Текст книги "Судьбе наперекор"

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 8

– Ну, братья-разбойники,– сказала я, заходя на следующий день утром в кабинет Солдатова и с интересам высматривая термос с кофе – неужели и сегодня принес? – Что мы с вами имеем на текущий момент?

– Шиш мы имеем! – зло сказал Пончик, доставая из стола термос.– Еле-еле отбил вот у этого гражданина в штатском,– он кивнул на Михаила.– Тоже покушался на кофе.

– То есть как шиш? – я взяла налитый бокал, закурила и с недоумением посмотрела на мужчин.– То есть совсем шиш? Даже без масла?

– Да, Лена. Голый шиш,– безрадостно буркнул Михаил.

Он стоял возле окна, засунув руки в карманы брюк и раскачивался с носка на пятку.

– А подробности можно? – попросила я и сварливо сказала Чарову: – Ты бы сел, Миша, а то, прости, на нервы действуешь... У меня и так настроение на нулях, а тут еще ты маятник из себя изображаешь.

Он пожал плечами, присел к столу и машинально тоже налил себе кофе, на что Солдатов только покачал головой, а Михаил, заметив это, тут же раздраженно заявил:

– Да принесу я завтра! Жена приготовила утром, а я забыл взять... – и повернулся ко мне.– Подробности говоришь? Сейчас будут тебе подробности,– он закурил, прищурился на дым.– Ну, слушай... Рекомый господин снимает однокомнатную квартиру, адрес, если интересно, могу дать. Платит за нес аккуратнейшим образом. Ни с домашнего, ни с рабочего телефонов никаких междугородних разговоров не ведет и факсов не отправляет, компьютера и, соответственно, электронной почты ни дома, ни на работе не имеет, в гости к себе никого не водит, машины у него нет. Под офис снимает комнату в бывшем НИИ социальных проблем, второй этаж, кабинет номер семь, да там вывеска есть. Сидит там с девяти до шести, как приклеенный, и газеты читает. Обедать ходит в одно и то же кафе, где его уже все знают. После работы сразу же домой. Все.

– Ну прямо разведчик в тылу врага! – восхитилась я.– А женщины? Может быть к нему с этой стороны можно подобраться?

– Мимо! – развел руками Чаров и пояснил.– Женщинами не интересуется, что наводит на определенные подозрения, но и в противоестественных склонностях он тоже не замечен. Как тебе?

– Да уж... – протянула я.– Словно специально ведет себя так, чтобы к нему ни с одной стороны невозможно было прицепиться.

– Да не «словно»,– поправил меня Солдатов,– а именно «специально». Я с Прокоповым поговорил, а он со своими ребятишками... В общем, как я и думал, они на Самойлова даже внимания не обратили. Походят они за ним, посмотрят... Только, чувствую я, что бесполезно это – сама слышала, как он себя ведет.

– Значит, связь с Москвой у него может быть только по сотовому,– заключила я.

– Вот именно,– согласился со мной Михаил.– Но сомневаюсь я, что мы до него добраться сможем. Ведь взял он его скорее всего в Москве, очень может быть, что и не на свое имя, и номер у него наверняка федеральный.

– Но я все равно считаю, что ситуация не безнадежная. Дождемся, когда вернется Филин и, если он, паче чаяния, ничего не захочет сказать, то у нас останется московский адрес Самойлова и мы попробуем действовать оттуда. А пока давайте подумаем, что мы с вами пропустили.

И мы самым добросовестным образом просеяли всю имеющуюся у нас информацию и только руками развели – ничего.

Я ненадолго вышла из кабинета, а, когда вернулась, то, открыв дверь, застыла. И было от чего: Пончик выставлял на стол всегда имевшиеся у него в запасе (я это еще по временам райотдела помню) бутылку водки и банку консервов, а Чаров тем временем рассказывал ему, что он думает об окружающей его действительности, но в таких выражениях, что все живущие в Баратове боцманы с сапожниками померли бы от зависти, доведись им его услышать. Причем мое появление Михаила не остановило – замолчал он только, когда окончательно выдохся.

– А что? – сказала я, входя.—Тоже неплохо стресс снимает. Только не поняла пока, по какому поводу такой бурный всплеск красноречия.

– Сейчас поймешь,– хмуро пообещал мне Солдатов, разливая водку, и, подняв рюмку, сказал: – Давайте по русскому обычаю, не чокаясь, помянем раба божьего Кондратьева, помершего вчера вечером от сердечного приступа,– и выплеснул в себя водку.

На несколько мгновений я застыла, потом нервно захихикала, чувствуя, что сваливаюсь в истерику, что на меня вот-вот нападет приступ идиотского смеха, но ничего не могла с собой поделать – количество вывалившегося за последние дни на мою голову негатива превысило все допустимые пределы и уже зашкаливало. Видя это, Пончик поставил пустую рюмку, подошел ко мне и, недолго рассуждая, деловито влепил правой рукой такую пощечину, что у меня зазвенело в ушах.

– Полегчало? – спокойно спросил он.—Или?– и он показал глазами на поднятую для второго удара левую руку.

– Хватит. Спасибо, Семеныч. Все уже нормально,– и я действительно успокоилась.

– Глянь-ка! – удивленно сказал он.– Оказывается, в тебе что-то женское есть. Вот бы не подумал!

– Это я только с виду Железный Дровосек,– огрызнулась я.– А тут еще навалилось на меня со всех сторон черт знает что,– устало сказала я, беря рюмку.– Ну, земля ему пухом... На «светлую память» он, мне кажется, не тянет.

Я выпила водку, закусила шпротиной, уселась на свое место, отхлебнула остывший кофе, закурила и, потирая горящую щеку, сказала:

– Вот вам и логическое завершение этой истории. И как оперативно, мерзавцы, действуют! Миша, а ты случайно не рассказывал Никитину, какой смертью недоброй памяти богдановское семейство преставилось?

– Рассказывал. И не случайно. Должен же был Борька хоть моральное удовлетворение получить после того, что с ним сделали? – тут же ответил Чаров.

– Ясно. Никитин сказал Тимошенко, с которым у них общие дела, а тот тут же доложился по инстанции.

Значит, в Москве тоже знают, как их всех укокошили. Имею предположение: никакого сердечного приступа не было, Кондратьева убили каким-то экзотическим способом, чтобы сразу было ясно за что: отказался продать акции – так получи фашист гранату. Надо бы к Тимошенко съездить. Хотя... Он может и не знать подробностей. Но! Если я права, то он или уже получил, или должен вот-вот получить команду продать акции «Доверию». Логично? Ведь тот, кто после Кондратьева там на хозяйстве остался, вряд ли мечтает разделить его участь и тянуть с продажей не будет.

– Я так думаю, Елена, что ты права, и к Тимошенко съездить надо,– задумчиво сказал Солдатов.– Только ты уж посиди, охолонись, кофейку попей. А то ты там в банке таких дров наломаешь, что только ой. Да и не пустим мы тебя туда одну.

– Ладно, заботничек,—хмуро согласилась я, потирая щеку, и тут же задумалась.– Интересно, каким же способом Кондратьева грохнули? Как бы это поточнее выяснить? Слушай, Семеныч,– предложила я,– а позвони-ка ты Егорову. У него связь с Москвой хорошо налажена, для него это узнать – дело пяти минут. Позвони, а? – и я продиктовала Солдатову телефон Николая.

– Так тебе самой-то еще легче? Вы же с ним друзья – не разлей вода,– удивился он..

– Это, Семеныч, в прошлом. Так что не говори, что я здесь.

– Ну, смотрите... Вы люди взрослые, сами разберетесь... – набирая номер, Пончик недоуменно пожал плечами.– Но мое мнение, что зря вы так.

А я, пока он разговаривал с Егоровым, думала: «Эх, Мыкола! Как же ты мог после практически шапочного знакомства с Батей, не колеблясь, Предпочесть его мне, грубо говоря, просто предать? Что же ты увидел в нем такого, чего не разглядела я? Или не поняла? Но хватит об этом, нечего себе голову ломать. Я такая, какая я есть, и меняться мне поздно, да и не хочется, да и незачем».

– Сейчас перезвонит,– громко сказал Солдатов, отключив телефон.

И я, обрадовавшись, что он отвлек меня от грустных мыслей, стала рассуждать:

– Так. Теперь, по идее, они должны вплотную заняться «Якорем». А, может, и нет, ведь если они у банка акции купят, то блокирующий у них, считай, в кармане. Только одно не могу понять: если они хотят иметь этот центр развлечений в собственности, то должны держать в запасе крупных инвесторов – расходы-то предстоят ой-ой какие. Но после таких скандалов сюда вряд ли кто-нибудь приличный решится сунуться, а неприличный побоится засвечиваться. А, если они не хотят, чтобы этот центр создавался, то на кой ляд им сдался завод?

– Мотивы ищешь? – Михаил посмотрел на меня тоскливыми глазами.– Ищи! – пожал он плечами.– Бог тебе на помощь, потому что мне ничего стоящего в голову уже давно не приходит.

– И мне тоже,– поддержал его Солдатов, включая телефон – звонил, как я поняла, Егоров.

Пончик слушал, его не перебивая, потом поблагодарил, отключил телефон, снова разлил водку – все это так неторопливо, плавно, в темпе вальса – словно и не видел наших с Чаровым горящих от нетерпения глаз. Первым не выдержал Михаил.

– Семеныч, у тебя совесть есть?

– А тебе много надо? – невозмутимо откликнулся Солдатов.—И когда вернешь?

– Семеныч, а может мне твой передовой опыт перенять и таким же манером тебя попользовать, как ты меня недавно? Если ты в ступоре? – поинтересовалась я.– Рука не дрогнет,– и, видя, что и это на него не действует, заорала: – Да мать твою!

– Не позорься, Елена,– поморщился он.– Не умеешь – не берись! Тоже мне... Мастер разговорного жанра. Учитесь, молодежь, пока я живой.

И тут Солдатов начал выдавать такое, чего мне, вообще, никогда слышать не приходилось, хотя после работы в милиции и ежедневного общения с нелучшими представителями человечества я по наивности считала, что словарный запас даже самого искусного матершинника все-таки имеет некоторые пределы. Так вот – я ошибалась.

– Все, Семеныч! Все! – я подняла руки вверх.– Мы сдаемся и признаем, что ты мэтр, а мы, так, погулять вышли. Только все-таки рассказал бы ты, что тебе Егоров поведал.

Солдатов на это горестно вздохнул:

– Не дала ты мне, Елена, душеньку отвести... Грубая ты, как шкурка-нулевка... Ну нет в тебе никакого сострадания к ближнему...

– Ну, извини! – я развела руками.– А насчет грубости... Если ты будешь нам и дальше нервы мотать, то я тебе ее на практике продемонстрирую, а Михаил меня в этом поддержит,– и я посмотрела на Чарова, который согласно закивав:

– Еще как поддержу!

– Нет у вас почтения к возрасту, к сединам... – снова начал было свою песню наголо бритый Солдатов и я приподнялась со стула, делая Михаилу знак, чтобы он заходил с другой стороны. Увидев это, Семеныч вздохнул и грустно сказал: – Хулиганье! Ладно, сами напросились... Значит так. Шлепнули Кондратьева в казино «Бон шанс» – дороже и престижнее, говорят, в Москве сейчас нет – куда покойничек, будучи еще живым, со своей очередной пассией прибыл. Он ведь неженат был и одним из самых завидных женихов в Москве считался. Охрана в казино совершенно немыслимая: металлоискателями, датчиками и камерами оборудовано все, что можно и нельзя. Пошел, значит, Кондратьев, будучи в очень сильно приподнятом настроении, а, попросту говоря, едва на ногах держась, благоустройство посетить, в сопровождении охраны, разумеется. Как же иначе? Иначе нельзя. А то уважать не будут. А в туалете, когда он дверь кабинки открыл, на него какой-то мужик налетел, пьяный, по словам охранника, в хлам, но при полном прикиде: Версаче и далее по тексту. Извинился и дальше пошел, а Кондратьев в кабинку ввалился. И все.

– Что все? – почти одновременно спросили мы с Михаилом.

– Жмурик,– пожал Солдатов плечами.– Охранник клянется старушкой мамой и боевым прошлым, что у мужика в руках ничего не было и Кондратьев в кабинку хоть и ввалился, но совершенно самостоятельно, а там уже рухнул и, не при даме будет сказано, башкой в унитаз угодил.– При этих словах я только хмыкнула – можно подумать, что это не они здесь совсем недавно соловьями заливались, пар выпуская.– На шум охранник подбежал, видит – хозяин лежит с разбитой башкой. Врачи, то да се... Стали разбираться, с чего бы это вдруг здоровый мужик ласты склеил? И выяснилось, что у него сердце остановилось. Представляете? Совершенно здоровое сердце просто остановилось и все, хотя он никогда на него не жаловался и, вообще, следил за собой самым тщательным образом. Только вот синячок у него нашли..» Махонький такой! Прижизненный! Но сведущие люди говорят, что в таком месте, куда ткни, умеючи да знаючи – и человека на тот свет отправить, как нечего делать. Короче, эти супермены еще раз продемонстрировали на что способны,– высказав все это, Семеныч выпил еще одну рюмку, закурил и как-то внезапно постарел лицом.

– Да... – отрешенно сказал Чаров.– Профессионалы... Откуда только такие берутся?

– Ну что, поехали к Тимошенко,—предложила я, вставая.– Надо же выяснить судьбу акций.

– Поехали,– Солдатов тоже поднялся со стула.– Только я тебя, Елена, за руль сейчас не пущу. Не в том ты состоянии, чтобы машину вести.

– Это от рюмки-то водки? – изумилась я.

– Это от нервов,– пояснил он.– Хоть ты всю жизнь и корчишь из себя мужика, а природа-то у тебя все-таки женская, ее не обманешь. И не спорь! – решительно сказал он, видя, что я собираюсь возразить.– Ты в зеркало на себя посмотри!

Я послушалась и посмотрела – да уж! Перекосило меня.

В банке, куда мы все вместе приехали на служебной «Волге» Чарова, нас на удивление легко пропустили в кабинет Тимошенко. Старательно избегая смотреть в мою сторону, он предложил нам присесть и вежливо поинтересовался, что нас к нему привело. Как мы договорились раньше, разговор вел Михаил, который не менее вежливо спросил, что банк собирается делать с акциями в свете недавно произошедших событий.

– Помилуйте! – недоуменно вскинув жиденькие бровки, фальшиво удивился Тимошенко.– Каких событий?! Конечно, безвременная кончина господина Кондратьева – это страшная трагедия для всех нас. Кто бы мог подумать, что у него такое слабое сердце? Но он ведь работал на износ, не жалея себя. Ах, это был такой прекрасный человек! Чуткий, отзывчивый! Широкой, щедрой души человек!

– Да-да,– грустно покивал головой Михаил.– Смерть всегда выбирает лучших. Это такая несправедливость. Но мы не будем злоупотреблять вашим вниманием и, с вашего позволения, вернемся к приведшей нас сюда проблеме. Так, что же банк собирается сделать с этими акциями?

– Ах, Михаил Владимирович, вы просите у меня невозможного,– с извиняющейся интонацией воскликнул Тимошенко и даже пухленькими ручонками всплеснул.– Подумайте сами, как же я могу разглашать такие сведения? Извините, но ответить я вам не смогу. Но как же приятно разговаривать с интеллигентным человеком! Ведь ваш отец, если я не ошибаюсь, артист Чаров, не так ли?

– Да, и мама тоже актриса.

– Я всегда считал, что происхождение и семейное воспитание – это самое главное в формировании ребенка,– убежденно сказал Тимошенко.– Согласитесь, что ваши родители могли дать вам в детстве гораздо больше, чем какие-нибудь свинарка и пастух, например.

При этих словах Солдатов уцепил меня под столом за руку и крепко сжал, поняв, что я, учитывая мое состояние, вполне могу, уж, если не вцепиться Тимошенко в горло, то высказаться по полной программе запросто. Я вырвала руку и очень заинтересованно спросила:

– А вы, господин Тимошенко, у нас, что же, голубых кровей? – и тут же с сомнением в голосе задумчиво сказала: – Хотя вряд ли... Есть среди моих друзей потомственные аристократы, но это стройные, подтянутые люди, а не такие туши. За нищее голодное детство отъедаетесь? – и я нахально уставилась на разъезжающуюся на его необъятном брюхе рубашку.– Смотрите не похудейте. А то будете трястись от страха и всю солидность растеряете.

– Меня глубоко трогает ваша забота о моем здоровье, но никаких оснований трястись от страха у меня нет,– глядя на меня с ненавистью, прошипел Тимошенко.– Потому что есть четкое указание продать акции «Доверию». Завтра же.

– Ну вот видишь, Миша, как все просто,– я повернулась к Чарову.– Грубо, цинично, но крайне эффективно и быстро. И никаких тебе реверансов и просьб об одолжении. Сам по собственной воле вылепил все, что нам надо,– и я лучезарно улыбнулась Тимошенко.

А он в ответ, устрашающе побагровев, только хватал ртом воздух.

– Ну что? – спросила я мужчин, когда мы уже возвращались на завод.– Заедем в «Якорь»?

– Зачем? – откликнулся с переднего сидения Чаров.– Где-где, а там никаких неожиданностей быть не должно.

– Ты что же думаешь, что парнишка свою голову за Наумова положить готов? Что-то ты слишком хорошего мнения об этих людях,– засомневалась я.

– Так куда ехать-то? – спросил водитель Чарова.

– На завод,– распорядился Михаил.

В уже ставшем для меня чуть ли не родным кабинете Солдатова я расслабленно уселась и сказала:

– Что бы вы ни говорили, а есть у меня предчувствие, что мальчонка этот, директор «Якоря», скинет-таки Самойлову акции и свинтит из Баратова подальше. Потому что деваться бедолаге некуда.

– Никогда! Наумов же ему за это башку отвернет,– возразил мне Семеныч.

– Если ему самому ее раньше не отвернут... Или не снесут... Что равноценно,– безразлично сказал Михаил.

– Нет, я твердо уверена, что до декабря с Наумовым ничего не случится,– возразила я.– А вот, когда он в права наследования вступит, то «Доверие» вежливо так попросит его продать акции. И, если он будет ерепениться, то попугают его, конечно, здорово, но не пришибут, потому что, если он, как я ему советовала, написал завещание в пользу государства, то в случае его смерти «Доверие» рискует остаться с носом – мало ли что нашей местной администрации в голову придет с этим заводом сделать. Так что за жизнь свою ему бояться нечего. А вот нам-то что теперь делать, а?

– А что мы можем сделать? – тут же поинтересовался Солдатов.– Ну, давай, предложи что-нибудь рациональное.

– Да нечего мне вам предложить,– развела я руками.– Сами знаете, «Доверие» действует в рамках закона, прицепиться нам не к чему. Будем ждать.

На следующий день «Доверие» действительно приобрело акции банка, а еще через два дня мне позвонили из регистрационного центра и сообщили, что Самойлов купил акции и у «Якоря».

Когда мы втроем влетели в офис этой фирмы, директора на месте, естественно, не было. Зажатая в угол секретарша, рыдая, сказала нам, что пьяный Наумов, к которому перепуганный смертью Кондратьева директор поехал с просьбой как-то решить вопрос с акциями, просто выгнал его, и тому ничего другого не оставалось делать. Ну, что ж, парня можно понять.

Шли дни, а мы все так же топтались на месте. Я дисциплинированно приезжала на завод, мы сидели в кабинете Пончика, пили кофе и ждали у моря погоды, а, точнее, когда вернется Филин, потому что наблюдение на Самойловым ничего не дало. Вынужденное бездействие выматывало больше, чем самая напряженная работа, и нам стоило большого труда не огрызаться друг на друга по пустякам. Поэтому звонок Панфилова был встречен, если не радостными воплями, то с чувством огромного облегчения – наконец-то появится ясность.

– Слушай внимательно, Лена,– говорил Владимир Иванович, когда мы с ним ехали на встречу с Сергеевым.– Будешь сидеть, молчать, эмоций не проявлять и не вздумай курить. Скажут, чтобы ушла – уйдешь. Одним словом, ты там для мебели. Поняла?

– Так, может, я лучше в машине подожду? При таком-то раскладе?

– Не может! Мало ли, как жизнь повернется, а мне нужно, чтобы тебя там знали,– твердо сказал Пан.

– Владимир Иванович, вы, что, еще не оставили мысль, чтобы я у вас работала?

– Прости за грубость, Лена, только куда ты денешься? – он мельком глянул на меня и усмехнулся.– Сама со временем поймешь, что теперь навсегда с Семьей связана, что не чужие они тебе. Ты вон как Ирочку защищать кинулась, а еще раньше, не раздумывая, бросилась Лидию Сергеевну спасать,– он свернул в какой-то переулок и сказал: – Ну все, приехали. Помнишь, что я тебе говорил? Ты мебель.

– Ладно, замаскируюсь под табуретку,– пообещала я.

Мы остановились перед большими железными воротами в высоком глухом заборе, которые открылись, когда Пан посигналил, и мы заехали во двор. Я вылезла из машины и огляделась – все вокруг было до обидного обычным.

– Здравствуй, гражданин начальник,– сказал подошедший к нам парень и вопросительно посмотрел на Панфилова, кивая в мою сторону.

– Со мной,– коротко ответил Пан.– Хлопот не доставит.

– Да кто бы ей дал! – рассмеялся тот.– Пойдемте, Григорий Иванович вас в саду ждет.

На вид Филин показался мне самым обычным пожилым мужчиной, который вышел погожим летним днем посидеть и отдохнуть в саду. На коленях у него лежал пузом вверх щенок, радостно повизгивающий, когда Филин щекотал его, и пытающийся лапами поймать его синюю от татуировок руку. Но, когда он поднял на нас глаза, это впечатление мгновенно испарилось – перед нами сидел матерый волк с тяжелым, давящим, просто пригибающим к земле взглядом, и, когда он перевел его на меня, я почувствовала, что внутри у меня все заледенело, но я собралась с силами и, хотя мне ужасно хотелось опустить глаза, выдержала его. И только я сама знаю, чего мне это стоило.

– С нее будет толк,– неожиданно сказал Филин Владимиру Ивановичу.– Ну садитесь или, точнее, присаживайтесь,– едко усмехнулся он.– Чего стряслось-то? Все по делу приезжаешь, Пан... Нет, чтобы просто так в гости заглянуть... Посидели бы, чайку попили, молодость вспомнили...

– Здравствуй, Григорий,– Панфилов сам сел на скамью и кивнул мне, чтобы я села рядом.– Как бог грехи-то терпит? Вот,– Владимир Иванович достал из кармана бумажный пакет и протянул его Филину.– Трава. Баба Дуся тебе передала. Как заваривать, знаешь.

– Святая женщина! – с искренним уважением сказал тот.– Дай ей бог здоровья! Да и Ксана, что у нее живет, тоже со временем не хуже будет. А грехи мои... Да, какие у меня теперь могут быть грехи? Так... Шалости...

– Угу,– хмыкнул Панфилов.– Детские... Ладно. Ты, Григорий, человек занятый. Как приехал, небось, со всем своим хозяйством еще не разобрался, да и я от безделья не маюсь. Поэтому давай-ка к делу. Ты, говорят, бизнесом решил заняться, к судоремонтному заводу интерес имеешь.

– Да на что ж он мне сдался-то? – рассмеялся Филин.– Ты, Пан, не хитри, прямо спрашивай... Не у чужих...

– Прямо, так прямо,– невозмутимо согласился Владимир Иванович.– Вот ты говоришь, что интереса у тебя к заводу нет, а «Доверие» «крышуешь»? Или попросил кто?

– Ты бы намекнул мне, что это за «Доверие» такое. Или думаешь, что я сам все помню?

– Ой-ой-ой,– покачал головой Пан.– Не притворяйся, Григорий. У тебя же голова, как Дом Советов, и все ты прекрасно помнишь. Иначе не был бы тем, кто ты есть.

– А тебе-то какой в этом интерес? Или хозяин велел узнать? – прищурился Филин, отчего его глаза стали напоминать два наведенных на Владимира Ивановича пистолета.

– Так, Григорий... – протянул Пан, на которого этот взгляд совершенно не подействовал.– Видно, кто-то серьезный тебя об этом попросил, если ты ответить не хочешь.

Они сидели, меряя друг друга взглядами, а я, пользуясь случаем, разглядывала Филина. Присмотревшись к нему, я поняла, что он чем-то серьезно болен – нездоровый цвет лица не мог скрыть даже загар. Почувствовав мой взгляд, он повернулся ко мне и спросил:

– Не боишься меня?

Хоть я и обещала Владимиру Ивановичу, что буду молчать, но на прямо поставленный вопрос нельзя было не ответить, и я решилась:

– Нет! – Брови Филина удивленно поползли вверх и я пояснила: – Тигр может раздавить муравья. Походя. Но гоняться за ним специально?! Никогда! Джунгли будут смеяться!

Филин расхохотался, но закашлялся и долго не мог остановиться, а когда успокоился, то опять сказал Панфилову:

– С нее будет толк,– и повернулся ко мне.– Иди погуляй, сад посмотри.

– Я лучше в машину пойду,– я посмотрела на Пана и он мне кивнул.

Сев в машину, я тут же закурила и увидела, как дрожат мои пальцы. Да-а-а,.. Ничего себе встрясочка для нервов, так и заикаться можно начать, и я, чтобы отвлечься, включила музыку. Владимир Иванович вернулся минут через пятнадцать очень озабоченный. Мы выехали за ворота, проехали половину дороги, а он все молчал. А я, видя его напряженное лицо, не решалась начать разговор сама,

– Тебя куда? – спросил он, наконец.

– К дому, мне машину надо забрать.

Когда мы подъехали, он, задумчиво разглядывая свои ногти, сказал:

– Так, Лена. Эта история не просто плохо пахнет – она смердит! И поскольку судоремонтный завод в сферу интересов Семьи не входит, влезать в нее я не буду. Извини.

– Пан, но ведь вы можете мне помочь просто как частное лицо,– возразила я.

– Нет, Лена, как частное лицо я уже много лет не существую. И все это прекрасно знают. Пойми, Семья – это Семья, где мы все друг за друга отвечаем. И подвергать риску их всех только потому, что ты не смогла разобраться в своих с Орловым отношениях и, чтобы отвлечься, влезла в эту историю, я не имею права. Это, девочка, будет безответственно. Да и тебе от этого дела нужно будет отойти. Деньги, чтобы вернуть аванс, я тебе дам.

– Владимир Иванович! Да ведь я уже почти все выяснила! Осталось только узнать, кто стоит за «Доверием» и все! – возмутилась я.

– Достаточно того, что это знаю я! – отрезал Панфилов.

– Но я еще никогда не бросала начатого дела! – продолжала бушевать я.

– Все в жизни когда-то бывает впервые,– спокойно обронил Пан.– А, чтобы ты от безделья не маялась, я тебе другую работу предложу. Уж на ней-то, обещаю, тебе, вообще, никакие посторонние мысли в голову приходить не будут.

– Какую? – я невольно сбавила обороты и заинтересовалась.

– Дело в том, что Павел решил создать детективное агентство и хочет поставить тебя директором, потому что к нему толпой идут со своими проблемами люди, у которых нет денег на частного детектива вроде тебя, а в милиции их делами заниматься не будут – во-первых, мелочевка неподсудная, а, во-вторых – своих хватает. Ну, представь себе, что у старушки ее единственное утешение – собачку соседские хулиганы украли. Или старуху мать дети со свету сживают. Куда им идти? Вот они к нему и обращаются за защитой и помощью. Так что, если согласишься, то и ты, и штат, который ты себе подберешь, будете на зарплате. Помещение, технику и все прочее я вам обеспечу. Подумай об этом, Елена!

– Подумаю,– растерянно пообещала я, но тут же спохватилась: – А завод?

– Забудь, как дурной сон,– буркнул он и уехал.

Оглоушенная таким предложением я вместо того, чтобы отправиться на завод, как собиралась, просто позвонила Семенычу и сказала, что пока ничего узнать не смогла, а потом поднялась домой,

Баба Варя, как обычно, возилась на кухне и я, заварив себе кофе и уцепив Ваську, перебралась в комнату и, сев в кресло, стала размышлять, что же такое происходит. Но, как ни ломала я голову, так и не смогла понять, какому же настолько серьезному человеку, с которым не хочет связываться даже Панфилов, а, самое главное, для чего нужен этот погрязший в долгах завод с его устаревшим оборудованием. Но больше всего меня занимала мысль – в какую же такую жуткую историю я умудрилась вляпаться и чем она мне может грозить, если я откажусь отойти от этого дела.

«Так, Елена Васильевна! – рассуждала я, автоматически поедая один за другим только что испеченные бабой Варей пирожки, тарелку с которыми она мне принесла прямо в комнату.– Что мы имеем с гуся? А имеем мы очень паршивую ситуацию. С одной стороны, я, видимо, рискую жизнью, занимаясь этим делом – не думаю, чтобы Панфилов блефовал, а с другой? А с другой я стесняюсь отказаться от него. Нет, Ленка, не ври сама себе! Не стесняешься ты, а боишься, что люди подумают, что ты испугалась. А кто эти люди? Солдатов и Чаров, которым ты нужна, как зайцу звонок, и которые, оказавшись в безвыходном положении, решили просто использовать тебя? Или Наумов, о котором, вообще, говорить не приходится – на его счету и Морда, и Маргарита, и Лариска с дочками. И ты, Ленка, боишься того, что они о тебе подумают? И из-за этого ты готова свою голову под удар подставлять? Ну тогда ты, Ленка, дура, каких мало! А что будет, если я приму предложение Панфилова, а точнее, Матвея? С одной стороны я теряю свободу, но с другой – становлюсь частью системы, Семьи, и тогда мои проблемы станут их проблемами, да и я буду чувствовать себя в этой жизни более уверенно. Я буду защищенной, а для женщины это главное! Но это нужно, как следует, обдумать, потому что пути назад у меня не будет уже никогда. Если с ними – то до конца».

И постепенно, взвешивая все «за» и «против», я пришла к мысли, что для меня во всех отношениях будет лучше работать у Матвея, но чувствовала я себя при этом препоганейшим образом – ведь мне впервые в жизни предстояло публично расписаться в собственной слабости. Но решение было принято и я, не теряя времени, поехала в офис Матвея. Неоднократно видевшие меня охранники пропустили меня без звука, и я поднялась наверх, где в приемной сидел также знакомый мне секретарь Вадим, который тут же доложил о моем приходе, и, выслушав распоряжение шефа, распахнул передо мной дверь. В кабинете кроме самого хозяина был еще и Панфилов, что мне было только на руку – не будет же Матвей сам мою работу контролировать, ясно же, что под Владимира Ивановича отдаст, вот и обсудим все сразу.

– Я по объявлению,– попыталась пошутить я.– Вам требуется директор детективного агентства?

– Требуется! – рассмеялся Матвей, как всегда, поднимаясь мне навстречу, хотя и я была уже почти его подчиненной, и показывая на кресло около окна.– Только, что это вид у тебя такой невеселый?

– А чего веселиться? – отмахнулась я.– Я привыкла всегда держать свое слово и доводить начатое дело до конца. Никогда не отворачивала, а сейчас приходится. Думаете, Павел Андреевич, так легко свой характер ломать? – В официальной обстановке Панфилов с Матвеем всегда обращались друг к другу по имени-отчестве, вот и я стала поступать так же.

– Это ты про завод? – спросил он и я кивнула.– Знаешь, Лена,– немного подумав, сказал он.– Давай сделаем так: сейчас принесут кофе и ты расскажешь нам с Владимиром Ивановичем все с самого начала и в мельчайших подробностях. И о своих предположениях тоже.

Прихлебывая кофе по-дьявольски, который я, как ни старалась, так и не смогла освоить, я, не упуская ни малейшей детали, рассказала абсолютно все, о чем точно знала или только догадывалась, умолчав только об «Осах» – не моя это тайна.

Матвей слушал меня, не перебивая, а, когда я закончила, сказал:

– Подожди, пожалуйста, в приемной. Нам с Владимиром Ивановичем кое-что обсудить надо.

Недоумевая, я покорно вышла и устроилась в кресле рядом со столиком, на котором лежала свежая пресса. Прошло пять минут, десять, пятнадцать и я уже начала нервничать, когда открылась дверь и в приемную вышел Панфилов. Едва взглянув на его недовольный вид, я поняла, что разговор был не из легких. Он на ходу кивнул мне, чтобы я шла за ним, и я, заинтригованная, поспешила следом.