Текст книги "Пугливая (ЛП)"

– Ни за что! – сказала Муха, —

Не приду я в гости к вам!

Кто хоть раз зашел в ваш домик,

Навсегда остался там!

Мэри Хьюитт «Паук и муха»

Вы думаете, что, закопав кого-то глубоко в землю, сможете его спрятать. Разровнять лопатой рыхлую почву, притоптать ее ботинками и молиться, чтобы никто там больше не копал.

Но земля не даёт вам забыть, что под ней скрывается. Она продолжает оседать, образуя углубление, впадину в общем рельефе местности, напоминающую вам о погребенном в ней ужасе. Впадину, которую необходимо заполнить, чтобы земля поднялась и не проседала. Вы бросаете ей одно тело, затем два, но она все равно жаждет большего.

«Ложись», – шепчет ненасытная в своих желаниях Смерть, и сквозь летний ветерок доносится легкий хрип.

«Присоединяйся ко мне».

ДЕВУШКА В РЕКЕ

ПРОЛОГ

Лео

Девять лет назад…

Не каждое утро пьешь сок из мертвой девушки.

Постойте. Дайте мне объяснить.

Меня разбудил лай собаки. Рокс была нашей встроенной системой безопасности, хотя, не сказать, чтобы у нас имелось, что красть.

Технически, эти примыкающие к Ган-Крику пять акров грязи и камней принадлежали штату Невада. Но в таком умирающем городе, как наш, им не нашлось никакого применения.

Мой дед, до того, как умер, дружил с мэром Ган-Крика, и поэтому тот закрывал глаза на жилой двойной трейлер и всевозможные самодельные постройки, которые моя семья называла домом.

Тот факт, что моя мать также баловалась производством метамфетамина и мелкой торговлей наркотиками, со временем дал мне понять, что мэр закрывал на всё это глаза не из сострадания, а из-за милостей моей ненаглядной матушки.

Однако я не мог об этом думать. Моя мать была неудачницей с кучей детей от весьма спорного количества разных папаш, но другой матери у меня не было. Мне не хотелось думать о том, как ее лапает своими пухлыми ручонками какой-то скользкий тип в дешевом костюме.

– Рокс! – зашипел я в узкое окно на собаку, стараясь не разбудить свою девушку.

Кэсси, глубоко и размеренно дыша, лежала рядом; ее грудь ритмично поднималась и опадала. Волосы упали ей на лицо, выражение которого даже во сне казалось изможденным. Я постоянно твердил ей, что она слишком много работает, но Кэсси только смеялась и говорила, что чем больше она трудится, тем быстрее мы уедем из этого города. Это являлось одной из причин, почему я так ее любил.

Нам обоим с детства вбивали в голову, что мы никогда не выберемся из Ган-Крика, но Кэсси была умной. У нее внутри горела та же искра, что и у меня. Вот почему я знал, что мы обязательно отсюда уедем.

В моей комнате было тихо. В двенадцать лет я сам соорудил ее из старого грузового контейнера, который кто-то бросил на нашем участке. Зимой он начал протекать, и там, где рифлёные стальные листы крепились к земле, появились щели. Я, как мог, заделал их монтажной пеной, но иногда её всё же прогрызали мыши. Если такое случалось, моя собака быстро их съедала. На мышей я не обращал внимания. Они казались мне менее назойливыми, чем моя мать, живущая у дороги в своём прогнившем двойном трейлере.

Потирая глаза ото сна, я, как можно тише, вышел из спальни на кухню. Весьма свободные определения для сплошного длинного, узкого пространства, поделенного на части висящей на веревке простыней.

Когда меня разбудил лай Рокс, мне снился какой-то сон, но я никак не мог его вспомнить. Я просто понял, что нервничаю, и мне нужно пойти и заткнуть эту проклятую собаку, пока сюда не прибежала моя мать и не начала вопить.

Я подошел к импровизированной раковине – металлической миске с вырезанным на дне отверстием, которое я сам подсоединил к водопроводу. Он набирал воду прямо из нашего колодца, поэтому, чтобы потекла вода, мне не нужно было качать ее вручную. У меня даже имелся душ с подогревом, который я сделал из старых полихлорвиниловых труб и пластиковых щитов, спёртых из гаража, в котором подрабатывал, ремонтируя после школы автомобили. Это случилось позже, когда я решил, что если Кэсси будет у меня ночевать, то у нее должна быть возможность помыться и не ходить для этого в трейлер моей мамы.

Я включил кран над раковиной и наполнил водой старую банку из-под варенья. У меня чесались глаза – весной уровень пыльцы в воздухе был просто зверским и выходил за рамки всех норм.

Отставив банку, я плеснул прохладной водой себе в лицо. Иногда из-за труб внутри колодца вода приобретала металлический запах, но сегодня особенно. Зуд в глазах значительно уменьшился, я выключил воду и потянулся к своей банке.

Я сделал очень большой глоток воды. Спустя все эти годы, я все ещё чувствую во рту ее вкус. Я сразу понял, что что-то не так. Мой рот наполнился вкусом гнили и меди, и меня чуть не вырвало.

«Что за...?»

Я поднёс прозрачную банку к тонкой полосе солнечного света, пробивающегося сквозь зазор между самодельными занавесками. Вода была грязного ржавого цвета, все еще непрозрачная, но с какими-то разводами, словно кто-то взял пипетку с красными чернилами и выдавил их в жидкость.

Я взглянул в висящее над раковиной маленькое зеркало. Мое лицо тоже оказалось несколько грязным. Я схватил старую футболку и, как мог, вытер насухо лицо. Лай Рокс, казалось, достиг апогея.

Черт бы побрал эту собаку. Черт бы побрал этот колодец. Черт бы побрал это всё. Я так устал жить в дерьме, которое ни хрена не работало, в мусоре, собранном из другого мусора. Я знал, что когда люди на нас смотрели, именно это они и видели – сплошное скопище мусора.

Когда я уеду из Ган-Крика, у нас с Кэсси будет настоящий дом. Один из тех, что с комнатами, занавесками и настоящей ванной комнатой. Дом без колес внизу, без монтажной пены в грёбаных заделанных дырах. Дом с нормальной входной дверью, окрашенной в любимый цвет Кэсси, в голубой.

Зима, может, и давно прошла, но по утрам здесь всё еще стоял колотун. Я скользнул в джинсы, натянул на себя толстовку, как можно тише, отпер замок и открыл дверь. В ответ раздался скрип. Я мысленно отметил, что надо будет раздобыть масла и смазать петли.

Рокс завиляла хвостом и, направившись ко мне, изогнулась вбок. Развернувшись ко мне мордой и задней частью, она пятилась в моём направлении, на свой собачий манер имитируя восторженную походку краба.

– Привет, девочка, – пробормотал я, протянув ей руку.

Она облизала ее прямо посередине, и когда убрала оттуда свой розовый язык, я почувствовал ладонью холод.

– Что случилось, Рокс? – тихо спросил я, почесав её за ухом.

Рокс была пёстрой дворняжкой без одного глаза, но жутко умной. Тихо заскулив, она побежала в сторону колодца.

Мне все равно нужно было проверить эту чертову штуку. Почему бы не последовать ее примеру? Я сделал несколько шагов назад и, проскользнув внутрь, взял с сооружённой у двери полочки карманный фонарик. Дурацкий колодец постоянно засорялся. Вот что значит, незаконно жить на земле, которая тебе не принадлежит – воду раздобыть не так-то просто, даже если ты живешь рядом с рекой.

Всё ещё ощущая во рту мерзкий вкус, я стал спускаться вниз по каменистой дорожке, ведущей к колодцу. Поёжившись от холода, я на ходу застегнул толстовку и почувствовал, как заныли ноги.

«Надо бы надеть ботинки», – подумал я, но мне было лень возвращаться.

Когда до колодца оставалось не больше трех шагов, я услышал, как позади меня хрустнула ветка. Я подскочил, быстро развернулся и, крепко сжав «Маглайт», вытянул его перед собой.

О. Чёрт. Передо мной, заслоняя заспанные глаза от яркого света направленного на нее фонарика, стояла Кэсс. На ней была моя старая зимняя куртка, наброшенная поверх огромной футбольной майки, в которой она всё время спала. Кэсси натянула мои сапоги, слишком большие для нее, поэтому во время ходьбы ей приходилось приволакивать ноги.

– Привет, – тихо произнёс я.

Иногда, когда я думал о том, как сильно ее люблю, у меня щемило в груди. Особенно по утрам, когда она была такой сонной, теплой, с затуманенным взглядом.

– Возвращайся в постель, – всё еще сонным голосом пробормотала она.

Она выглядела просто восхитительно. Мне не хотелось торчать снаружи, чинить колодец. Мне хотелось вернуться к ней в кровать.

Мгновенно позабыв о Рокс, я подошел к Кэсси.

– Колодец снова засорился, – сказал я, поцеловав ее в щеку.

Она потянулась к моим губам, но я отстранился, прикрыв рот.

– Нет, – проговорил я, дернув большим пальцем в сторону колодца. – Я почти уверен, что только что выпил воду с дохлой мышью.

Я не стал говорить о том, что, скорее всего, там что-то побольше, чем мышь. Девушки терпеть не могут всё такое.

– Фу, – сморщив нос, сказала Кэсс. – Почисти зубы, пока не подхватил чуму или еще что-нибудь в этом роде.

Засмеявшись, я повернулся к колодцу. Через пятьдесят шагов или около того я уже стоял там и, собравшись с духом и задержав дыхание, поднимал крышку. Днём ранее вода была прекрасной, так что мертвая дрянь, должно быть, попала туда совсем недавно.

Я откинул назад тяжелую деревянную крышку и заглянул внутрь. Стенки колодца были сделаны из камня, и мне в лицо ударил холодный затхлый воздух. Я содрогнулся и, когда рядом со мной остановилась Кэсс, свет от моего фонарика скользнул по чему-то большому и неподвижному.

Вот дерьмо.

Это была не мышь. И не енот. Может быть, чертова собака. Небольшой теленок. Я подумал о своих младших братьях, об этой маленькой банде засранцев, и задался вопросом, что за несчастный случай они пытались скрыть в этом колодце.

Конечно, когда вам всего шесть или семь лет, вы не понимаете, что убивая животных с соседних ферм, записываете себя в потенциальные серийные убийцы. Мы называли их тройняшками, потому что их было трое. Мэтти было пять лет, Ричи шесть, а Бо семь. Они любили ломать разное дерьмо, убивать разное дерьмо, красть разное дерьмо, а потом об этом врать.

Моя мама очень преуспела в размножении. Она и впрямь разогналась, когда встретила отца тройняшек, и за несколько лет настрогала сразу троих, прежде чем он умер у нее в постели от передозировки, и его труп три дня провалялся запутанным в простынях, потому что она думала, что он спит.

Моя мама была совершенно чокнутой.

Поэтому я построил самодельное жилище как можно дальше от неё.

– Это что-то большое, – сказал я Кэсси.

Ее веселость немного поутихла. Когда речь заходила о застрявших в колодцах тварях, большие были куда серьезнее, чем маленькие.

– Ты полагаешь…

Я знал, о чем она думает. Она всегда думала о самом страшном.

– Нет, – покачав головой, произнес я. – Точно нет. Не настолько большое. Могу поспорить, что эти маленькие засранцы кого-то прикончили и бросили сюда.

Кэсси хотела было что-то сказать, но затем передумала.

– Ты можешь принять душ у меня дома, – проговорила она.

В тоне её голоса слышалось желание помочь, как будто мы могли просто закрыть колодец, и дело с концом. Я был самым старшим ребенком. Хозяином этого дома. Это являлось моей обязанностью.

– Нам нужна вода, – ответил я. – Им всем нужна вода.

– Ты хочешь, чтобы я попыталась тебя спустить? – с сомнением спросила она.

Я покачал головой. Мы оба знали, что она слишком хрупкая, чтобы выдержать мой вес.

– Позови Пайка, – произнес я, выключив фонарик. – Я могу туда спуститься, но мне нужно, чтобы он поднял меня обратно.

Она кивнула и, встав на цыпочки, поцеловала меня в щеку. Я снова вспомнил, что умылся грязной водой. Отвратительно. После того, как разберусь с этим колодцем, я собирался пустить чистую воду и часа три мыться под обжигающе горячим душем.

– Будь осторожен, – пробормотала Кэсс. – Знаешь что, просто подожди. Я приведу Пайка, и мы вдвоём спустим тебя вниз на веревке. Не хватало ещё, чтобы ты сломал лодыжку перед финальной игрой.

Кэсс собиралась выбраться из Ган-Крика за счёт своих умственных способностей, а я за счёт спортивных данных. От старого Таннера Бентли мы с братом, возможно, и не получили денег или какого-то там воспитания. Но, тем не менее, он передал мне свою способность сметать с пути любого, с кем я сталкивался на футбольном поле. Нас с Кэсс неразрывно связывала стипендия, детка. Мы были уже в пути.

Я постоял ещё некоторое время, наблюдая за тем, как Кэсс исчезает в главном трейлере. Я всегда был нетерпеливым, это являлось моим слабым местом. Я никогда не умел ждать столько, сколько следует.

Мне стоило подождать, как она сказала, но я не счёл нужным. Я спущусь вниз, упираясь босыми ногами в каменные стены, как сотни раз делал в детстве. Устраню проблему, спасу ситуацию, и через несколько минут они вытащат меня обратно. Всем горячий душ. И после того, как я вымоюсь, после того, как начисто надраю своё тело и зубы, я возьму к себе в душ Кэсси.

Я перекинул ногу через край колодца и хорошенько ухватился за него руками. Затем, зажал под мышкой фонарик, медленно опустил одну ногу и, орудуя голыми ступнями не хуже любых ботинок для скалолазания, протиснулся вниз.

Проблема заключалась не в том, чтобы забраться в колодец, потому что сверху камни были относительно сухими, а в том, чтобы оттуда выбраться. Потому что на дне камни становились гладкими и влажными, и за них было невозможно уцепиться.

Раз уж вы попали в колодец, то попали.

И все же, ну чего там могло быть такого страшного? Что бы там ни было, оно воняло, а значит, давно умерло, и потому уже не могло мне навредить. Во всяком случае, именно такой логикой я руководствовался.

Я плотнее прижал ноги к камням и, когда приблизился к сваленной на дне темной куче, почувствовал, как участился мой пульс. Что бы это ни было, оно лежало с противоположной стороны, поэтому я спустился вниз и поморщился, коснувшись ногами ледяной воды. Хлюпнув, я погрузился в нее по самые лодыжки, крепче сжав под мышкой фонарик. Если бы я его уронил, то оказался бы в полной жопе.

По какой-то причине, внизу вонь оказалась не такой уж ужасной. Как будто какую-то часть запаха впитала в себя вода, а остальное поднялось с отвратительными газами, стремившимися вырваться за пределы узких каменных стен. Но, несмотря на то, что запах уменьшился, неприятное ощущение в животе только усилилось.

Чувствуя пробегающий по спине холодок, я постарался не думать о том, что находится в воде. Стиснув зубы, я встал босыми ногами на дно колодца и, взяв в руку фонарик, направил его на таинственную кучу.

Какое-то мгновение я даже не мог понять, на что я смотрю. Темные волосы. Кровь. Собака? Я ожидал увидеть собаку. Прошлым летом мои грёбаные братья убили пса, перерезали бедному лабрадору горло и бросили в реку.

Но передо мной лежала не собака.

Это была девушка.

Или – половина девушки, отрезанная от правого плеча к левому бедру. Её верхняя половина недвижно смотрела вперед белесовато-голубыми глазами, в то время как из того места, где она была зверски отсечена, вытекало то, что когда-то находилось у нее внутри.

Я закричал.

Выронил гребаный фонарик.

И всё кричал.

Не только из-за девушки. Не только потому, что ее безжалостно убили, а потому что ее нижней половины нигде не было видно. Я на секунду задумался, не стою ли я на остальных частях ее тела. На её ногах. Где, блядь, ее ноги?

Я кричал, пока не почувствовал в горле кровь. Я звал Кэсси, Пайка, Иисуса и Бога. В последних двух я не верил, но мое подсознание не интересовала такая незначительная деталь.

ГОСПОДИ-ИИСУСЕ-БОЖЕ-МОЙ-КЭССИ-ПАЙК

Снова и снова.

Кажется, я даже звал свою мать.

Сверху надо мной появилась Кэсси. Она была так высоко, что я едва мог разглядеть выражение ее лица.

– Что там? – крикнула она. – Лео, что случилось?

Рядом с ней я увидел Пайка, спускающего вниз веревку. Слишком медленно. Слишком, блядь, медленно, а я между тем застрял рядом с трупом девушки и по-прежнему кричал.

Я начал задыхаться.

– Карен! – заорал я. – Это, мать ее, КАРЕН!

Я услышал громкий вздох Кэсси, и заметил, что Пайк ускорился.

Карен была девушкой, с которой мы учились в школе.

Около недели назад Карен пропала.

Все думали, что Карен сбежала или уехала на фуре с каким-нибудь дальнобойщиком, или просто ушла и умерла где-то, не понятно где. Полиция ее искала, но можно сказать, делала всё это без особого энтузиазма.

Потому что такие девушки, как Карен, пропадали, но их отсутствие не всегда замечали. Такие девушки, как Карен, были проблемой, и сами имели серьезные проблемы. Из-за наркотиков. Из-за воровства.

Карен была девушкой, которая к тринадцати годам уже подрочила всей мужской части нашего класса.

Карен была девушкой, которая сделала уже три аборта.

Карен была проблемой. И у Карен были проблемы.

Но теперь их у Карен не было.

Потому что Карен была мертва.

– Пайк, спускай уже сюда эту грёбанную веревку, быстро! – взмолился я.

Знаю, я сказал, что в колодце не так уж и сильно воняло, но это было до того, как я понял, что это за запах. Теперь он забрался мне в ноздри. Растёкся по языку. Въелся мне в щеки.

А потом я вспомнил, что выпил эту воду.

Я пил воду мёртвой Карен. Сок из мертвой девушки.

Я прислонился рукой к стене и начал зверски давиться. Я был в ужасе – но не мог понять от чего. В конце концов, она была уже мертвой. И вряд ли собиралась чем-то мне навредить.

Что-то слегка задело меня по лицу, и я снова заорал, одёрнув голову от того места, где почувствовал прикосновение. У меня бешено забилось сердце, и тут я увидел веревку с приделанной к ней грубо обтёсанной планкой, которую следовало обхватить ногами, пока тебя поднимают или опускают.

Я изо всех сил вцепился в веревку.

– Вытаскивайте меня! – заорал я.

Пайк начал сматывать ее сверху, и веревка почти сразу же дёрнулась. Меня, буквально до мозга костей, охватило облегчение и, сделав, наконец, нормальный вдох, я на мгновение закрыл глаза.

Но веревка была старой, а я – тяжелым.

Веревка оборвалась.

Я упал.

Падение закончилось так же стремительно, как и началось, в результате чего я шлёпнулся лицом в то, что осталось от Карен. Я закричал, не открывая рта, и оказавшись с ней лицом к лицу, увидел, как крошечный червяк проделал у нее в щеке дыру и скользнул внутрь.

Ее глаза были покрыты какой-то мутной пленкой, как у моего дедушки, когда у него развилась катаракта, но это выглядело так, словно она смотрит на меня сквозь грязные окна потустороннего мира. Я оттолкнулся и, с усилием поднявшись, прижался к противоположной стене.

При падении я потерял фонарик. На дне колодца мои глаза медленно привыкли к темноте, лицо Карен стало зернистым. Я таращился в белесую голубизну ее мертвых глаз, пока не приехал шериф и не вытащил меня оттуда лебедкой.

За то время, пока я там находился, что-то во мне изменилось. Какая-то часть меня умерла вместе с Карен, словно ее высосали из меня эти невидящие глаза. Даже спустя годы, я до сих пор помню, как смеялся над Кэсси перед тем, как подойти к колодцу. Как беззаботно я себя тогда чувствовал. Как мне легко дышалось.

Я теперь почти не смеюсь.

Когда я, наконец, выбрался на поверхность, то убежал от колодца так далеко, как только смог. Кэсс попыталась ко мне прикоснуться, но я её оттолкнул, оттолкнул Пайка и рухнул в грязь на четвереньки. Я наклонился, у меня в голове в бесконечном круговороте вращался ее образ. Карен. Мертвая. Ее кровь в этой грёбаной воде.

Её кровь у меня внутри.

Я засунул в горло палец и попытался вызвать рвоту. Ничего не вышло. Черт, нет. Я не собирался никуда уходить, пока не выплесну из себя ту воду, которую недавно выпил.

Я засунул два пальца глубже, и меня стошнило на траву. Мой рот снова наполнился этим странным металлическим привкусом, скрытым горькой желудочной кислотой.

Сок мертвой девушки. После этого я ещё долгие месяцы ощущал во рту этот вкус.

Несколькими часами позже кучка подростков наткнулись на другую половину ее тела, плавающую в реке Ган-Крик.

Мой друг, Чейз Томас, оказался одним из тех, кто увидел, как ее нижняя часть застряла под решеткой водозаборной трубы, снабжающей водой весь город. Её ноги лениво покачивались в такт течению.

После этого люди долго говорили о том, как это странно, что именно Чейз и я нашли две половины тела Карен.

Как удачно.

Словно они думали, что это мы её убили.

***

Кэсси

Девять лет назад…

До этого я лишь один раз видела мертвого человека. Моего дедушку. Но даже тогда, это было уже после того, как над ним изрядно поколдовали в похоронном бюро, забальзамировали, скрыли смертельную бледность и придали ему такой вид, словно он просто спит. Седой и хрупкий, он был похож на аккуратно уложенную в гроб фарфоровую куклу человеческого роста в рыбацкой шляпе и очках в толстой оправе. Только прикоснувшись к его руке, я ощутила смерть. Поэтому в моем представлении смерть была холодной. Смерть это восковые щеки, пигментные пятна, седые волосы и морщинистая кожа.

Но когда я увидела Карен – или то, что от нее осталось, ту ее часть – смерть перестала быть холодной. Смерть стала чем-то варварским; она стала дерзкой, навязчивой и жестокой.

Смерть стала нашим ожившим ночным кошмаром.

Лео, ему досталось больше всех. Он несколько недель не мог ничего пить без приступов тошноты. Говорил, что чувствует только вкус Карен. Единственное, что могло смыть этот вкус, это виски или водка, любой алкоголь, который обжигает, когда его глотаешь.

Поэтому он пил и всё время сидел в своей комнате. Несколько недель он даже не мог взглянуть мне в глаза, не говоря уже о том, чтобы ко мне прикоснуться.

Я по-прежнему его любила. Я всегда его любила. Но выбравшись из того колодца, Лео Бентли так и не стал прежним милым мальчиком.

ДЕВУШКА В ОКНЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Кэсси

Настоящее время…

Я девушка с темнотой внутри.

С темнотой, осторожно притаившейся. Умело спрятанной.

С темнотой, которая может вас поглотить.

Положив одну руку на холодное оконное стекло, я смотрю, как падает снег. Здесь, вдали от ярких городских огней, кромешная тьма. Не видно ни черта. Ты лишь чувствуешь впившиеся в бедра горячие, настойчивые пальцы, рывки за волосы, шлепки по коже и снежинки, когда они пролетают сквозь зыбкое пятно света, которое отбрасывает горящий на крыльце фонарь. И боль. Он не нежен, когда использует меня для удовлетворения своих желаний.

Я думаю, ему нравится вот так, на кровати, у окна, словно кто-то может нас увидеть. Но никто и никогда нас не увидит. Здесь слишком темно. Ни уличных фонарей. Ни домов, как минимум, на полмили в каждую сторону.

Только мы, тишина и темнота.

И снежинки, неизменно летящие сквозь этот желтый луч.

Тебе никогда их не сосчитать. Один раз моргнешь – и сразу несколько пропустишь. Один резкий укол боли, от которого утыкаешься лицом в матрас, – и пропустишь уже целую кучу.

Полагаю, в этом-то и весь смысл. Нужно всё время считать. Смотреть, как падает снег, и считать каждую замеченную снежинку пока всё это, наконец, не закончится.

****

Тьма таилась во мне не всегда. Когда-то я была весёлой и яркой. Я не была насквозь порочной, и у меня внутри не скрывалось столько гадостей. У меня была мать, парень, и жизнь. Меня любили. У меня были планы, цели и стремления.

Один миг, и всё это исчезло.

Я знаю, что вы подумаете, услышав мою историю.

Вы решите, что я сошла с ума, когда увидела, горящего заживо Лео. Или потом, когда смотрела в больнице на свою впавшую в кому мать, а в воздухе тем временем кружили слова, такие как «отек головного мозга» и «лобовое столкновение», все они предназначались мне, но проносились куда-то мимо.

А, может, вы подумаете, что это произошло в тот самый первый раз, на кухонном полу: беспорядочный клубок рук и ног, прижатая к отчаянным губам ладонь, пальцы, так сильно сдавливающие запястья, что они, казалось, вот-вот хрустнут.

И во всех случаях, я скажу вам, что вы ошибаетесь. Что, даже когда я плакала после того, как он неожиданно проявил ко мне интерес, моё сердце еще не было черно, как уголь.

Я могу вам сказать точно, когда темнота прокралась в меня, чтобы остаться там уже навсегда. Я представляю ее себе в виде какого-то мерзкого червя, который выполз из земли, прогрыз в моей коже аккуратный круг и забрался внутрь. Нашел у меня в грудной клетке под сердцем пустоту и свернулся там калачиком. Сытый. Довольный. Согретый. Иногда, когда мне страшно, я его чувствую, и мое сердце никак не уймётся. Оно бьется как сумасшедшее, как пулемет с заевшим спусковым крючком. Мне нечем дышать. Перед глазами всё плывёт. В такие моменты я представляю себе этого червя. Как, должно быть, он счастлив, как ему уютно в моей хрупкой груди.

Это так странно, когда ты точно знаешь, что что-то произошло, даже если не можешь это вспомнить.

Когда ты просыпаешься в своей постели с мокрыми насквозь простынями, и знаешь, что не мочилась в постель с тех пор, как была маленькой, трехлетней девочкой, которая вместо того, чтобы встать и пойти в ванную, начинала плакать от того, что вовремя не проснулась.

В восемнадцать лет ты лежишь голая с влажными бедрами на холодном, мокром пятне, и чувствуешь на языке горький вкус. Вкус лекарства, которое ты как-то принимала, когда после смерти отца тебя начали мучить не дающие уснуть кошмары. Горькая таблетка, которую мать крошила тебе в стакан с молоком, та самая, что сбивала тебя с ног и держала в своей удушающей хватке, от чего тебя по-прежнему мучили кошмары, но ты уже не могла от них очнуться. Это было ужасно тогда, ужасно и сейчас. Она у тебя во рту, в ноздрях и в горле, и все, что ты можешь вспомнить, это низкий голос, говорящий тебе:

– Допивай молоко, Кассандра.

ТЕБЯ НАКАЧАЛИ СНОТВОРНЫМ.

Кто-то тебя раздел, уложил в кровать и использовал. Он оставил что-то у тебя внутри. Темноту. Свернувшуюся кольцом, зудящую непроглядную тьму, которая становится всем, что ты когда-либо знала.

Сначала тебе это не нравится. Это тебя пугает.

Тьма – это то, где оживают кошмары.

Но со временем ты начинаешь относиться к этому иначе.

Ты начинаешь понимать, что живущая в тебе тьма это не бремя, а дар.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кэсси

Восемь лет назад…

Я никогда не видела такого дождя, как в ту ночь.

Он не лился с неба, а скорее вколачивался в землю, каждая капля реактивным снарядом врезалась в почву и превращала твердую поверхность в жидкую грязь. И раз уж ты оказался настолько глупым – или невезучим – что попал под такой ливень, они впивались тебе в кожу, словно крошечные жалящие пули.

Это навсегда засело у меня в голове, до сих пор, повторяясь в бесконечном цикле.

На шоссе мелькали огоньки грузовиков, следующих транзитом через наш крошечный городок, за тридцать секунд въезжавших и выезжавших из Ган-Крика. В нашем гриль-баре было много клиентов, но никто никогда не задерживался здесь дольше того, чтобы просто поесть и сходить в туалет. Расположенная перед входом стоянка для грузовиков большинство ночей пустовала. Когда-то оживлённую остановку на дороге теперь потеснила более навороченная, расположенная в пятидесяти милях по шоссе или около того. С блестящей автозаправкой, быстрыми бензонасосами и закрытой парковкой для грузовиков, чтобы остановиться на ночь.

Закусочная была самой оживлённой частью нашего города, и она все равно умирала.

Была гроза, довольно обычное явление для этого времени года, но она подкинула нам невероятно много работы. Гриль-бар «У Даны» просто распирало. Я не могла вспомнить, когда мне в последний раз приходилось рассаживать клиентов в баре на то время, пока я убирала со столов. До этого я краем уха услышала пару разговоров о наводнении к северу от Ган-Крика, и предположила, что новая блестящая заправка отрезана от нас сильным ливнем.

Я как раз рассчитывала столик водителей-дальнобойщиков, когда до меня вдруг донёсся этот звук. Его заглушил неослабевающий дождь, вода практически не давала звуковым волнам проникнуть в закусочную.

Громкий удар. Отвратительный скрежет мнущегося металла, сжимающегося «гармошкой», словно раздавленная ногой консервная банка. Все, кто сидел в закусочной, повернулись, чтобы выглянуть наружу, и в этот миг небо на мгновение озарила зловещая бело-голубая вспышка молнии.

Тёмно-синий «Мустанг» с нарисованной посередине белой полосой, как на гоночных авто. Я посмотрела как раз в тот момент, когда он мчался к ржавому ограждению, что тянулось вдоль ведущего в город моста. Разинув рот и застыв на месте, вся набитая людьми закусочная наблюдала за тем, как отбойник затрещал и поддался несущемуся в небытие автомобилю.

Он обо что-то ударился, очень сильно. Во что он врезался? Не в дерево. На этом участке шоссе не было никакой растительности, за исключением нескольких умирающих лимонных деревьев, которые много лет назад кто-то посадил перед гриль-баром «У Даны», да так и оставил их выживать в изнурительно жаркие лета и смертельно холодные зимы, такие обычные для нашего клочка земли в северной Неваде.

Не успел автомобиль рухнуть на расположенную внизу каменистую почву, как по закусочной пополз шепот. Авария? Позвоните девять-один-один. Что там происходит? В это время года река в некоторой степени замерзала, но своим весом машина, вне всякого сомнения, пробила бы любой лед и упала бы в ледяную воду.

Я выронила сдачу на стол, совершенно упустив из виду большую, испачканную в машинном масле ладонь парня. Монеты покатились в разные стороны, и парень красноречиво на меня зыркнул, явно не в восторге.

Впрочем, я не обратила на него никакого внимания. Я уставилась на то, что, как мне показалось, только что видела и, что определенно слышала, ожидая, когда же наконец еще одна вспышка молнии докажет мне, что всё это мне только померещилось.