Текст книги "Расплата"

Автор книги: Ли Ванс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

42

После ухода Тиллинг и Эллис я рывком открываю окно спальни и высовываюсь наружу, в холодный соленый воздух, испытывая несказанное облегчение. Океан спокоен, на берег ритмично накатывают небольшие волны, а луна отбрасывает на воду мерцающую дорожку серебряного света. Где-то вдалеке воет собака; я делаю глубокий вдох и вою в ответ, держа одну ноту, пока легкие не начинают гореть, а горло – саднить. Полицейский в джипе внизу опускает окно в машине и смотрит вверх.

– Какого черта, по-твоему, ты делаешь?!

Я дружески машу ему рукой и втягиваю голову обратно в комнату. На часах возле кровати почти шесть. Скоро должна прийти Эмили. Порывшись в тумбочке, я нахожу свой кошелек, часы и телефон. Я включаю его и вздрагиваю, когда он сразу же начинает звонить.

– Алло?

– Питер, ты где? – Это Катя.

– На Лонг-Айленде, – отвечаю я. – В Монтоке.

– С тобой ничего не случилось? – голос у нее приглушенный.

– Все хорошо. – Я рад, что она позвонила. Я должен сказать ей, что нашел Андрея и что Уильям сбежал, продав свою часть акций в «Терндейл».

– Я весь день тебе звоню, – горячо шепчет она. – Тебя ищет полиция.

– Уже не ищет. – Я тоже перехожу на шепот. – Так что можно говорить нормально.

– Что ты имеешь в виду? – Катя повышает голос. – Да ты во всех новостях!

– Извини, – отвечаю я. – У меня голова идет кругом. Полиция только что уехала. С меня сняли подозрения.

– Как такое может быть?

Я пересказываю ей весь мой разговор с Тиллинг, умалчивая лишь о том, что спустил полицейских на Уильяма и Эрла.

– Поверить не могу, – говорит Катя. – Ты действительно совершенно свободен?

– Почти. Меня все еще подозревают в убийстве Ромми, но не думаю, что это будет большой проблемой.

– Они ошибались насчет тебя два предыдущих раза, поэтому начали преследовать в третий? – резко спрашивает она.

– Вообще-то их можно понять. Эта видеозапись оказалась слишком уж удачной для меня.

– И слава богу. Не могу передать тебе, как я волновалась.

– Не больше, чем я волновался за тебя. – Я тронут ее заботой. – Извини, что не сказал тебе всего вчера вечером, но я хотел, чтобы ты прежде всего побеспокоилась о собственной безопасности. Ты говорила с юристом?

Снаружи резко хлопает дверца машины, и я слышу, как уезжает полицейский джип. Катя откашливается.

– Поговорим обо мне чуть позже, – предлагает она. – Кто на самом деле убил Ромми?

– Никаких предположений. Вероятно, тот самый человек, который послал Франко и Лимана ко мне в дом. Возможно, они решили, что Ромми слишком близко подобрался к правде.

– Видеозапись этого не объясняет.

– Ты права, но сейчас у меня нет времени этим заниматься. Я нашел Андрея.

– Где? – нетерпеливо спрашивает Катя.

– Недалеко отсюда. Скоро я с ним увижусь.

– Андрей в Монтоке? – Похоже, она удивлена. – Когда я говорила с ним сегодня утром, то думала, что он в Европе.

– Ты с ним говорила? – Настал мой черед удивляться. – Он тебе звонил?

– Нет. Я была еще в постели, когда мне позвонил глава нашего представительства в Лондоне. Он сообщил мне, что Андрей подключился к нашей внутренней системе текстовых сообщений и хочет поговорить со мной. Я вошла в систему со своего ноутбука, и мы поболтали.

– Не понимаю. Почему он не позвонил тебе? И как он вошел в вашу систему?

– Он сказал, что не может звонить. Почему, не знаю. А система открыта для внешнего доступа, к ней могут подключаться клиенты. Я спросила Андрея, где он сейчас, а он пошутил, что у него не хватит согласных на клавиатуре, чтобы написать название места. Этот факт и то, что было очень рано, заставили меня думать, что он находится в Восточной Европе.

– Как-то странно, – отвечаю я. Что-то тут не так. – Ты уверена, что говорила именно с Андреем?

– Когда мы были маленькими, то пели одну русскую песенку, когда принимали ванну: «Тише, мыши». Я спросила его об этой песенке, и он ответил правильно. Это точно был он.

– Что именно он тебе сказал? – Я все равно чувствую какой-то подвох.

– Что он путешествует, что очень хочет повидаться поскорее и, – она говорит медленнее, – что он нашел покупателя на весь пакет русских ценных бумаг, принадлежащих «Терндейл».

– Там нечего продавать. – Очередная ложь Андрея сердит меня. – Эти ценные бумаги – фальшивки.

– Немедленно прекрати! – пылко требует Катя. – Во-первых, уж мне-то никто не говорил, что бумаги фальшивые.

Она замолкает, вероятно ожидая возражений с моей стороны, но Катя всего лишь разыгрывает сейчас ту самую карту, которую дал ей я, представив совершенную Андреем кражу как гипотетическую.

– Верно.

– И во-вторых, сегодня утром я попросила наше представительство в Лондоне проверить бумаги. Весь пакет недавно был зарегистрирован нашим внешним аудитором во время подведения годичного баланса. У меня нет ни единой причины подозревать, что ценные бумаги не настоящие.

– И кто проводил аудит? – скептически уточняю я.

– Одна небольшая русская фирма, – слишком небрежно отвечает Катя. – Они новенькие. Уильям нанял их сразу после увольнения Андрея.

– О Господи, Катя! Не обманывай себя. Ты же знаешь, почему Уильям сменил аудиторов. Андрей просто хочет заморочить тебе голову, чтобы ты не разоблачила его аферу. Он не позвонил, потому что знал: ты по голосу поймешь, что он лжет. Нет никакого покупателя.

– Ты не прав. Мы совершили сделку. Андрей перевел миллиард долларов в фунтах стерлингов по текущему курсу в наш банк-корреспондент, и я передала права собственности на эти ценные бумаги. Вся трансакция заняла примерно полчаса.

– Как ты могла так поступить? – Я поражен ее безрассудством.

– Разве я могла поступить иначе? – воинственно спрашивает Катя. – Ведь именно Андрей собрал этот пакет. Он знал его лучше, чем кто бы то ни было. Если он нашел покупателя за наличные, почему я не должна была подтверждать акт купли-продажи?

Мне плохо; я чувствую, что она совершила непоправимую ошибку.

– И кто покупатель?

– Один люксембургский фонд, который Андрей привел к нам в качестве клиента года полтора назад. Когда мой брат еще работал на «Терндейл», он регулярно имел с ними дело, и в нашей базе данных Андрей проходит как их полномочный представитель.

– Андрей являлся полномочным представителем клиента, когда работал на вашу компанию?

– Я сейчас с этим разбираюсь, – раздраженно отвечает Катя. – Но ведь самое главное, что у него были полномочия.

Дела идут все хуже и хуже: должно быть, Андрею каким-то образом удалось обмануть люксембургский фонд, точно так же, как он обманул «Терндейл». Катя лишь отсрочила неминуемый крах компании, одновременно оказавшись замешанной в подозрительную трансакцию.

– А что ты будешь делать, если тебе позвонят из фонда – на следующей неделе, или в следующем месяце, или в следующем году – и скажут, что акции ненастоящие?

– Я спросила у Андрея, могут ли здесь возникнуть проблемы, и он сказал, что все будет нормально.

– И ты ему поверила?

– Он мой брат, – просто отвечает она.

Я не знаю, что на это сказать: было время, когда я бы тоже поверил Андрею.

– Со всей этой затеей что-то не так.

– Не то чтобы у меня не возникали вопросы, Питер, – уточняет Катя. – Как быстро я смогу доехать?

– Думаю, часа за три с половиной. Если выедешь прямо сейчас, доберешься часам к десяти.

– Я не могу ехать немедленно. Глава отделения Института федеральных управляющих в Сент-Луисе сейчас в городе, и мы с ним ужинаем. Если мне удастся уйти пораньше, я приеду к полуночи. Твой телефон будет включен?

– Да.

Эмили уже в холле. Я слышу, как она разговаривает с кем-то.

– Я должен сообщить тебе еще кое-что, – неохотно признаюсь я. – Сегодня утром я говорил с Уильямом. Вчера вечером он продал свой пакет акций в «Терндейл».

– Что он сделал? – Ее голос становится высоким и резким. – Кому?

– Я пока точно не знаю.

– Не скрывай от меня ничего, Питер, – умоляет Катя. – Пожалуйста.

– Русским. Возможно, деньги грязные.

– Ты ведь шутишь, правда?

– Не шучу.

– Господи. – Она оглушена новостью. – Как, ну как это могло произойти? Мелкие акционеры нас уничтожат. Нас просто завалят исками.

– Думаю, Уильяму абсолютно наплевать на судебную тяжбу, – отвечаю я, глядя, как Эмили открывает дверь. На плече у нее большая оранжево-розовая сумка, и похоже, она чем-то обеспокоена. – Он собирается покинуть страну.

– Расскажи мне все, что тебе известно, – просит Катя.

– Сейчас не могу. Я должен повидаться с Андреем.

– Погоди секунду. Уильям сказал тебе, что продал свой пакет акций русским. Думаешь, Андрей в этом как-то замешан?

– Может быть.

– К черту ужин, – заявляет она. – Я выезжаю немедленно.

43

– В холле стоит полицейский, – говорит Эмили. – Он потребовал у меня предъявить паспорт. Ничего не случилось?

– Все в порядке, – отвечаю я, ничуть не удивляясь, что Тиллинг оставила здесь кого-то, чтобы проверить данные Эмили. Несмотря на мой вотум доверия от Эллис, Тиллинг вряд ли станет доверять мне.

– Я думала, что полиция хочет арестовать вас за убийство.

– Мне повезло.

Мгновение Эмили пристально смотрит на меня, но постепенно сомнение на ее лице сменяется озабоченностью.

– Вы снова бледны, – заявляет она. – Сядьте на кровать. Можете рассказывать, что произошло, а я пока осмотрю вас.

Эмили проводит осмотр, а я докладываю ей о нашей с Тиллинг беседе. Эмили, кажется, не очень вникает в мои слова, задает мало вопросов, но это не важно. Я должен обсудить с ней одну вещь, прежде чем повидаться с Андреем.

– И еще одно, – говорю я, пока она снимает манжету тонометра у меня с предплечья. – На днях, когда я возвращался в Соединенные Штаты, меня задержали. Федеральный агент по фамилии Дэвис выдвигал совершенно нелепые обвинения в адрес Андрея и вашей клиники.

Эмили прикасается пальцем к моим губам, качает головой и указывает на дверь.

– Наш друг находится в доме, расположенном всего лишь в паре минут отсюда, если идти вдоль пляжа. – Порывшись в сумке, она извлекает оттуда банан. – Съешьте, чтобы поднять уровень сахара в крови, и мы сразу же отправимся туда. Поговорим по дороге.

Я с жадностью набрасываюсь на сочный плод и одним движением заглатываю его треть, а Эмили в это время достает мое пальто из шкафа. Она отбирает у меня банан, чтобы я смог продеть здоровую руку в рукав, подносит фрукт ко рту, чтобы я откусил еще кусок, а затем придвигается поближе, чтобы помочь продеть в рукав и вторую, больную руку. У Эмили светлые ресницы, а на носу россыпь бледных веснушек. Меня охватывает неловкость, когда я вспоминаю, что вчера она раздевала меня.

– Скажите-ка, – я ищу возможность просто поболтать, – вы всегда держите в сумке фрукты?

– Я взяла этот банан внизу, в холле, специально для вас, – отвечает Эмили улыбаясь и снова протягивает мне банан, чтобы я его доел. – Но раз вы спрашиваете, то да. Дети цыган в Москве все недоедают, а младшие не получают ничего из тех денег, которые им удается выпросить у прохожих. Я покупаю то, что могу себе позволить, а остальное потихоньку краду из гостиниц для иностранцев. Бананы – самые питательные фрукты.

– А персонал гостиниц не возражает? – интересуюсь я, развеселившись от такой сценки: Эмили прячется в роскошных вестибюлях и тайком ворует фрукты с серебряных подносов.

– Никаких проблем с ними не возникает. – Она выбрасывает кожуру в корзину для мусора и начинает ловко застегивать на мне пальто. – Все меня знают. Я – тот самый американский врач, который собирает бананы и раздает презервативы. И пожалуйста, не надо шутить. Я все эти шутки уже слышала, причем в двух вариантах: по-английски и по-русски. Хотя совершеннейшая правда: бананы иногда выполняют двойную функцию – они являются прекрасным дидактическим материалом в моей работе.

– Я встретился с парочкой цыганских детишек в подземном переходе, – кисло сообщаю я. – Один из них стянул у меня часы.

– Надеюсь, вам, по крайней мере, удалось сохранить кошелек, – сочувственно говорит она. – Они удивительно проворны. Несколько лет назад один такой ребенок и у меня часы украл, а также кольцо, которое было мне очень дорого. С тех пор я не ношу украшений.

– Но вы собираете для них фрукты.

– Никогда не отчаивайтесь, если речь идет о детях. – Эмили осторожно поднимает мою больную руку и засовывает ее в пальто между двумя пуговицами. – Это мой руководящий принцип. Если и есть хоть что-то, что заставляет меня продолжать свою работу, так это то, что большинство моих пациентов – дети. Вы готовы?

У меня такое чувство, что я прождал целую вечность.

– Полностью, – отвечаю я. – Ведите меня.

Полицейского в холле уже нет, точно так же как нет и следа джипа на пляже. Мы с Эмили идем к океану, пока не доходим до сырого песка у самой воды, где сворачиваем налево. Луна освещает наш путь. Мое страстное желание увидеть Андрея быстро сменяется чувством неловкости. Я был слишком занят его поисками, чтобы продумать предстоящий разговор. Самое худшее – ему уже известно, что наемники Лимана ответственны за убийство Дженны, и он так и не рассказал мне об этом из чисто эгоистических соображений или по причине собственной виновности. Если это так, я никогда его не прощу. Но если он не знал о Лимане, я просто не могу понять, почему Андрей так и не связался со мной, вне зависимости от того, что произошло между мной и Катей, или от того, насколько он стыдился своей кражи.

– Андрей ведь никогда не говорил вам, что он гей, верно? – спрашивает Эмили, прерывая ход моих мыслей.

– Нет. – Я смущаюсь.

– И из-за этого вы на него сердитесь.

– Мне все равно, кто с кем спит, – натянуто отвечаю я. – Но мы долгое время были друзьями. Он должен был рассказать мне.

– Он хоть раз солгал вам? – уточняет она. – Или вы просто сделали предположения, которые вам больше нравились?

Я вспоминаю, что Андрей говорил мне во время нашей встречи в Риме: мой взгляд на мир настолько закоснелый, что я далеко не всегда вижу людей и вещи такими, какие они на самом деле.

– Дело не только в том, что Андрей не признался в своей ориентации, – оправдываюсь я. – Есть и другие вещи, о которых он умолчал, куда более важные.

– А вы никогда ничего от него не скрывали?

Только тот факт, что я предал Дженну, одного из его близких друзей, переспав с Катей, его сестрой. Я не отвечаю.

– Позвольте задать вам один вопрос. – Эмили отскакивает в сторону, так как волна норовит залить ей туфли. – Вы с Андреем были в одном бизнесе, верно?

– Более или менее. – Я с облегчением меняю тему разговора.

– Он упоминал, что часто звонил людям, которых никогда в жизни не видел, и договаривался об обмене акций или облигаций стоимостью в сотни миллионов долларов всего лишь на основе одного телефонного звонка.

– Примерно так финансовые рынки и работают на уровне крупных предприятий.

– Мне трудно понять это. Когда клиника купила ксерокс, мне пришлось подписать договор, в котором было тридцать страниц.

– Верхушка финансового рынка похожа на английский мужской клуб, – отвечаю я, радуясь возможности наконец-то и себя показать специалистом. – Ваше слово – вот ваши облигации. Нет ничего хуже, чем поставить под удар свою репутацию.

– Именно к этому я и веду. Андрей не считал, что ваш мужской клуб готов принять людей, отличающихся от большинства. Ваш друг боялся за свою репутацию.

– Но, похоже, он преодолел этот страх, – раздраженно возражаю я.

– Мне не нравится ваш тон.

– А мне не нравится, что вы пытаетесь оправдать Андрея.

– Я не пытаюсь его оправдать. Я пытаюсь объяснить. – Эмили делает глубокий вдох, а потом громко выпускает воздух из легких. – Прежде чем мы доберемся до дома Андрея, я должна вам кое о чем сообщить.

– И о чем же?

– У Андрея СПИД.

– О Господи. – У меня такое ощущение, будто мне заехали ногой в живот. – Но он в нормальном состоянии?

– Нет. Иначе меня бы здесь не было. В августе я поставила ему диагноз: африканская лимфома. Это тяжелый рак лимфы, связанный с ВИЧ/СПИДом. Лечение в США лучше, чем в Москве, поэтому я определила Андрея в больницу при университете Стоун Брук – здесь, на Лонг-Айленде. У них хорошая программа лечения онкологии, вызванной СПИДом, и я знакома с некоторыми сотрудниками.

– Но почему он тогда не в больнице? – Я задаю этот вопрос, но растущее чувство непоправимого уже подсказывает мне ответ.

– Лечение не помогло ему, – мягко говорит она. – Врачи в Стоун Брук выписали Андрея в качестве любезности, чтобы он мог умереть в более комфортной обстановке.

Слезы брызнули у меня из глаз. В памяти всплывает образ из тех далеких дней в «Кляйн», еще до Школы бизнеса: Андрей улыбается во весь рот, после того как я не глядя передал ему пас, его волосы мокрые от пота, а лицо раскраснелось от удовольствия. Не знаю, сумею ли я пережить еще одну утрату.

– Вон там. – Эмили показывает на оранжерею вдалеке, на вершине покрытой травой дюны, и берет меня за руку, чтобы отвести туда. Я не хочу идти, боясь увидеть побежденного болезнью, умирающего Андрея.

– Идемте же, – настаивает она. – Очень важно попрощаться.

Ступеньки ведут к крыльцу. Я вытираю лицо рукавом, а Эмили открывает раздвижную дверь, и мы оказываемся в кухне с цементным полом. За шестиугольным металлическим столом сидит крупный негр в зеленом костюме хирурга, пьет диетическую колу и читает газету при свете голой лампочки без абажура. На столе, у его локтя, находится крошечный монитор. Звук приглушен, но я слышу, как женский голос выводит незамысловатую мелодию а капелла. Когда мы заходим, мужчина смотрит на нас.

– Никаких изменений. Я дал ему лекарство двадцать минут назад. Сознание то возвращается, то пропадает.

Эмили проводит меня в гостиную с очень высоким потолком. Стены из шлакоблоков пересекает ржавая труба, ее ответвления изогнуты под немыслимыми углами и усеяны датчиками с разбитыми стеклами. Мы поднимаемся по алюминиевым ступеням на затемненный балкон, где Эмили тихо стучит в дверь, прежде чем открыть ее.

Андрей лежит на больничной кровати, рядом с ним, на стойке, висит капельница, а к металлическому изголовью прикреплен баллон для газа. Прозрачные полиэтиленовые стенки кислородной палатки размывают черты его лица. Он будто съежился, на глазах у него повязка, а на голове – бледно-голубая вязаная шапочка. Приоткрытое окно впускает морской воздух, марлевые занавески трепещут на ветру. Церковные свечи мерцают на подоконнике, на мраморной полке над фальшивым камином и на полу из мореного дуба. У дальнего конца кровати сидит миссис Жилина; она сжимает руку Андрея в своих руках и тихо напевает.

– Я вас уже не раз предупреждала, – шепчет Эмили, присаживаясь на корточки, чтобы подобрать две еще яркие, но уже оплывающие свечи с пола возле кровати. – Кислород тяжелее воздуха. Он опускается вниз. Вы же пожар устроите.

– В этом доме гореть нечему, – холодно отвечает миссис Жилина. – Арендовать его было ошибкой. Он уродлив.

– Вы уже встречались? – спрашивает Эмили, переводя взгляд с миссис Жилина на меня.

– Встречались, – говорит миссис Жилина и бросает на меня равнодушный взгляд.

Я собираюсь спросить ее, почему во время нашей последней встречи она сказала, что не знает, где находится Андрей, но понимаю, что сейчас неподходящий момент. Я пришел сюда повидаться с Андреем, а не разбираться в ее постоянной лжи.

– Пойду приготовлю чаю. – Миссис Жилина встает с кресла, опираясь на палку. – Думаю, вы вдвоем сможете составить компанию Андрею, пока я не вернусь.

– Разумеется, – говорит Эмили. – Нам с Питером еще о многом надо поговорить.

44

– Садитесь сюда, – говорит Эмили, указывая на кресло миссис Жилина. – А я придвину себе табурет.

Я обхожу кровать и падаю в освободившееся кресло, глядя на Андрея через полиэтиленовые стенки кислородной палатки. Кожа на его лице сильно натянута, щеки стали впалыми, губы потеряли цвет. Только еле заметное движение накрахмаленной простыни у него на груди говорит, что он еще жив.

– Возьмите его за руку, – предлагает Эмили. – Только не сжимайте.

Рука Андрея лежит на кровати ладонью вверх, его пальцы слегка согнуты. Я колеблюсь, боясь прикоснуться к нему.

– Ему не будет больно, – говорит Эмили. – И вы не заразитесь.

Кожа у Андрея горячая и сухая, как будто внутри него горит огонь. Я кладу два пальца на его ладонь, накрываю его руку своей и чувствую, как он в ответ слегка пожимает мне руку.

– Он в сознании? – испуганно спрашиваю я.

– Не совсем. Сознание то возвращается к нему, то снова исчезает. Я стараюсь держать его подольше без сознания, потому что ему очень больно.

– Как это ужасно. – Я с трудом сдерживаю всхлип. Я смотрю на своего друга, лежащего в постели, ничего не видящего, находящегося под воздействием лекарств, и понимаю, что он уже никогда не поправится. – Разве вы ничего не можете сделать?

– Решать не мне, – отвечает Эмили. – За него отвечает миссис Жилина. Знаете, трудно отпустить ребенка. Когда она будет готова, она мне скажет.

– Я вовсе не это имел в виду, – подавленно возражаю я, понимая, что не знаю, что же именно я имел в виду. Сидя здесь, у смертного одра Андрея, сжимая его ослабевшую горячую руку, я понимаю: единственная правда состоит в том, что скоро я потеряю еще одного из очень немногих людей, которые мне дороги.

– Я не могу сотворить чудо, – мягко оправдывается Эмили. – Все мы смертны. Я сидела у десятков таких же кроватей. Нам просто повезло, что у нас достаточно лекарств, чтобы облегчить его страдания. Такое случается не всегда.

– Когда миссис Жилина будет готова, – запинаясь, произношу я, – вы ведь…

– Разумеется, – отвечает она. – В моей области не так уж много врачей, которые ни разу не пересекали эту черту.

На Андрее больничная пижама, расстегнутая у ворота, и мне виден краешек его шрама от игры в регби – неровной линии вокруг плеча. После Школы бизнеса мы перестали играть в баскетбол, поскольку наше расписание, казалось, было слишком сложно скоординировать. Когда я оглядываюсь назад, то моя преданность «Кляйн» кажется мне пустой тратой времени. Мне следовало уделять больше внимания людям, которых я любил.

– У вас есть вопросы, – прерывает мои размышления Эмили. – Мне жаль, но Андрей не сможет ответить на них. Однако я попробую сделать это вместо него.

– Андрея искал человек по фамилии Лиман, – начинаю я, взяв себя в руки. – Вам известно, с какой целью? И на кого он работал? Думаю, он заодно с теми людьми, которые преследовали меня в Москве.

– Фамилия мне не знакома, – отвечает она. – Все, что Андрей рассказывал мне, – это то, что у него возникли проблемы, за ним начали охотиться какие-то люди и мне надо быть осторожнее с телефонными разговорами и электронной перепиской. Он сказал, что они в состоянии задействовать местную полицию и создать трудности его друзьям, но Владимир может использовать связи клиники, чтобы защитить меня, поэтому я должна разрешить Владимиру или кому-то из его ребят сопровождать меня по Москве.

Значит, Андрей до последнего доверял Владимиру. Если бы это было не так, он бы ни за что не посоветовал Эмили искать у Владимира защиты.

– Когда это было?

– В начале сентября.

– Но вы же, наверное, спрашивали Андрея, что происходит, – не отступаю я.

– Я вам уже говорила, – отвечает Эмили, заправляя пряди волос за уши. – У нас с Андреем был уговор. Существовали детали, которые мне не следовало знать, иначе я бы поставила под удар свою репутацию врача.

– Какие детали? – спрашиваю я, размышляя, не намекает ли она на кражу денег у «Терндейл», совершенную Андреем.

– Помните, я рассказывала вам о проблемах, с которыми мы столкнулись, когда обнаружили туберкулез, устойчивый ко многим лекарствам, и выяснили, что ни одна из фармацевтических компаний не желает проводить исследования из-за отсутствия платежеспособного рынка?

– Помню, – неуверенно отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.

– Чуть больше года тому назад я разговаривала с коллегой на конференции в Вене. До него дошли слухи, что некая швейцарская компания случайно наткнулась на курс лечения, который воздействовал на бациллы совершенно с другой стороны.

Андрей ворочается в постели, его рот приоткрывается, и он бормочет несколько слов. Эмили берет его за другую руку и гладит ее. К его предплечью прикреплен пучок пластмассовых трубочек.

– Как можно случайно наткнуться на курс лечения? – не понимаю я.

– Это происходит чаще, чем вы думаете. Геномика в конце концов изменит существующее положение вещей, но на данный момент разработка медикаментов достаточно беспорядочна. Швейцарцы работали над проблемой лечения акне. Как и туберкулез, серьезные случаи акне лечат антибиотиками, и так же, как и с туберкулезом, использование антибиотиков привело к случаям привыкания к ним. Швейцарцы экспериментировали с лекарством, которое препятствовало синтезу ферментов метаболизма – в результате бациллы акне умирали от голода. В лаборатории все работало хорошо, поэтому швейцарцы стали проводить клинические испытания в России.

– Почему именно в России?

– Да ладно вам. Потенциальные покупатели товаров, связанных с акне, – родители подростков. Вы бы записали своего ребенка на медикаментозное лечение акне, если бы могли себе позволить другие варианты?

– Нет, – признаюсь я.

– Русские не могут позволить себе другие способы лечения, а уровень клинического обслуживания в этой стране достаточно высок, хотя денег и не хватает. Один врач, просматривая результаты обследования, проведенного после применения препарата, заметил нечто необычное. До проведения лечения у сорока процентов подопытных наличествовал латентный туберкулез, то есть бациллы у них в организме были, но симптомы болезни отсутствовали. В этом ничего странного нет: туберкулез в латентной форме наблюдается у трети населения земного шара. Однако после окончания курса лечения акне у всех подопытных бациллы туберкулеза полностью исчезли. Врач сообщил о своей находке по инстанциям, и компания организовала второй курс испытания лекарства, на этот раз на заключенных, что было весьма умно с их стороны. Таким образом они получили группу подопытных, вероятнее всего, больных активной формой туберкулеза, и одновременно у них не было необходимости открывать кому бы то ни было истинную причину исследований. Результаты оказались аналогичными: лекарство, похоже, было панацеей от всех разновидностей туберкулеза и не имело никаких значительных побочных эффектов.

– И все это вы услышали как сплетню? – Я все еще пытаюсь понять, зачем она мне об этом рассказывает.

– Нет, как сплетню мне преподнесли информацию о появлении нового лекарства, которое компания решила не производить. Все остальное я узнала позже.

– Но почему компания решила не производить лекарство?

– Швейцарцы решили выждать, – с горечью объясняет Эмили. – Если устойчивый к медикаментам туберкулез попадет в развитые страны, лекарство принесет миллиарды. Они считают, что это произойдет, и я с ними согласна. Десять лет назад во Флориде была вспышка такого туберкулеза, и справиться с ней удалось лишь через два с половиной года. Из восьмидесяти одного пациента умерли двадцать шесть, а ведь к их услугам было лучшее медицинское обслуживание. Представьте себе уровень спроса, если случится более обширная вспышка болезни.

– И вы рассказали Андрею об этом слухе. – Я внезапно начинаю понимать.

– Рассказала. Через пару месяцев он дал мне несколько дисков, содержавших данные клинических исследований нового антибиотика – и результаты как они есть, и комментарии врача. Лекарство, проходившее испытание, блокировало синтез ферментов метаболизма и в некоторых случаях было эффективно против туберкулеза. Андрей спросил мое мнение. Я провела независимый анализ результатов и сказала ему, что это лекарство, похоже, настоящая находка.

Должно быть, он подкупил кого-то в компании, понимаю я, и это вызывает у меня противоречивые чувства. Занавески начинают громко хлопать, и я встаю, чтобы прикрыть окно. Свечи на подоконнике и каминной полке уже догорели.

– Недели через две после этого, – продолжает Эмили, – Андрей сообщил мне, что он входит в состав совета директоров благотворительной организации, в руки которой попала формула нового лекарства от туберкулеза, и они хотят провести клиническое исследование эффективности лекарства против туберкулеза, не поддающегося стандартному лечению. Он попросил меня все организовать.

– Погодите-ка, – снова садясь в кресло, прерываю ее я: мой мозг работает по слишком многим направлениям. – На лекарства нужно получить патент, верно?

– Верно. Иногда – только на основную молекулу, иногда – и на молекулу, и на процесс производства.

– А разве компания не патентует лекарство, прежде чем проводить по нему клинические исследования?

– Вне всякого сомнения.

– Тогда в том, что вы мне рассказали, нет никакого смысла. Если швейцарцы уже запатентовали лекарство, зачем фонду Андрея проводить по нему независимые исследования?

– Мне неизвестно, что лекарство Андрея – то самое, которое открыли швейцарцы, – отвечает Эмили, напоминая мне, что Андрей не посвящал ее в детали.

– Предположим, что так оно и есть.

– Тогда я бы сказала, что фонд Андрея собирался опубликовать результаты своих исследований, чтобы общественность вынудила швейцарцев начать производство.

– Но у вас ведь уже были результаты клинических испытаний.

– Те испытания касались лекарства от акне, – терпеливо объясняет она, – а не открытого туберкулеза. Они очень помогли, но по ним нельзя было делать выводы.

Я сильно взволнован, мой мозг работает с той же скоростью, что и во время биржевых торгов.

– Этот слух, который до вас дошел… Как называлась та швейцарская компания?

– «Цайц». Это огромная компания. Входит в европейский конгломерат, который чем только не занимается.

Тиллинг говорила мне, что Лиман несколько лет назад работал на крупную швейцарскую фармацевтическую компанию. Очередные кусочки мозаики попадают на нужные места. Я готов держать какое угодно пари на то, что Лиман работал именно на «Цайц».

– Если фонд Андрея получил лекарство, принадлежавшее «Цайц», могло ли это стать известно швейцарцам?

– Клинические исследования должны пройти подтверждение, – отвечает Эмили. – И в зависимости от того, куда вы обратитесь, данный процесс может быть прозрачным, а может и не быть. Если предположить, что у «Цайц» есть лекарство от туберкулеза, они должны быть особенно заинтересованы в контроле над любыми патентными заявками на аналогичные средства. Даже если заявка Андрея не предполагала открытого рассмотрения, они могли узнать о ней. В заявке, без сомнения, было бы указано мое имя, а возможно, – и имя Андрея.

Если бы в «Цайц» выяснили, что Андрей проводит испытания их лекарства, они бы пошли на все, чтобы остановить моего друга. Как только эффективность лекарства против устойчивых форм туберкулеза была бы доказана и обнародована, швейцарцам пришлось бы начать выпускать его, невзирая на отсутствие платежеспособного рынка. «Цайц» потеряла бы миллиарды.