Текст книги "Пугливая (ЛП)"
Автор книги: Лили Сен-Жермен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Моя младшая сестра голышом скачет на каком-то смутно знакомом мне парне, и вот этого до моего отъезда точно не было. Ханне четырнадцать, но вдобавок к этому, она с задержкой в развитии. Особенная, как я ее называю. Когда моя мама ею забеременела, то слишком много пила, поэтому по своим умственным способностям Ханна где-то на уровне дошкольника. В последний раз, когда я ее видел, ей было шесть лет, и за все то время, пока я находился в тюрьме, её состояние никак не улучшилось. По крайней мере, так мне сказал Пайк.
И вот ей четырнадцать, она на каком-то стонущем парне, который держится руками за ее большой живот. За ее большой беременный живот.
Меня охватывает ярость. Я почти уверен, что вот-вот установлю рекорд на самый быстрый арест за зверское убийство, произведённый сразу же после условно-досрочного освобождения. Я бросаюсь на них, Ханна замечает меня, и ее лицо расплывается в улыбке.
– Лео! – потянувшись ко мне, произносит она.
Я от нее уворачиваюсь, хватаю за шею ошарашенного парня и буквально вытаскиваю его из-под моей сестры. Бросив его на землю, я изо всех сил пинаю его под ребра. У парня такой вид, будто у него вот-вот случится сердечный приступ.
– Дерек?! – говорю я.
Дерек Джексон – один из временных парней моей мамы и периодически ее деловой партнер, когда они вместе «варят». Когда меня арестовали, он околачивался вокруг, словно дурной запах. Время его не пощадило. Теперь у него не хватает зубов, и выглядит он просто ужасно.
– Господи Иисусе, – вскипаю я и, когда Дерек пытается встать, ставлю ногу ему на горло. – Моя мать об этом знает?
– Не делай ему больно! – вмешивается Ханна.
– Оденься, Ханна. Сейчас же оденься!
Я вижу на полу кучу каких-то вещей и кидаю ими в свою младшую сестру. Я даже не знаю, чья это одежда, но мне все равно.
– Мужик, просто передай мне мои штаны…, – хрипит Дерек, задыхаясь от того, что я сильнее наступаю на его трахею.
– Разве я разрешал тебе говорить, ублюдок? – спрашиваю его я. – Только дай мне повод. Только дай мне повод сломать твою гребаную шею.
– Ты оделась? – говорю я Ханне, не отрывая глаз от Дерека.
Чел выглядит реально убитым – у него не хватает примерно половины зубов, вне всяких сомнений из-за всего того льда, что он курит, а его глаза так налиты кровью, словно кто-то сжег их паяльной лампой.
– Да, – говорит Ханна.
Я смотрю на нее, изо всех сил сдерживая желание закатить глаза. Она одета в явно чужую безразмерную клетчатую рубашку, мужские боксеры и тапочки. Помимо того факта, что так она на улице замёрзнет, ничего из этого ей не принадлежит. Я снова фокусирую свое внимание на уставившемся на Ханну Дереке.
– Не смотри на мою сестру, – резко бросаю я, нажав ногой ему на горло, и он начинает задыхаться от боли. – Ты больше никогда ее не увидишь, слышишь меня?
– Лео, – скулит Ханна.
– Тебе ведь известно, что она не в себе, разве нет? – я сверлю его взглядом. – Тебе известно, что она с задержкой в умственном развитии. Ты, по сути, трахался с первоклашкой. От тебя забеременел ребёнок, грёбаный ты педофил.
Что-то в глазах Дерека меняется.
– Хочешь что-то сказать? – с вызовом говорю ему я, приподняв ногу, чтобы он смог хоть что-то произнести.
– Она молодая женщина! – держась за горло, возражает Дерек. – Посмотри на нее. Твоя мама дала нам свое благословение, так что пошел ты на хер, Лео Бентли.
– Я пошёл? – повторяю я. – Это ты пошёл на хер.
Я бью кулаком ему в лицо и, когда мой удар достигает цели, меня захлёстывает волной адреналина. Я хочу его убить. Я бью его снова и снова и останавливаюсь только потому, что Ханна так вопит, что сейчас поднимет на уши весь город. Если здесь объявится шериф, то, несомненно, с превеликим удовольствием доставит мою задницу обратно в «Лавлок».
– Убирайся, – рявкаю я и, уставившись на Дерека, указываю ему на дверь.
– Моя одежда…
– Купишь новую, – говорю я. – Убирайся, пока я тебе член не оторвал.
– Это не я её обрюхатил, – с вызовом произносит Дерек, его лицо – сплошное кровавое месиво. – Не приходи ко мне просить денег на этого ублюдка, Лео Бентли. Потому что это не мой ребенок. Когда я с ней замутил, она уже такой была.
Я хватаю один из своих футбольных призов и швыряю его ему в голову. Я очень меткий, поэтому, когда кубок попадает ему прямо в висок, я слегка вздрагиваю. По его лицу хлещет кровь. Блядь. Я так и впрямь мог его убить.
– Убирайся! – ору я.
Он выбегает на улицу и совершенно голый, если не считать сапог, мчится по снегу к своему пикапу, обхватив руками член и яйца. Я смотрю на свою младшую сестру, а он тем временем забирается в машину и, заведя мотор, срывается с места.
– Ты злой, – слегка надувшись, произносит Ханна.
– Ханна, – тихо говорю я и, пытаясь во всём этом разобраться, потираю рукой подбородок. – На каком ты сроке? Сколько недель?
Похоже, она ошарашена.
– Господи боже, – бормочу я. – Ты вообще была у врача? Кто-нибудь водил тебя проверить ребенка?
Она качает головой.
– Мама говорит, что пойдёт, когда получит чек.
У меня из груди вырывается звук, в равной степени напоминающий не то вздох, не то рёв. Я всю свою жизнь слышу одно и то же оправдание.
– Ханна, где твоя одежда?
– Ничего из моей одежды мне не подходит, – говорит она, положив руки себе на живот. – Я слишком толстая. Пайк дал мне кое-что из своих вещей.
Я близок к отчаянью. На меня волной нахлынули гнев и чувство вины. Это случилось, потому что меня здесь не было.
– Я велел Пайку за тобой следить, – говорю я Ханне.
Она уже отвлечена чем-то другим, игрой, в которую играет сама с собой. Она делает так всегда, когда чувствует угрозу. Уходит в себя и не смотрит никому в глаза.
– Ханна, – умоляю я ее. – Дорогая, прости, что кричал. Я подумал, что он делает тебе больно.
У нее дрожит нижняя губа. Черт побери. Это моя вина. Это всё моя вина.
– Ну же, – говорю я, положив руку ей на плечо.
Мне не хочется к ней прикасаться после того, как она была с тем парнем, но она моя сестра.
– Ханна, прости меня. Пожалуйста, поговори со мной.
Она поднимает на меня полные слёз глаза, и я чувствую облегчение. По крайней мере, она не избегает зрительного контакта.
– Ты так и не вернулся, – произносит она. – Ты сказал мне, что скоро вернешься.
– Когда?
– Когда пошел на вечеринку, – отвечает она. – Я тебя ждала. Тебя так долго не было, с деревьев опали все листья, и снова повалил снег. Лео, ты никогда раньше так надолго не уходил.
Боже мой, она говорит о том вечере, когда произошла авария. Восемь лет назад.
– Ты меня ждала? – спрашиваю я, и к горлу подкатывает огромный комок.
Она кивает.
– Мне здесь было без тебя страшно, – произносит она.
Я чувствую, как мое сердце разрывается на куски.
– Иди сюда, – говорю я, обнимая ее.
Между нами торчит ее живот. Моя младшая сестра с собственным ребенком.
– Теперь я здесь. И больше не уйду.
Я начинаю придумывать способы убийства нашей матери за то, что она такое допустила.
Всё этот город. Есть что-то такое в его воде, даже после того, как она очистилась от крови мертвой девушки. Какой-то яд, какой-то токсин, который проникает в каждого.
Этот город высосет из тебя всю жизнь.
****
Я переодеваю Ханну в какие-то свои теплые вещи, даю ей толстую зимнюю куртку и спортивные штаны со шнурком, которым она может подвязать свой выпячивающий живот. Мне придется съездить в благотворительный магазин в Тонопе и купить ей новые вещи, чтобы она не ходила всё время, придерживая штаны. В смысле, она, конечно, уже беременна, и не сможет снова залететь, но все же. Я теперь ни о чем другом и думать не могу. Она родит ребенка. Я даже не знаю, чем это грозит. Разве государство позволит ей его оставить? В смысле, у нее личное дело толщиной с мой кулак. Как и у нас всех. Интересно, мама не водила ее к врачу из опасений, что они заберут Ханну и ребенка?
Зная мою маму, скорее всего, просто потому, что она ленивая сука.
У меня в комнате плохо работает обогрев, поэтому я отвожу Ханну обратно в мамин трейлер. Держась за руки, мы идем по снегу, пронзительный ветер обжигает мне щеки. Приближаясь к трейлеру, я замечаю дом Кэсси. Я намеренно избегал смотреть в ту сторону, но Ханна меня отвлекла, и я сам не понял, как замер и уставился на ее дом. Если бы у меня был бинокль, я бы смог заглянуть прямо на кухню Кэсси. К ней в спальню. В былые времена она писала мне сообщения и прикрепляла их к своему окну.
– Я скучаю по Кэсси, – говорит Ханна, дергая меня за руку. – Теперь, когда ты дома, можно нам ее навестить?
Я, скрипя зубами, пытаюсь придумать подходящий ответ.
– Лео?
– Нет, – говорю я, снова переходя на быстрый темп и практически волоча Ханну за собой. – Мы с Кэсси больше не друзья.
Трейлер такой же, каким я его помню, только меньше. Он кажется мне совсем крошечным, вне всяких сомнений, из-за того что в мое отсутствие наша семья заметно увеличилась. Мама восседает на порванном кожаном диване, словно какая-то королевская особа на троне, курит сигарету и сосредоточенно смотрит телевизор. У ее ног играют в Лего два моих новых младших брата, о которых мне, видимо, забыли рассказать. Им максимум по два или три года, и это самые тихие дети, каких я когда-либо видел. Пайк уже рассказал мне, что тройняшки – Мэтти, Ричи и Бо, которые на момент, когда я попал в тюрьму, ещё не учились в начальной школе, теперь живут в Рино со своей бабушкой по отцу, потому что моя мать почти целый год не могла определить их в школу. Я смотрю на этих новых малышей и невольно задумываюсь, а не давала ли она им Найквил, чтобы их успокоить. Именно так поступала наша поехавшая мамаша, когда мы с Пайком сходили зимой с ума от постоянного сидения в трейлере. Чтобы мы не шумели, она давала каждому из нас по дозе лекарства, а затем принималась за своё «лекарство».
– Мама.
– О, привет, – говорит она, на секунду оторвав взгляд от телевизора. – Добро пожаловать домой. Тебе выдали денежное пособие?
Я, усмехнувшись, качаю головой. Это рекорд, даже для нее. Обычно, прежде чем попросить денег, она пыталась как-то меня умаслить.
– Привет, мам, – отвечаю я. – Я тоже по тебе скучал.
Она закатывает глаза.
– Не надо так. Мне нужно купить еды для мальчиков.
– Что с Ханной? – спрашиваю я, проигнорировав ее вопрос.
Она пожимает плечами, выдувая сигаретный дым поверх голов моих безмолвно играющих братьев. Она старше, чем я помню. Ее губы стали тоньше, в уголках глаз появилось больше морщинок. Ей всего сорок, а она выглядит на все шестьдесят.
– Мама, – говорю я, на этот раз более решительно. – Ханна беременна.
Она смотрит на меня так, словно я тупой болван.
– Да ладно.
«Саркастичная стерва».
– Ей четырнадцать лет.
– Я знаю.
Ханна отходит от меня, направляясь к лежащему на полу Лего.
– Эй, – говорю я, легонько потянув ее назад. – Сначала сходи в душ.
На этот раз она не спорит. Через пару минут до меня уже доносится шум воды, и Ханна начинает петь песню из «Холодного сердца».
Я неподвижно стою у телевизора. Пристально смотрю на маму, представляя, как у меня из глаз вылетают лазерные лучи и прожигают у нее в лице дыры. Во мне кипит гнев. Когда я злюсь, то всегда вспоминаю тот соус для пасты, который делал когда-то вместе с бабушкой. До полной готовности ему нужно было кипеть несколько часов. Вот так и с моей яростью. Она долго кипит, а потом всё, я, блядь, готов.
Я подожду. Подожду столько, сколько нужно, пока моя мать не клюнет.
– Что? – произносит она, зажигая новую сигарету.
Старая сгорела до фильтра и отправилась в переполненную кофейную кружку, временно исполняющую роль пепельницы.
– Тебе известно, что она делала в моей комнате?
Она кашляет.
– Прости, малыш, она за десять лет устроила у тебя в комнате беспорядок?
«Саркастичная стерва»
– Восемь лет, – поправляю её я.
Сучка не реагирует.
– Ма, меня не волнует беспорядок, – сквозь зубы цежу я. – Меня волнует то, что я наткнулся на свою четырнадцатилетнюю сестру, которую использовал в качестве игрушки один из твоих бывших парней.
– Ей уже почти пятнадцать, – говорит мама, стряхивая с губы крошку табака. – Когда я тебя родила, мне было шестнадцать.
– Мама! – ору я. – Ей не “почти пятнадцать”! Она умственно отсталая.
Слова «благодаря тебе» хоть и не прозвучали, но логически подразумевались.
Она вне себя вскакивает на ноги.
– Да как ты смеешь! – восклицает она. – Заявляешься сюда спустя столько лет и кричишь на меня! Я вообще-то смотрю свое телешоу!
Вместо ответа я молча выдергиваю из розетки шнур питания телевизора.
– Лео..., – рычит мать.
– Мама, – отвечаю я.
Мне совсем не хотелось возвращаться и расстраивать ее. Но тут возникла Ханна.
– У тебя есть еда? Индейка на День Благодарения?
– Это как сказать, – говорит она. – У тебя есть для меня деньги? Индейка стоит недешево.
Я ухмыляюсь.
– Сколько, по-твоему, составляет единовременное денежное пособие? Его не хватит на то, чтобы накормить индейкой шестерых человек. А точнее, шестерых с половиной.
Ее глаза сужаются до щелочек, и я понимаю, что она мне не верит.
– Дерек, выйдя из тюрьмы, получил двести долларов и билет на автобус в любую точку страны, – произносит она.
Я пожимаю плечами.
– Да, ну, Дерек сидел в Калифорнии, мам. В Неваде не дают двести долларов.
Она стряхивает пепел на пол, переваривая эту информацию.
– Хорошо, сколько? – спрашивает она.
Я качаю головой.
– Я не дам тебе денег, чтобы ты тут же загнала их себе в вену.
Она уже готова разразиться гневной тирадой, как вдруг снаружи раздаётся автомобильный сигнал. Мне знаком этот звук. Два коротких и резких гудка. Это мэр Картер. Биологический отец Ханны, хотя он никогда этого не признает, и уж точно не зайдёт повидаться с дочерью, которая и понятия не имеет, что ее отец мэр города. Мудила грёбаный. Видимо, приехал перепихнуться, перед тем, как вынужденно проводить День Благодарения в обществе своей бедной, ничего не подозревающей жены и шестерых пуделей.
– Какого черта он здесь делает? – спрашиваю я.
Мама оглядывает меня с ног до головы.
– Оставляет мне немного денег, поскольку мой собственный сын не может одолжить мне двадцать долларов.
– Пофиг.
Свирепо глядя на меня, она проходит мимо, мальчики следуют за ней. Они явно не в себе.
– Оставайтесь здесь! – рявкает на них она. – Я вернусь через минуту.
Мальчики возвращаются к своему Лего. Интересно, она просто накачала их наркотиками или к тому же начала бить. Сейчас меня уже ничто не удивит.
Мама натягивает на себя зимнее пальто и закрывает за собой дверь. Проходит несколько секунд, и я слышу, как хлопает дверь автомобиля, а затем раздаётся звук удаляющегося на высокой скорости двигателя.
Какое-то время я стою, уставившись на закрытую дверь и ожидая, когда она зайдёт в трейлер. Я считаю про себя до пяти, как меня учили. Я повторяю это ещё пять раз, но она по-прежнему не возвращается, поэтому я открываю входную дверь и, выйдя на крыльцо, оглядываю двор.
Она уехала. Я вижу, как поднимается в гору, а затем и вовсе исчезает из виду шикарный черный «Таун кар», в котором она укатила.
– Блядь, – тихо бормочу я и, разворачиваясь, иду обратно.
Не прошло и пяти минут, как она смылась. Вот это настоящий рекорд.
– А Дерек сказал, что слово «блядь» нельзя говорить, – произносит Ханна.
Она стоит прямо за мной, и, когда я разворачиваюсь, то чуть не сбиваю ее с ног.
– Дерьмо собачье, Ханна, – схватившись рукой за сердце, говорю я. – Ты чертовски меня напугала.
– Слова «дерьмо» и «чертовски» тоже нельзя говорить, – с серьезным видом произносит она.
Ее волосы совершенно мокрые после душа, и я всерьез опасаюсь, что если в ближайшее время не загоню ее обратно, на них начнут образовываться сосульки.
– Давай забудем о Дереке, – говорю я и, положив руку Ханне на поясницу, веду ее в трейлер. – Давай притворимся, будто мы никогда с ним не встречались.
Ханна морщит нос, но не спорит.
– Пайк! – ору я.
Моего брата мне искать не нужно, его дерьмовая машина стоит прямо у входа, а значит, он где-то в этом трейлере.
Через минуту он появляется. С красными глазами, и воняя, как грязная вода из бурбулятора.
– Эй. Ты вернулся.
Пока меня не было, Пайк стал ещё чуднее. Он сделал себе гигантский пирсинг языка, похожий на катающийся у него во рту металлический шар, и покрасил свои светлые волосы в черный цвет.
– Ты пробуешься в «My Chemical Romance»? – хлопнув его по плечу, спрашиваю я.
Не знаю, смеяться мне или беспокоиться от того, что мой младший брат похож на эмо.
Он хмурится, и от яркого света у него поблёскивает пирсинг на губе.
– Ханна беременна, – говорю я.
– Ясен пень, – со скучающим видом отвечает Пайк.
Я борюсь с острым желанием швырнуть его к стене и придушить. Но я скорее сломаю стену, чем причиню ему вред, а у нас теперь нет Дерека, чтобы ее потом починить.
– Я велел тебе присматривать за ней, пока меня не будет, – говорю я брату.
Он смотрит в пол не то со стыдом, не то с гневом, не знаю.
Может и с тем, и с другим.
– Я был в Рино, – бормочет он. – Продавал понемногу. Мамины чеки больше не приходят.
Я так высоко вскидываю брови, что они чуть не ударяются в крышу. Не то, чтобы для этого пришлось как-то напрягаться; в этом крошечном клоповнике я почти задеваю головой потолок.
– Они больше не приходят, или она их потратила? – спрашиваю я.
Пайк пожимает плечами.
– Разницы ведь никакой, верно? В любом случае, после того, как ты уехал, оплачивать счета пришлось мне. Платить за тепло. Кормить этих детей.
Я отступаю назад и решаю все-таки не выбивать из Пайка дерьмо. Я достаю из кармана джинсов двадцатидолларовую купюру, которую не взяла Дженнифер, и отдаю ее Пайку.
– Это зачем? – спрашивает он, держа деньги с таким видом, будто они заразные.
– На ужин в честь Дня Благодарения.
– Дня Благодарения, – повторяет Пайк, явно не в восторге.
– Да. Прошлогодний я пропустил. И ещё семь предыдущих. Мне нужно, чтобы ты съездил в магазин и кое-что купил.
Он с сомнением смотрит на меня.
– Мы же не празднуем всякую херню, вроде Дня Благодарения.
– Теперь празднуем! – рявкаю я. – Иди.
– И чего купить?
Я делаю долгий выдох. У меня уже раскалывается голова, а еще только полдень.
– Возьми кусочки курицы. Бери те, что с наклейкой. Они дольше остаются свежими, даже после истечения срока годности. Немного батата. Цветную капусту или брокколи, смотря, что дешевле. Молоко. Сыр, только маленькую упаковку, это дерьмо недешевое. Если останутся деньги, купи клюквенный соус. Прежде, чем нести все это на кассу, убедись, что укладываешься в сумму.
Тут мне в голову приходит другая идея, и я вынимаю еще одну двадцатку.
– Витамины для беременных. Купи самую большую упаковку, какую сможешь себе позволить. Где моя собака?
На лице Пайка мелькает беспокойство, и на мгновение у меня сжимается сердце.
– Пожалуйста, только не говори мне, что она умерла, – говорю я.
Он быстро мотает головой.
– Нет. У нас не было денег на собачий корм, и всё это время ее кормила Кэсси. Она теперь в основном у них, в доме Карлино.
Упоминание о Кэсси вонзается мне в сердце, словно нож для колки льда. Мне требуется вся моя выдержка, чтобы не схватиться за грудь в попытке хоть как-то унять эту боль. Я рад, что Рокс у неё. Помимо всего прочего, собака – это хорошая защита, раз уж меня с ней не было.
– Как она? – спрашиваю я, в томительном ожидании чего-то. Каких-то новостей, любой информации о девушке, которую я до сих пор так сильно люблю, что это душит меня изнутри.
Пайк пожимает плечами.
– Она другая, – говорит он. – Мы все стали другими с тех пор, как ты уехал.
Ну, я не знаю, что на это сказать.
Пайк уезжает в магазин. Думаю, он больше всего на свете рад тому, что кто-то снял с него этот груз. Я усаживаю своих младших братьев в ванну. За семь минут Ханна израсходовала всю горячую воду, что успела нагреть наша отопительная система, поэтому мне приходится вскипятить три полные кастрюли, чтобы набрать для них более-менее теплую ванну. После этого, я нахожу им сменную одежду без дырок. Маминым феном я сушу длинные волосы Ханны и, когда, наконец, возвращается Пайк с продуктами и четвертаком, заставляю ее принять три большие овальные капсулы с витаминами и запить их стаканом молока. Несмотря на то, что до Дня Благодарения ещё целая неделя, я готовлю для всех моих братьев и сестер праздничный ужин в стиле трейлера, а мама не возвращается еще несколько дней.
После того, как все, наконец, вымыты, одеты, обогреты и накормлены, я оставляю их в трейлере и тащусь по грязному снегу к себе в комнату. Там полный бардак. Я несколько часов привожу всё в порядок. Несмотря на то, что на улице мороз, я открываю дверь и маленькое самодельное окно, чтобы проветрить комнату, затем переворачиваю матрас и меняю простыни. Сидя посреди кровати в своей самой теплой куртке, я выкуриваю полпачки сигарет, чтобы хоть как-то заглушить витающие здесь посторонние запахи. И, наконец, это помещение снова обретает подобие моей комнаты. Моего дома. Это мое место в этом мире, и я его себе вернул. Никто другой сюда не войдет. Завтра я раздобуду для двери новый замок и спрячу ключ.
Перед тем, как лечь спать, я спускаюсь к колодцу. Закрывая глаза, я все еще чувствую во рту вкус Карен, но теперь, чтобы как-то это заглушить, мне даже алкоголя не выпить. В тюрьме у меня было четыре стены и три сокамерника, чтобы не скучать. Здесь, в промёрзлой темноте, остался лишь я и призрак девушки, труп которой я нашел много лет назад.
У колодца новая крышка. Она заперта, и довольно крепкая на вид. Чтобы испытать ее на прочность, я дёргаю за блестящий навесной замок. Без серьезных болторезов ее не открыть, и от этого я испытываю некоторое облегчение. Я выкуриваю целую охапку сигарет и, глядя на последнее пристанище Карен, надеюсь, что ее призрак так и останется запертым в колодце и не сможет являться ко мне, как прежде, каждую ночь, едва я закрою глаза.
Опустошив пачку сигарет и не чувствуя пальцев ног от мороза, я возвращаюсь к себе в комнату.
Сначала мне кажется, что у меня галлюцинации. Что я оказался неправ. Что призрак Карен по-прежнему здесь, сидит на моей только что застеленной кровати и ждет, когда мы, наконец, продолжим то, на чем остановились в моих кошмарах.
Но сидящая на моей кровати девушка вовсе не призрак. Она настоящая. Живая. И из плоти, крови и блестящего клубничного блеска для губ.
– Дженнифер, – произношу я, прислонившись к дверному косяку в ожидании, когда же она заговорит и объяснит мне, что здесь делает.
– Лео, – отвечает она.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Лео
Какое-то время никто не произносит ни звука.
– Здесь холодно, – говорит Дженнифер. – Тебе лучше закрыть дверь.
Я захожу внутрь и прикрываю дверь. Я не думаю о Карен. Не думаю о Кэсси. Я могу думать лишь о том, что бы сейчас сделал с этой шестнадцатилетней девочкой, сидящей на краю моей кровати.
– Чего тебе нужно? – спрашиваю ее я.
Она улыбается. Пожимает узенькими плечами. Слегка раздвигает колени. Я замечаю все, каждое движение, каждое изменение в выражении ее лица. У меня восемь лет не было женщины. Я умираю от желания. Ей нужно уходить, и немедленно.
– А мне обязательно должно быть что-то нужно? – спрашивает она. – Разве девушка не может просто заглянуть?
Я тру рукой подбородок. Он колючий, с новой щетиной, мне нужно побриться.
– Твой отец знает, что ты здесь?
Засмеявшись, она соскальзывает с кровати и идёт ко мне. Звук ее смеха заполняет всё пространство, пока не создается впечатление, что моя комната вот-вот взорвётся. Дженнифер слишком яркая, слишком блестящая.
– Мой отец в командировке, – шепчет она.
Она так близко, что я могу протянуть руку и обхватить ее за горло.
Она проводит указательным пальцем по моей нижней губе, и от одного прикосновения ее плоти к моей, я чуть было не кончаю в джинсы. Плохой, плохой Лео. Мне двадцать пять лет. Этой девушке шестнадцать. Когда-то я за ней присматривал.
Она ко мне прикасается, поэтому полагаю, будет справедливо, если я тоже к ней прикоснусь. Я кладу руку на основание ее горла, чуть выше того места, где рубашка стягивает ее сиськи. Мой большой палец лежит над впадинкой ее шеи.
– Чего тебе нужно? – медленно повторяю я.
Она жестом просит меня приблизиться. Я наклоняюсь, чтобы она могла шептать мне в ухо. Щекоча меня своим дыханием, она говорит мне всё, что не может сказать, глядя в глаза.
***
Я каждый вечер захожу в закусочную к Дженнифер. Ей, кажется, нравится внимание, а мне не помешает отвлечься. Я делаю так, чтобы успеть как раз к концу ее смены, и она каждый вечер подвозит меня домой. В ту ночь, когда она пришла ко мне первый раз, всё завершилось многочасовым разговором. Ближе к концу, у меня уже болел рот, а все чувства находились в состоянии полной боевой готовности. Я был джентльменом. Я и пальцем её не тронул. Только не после того, что она мне рассказала. У нее проблемы. Очень серьезные проблемы. Думаю, от возможности признаться в этом человеку, который мог бы написать о проблемах целую книгу, ей стало легче.
Я имею в виду, что ничем не могу помочь этой девушке. Если только она, сперва не расскажет мне, кто втянул ее в эту историю.
– В этом-то и вся проблема с мужчинами, – произнесла она, когда я попросил ее назвать мне имя шантажирующего ее парня. – Они всегда тут же переходят к решению проблемы. Мужчины всегда хотят всё исправить.
– Ты не хочешь, чтобы за тебя всё исправили? – спросил ее я.
– Я могу исправить это сама, – ответила она. – Мне просто нужно, чтобы кто-то меня понял.
Я не понимаю. Я никогда не испытывал подобных проблем, как она. Но могу выслушать. Я слушаю ее каждый вечер, пока она везёт меня домой на своей новой блестящей машине, и от этого чувствую себя не таким неудачником. В смысле, она никого не убила. Но планирует это сделать. Вот почему мы нашли друг друга. Я – убийца, а она только собирается пролить кровь. Она – мое желанное отвлечение от грехов, а я – ее импровизированный алтарь, на который она может возложить свои. Потому что когда я с Дженнифер, я не думаю о Кэсси Карлино. Не думаю о Карен Брейнард. И, в особенности, не думаю о Терезе Кинг и о том, как она горела рядом со мной в той машине.
***
Вечер, когда Дженнифер Томас пропала, ничем не отличается от всех остальных. Я захожу в закусочную. Заказываю начос и колу. Я удивлен, что Дженнифер работает. Сегодня День Благодарения, и в гриль-баре никого нет. Даже Аманды нигде не видно.
– Работаешь в День Благодарения? – спрашиваю я Дженнифер, когда она ставит передо мной тарелку с едой.
Она пожимает плечами, и от этого движения ее мерцающий блеск для губ переливается на свету.
– Это всего лишь еще один день, разве нет?
Я киваю.
– К тому же, – добавляет она. – Это бесит моего отца. Я сама напросилась на эту смену.
В десять часов я помогаю ей выключить свет. Пока она запирает входные двери, я жду рядом, ощущая некоторое беспокойство от того, что кому-то пришло в голову оставить шестнадцатилетнюю болельщицу поздним вечером одну закрывать закусочную. Я отмечаю отсутствие камер видеонаблюдения, удаленное местоположение и тот факт, что все давно сидят по домам, в то время как Дженнифер глубокой ночью наедине с осужденным преступником.
Дженнифер предлагает подбросить меня домой, и я соглашаюсь. Вот только вместо того, чтобы отвезти меня прямо к моему участку, как она делала до этого шесть вечеров подряд, Дженнифер на своём «Рендж Ровере» съезжает с дороги в непролазную чащу соснового леса. Дорога узкая и извилистая и, когда я спрашиваю ее, куда мы едем, она мне не отвечает.
Она останавливается на небольшой поляне и выключает фары. Двигатель по-прежнему работает. Снаружи падают хлопья снега и, приближаясь к земле, медленно разбухают. Маленькие ладони Дженнифер обхватывают руль. Ее глаза озаряет красная подсветка приборной панели, от чего весь ее вид становится почти демоническим.
– Что мы здесь делаем? – снова спрашиваю ее я.
– Мне не хочется домой, – уставившись куда-то вперед, говорит она.
– Вполне справедливо, – отвечаю я.
Я наблюдаю за тем, как она пытается подобрать нужные слова. Она ёрзает на своем кожаном сидении с подогревом, ее ногти блестящие и безупречные, плечи поникли под тяжестью чего-то незримого.
– Ты считаешь меня красивой? – еле слышно спрашивает она меня.
Её голос такой тихий и так похож на мышиный писк, что я почти смеюсь.
– Считаю ли я тебя красивой? – повторяю я, чувствуя, как у меня на лице проступает ухмылка. – Дженнифер, ты такая красивая, что от одного взгляда на тебя можно умереть.
Она закатывает глаза.
– Ты думаешь, что я глупая. Лео, ты здесь лишь потому, что тебе меня жалко.
Я качаю головой.
– Я не думаю, что ты глупая. И я здесь не потому что мне тебя жалко.
Она нервно сглатывает, и я вижу, как судорожно колотится у нее на шее пульс.
– Тогда почему ты здесь?
– Ну, думаю, я сейчас здесь, потому что ты просто свернула с дороги и завезла меня в лес.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Да, неужели? Я вздыхаю.
– Потому что изо всех людей в этом городе, кто от меня не отвернулся, ты единственная, с кем стоит поговорить.
Она кусает губу, и у меня в голове возникает неожиданное, пронзительное желание схватить ее за шею и перетащить к себе на колени. Ерунда какая-то. Ей шестнадцать. Шест-НАДЦАТЬ. Я раз за разом повторяю про себя эту цифру, пытаясь успокоить свой член. Я чувствую пульсацию желания в моем члене, в оглушительном притоке крови, от которого сердце колотится у меня в груди, словно автоматная очередь, бах, бах, бах. Моя потребность затмевает здравый рассудок. Ну и что, что ей шестнадцать? Она заехала на эту гребаную поляну, облизала губы и спросила, считаю ли я её красивой.
– Почему ты каждый вечер приходишь в закусочную, как раз к окончанию моей смены?
– Эмм…, – силюсь я. – Это единственное приличное место в городе?
Она прищуривается, и в ее зрачках загорается огонь. Может быть, снаружи и холодно, но здесь миллиард градусов. От нашего дыхания уже запотели окна, а я ещё даже пальцем к ней не прикоснулся.
– Лжец, – говорит она. – Я хочу знать настоящую причину.
Сейчас ты узнаешь настоящую причину, милая. Я хватаюсь за подлокотник. И сжимаю его так сильно, что у меня болят пальцы.
– Я здесь, Дженнифер, потому что я плохой парень.
– И?
– Потому что ты такая красивая, что я не могу думать ни о ком другом. Потому что мне хочется сделать с тобой то, что, скорее всего, тебя напугает. Что может причинить тебе боль.
У нее горят щеки, дыхание учащается. Я даже к ней не прикасался, а она уже возбуждена. Или напугана. Или и то, и другое. Мне хочется провести рукой между ее бедер и узнать, не похоть ли то, что я вижу у нее на лице.
– Что именно? – спрашивает она.
Я закрываю лицо ладонями.
– Что именно? – повторяет она, тронув меня за плечо.
Я роняю руки на колени и устремляю взгляд на эту девушку, которая должна быть сейчас дома со своей семьей, а не здесь, в кромешной темноте, в лесу и в снеге, с преступником. Я ошарашено смотрю на то, как она отодвигает назад своё сиденье и, скользнув руками под юбку, стягивает с ног трусики и снимает их с каблуков. Не глядя на меня, она протягивает мне детские голубые шелковые трусики с бантиком посередине. Я так крепко сжимаю в кулаке ее нижнее белье, что могу одним движением разорвать его в клочья, но не рву. Я нахожу в центре ткани влажное пятно возбуждения и подношу его к лицу. Закрываю глаза. И вдыхаю в себя Дженнифер.
