра какая-то получается!

– Фомичев Сергей Петрович – он на сестре Свиридова женат. Они недавно туда погостить ездили и в конце мая вернулись. Он с Иванычем с детства дружил, в одном дворе выросли. А работал он у нас караванным капитаном и уволился как раз в тот день, когда Петровича, как барана, прирезали.

– А кто такой Станиславич? – продолжала расспрашивать я.

– Алексей Станиславович Кольцов, начальник Баратовского района водных путей и судоходства. А зачем тебе Фомич понадобился? – заинтересовался Семеныч.

– Затем, чтобы выяснить кое-что. Очень меня интересует, а не вышла ли там Софа замуж, и за кого? И кем и где сам Свиридов там работает? Так что с Фомичем мне и встретиться, и переговорить надо. Согласись, Михаил, что эго вполне реальная версия.

– Согласен,– кивнул он.– Но очень сомневаюсь, что Фомич будет с тобой вообще разговаривать. А уж о Свиридове тем более. Он, наверное, не один стакан на радостях принял, узнав, что Богданову башку снесли.

– Придумаю что-нибудь,– пообещала я.– А теперь вот что, уважаемые, кем бы ни был исполнитель, но он откуда-то очень хорошо знал, что и где на заводе расположено. Откуда?

– Елена, ты, видимо, не представляешь себе реального положения дел, но я тебе объясню. Внятно! – предельно серьезно заявил Солдатов.– Рабочие Богданова ненавидели. Люто! Неистово! Страстно! При Свиридове здесь около двух тысяч человек работало, а Богданов завод развалил и людей разогнал. Рабочие Свиридова уважительно Иванычем звали, а Богданова – барином. Чувствуешь разницу? Сейчас от тех двух тысяч меньше ста человек осталось. А ты знаешь, сколько человек спилось, без работы оставшись? Сколько людей руки на себя наложило от безысходности? Не знаешь? Вот то-то же! Когда стало известно, что Богданова грохнули, весь район праздновал так, как раньше и на Первомай не гуляли. Поняла? Нас с Михаилом на заводе не любят, крепко не любят, но, зная нашу историю со ссудами, понимают, что суетимся мы по долгу службы, а вот ты совсем со стороны пришла, чтобы за деньги найти того, кто за всех них отомстил, и вот этого люди уже совсем не поймут. Так что помощи нам, Елена, ждать не от кого. Даже если кто-то что-то знает, то никогда нам ни слова не скажет. А вот убийцу будут выгораживать как спасителя, освободителя и национального героя. Учти на будущее. А теперь, в свете всего вышесказанного, подумай, сколько человек, и очень охотно,– подчеркнул он,– могли объяснить убийце, где директорский кабинет расположен? И как туда ловчее попасть?

– Э-э-э, нет! – возразила я, оставляя без внимания его страстную и пространную речь – я и сама знала, что Богданов был редкостной сволочыо.– Серьезный человек на чужие рассказы полагаться не будет! Он должен был все сам осмотреть! Отсюда-вопрос: из новых людей на заводе никто не появлялся?

– Елена, о чем ты? Какие новые люди? Этим-то нечем зарплату платить,—засмеялся Михаил.

– А я, когда в прошлый раз приезжала, объявление странное видела: какие-то береговые матросы на завод требовались,– вспомнила я.

– А-а-а... – усмехнулся он.– Так они всегда требуются. Это такая должность, что охотников на нее мало.

– Так что, и не приходил никто? – я продолжала настаивать.

– Вряд ли,– пожал плечами Семеныч.– Но можно проверить. Пошли в отдел кадров, поточнее узнаем. А если Наумов приедет, нас позовут.

Мы все вместе прошли через турникет снова в вестибюль и зашли в маленькую комнатушку, окно которой, выходившее на Волгу, было сплошь заклеено от солнца старыми газетами. Там сидели пожилая женщина и молоденькая, пухленькая, какая-то вся очень уютная и домашняя девушка, почти девочка.

– Тамара,– обратился Солдатов к женщине.– Это Елена Васильевна. На все ее вопросы отвечать, как на наши, и даже подробнее. А это,– он кивнул на девчушку,– Оля Фомичева, Фомича внучка,– и спросил у нее: – Ты у нас сегодня последний день работаешь? – она только молча покивала головой.– Тоже к Станиславичу уходит,– объяснил он мне.

– Тамара, это вы вывешивали объявление, что на завод береговые матросы нужны? – спросила я, взглянула на разваливающийся стул, но все-таки рискнула и села.– Ну и что, приходил кто-нибудь?

– Да, как ни странно,– она кивнула головой.– 6-го числа, сразу же после обеда. Я его паспорт посмотрела и к Фомичеву отправила – береговые же в его подчинении.

– А как он выглядел, о чем и как говорил, чем интересовался, устроился он на работу или нет, и если нет, то почему? Иначе говоря, меня интересует абсолютно все,– спросила я, донельзя довольная, что оказалась права.

– Нет, устраиваться он не пришел. А выглядел он... Ну, лет двадцать пять -двадцать шесть, светленький. Я даже не знаю, как его описать. Он совершенно обыкновенный... Правда, вот только глаза у него красивые: серые-серые... А сказал он, что приехал погостить к своему товарищу, ему здесь понравилось, потому что он реку очень любит. Вот и хотел бы, пока тепло, временно у нас поработать.

– А пропуск ему выписывали? – вот сейчас все и прояснится, подумала я.

– Нет,– она смутилась.– Я просто вышла вместе с ним и на вертушке сказала, что это к Фомичу, его и пропустили.

Чаров недовольно хмыкнул, и я сердито глянула в его сторону, чтобы он не мешал – успеет еще порядок в своем хозяйстве навести.

– А паспорт старый или новый? И может, вы случайно что-нибудь запомнили?

– Знаете, запомнила, ведь к нам уже давно никто устраиваться не приходил. Кузнецов Иван Иванович, паспорт у него старого образца, а выдан был в Москве.

– Скажите, Тамара,– осторожно спросила я.– А вы внимательно документы посмотрели? Не было ли в них чего-нибудь странного?

– Вы имеете в виду, не поддельные ли они были? – улыбнулась она, а я кивнула.– Нет, Елена Васильевна,– уверенно заявила она.– Я всю свою жизнь в кадрах проработала и много чего повидала, поэтому заявляю вам совершенно определенно – паспорт был настоящий.

Тут в дверь заглянул какой-то парень.

– Федор Семенович, вы велели сказать, когда Николай Сергеевич приедет.