Текст книги "Судьбе наперекор"

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 7

Утром, попивая после завтрака в кресле кофе, я обдумывала, что и в какой последовательности мне нужно сделать, когда звонок Панфилова внес в мои планы свои коррективы.

– Лена, у меня к тебе просьба...

– Ой, Владимир Иванович, как хорошо, что вы позвонили! – обрадовалась я.– Потому что у меня к вам тоже просьба и я очень надеюсь на вашу помощь.

– Хорошо. Встретимся – обсудим. Дело в том, что сегодня похороны. Вот я и хочу, чтобы ты вместе со мной на кладбище съездила, посмотрела по сторонам повнимательнее, может, заметишь что-нибудь необычное.

– Это Костровой? – уточнила я.

– Да. Понимаю, что занятие не из приятных, но надо. Я в десять за тобой заеду.

– Хорошо,– сказала я и отправилась на кухню, где Варвара Тихоновна возилась с фаршем – на обед или на ужин, уж как получится – планировались пельмени.

– Знаете, баба Варя... Ничего, если я буду вас так звать?

– Ой, да, конечно! – обрадовалась она и глаза у нее подозрительно заблестели.– Зовите. Это ж так по-доброму звучит... Почти по родному...

– Вот и хорошо. Вы меня тоже тогда Леной зовите. Так вот, я вам сегодня самый простой сотовый телефон куплю, чтобы он у вас всегда с собой был...

– Не надо! – испугалась она.– Он же бешеных денег стоит, а я его сломаю. Обязательно сломаю. Я таких вещей боюсь.

– Не бойтесь! – успокоила я ее.– Вы же с телевизором разобрались? А телефон еще проще. Зато я всегда смогу вас предупредить, что задерживаюсь, чтобы больше не получилось, как вчера, да и вы мне позвонить сможете, если что-нибудь случится. Ну, хозяйничайте! – и я отправилась на улицу.

Увидев, как я сажусь в джип Панфилова, Малыш с Карлсоном переглянулись, и не решились ехать вслед за нами. А я, устроившись на уже ставшее для меня даже привычным место рядом с Паном, поинтересовалась:

– Владимир Иванович, ну как? Какая-то ясность появилась?

Вместо ответа он спросил меня:

– Лена, ты в чертей веришь?

– Шутите?

– Почти. Просто нашли мы одну бабульку, которая видела ту «Ниву», и она категорически утверждает, что вел ее черт: черный, лысый, с горящими глазами.

– Все ясно,– тут же догадалась я.– Черный чулок на голове, перчатки и темные зеркальные очки.

– Правильно, Лена. Так что, как видишь, ясности пока никакой,– и, немного помолчав, он спросил: – Слушай, а что это за старушка у тебя была?

– Домработница моя, Варвара Тихоновна, в нашем же подъезде на первом этаже живет, а что?

– Да, понимаешь, блинчики у нее уж очень вкусные получаются. А, вообще, домработница – это удобно? Я же сейчас один, благоверная моя к нашей дочке в Ирландию укатила, вот и думаю, как быть.

– Владимир Иванович, да я просто свет белый увидела,– засмеялась я, поняв, куда делись все остававшиеся блинчики.– Ни хлопот, ни забот. Одно сплошное «Bounty».

– Да?! – Пан заинтересованно глянул в мою сторону.– Ну тогда надо будет и мне что-то такое придумать.

Оставив машину на стоянке возле боковых ворот кладбища, мы с ним подошли к маленькой часовенке, около которой стояла неожиданно большая толпа нарядно одетых женщин, которые оживленно что-то обсуждали. Через несколько минут к воротам подъехал белый «Мерседес», из очень недешевых, и из него вышла цыганка Галя Прохорова, по прозвищу Певунья, чья бабушка предсказала мне встречу с Батей, а за ней с ребенком на руках Ксана Острожная, ученица и приемная внучка Евдокии Андреевны Семеновой или, по-простому, бабы Дуси, знаменитой на всю Россию травницы, которая живет в одной из деревень нашей области. Увидев их, женщины радостно загалдели и, окружив, стали любоваться малышом. Я тоже протиснулась поближе и спросила у Ксаны, кивая на ребенка:

– Тезка?

– Тезка,– улыбаясь, подтвердила она.– Баба Дуся просила привет тебе передать, если встречу. Слышали мы уже, что все благополучно закончилось.

– Как она там?

– Все слава богу. Живем потихоньку,– сказала она, укачивая завозившуюся малышку.

Галина обернулась на наши голоса, узнала меня и, приветливо поздоровавшись, сказала:

– После того, как ты тогда ушла, бабушка проснулась и говорит: «Не уйти ей от своей судьбы! Покориться ей надо, принять, что на роду написано. А не то такую беду накличет, что жизни будет не рада». Запомни это. Бабушка никогда не ошибается.

Но пока она все это говорила ее тон постепенно менялся от радостно-оживленного до тревожно-напряженного, да и взгляд стал другим, каким-то настороженным. Я хотела у нее спросить, не случилось ли чего-нибудь, но не успела, потому что в это время к воротам подъехал автобус с черной полосой и из него вышли несколько женщин, а потом четверо парней вытащили закрытый гроб и понесли его вглубь кладбища – мы все двинулись за ними. Около открытой могилы парни поставили гроб на холмик земли и один из них предложил попрощаться с покойной. Женщины замолчали и все, как одна, повернулись в нашу сторону. Ксана выпрямилась, ее лицо приобрело уже знакомое мне жесткое выражение и она, по-прежнему держа на руках ребенка, первой бестрепетно подошла к гробу и плюнула на него, за ней пошла Галина и все остальные. И я поняла, кто были те две подружки, о которых рассказывал Егоров.

Стоявшая около гроба молодая женщина, казавшаяся вульгарной даже в черном траурном платье, с такими же грубыми и тяжелыми чертами лица, как и у Костровой, чьей дочерью она несомненно была, при первом плевке дернулась было, чтобы броситься на Ксану, но ее остановила стоявшая вокруг враждебная тишина, в которой слышались только шаги женщин, звуки падавших на крышку гроба плевков и шорох осыпавшегося в яму песка. Она только как-то сжалась и временами вздрагивала. А женщины, по-своему воздав должное покойнице, молча собрались и двинулись в сторону часовни.

«Ох, и погуляют же они сегодня на радостях!» – подумала я.

– Вот это да! – услышала я сзади знакомый женский голос и обернулась – за моей спиной стояла Уразбаева.

У^/ себя дома, куда я обычно, купив ее новую книгу, приезжала к ней за автографом, она всегда ходила в национальной одежде, под которой невозможно было разглядеть фигуру, и сейчас в джинсах и футболке выглядела бы просто девчонкой, если бы не намечавшиеся морщинки под глазами и около губ. Она держала в руке пакет, из которого торчали ручки кисточек, и, покачивая головой, с напряженным интересом наблюдала за происходящим. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне, узнала и тихонько сказала:

– Помнишь, Лена, ты когда-то предлагала мне сюжеты для книг, а я тебе ответила, что они на каждом шагу встречаются. Вот! – она указала глазами на гроб.– Из одной этой сцены может целый роман получиться. Ты случайно не в курсе, откуда такой вулкан страстей взялся?

– Более-менее. Если хочешь, расскажу как-нибудь.– Она кивнула, соглашаясь, и тут к нам подошел Пан.– Кстати, познакомься,– сказала я, представляя его.– Это мой хороший знакомый Владимир Иванович Панфилов, а это Зульфия Касымовна Уразбаева, наша баратовская писательница. Правда, пишет она под псевдонимом Юлия Волжская.

– А что делает мусульманка на православном кладбище? – тут же спросил он.

– Ну по маме-то я русская,– засмеялась Юлия, которая действительно пошла в мать и внешность имела самую среднерусскую, и объяснила.– У соседки здесь родители похоронены. Вот она и попросила памятники покрасить, а то она уже пожилая и ей самой трудно. Вывозилась, как черт,– она показала свои заляпанные краской руки.

При слове «черт» Владимир Иванович невольно скривился.

– Давайте отойдем, что ли,– предложила я, когда ветерком до нас донесло тошнотворную смесь запахов горелого мяса и формалина, которая чувствовалась даже из-под закрытой крышки гроба,– И как они решились туда подойти? – я имела ввиду женщин.– Вонь ведь жуткая!

– А у нас говорят,– медленно сказала Юлия: – «Труп врага всегда хорошо пахнет».

– Если вы сейчас в город, Зульфия Касымовна, то мы можем вас подвезти,– предложил Пан, когда мы подошли к его джипу.

– Да я же вам всю машину краской провоняю,– начала отказываться она, но Владимир Иванович ее перебил:

– Ничего, проветрим. Садитесь, а я сейчас вернусь,– и он зачем-то снова пошел на кладбище.

Увидев, что Певунья с Ксаной собираются сесть в «Мерседес», я подошла к ним попрощаться.

– Галя,– попросила я.– Передай бабушке, что я и сама решила не противиться больше судьбе. Пусть будет, что будет.

– Поздно, Лена,– отводя глаза, сказала она.– Ты уже сделала ошибку и исправить ее будет очень сложно, а, может быть, и невозможно.

– Откуда ты знаешь? – пристально глядя на нее, спросила я.– У тебя, что, тоже есть такие способности?

– Так. Немного. Здесь способностей мало, учиться надо было вовремя, а я... Сейчас пытаюсь наверстать упущенное. Только успею ли? – грустно сказала она.– Но то, что ты наперекор своей судьбе пошла, ясно вижу... Только не проси, чтобы я тебе объяснила, как я это поняла – не смогу. Я и сама не знаю, как это у меня получается.

Я на минуту задумалась, а потом решила проверить: действительно она что-то в этом понимает или нет и, показывая ей глазами на Юлию, спросила:

– А что ты скажешь вот об этой женщине?

Галина проследила за мои взглядом и, чуть прищурившись, стала внимательно рассматривать Уразбаеву, а потом неожиданно сказала:

– Произошла у нее в молодости страшная трагедия, которая всю ее жизнь перевернула, но не сломила. Такие, как она, не ломаются, сколько ни гни.

Я внимательно присмотрелась к Юлии – она, безмятежная и благополучная, стояла, улыбаясь солнышку, и казалась совершенно довольной жизнью. Нет, решила я, ничего Певунья в предсказаниях не понимает. Может быть и есть у нее какие-то таланты, например, петь и плясать, но этого точно не водится. Вернувшийся тем временем Пан махнул мне рукой и я, простившись с девушками, пошла к джипу.

– Зульфия Касымовна, а почему вы себе машину не купите? – спросил Владимир Иванович по дороге в город.– Не самое бесполезное человеческое изобретение, между прочим.

– Никогда! – решительно заявила Уразбаева.– У меня ярко выраженный технический антиталант и я ее все равно не смогу освоить. Мне уже сколько раз показывали, как прокладки в кране менять, а я так и не поняла, что к чему и за чем крепится. Я даже компьютером пользуюсь только в режиме пишущей машинки, хотя, как говорят, там уйма всяких возможностей. Так что я уж лучше на автобусе, а, в крайнем случае, на такси буду ездить. Да и денег на машину у меня нет.

– А что,– удивился Пан,– литературный труд так плохо оплачивается?

– Платят действительно не так уж много, но... Знаете, есть люди, которым всегда мало денег, а есть те, кому хватает того, что у них есть. Так вот, мне – хватает.

– Юля,– я повернулась к ней, потому что она села сзади.– Я обещала рассказать тебе историю того, что ты на кладбище видела. Давай как-нибудь подъеду к тебе, когда с делами немного разберусь,– предложила я.

– Только не в ближайшее время,– запротестовала она.– Мне нужно книгу закончить, а то отвлекусь, будут посторонние мысли в голову лезть, а я не умею сразу о нескольких вещах думать. Созвонимся попозже, там и решим.

Тем временем, мы подъехали к ее дому. Она легко выпрыгнула из машины, улыбнувшись, помахала нам рукой от дверей своего подъезда и ушла, а Панфилов серьезно и задумчиво смотрел ей вслед.

– Ну, Владимир Иванович, как вам наша баратовская Агата Кристи? – спросила я.

– Не богема,– все так же задумчиво ответил он и кому-то позвонил.– Что выяснил? – он молча слушал своего собеседника, а потом, отключив сотовый и трогаясь, сказал: – Ну, кажется, она здесь не при чем.

– Кто? Уразбаева? – изумилась я.—Да вы что, Владимир Иванович?!

– Да вы то, Елена Васильевна! Работа у меня такая! На кладбище действительно есть два свежепокрашенных памятника – муж и жена Кудряшовы, Николай Никифорович и Агния Федоровна, а их дочь, сама довольно пожилая особа, живет с Уразбаевой в соседней квартире. И водительских прав, как и машины, у Зульфии нет.

– Ну, Пан! – я все еще не могла успокоиться.– Как вам это в голову-то пришло?

– А так! Потому что проверять все привык. Уразбаева Зульфия Касымовна родилась 8 июня 1963 года в Таджикистане, в маленьком городке, название которого я ни запомнить, ни выговорить не в состоянии. Закончила исторический факультет Ташкентского университета, в Баратов приехала в августе 89-го. Сначала снимала в этом доме квартиру, а потом купила. С Сидором, Костровой и остальными не знакома.

– Так она таджичка? – удивилась я.– А я всегда считала, что она узбечка, раз из Ташкента приехала. Хотя, в общем-то, какая разница?

– Ты права, Лена, для нас разницы действительно никакой.

– Подождите, Владимир Иванович, это что же получается? За то время, что мы сюда от кладбища ехали, ваши люди успели все это выяснить? – запоздало удивилась я.– Оперативно! Ничего не скажешь! Кстати, по поводу моей просьбы... Вы только сразу не ругайтесь... В общем, мне с Филином встретиться надо.

– Чего?! – заорал Панфилов и резко затормозил, прижавшись к бордюру.– Ты в своем уме?! А на «сходняке» ты побывать не хочешь?! Или на «толковище»?! Да, как тебе такое, вообще, в голову пришло?! – вид Пана меня, честно признаться, испугал и я даже отодвинулась поближе к дверце – вдруг выскакивать придется.– Быстро, ясно, четко отвечай, зачем тебе это понадобилось и что ты уже успела натворить. Ну! – рявкнул он так, что у меня уши заложило.

С опаской поглядывая на него – мог ведь и подзатыльник, чего доброго, отвесить, с него станется – я постаралась как можно толковее изложить то, о чем размышляла накануне, а Пан внимательно меня слушал. Когда я замолчала, он, подумав немного, спросил:

– Короче, тебя интересует, почему он «крышует» «Доверие»? – Я кивнула.– Самого Филина сейчас в городе нет, а, как вернется, попробую узнать. Но... – Владимир Иванович посмотрел на меня с нешуточной угрозой.– Если ты вздумаешь самодеятельностью заниматься и возле этой компании крутиться, то я тебя серьезно предупреждаю, что с лицензией ты распрощаешься раз и навсегда. Я тебе говорил, чтобы ты мне проблемы не создавала? – Я снова кивнула.– Больше на эту тему у нас с тобой разговора не будет, учти. Это предупреждение первое – оно же последнее,– сказал он, заводя машину.– Тебя куда отвезти?

– Домой,– сказала я, опустив глаза и обиженно сопя – давненько меня так никто не отчитывал.

Когда я вылезала из машины – ну не получается у меня с такой высоты грациозно, как Юлия, спускаться – Пан протянул мне конверт.

– Чуть не забыл. Держи. Это фотографии, что тогда на Комарином делали. И хватит дуться. Признайся честно, ведь заслужила взбучку?

– Но я же ничего сделать не успела, только думала, как бы мне это все выяснить, а вы сразу на меня набросились,– я засовывала конверт в сумку и не смотрела на него, а, когда подняла глаза, то увидела, что он усмехается.

– Девочка, да если бы ты хоть что-нибудь сделала, то я, несмотря на твой возраст, выпорол бы тебя без зазрения совести.

– Владимир Иванович, а вам никогда не говорили, что вы тиран? – спросила я и он захохотал, запрокидывая по своему обыкновению голову.

– А также диктатор и узурпатор. Ладно, Лена, что нужно будет – звони,– и он уехал.

А я села в свою машину (ребят возле моего дома уже не было) и отправилась в регистрационный центр, где, увидев доверенность от завода, мне подтвердили, что госпожа Никитина продала свои акции «Доверию», и пообещали сообщить, если произойдет что-то новенькое. И я поехала в баратовский филиал «Содружества».

Своей шикарной отделкой офис банка призван был вызывать у клиентов, как действительных, так и потенциальных уважение и доверие, меня же священный трепет почему-то не охватил. Наверное, потому, что я очень хорошо помнила жуткие очереди вкладчиков около баратовских филиалов крупных московских банков в 98-м году, когда люди, прельстившиеся в свое время высокими процентами и обманутые постоянной рекламой, мечтали вернуть хоть часть своих денег. Среди тех, кто с ночи занимал очередь и писал номер на руке, были и мои родители, потерявшие тогда все свои сбережения. Не забыла я также и тех холеных, надменных, в белоснежных рубашках, мальчиков-мажоров, которые до дефолта с ужасно деловым видом сновали по коридорам этих самых банков, по делу и без постоянно разговаривая по сотовому телефону, и были уверены в том, что это навсегда, что они хозяева жизни и впереди у них безоблачное будущее, а, оказавшись вдруг не у дел, попросту говоря, на улице, растерялись, небитые, жизнью неученые. Как же так? Их мир рухнул! Их обманули! И нет больше бешеных окладов в зелененьких, приятно хрустящих бумажках, которые они получали, наивно полагая, что по заслугам. Так что, нет у меня к банковским работникам никакой любви, уж извините!

В роскошно обставленной приемной директора филиала вышколенная длинноногая секретарша вежливо поинтересовалась, что меня к ним привело, а, узнав, заметно поскучнела и заявила, что господин Тимошенко очень занят и вряд ли сможет уделить мне время.

– Милейшая! – сказала я с самой обаятельной своей улыбкой.– Я не прошу вас строить догадки, примет меня ваш шеф или нет. Я прошу зайти к нему и сказать, что частный детектив Лукова с доверенностью от судоремонтного завода жаждет задать ему всего лишь два коротеньких вопроса. И, если он не хочет увидеть завтра в местной скандальной прессе статью о том, какое участие ваш банк и лично господин Тимошенко собирались принять в преобразовании завода в центр развлечений, то, будьте уверены, что он очень охотно согласится со мной побеседовать. Так что оторвите ваш филей от кресла и вперед!

Непривычная к такому обращению девица поджала губы, но в кабинет вошла, а я, несмотря на грозную надпись «У нас не курят», уселась в кресло и закурила, чтобы наглядно продемонстрировать как свой скверный характер, так и ужасные привычки – ну не люблю я банковских служащих. Не люблю, и все! Хоть дерись!

Вернувшаяся из кабинета пунцовая секретарша сообщила мне, что господин Тимошенко примет меня через десять минут. Все ясно, поняла я, звонит в Москву, чтобы проконсультироваться, что делать с такой нахалкой, как я. А девица, видать, получила по первое число, что не смогла меня спровадить. Ничего, пусть терпит – ей же за это деньги платят и, судя по ее платью и туфлям, немалые.

Когда я, наконец-то, была удостоена чести лицезреть директора филиала, то при виде этой туши не удержалась и хмыкнула – надо же так разожраться. Я подошла к его столу, села без приглашения в стоящее рядом кресло и с места в карьер сказала:

– Вопрос первый: поступало ли вам предложение продать принадлежащие банку акции судоремонтного завода? Вопрос второй: если поступало, то от кого? – и я ободряюще ему улыбнулась.

Видимо, четко следуя полученным по телефону инструкциям, он, бегая заплывшими жиром глазками за толстыми стеклами очков, заявил, что не располагает полномочиями давать какую-либо информацию о деятельности банка.

– Чудненько! – сказала я, продолжая улыбаться.– Тогда третий вопрос: кто в Москве может ответить мне на первые два?

– Председатель совета директоров господин Кондратьев,– заученно ответил он, вытирая обильно выступивший на лице пот.

– Ну вот и все, а вы боялись,– я поднялась, пошла к двери, но приостановилась и попросила: – Вы разрешите один вопрос личного порядка? – он кивнул.– Что вы едите? Дело в том, что мои родители в деревне кабанчиков откармливают, но таких впечатляющих результатов добиться так и не смогли. Откройте секрет, как вы смогли такой вес набрать? – глядя на то, как он прямо на глазах багровеет, я испугалась, не хватил бы его удар, и, лучезарно улыбнувшись, поспешила добавить: – Понимаю – понимаю! Фамильный секрет!

Выйдя из банка, я отправилась на завод, по дороге размышляя, как бы мне подъехать к господину Кондратьеву. Видимо, придется идти официальным путем – послать письмо с уверениями в совершеннейшем почтении и так далее. Интуиция мне подсказывала, что банк получил предложение продать свои акции, но они почему-то не хотят об этом говорить. У меня оставался еще «Якорь». Надо съездить туда и поговорить с директором, решила я, может, ситуация и прояснится. Но, поскольку он человек Наумова, то для пущей важности надо прихватить Малыша с Карлсоном.

Парни сидели в машине около завода и слушали то, что у современной молодежи считается музыкой – стреляла б таких композиторов!

– Ребята,– сказала я, подойдя к «Мерседесу» и тщетно пытаясь перекричать доносившийся из машины грохот, хорошо, что они меня увидели и убавили звук.– Меняйте приятное занятие на полезное,– и в ответ на их недоуменные взгляды объяснила: – Поехали в «Якорь».

Директором там оказался молодой парень, который, как я и ожидала, увидев мою охрану, тут же проникся и охотно рассказал, что «Доверие» действительно просило его продать акции.

– А ты что? – спросила я.

– А че я? Сказал Гадю... – но он тут же поправился.– То есть Николаю Сергеевичу.

– А он что? – вытягивала из него я чуть ли не клещами.

– Велел послать,– он пожал плечами.

– А ты?

– Послал, конечно,– он снова пожал плечами.

– Ясно. Куда, не спрашиваю,– я повернулась к ребятам.– Поехали на завод.

В кабинете Семеныча меня действительно ждал почти непочатый термос кофе, за который я радостно ухватилась.

– Ну, хвались, Елена, чего надумала,– потребовал Солдатов.– А то кофе отберу.

– А ничего нового. Получилось у меня, уважаемые, то же самое, что я уже говорила – все дело в заводе и в акциях. Все личные мотивы можно смело отметать. Мое твердое убеждение, что за всей этой историей стоит «Доверие», которое не мытьем, так катанием собирает блокирующий пакет. Тимошенко молчит, но чую я, что предложение продать акции он получил, так же, как и директор «Якоря». А, исходя из того, что все убийства произошли накануне собрания акционеров, уготовленное заводу будущее чем-то «Доверие» не устраивает. Нужно будет послать в Москву в банк письмо, чтобы уж точно убедиться в том, что «Доверие» к ним обращалось.

– Логично,– согласился со мной Михаил.– Только зачем «Доверию» завод? Что оно с ним делать будет?

– Спроси, что попроще,– попросила я.– И вот что, друзья мои, не верю я, что у Сергеева к заводу какой-то интерес есть. Просто попросил его кто-то «Доверию» «крышу» дать. Но Филина сейчас в Баратове нет, не узнать у него ничего. Надо ждать, когда вернется,– задумчиво сказала я.– Но, вообще-то, до декабря время терпит.

– Так ты что? – округлившиеся глаза Пончика смотрели на меня откуда-то чуть ли не с затылка – так он был потрясен.– Ты что, с ним встретиться собираешься?

– Не знаю... Как пойдет... Но мне пообещали поговорить с ним.

– Кто? Панфилов? – перебил меня Семеныч.

– Ну какая тебе разница, кто именно? —я пожала плечами.

– Лена,– умильно глядя на меня, попросил Солдатов.– Когда этот завод гавкнется, возьми меня к себе помощником.

– Да ладно тебе издеваться! – огрызнулась я.– Давайте лучше думать, как нам об этой компании сведения собрать. Была у меня мысль с Самойловым встретиться, но мне категорически запретили к нему даже близко подходить. Хоть вы мне расскажите, что он собой представляет. Я же его даже в глаза никогда не видела.

– Счастья своего ты не понимаешь! – совершенно серьезно сказал Пончик.– Ты, если соберешься с ним встретиться, запасайся этими новомодными таблетками от тошноты. Ручаюсь – пригодятся.

– Уговорил,– согласилась я.– Буду смотреть в сторону. Миша,– я повернулась к Чарову,– попробуй по своим каналам выяснить хотя бы, куда этот Самойлов звонит, факсы отправляет, может, и в компьютер к нему, смогут влезт... Если он специально из Москвы в Баратов приехал, значит, он перед кем-то там отчитываться должен.

– Попробую,– пообещал Михаил.– Ведь, если мы узнаем, кто этого Самойлова из первопрестольной за ниточки дергает, то, глядишь, и до мотивов доберемся.

– Вот и я о том же. А пока давайте сочинять письмо султану, в смысле Кондратьеву. Я думаю, не имеет смысла скрывать, что вся богдановская семейка не своей смертью померла, может, он от страха пооткровенней станет.

– Ох, Лена! Спесь ты московскую не знаешь... – вздохнул Солдатов.– Они же там себя черт знает кем считают, словно на другой планете живут. Погоди-погоди,– и он полез куда-то в стол.– Тут у меня рекламный проспект их банка был, так там фотография этого Кондратьева чуть ли не в полный рост. Вот,– и он вынырнул с журналом в руке и развернул его на середине.– Смотри.

Картина была впечатляющая: с первого взгляда указанный господин казался не просто интересным, а очень красивым мужчиной, но выражение его надменного лица, полуприкрытых глаз настолько откровенно говорило о том, что всех вокруг он считает крайне недалеким быдлом, не стоящим его даже презрительного внимания, что со второго взгляда его уже нельзя было воспринимать иначе, как урода.

– Этот господинчик,– продолжал Солдатов,– в свое время в «Памире» подвязался. Помнишь такую финансовую пирамиду? – я кивнула.– Вот там-то он себе первоначальный капиталец и сколотил. Ободрал людей, как липку, и на чужом несчастье поднялся. На, грубо говоря, ворованные деньги банк создал и теперь уже, футы-нуты, солидный банкир, а не вор, которым по сути своей является.

– Ну, тогда понятно почему у него такая высокомерная морда,– глядя на эту фотографию, сказала я.– Знаете, он же все равно не поверит, что из председателя совета директоров получается точно такой же труп, как и из бомжа, так что черт с ним. Не надо его ни о чем предупреждать, не снизойдет он до нас,– я посмотрела на Чарова.– Слушай, позвони-ка ты снова Никитину. Может, он свяжется с Тимошенко. Нам ведь важно выяснить точно только одно – было предложение продать акции или нет.

Михаил молча взял телефон и стал набирать номер, а Солдатов тем временем наклонился ко мне и тихонько спросил:

– Так это все-таки Панфилов обещал с Филином переговорить?

– Семеныч, ты любопытен, как женщина,– я укоризненно покачала головой.– Я отвечу, если ты мне объяснишь, почему это тебя так интересует.

– Я, Лена, любопытен, как старый опер. А спрашиваю потому, что Панфилову Филин точно все расскажет. Тот же его много лет назад, когда Гришка еще некоронованный был, из-под «вышки» выдернул. Давно это дело было,– начал вспоминать он.– Гришку взяли за разбой. А в то время в Управе несколько «висяков» было по «мокрым» делам, вот и решили их на Гришку списать – он-то уже неоднократно судимый был и срок ему светил серьезный, а уж, если еще и эти трупы ему приплюсовать, то «вышка» точно ему светила, к бабке не ходи. Дело Панфилов вел, вот он и уперся: «Не Сергеева это,– говорит,– рук дело. Ему своего девать некуда и лишнего не надо. Пусть получает, что заслужил, но не больше». Так и отбил. Так что Филин Пану жизнью обязан, и поэтому...

– Лена,– прервал нас Чаров.– Было такое предложение. Приходил Самойлов к Тимошенко и тот его письмо в Москву переправил. А ответ Самойлов получил тоже На банк, позавчера – отказ, естественно. Причем в таких выражениях, что и кирпич бы обиделся

– Что и требовалось доказать,– вздохнув, сказала я.– Если сейчас грохнут кого-то из московского «Содружества» или директора «Якоря», то, ежу понятно, что это из-за отказа продать акции. А нам Самойлову и предъявить-то нечего,– я повернулась к Солдатову.– Семеныч, поспрошал бы ты в райотделе, как там у Самойлова насчет алиби, вдруг сможем к чему-нибудь прицепиться и поприжать, а?

– Спросить-то можно,– поглаживая по своему обыкновению голову, сказал Пончик.– Чего ж не спросить? Съезжу-ка я к Прокопову, поговорю... Да они, я думаю, Самойловым-то и не интересовались вообще.

– Ну, что? Тогда разъезжаемся? – сказала я, вставая.– Семеныч – в райотдел, ты,– я посмотрела на Чарова,– к своим бывшим коллегам, а вот мне-то что делать?

– Думать! – чуть не хором заявили они.

По дороге домой я купила и подключила, как и собиралась, самый большой и простой сотовый телефон для Варвары Тихоновны и, приехав, потратила все время, пока варились пельмени, на то, чтобы научить ее им пользоваться. Смотреть, как она опасливо нажимает кнопки, а потом ненатурально громко говорит, поворачивая телефон так, чтобы микрофон был у ее губ, было и смешно, и грустно. Но экзамен она сдала, то есть смогла позвонить мне сначала на сотовый, а потом и на обычный телефон.

Только, когда баба Варя ушла, я уселась рассматривать фотографии – не хотелось ее расстраивать, она ведь действительно здорово привязалась к Бате, чего ж ей душу-то травить? Я перебирала снимки и не верила своим глазам – неужели это я? Счастливая, смеющаяся, с горящим взглядом... Теперь я понимала, почему Колька так на меня вызверился – уж слишком резким был контраст между той Ленкой, которую он привык видеть последнее время, и этой. А Батя действительно хорош, глядя на него отстраненным взглядом, подумала я. Но он мне сказал, что не вернется, значит, нечего себе голову ерундой забивать. Я прислушалась к себе – жалею я о том, что случилось, или нет? И решила, что все-таки нет, я поступила так, как должна была поступить. А фотографии эти вместе с Батиной запиской и той бутылкой шампанского лучше всего убрать подальше, чтобы глаза не мозолили. Но, если мне все равно, то, по идее, не должны эти вещи мне на нервы действовать? А, если действуют, значит... Что это значит? Что мне не все равно?

От этих размышлений меня оторвал телефонный звонок.

– Лена,– это была Уразбаева.– Ты знаешь, не идет у меня из головы эта история... Ну та, с кладбища... Не расскажешь мне, в чем там все-таки дело было?

Я просто неприлично обрадовалась, что появилась возможность отвлечься от неприятных мыслей, и тут же пригласила Юлию к себе, пообещав накормить чудными домашними пельменями и угостить кофе, какого она еще никогда не пробовала. Но на кухне я засомневалась – ведь фарш-то со свининой, а она все-таки мусульманка, так не посчитает ли она это оскорблением. Появившаяся вскоре с пакетом дорогого зернового кофе, который она пообещала приготовить по своему рецепту, Юлия только посмеялась над моими опасениями.

– За то время, что живу в России, я научилась есть все подряд.

Мы поужинали, причем я совершенно не могла понять, почему Юлия смотрит на меня с таким уважением, и только, когда она с искренним удивлением спросила, как у меня хватает времени при моей работе еще и домашними делами заниматься, я все поняла и расхохоталась.

– Юля, не надо думать обо мне так хорошо. Это не у меня, это у моей домработницы бабы Вари хватает времени, сил и умения, чтобы домашним хозяйством заниматься. Я же умею только зарабатывать деньги.

– Так ты такая же, как и я! – поняла она.

И все еще подсмеиваясь над тем, как похож наш образ жизни, она, пока я мыла посуду, сварила кофе и мы перебрались в комнату – кофе у нее получился превосходный.