Текст книги "Расплата"

Автор книги: Ли Ванс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

38

Моя голова падает, я резко просыпаюсь и смотрю на часы. Владимир и остальные уехали всего лишь десять минут назад, но если я и дальше буду сидеть в этом прокуренном помещении, я засну. Спотыкаясь, я выбираюсь на холод и вижу, что утреннее солнце уже показалось над горизонтом, заливая стоянку фиолетовым светом. Не обращая внимания на перестук зубов и отчаянные протесты всего тела, я иду к машине Тенниса. Когда я отпираю дверь, замерзший металл обжигает мне руки, но мотор заводится сразу же – хороший знак. Кристаллический снежный гребень волной вырывается из-под задних колес, когда я на полном ходу вылетаю со стоянки. На данный момент выбор действий у меня невелик. Если Андрей не сумеет мне помочь, я могу или сдаться полиции и похоронить надежды на то, что Тиллинг вытащит правду на свет божий, или закончить то, на что у меня не хватило духу за кухонным столом.

Когда я приближаюсь к дороге в аэропорт, мне машет регулировщик, приказывая остановиться. Нетерпеливо ударив по тормозам, я отворачиваю лицо, делая вид, что ищу что-то на пассажирском сиденье. В утренних газетах наверняка есть моя фотография. Кто-то трижды стучит в окно со стороны пассажира, и я вздрагиваю от неожиданности. Подняв глаза, я вижу улыбающегося Эрла. На нем по-прежнему бейсбольная кепка и черный свитер, но теперь у него в руке пистолет. Он показывает мне дулом, чтобы я опустил стекло.

– Ты хорошо смотрелся в комбинезоне, – говорит он и ухмыляется. – Из того, что я слышал, очень скоро ты все время будешь носить похожую одежку, с номером на спине.

– Что тебе надо? – спрашиваю я, а мой мозг работает с бешеной скоростью. Я слегка убираю ногу с педали тормоза, пытаясь заставить себя направить машину на регулировщика. Может, мне и удастся удрать, прежде чем Эрл сможет хорошенько прицелиться.

– Час твоего времени. На разговор с мистером Терндейлом. Он сейчас в своем доме в Саутгемптоне, до него минут пятнадцать езды.

– Прямо сейчас я не могу, – кратко замечаю я, глядя в дуло его пистолета. – Мне нужно быть в другом месте.

– Мне жаль, – заявляет Эрл, опуская пистолет. – Я не предполагал, что у вас могут быть назначены другие встречи. Я уверен: мистер Терндейл поймет. Ральф, отойди от машины мистера Тайлера, не загораживай ему дорогу.

Фальшивый регулировщик отходит в сторону и машет мне рукой, предлагая проезжать.

– И все? – неуверенно спрашиваю я.

– Разумеется. – Эрл пожимает плечами. – Знаешь что? Я даже выжду пару минут, прежде чем звонить полицейским и сообщать им номер твоей машины. Просто чтобы дать тебе фору.

Эрл широко улыбается, а я обдумываю ситуацию. Мне ни за что не удастся добраться до Монтока, если полиция будет знать, что я пользуюсь машиной Тенниса.

– Полиции, наверное, будет интересно узнать, в чем замешаны ты и твой босс.

– Вчера, может быть, ты и сравнял бы счет, – отмахивается он от угрозы. – Но это в прошлом. Так что делай выбор.

Становится ясно: торговаться он не намерен.

– О чем Уильям хочет поговорить? – спрашиваю я.

– Я уверен: он тебе расскажет. Один час. Да или нет?

Как и в случае с Владимиром, самый сильный аргумент в пользу правдивости Эрла – то, что он меня пока не пристрелил.

– Один час, – соглашаюсь я. Я смогу позвонить в «Оушн Вью инн» с телефона в машине Тенниса и сказать Эмили, что задерживаюсь. – Но не больше. Показывайте дорогу.

– Это очень любезно с вашей стороны, – саркастически замечает Эрл. – Мистер Терндейл будет вам благодарен. Однако было бы лучше, если бы я ехал в вашей машине. Просто на всякий случай: вдруг вы потеряетесь?

Я колеблюсь. Если я начну спорить, он станет настаивать, но я не могу рисковать и звонить Эмили из машины, если в ней будет сидеть Эрл. Уильям не должен узнать, что я нашел Андрея.

– Давай, – Эрл дергает за ручку двери. – Открывай. Я тут себе всю задницу отморожу.

Признавая поражение, я нажимаю кнопку, чтобы открыть дверь.

– Почему здесь так холодно? – спрашивает Эрл, захлопывая за собой дверь.

– А я и не заметил, – отвечаю я. – Не стесняйся, включай печку.

Эрл несколько минут играет с климат-контролем, затем сдается и дрожит всю дорогу до Саутгемптона. Я не сообщаю ему о том, что можно включить обогрев сидений.

Дом Уильяма – одинокий особняк на улице, выходящей к океану, подъездная дорога к которому перекрыта воротами с системой сигнализации, а за ними идет двор, окруженный высокой изгородью. Эрл провожает меня в шестиугольную комнату, большую часть которой занимает резной деревянный стол искусной работы. Три стеклянные стены выходят на океан. На полу нет ковра, а в книжных шкафах высотой в половину стены – книг. Голые крючки и темные прямоугольные пятна на обоях говорят о том, что когда-то здесь висели картины.

– Похоже, Уильям съезжает отсюда, – высказываю предположение я.

– Жди здесь, – произносит Эрл посиневшими губами. – Мистер Терндейл сейчас придет.

На столе нет телефона, а я не хочу включать мобильный, боясь, что сигнал могут отследить. Я падаю в зачехленное кресло, повернутое к океану: у меня очень болят ноги. Синяя вода пенится белыми гребнями у линии прибоя, солнечный свет раннего утра отражается в водяных брызгах. Я гадаю, что Уильям отдал за картины и почему он хочет поговорить со мной. Я слишком устал, чтобы бояться. Моя голова бессильно свешивается набок, солнце ласково греет лицо. Я закрываю глаза и погружаюсь в сон.

– Мистер Тайлер, – говорит чей-то голос.

Я резко просыпаюсь и вижу, что Уильям уже сидит за столом, а солнце ярко светит за его правым плечом. На Терндейле темно-синий гольф и угольно-черный свитер, закатанные рукава обнажают неожиданно мощные предплечья.

– Извините, что разбудил, – продолжает Уильям, раздвигая губы и показывая длинные желтые зубы. – Но, как я понимаю, вы торопитесь. Не хотите ли кофе?

Кто-то поставил поднос на стол между нами. Я наклоняюсь вперед, наполняю фарфоровую чашку и выпиваю ее одним большим глотком.

– Не стесняйтесь, наливайте себе еще, – предлагает Терндейл. Он вынимает из ящика стола бутылек с аспирином и ставит его рядом с кофейником. – Это вам тоже может понадобиться. Должен сказать, выглядите вы отвратительно.

Я снова наполняю чашку и сражаюсь с накрепко закрытой пробкой на бутыльке с аспирином. Я чувствую себя скованно из-за заботливости Уильяма, но не собираюсь прикидываться этаким стоиком. Я достаю четыре таблетки, кладу их в рот и запиваю горячим кофе.

– К делу, – говорит Терндейл. – У меня к вам три вопроса. Как бы плохо вы ко мне ни относились, вы ответите на них, потому что вы не хотите, чтобы я позвонил в полицию Саутгемптона. Согласны?

Не тратя лишних слов, я делаю движение чашкой в его сторону.

– Хорошо, – резюмирует он. – Первый вопрос. Что вы делали с этими русскими вчера вечером?

– Я нашел адрес склада в одном из файлов Андрея, – отвечаю я, инстинктивно решая не говорить о получении доступа к банковскому счету Андрея. – Я решил, что туда стоит заглянуть, поэтому поехал по этому адресу вчера вечером, и именно тогда русские меня и схватили. Они не хотели рисковать и задержали меня, чтобы я никому ничего не рассказал.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что нашли адрес в одном из файлов Андрея? – Терндейл выглядит обеспокоенным. – В каком файле?

– Он был похож на список неотложных дел. Позвонить этому, позвонить тому, сходить в банк. И адрес.

Уильям пару секунд размышляет, а потом качает головой, как будто отбрасывая нелогичную мысль.

– Что-то в вашем рассказе не сходится, мистер Тайлер, но не думаю, что это стоит более пристального внимания. Считайте мой вопрос чем-то вроде разминки: я его задал из чистого любопытства. А вот теперь мне нужна правда. Катя звонила мне вчера поздно вечером. Она была чем-то расстроена и требовала встречи со мной. Думаю, вы с ней разговаривали.

– Она мне звонила, – устало признаюсь я.

– Вы рассказали ей о том, что сделал Андрей?

Уильям предупреждал меня, чтобы я не лез в его дела. Я поглядываю на дверь и гадаю, где сейчас Эрл. Еще одно избиение – и я не смогу вести машину.

– С момента нашего последнего разговора обстоятельства изменились, – нетерпеливо заявляет Уильям. – Сейчас для меня уже не важно, сказали вы ей об этом или нет. Я просто хочу знать, как она отреагировала.

– Она огорчилась, – отвечаю я, не совсем понимая, что происходит. – Что конкретно вы имеете в виду?

– Было ли известие о краже, совершенной Андреем, новостью для Кати? Или она уже и без того все знала?

При упоминании о Кате его голос начинает дрожать, и неожиданно все мне становится ясным. Высокомерный старый болван не в состоянии и мысли допустить, что Катя могла быть замешана в предательстве со стороны Андрея.

– Вам это должно быть лучше известно, чем мне, – презрительно говорю я. – Вы ведь шпионили за ней, разве нет?

– Верно. Но она очень умна.

– Вся в родителя? – Я не могу удержаться и не уколоть его.

– Ага. – Он откидывается на спинку стула и проницательно смотрит на меня. – А вы не теряли времени зря, верно, мистер Тайлер? И где именно вы откопали этот кусочек информации?

– Какой еще кусочек информации? – запинаясь, переспрашиваю я, слишком поздно осознав, что чересчур открыл карты. Кофеин почти мгновенно проник из моего пустого желудка в кровь, развязав мне язык и притупив чувство опасности.

– Не прикидывайтесь дураком, – заявляет Уильям, пристально глядя на меня. – Откуда вы узнали, что Катя – моя дочь?

– Она сама мне сказала, – отвечаю я, загнанный в угол собственным безрассудством.

Уильям встает и идет к окну, где, заложив руки за спину, смотрит на море.

– И давно ей известно?

– Лишь несколько месяцев. Почему вы ей этого сами не сказали?

– Политика разрядки, – уклончиво отвечает он. – Соглашение, о котором я сожалею. А теперь я хотел бы получить ответ на свой первоначальный вопрос. Знала ли Катя, что Андрей крадет мои деньги?

– Конечно же, нет. Вам не следовало задавать мне такие вопросы.

– И снова вы правы, – тихо замечает Терндейл, удивляя меня такой неожиданной поддержкой. – С моей стороны глупо было подозревать ее.

Минуту он молчит, и единственный звук в комнате – шум волн, разбивающихся о пляж за окном.

– Что ж, – говорит Уильям наконец, поворачиваясь спиной к окну и снова усаживаясь за стол. – Перейдем к моему последнему вопросу, который можно скорее назвать просьбой или одолжением, если угодно.

Да он, должно быть, шутит. Я бы не снизошел к просьбе помочиться на него, если б он горел.

– Одолжение, от которого выиграет Катя, – добавляет он, правильно прочтя выражение моего лица. – Следующие несколько недель будут для нее очень тяжелыми. Ее ожидает небольшое волнение, а меня не будет рядом, чтобы помочь ей. Я бы хотел, чтобы вы объяснили ей некоторые обстоятельства от моего имени.

– Следующие несколько недель будут очень тяжелыми и для меня, – отвечаю я, недоверчиво отнесясь к его предположению. – Разве вы не читали газет?

– О ваших проблемах мне все известно, мистер Тайлер. Мне также известно, что вы неравнодушны к Кате. Вы дали мне это понять вчера, когда настаивали на ее безопасности как цене любого соглашения со мной. Больше никому на данный момент я ничего открыть не могу, а вам и так известна большая часть всей истории. Я уверен, вы найдете способ поговорить с Катей.

– О каком волнении вы говорили? – спрашиваю я, чувствуя тревогу за Катю.

– Вообще-то, их несколько видов, – спокойно отвечает он. – Я перевел свои акции в компании «Терндейл» в швейцарский банк-депозитарий, а вчера вечером отдал их русским, после того как подлинность картин из коллекции Линца была установлена.

– Вы не можете так поступить, – перебиваю я. – Ведь вам принадлежит контрольный пакет акций. Мелкие акционеры просто с ума сойдут.

– Ни в уставе нашей организации, ни в действующем законодательстве нет ничего, что могло бы воспрепятствовать мне, – заявляет Уильям, беззаботно махнув рукой. – А у мелких держателей акций есть масса других поводов для беспокойства.

– Потому что вы не намерены покрывать убытки, причиненные Андреем. – Я неожиданно понимаю, что он запланировал. – Вы собираетесь оставить картины себе и позволить компании «Терндейл» стать банкротом.

– Именно так. – Он снова обнажает зубы в улыбке. – Вот почему мне так важно было удостовериться в том, что вы никому не рассказали о поступке Андрея. Я не хотел, чтобы русские узнали о том, что акции ничего не стоят, прежде чем мы совершим обмен.

39

Одна из любимых баек Тенниса о трейдинге – это описание его первой деловой поездки в Лондон. Он проснулся утром в понедельник, полный стремления отправиться на работу, посмотрел налево, когда делал первый шаг с тротуара на мостовую возле гостиницы, и очнулся тремя часами позже в реанимации в больнице Черинг Кросс, оказавшись жертвой левостороннего движения. Зеркало бокового вида проезжавшего мимо грузовика впечаталось ему прямо в висок и непременно убило бы его, если бы не было складывающимся. «Чем больше у тебя опыта, – говаривал Теннис, бывало, нашим стажерам, – тем больше ты начинаешь делать предположений о том, как все должно происходить. А чем больше предположений ты делаешь, тем больше у тебя шансов очнуться в больнице со срезанной одеждой и бумажником, который ушел погулять».

Глядя на самодовольную ухмылку Уильяма, я понимаю, что в последнее время допустил слишком много предположений, и самое глупое из них – то, что Уильям мог действовать исключительно из-за желания защитить сына.

– Мне достаточно тяжело поверить, что вас так беспокоит судьба Кати.

– Да я и сам удивлен, – добродушно отвечает он. – Но это правда. Она так предана мне. Поэтому я постарался защитить ее, насколько возможно.

– Защитить ее? Каким образом?

– Несколькими путями, – заявляет он. – И наш сегодняшний разговор – один из них. Я хочу, чтобы Катя поняла меня, поняла мои мотивы. Что касается остального, то я вместе с юристами своей компании подготовил несколько документов, реабилитирующих Катю. У нее будет более чем достаточно доказательств своей непричастности к краху «Терндейла».

Я проглатываю еще две таблетки аспирина, запивая их остатками кофе. Мне приходит в голову, что положение Андрея ничуть не хуже, чем я предполагал, а Катино, похоже, что и получше.

– Значит, вы выменяли у русских бесценную коллекцию украденных картин на пачку ничего не стоящих акций, – кисло говорю я. – Прекрасный ход. Разумеется, теперь за вами будет гоняться не только инспекция, жаждущая засадить вас в тюрьму, но и русские, желающие снять с вас мерку для тесной деревянной квартирки.

– Великие люди оставляют за собой следы великими деяниями, – с явным удовлетворением произносит Уильям. – А великие деяния редко удаются без риска.

– Вот уж не знал, что мошенничество, оказывается, считается великим деянием. Возможно, вы перепутали след с пятном, – ровно говорю я.

– Вы здесь для того, чтобы слушать, – резко заявляет он, и его великосветские манеры неожиданно исчезают. – Если же вы хотите поговорить, то я прикажу Эрлу вызвать полицию.

Я молча смотрю на него, жалея, что не в состоянии сейчас задать ему такую же хорошую взбучку, какую Эрл задал мне накануне.

– Еще в молодости я решил, что дело всей моей жизни – собрать не имеющую аналогов коллекцию живописи, коллекцию, которая даст мне возможность основать захватывающий личный музей, по примеру Фрика [31]31
  Художественный музей на пересечении Семидесятой стрит и Пятой авеню в Нью-Йорке на знаменитой Музейной миле; создан на основе коллекции Г. Фрика в его доме, перестроенном специально для использования в качестве музея.
  Богатая коллекция картин лучших мастеров XV–XIX веков. (Примеч. перев.)


[Закрыть]или Гарднер. [32]32
  Музей Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне, созданный на основе частной коллекции И. Гарднер (1840–1924). (Примеч. перев.)


[Закрыть]И один раз я уже почти достиг своей цели, но коллекция выскользнула у меня из рук. Я постепенно свыкся с мыслью, что моим наследием останется «Терндейл и компания». Кража, совершенная Андреем, стала неожиданным и подлым ударом. Но затем, как раз когда все казалось хуже некуда, удача улыбнулась мне, и возможность, упущенная мною в юности, вновь предстала передо мной. «Терндейл и компания» погибнет, но «Терндейл-хаус» – мой музей – будет жить.

– Насколько я помню, картины из коллекции Линца были украдены, – отмечаю я, начиная сомневаться в его психическом здоровье. – Вы не думаете, что для «Терндейл-хаус» это может превратиться в большую проблему? Скажем, через шестьдесят минут после того, как вы откроете парадные двери?

– Прекрасное замечание, – говорит Уильям, соединяя кончики пальцев. – Давайте посмотрим на мое положение со стороны логики, согласны? Американское правительство захочет предъявить мне обвинение в спекуляции акциями, русские начнут охотиться за моей головой, и – как вы изволили отметить – необъятное количество физических лиц, не говоря уже о правительствах стран Западной Европы, подадут иски против «Терндейл-хаус» с требованием вернуть их произведения искусства. А есть ведь еще израильтяне, которые всюду суют свой нос. И мне понадобится защита от них ото всех. Что бы вы сделали на моем месте?

– Застрелился.

– Не будьте таким легкомысленным, – отрезает Терндейл. – Попробуйте еще разок.

– Я вовсе не шутил. Это лучшее из того, что приходит мне в голову.

– Вы меня ужасно разочаровали. С таким же успехом я мог бы говорить с Эрлом, с той лишь разницей, что он бы предложил застрелить кого-нибудь другого. Назовите мне заинтересованную страну, которая не боится сказать «нет» Америке.

У меня на это уходит секунда.

– Франция, – отвечаю я, заинтригованный помимо своего желания.

– Именно, – говорит Уильям и снова награждает меня этим своим подмигиванием, как у ящерицы. – Если обстоятельства вынуждают вас выбрать партнера, необходимо удостовериться, что ваши интересы совпадают. Подумайте, каким соблазнительным для галльского ума было мое предложение: ведь они могли одновременно вернуть себе потерянные произведения искусства, получить контроль над собственностью соседей и натянуть нос Соединенным Штатам. Тройная выгода, с их точки зрения. Переговоры были молниеносными. Они даже предложили наградить меня Орденом Почетного легиона. Неофициально, разумеется. Как будто мне нужна медаль от нации жирных трусов.

– Международный прессинг будет огромным, – говорю я, захваченный его фантазией.

– У меня есть пара тузов в рукаве. «Терндейл-хаус» будет размещен на острове Святого Варфоломея в Карибском море. Формально это территория Франции, но она находится достаточно далеко, чтобы французы могли действовать в двух направлениях одновременно: апеллировать к международному суду и гарантировать отсутствие каких бы то ни было судебных решений. Возникнет целая тысяча незначительных, но не разрешаемых моментов, пойдет бесконечное обсуждение юрисдикции, прав владения, теорий собственности и так далее – возникнет тот бюрократический обструкционизм, в котором французам нет равных. И все это время они будут втихаря проводить идею о том, что, в конце концов, картины находятся в музее, им предоставляется надлежащий уход и они полностью доступны для ученых. Я даже согласился время от времени пускать в музей и простонародье, хотя предпочел бы не делать этого. Музей станет получать кредиты, символические пожертвования, ему предоставят концессии в совершенно других областях деятельности, – все в таком роде. Мой личный музей станет процветать.

– А что вы хотите лично для себя?

– Полный иммунитет от экстрадиции и конфискации имущества и круглосуточная охрана. А ее гораздо проще обеспечить на острове.

– Вы же знаете, французы выдадут вас быстрее, чем вы глазом успеете моргнуть, если у них возникнут серьезные проблемы, что бы вы им там ни наобещали.

– У меня есть документальные подтверждения их соучастия, – небрежно говорит Терндейл. – Они знают, что я не уйду без шума, и знают, что я предпринял шаги, чтобы защитить себя на случай непредвиденных осложнений.

– Примите мои поздравления. Вы все предусмотрели. И если Кате придется расплачиваться за вас, – тем хуже для нее. Да, в тюрьму она не попадет, но скандал поставит крест на ее карьере.

Уильям закрывает глаза, вздыхает, как бойцовский петух после драки, и устало опускает плечи.

– Я сделал для нее все, что мог.

– Сделали все, что могли? – презрительно повторяю я. – Да вы ее уничтожили.

Уильям наполовину выпрямляется и ударяет открытой ладонью о стол.

– Вы думаете, я хотел, чтобы компания моего отца обанкротилась? – вопрошает он, швыряя в меня слова, как камни. – Хотел, чтобы моя дочь оказалась замешана в скандале? «Терндейл» пойдет на дно, меня будут поливать грязью, но Кате удастся избежать официальных обвинений. Это лучший результат, которого я мог добиться.

– Вы убегаете и оставляете ее разгребать все самой.

– Неправильно, мистер Тайлер, – говорит он, снова усаживаясь и одергивая свитер. – Это вы убегаете. А я бегу к чему-то другому.

Я не отвечаю ему, понимая, что и так сильно на него надавил. Я смотрю на часы, намекая, что мне пора.

– Мы уже почти закончили, – уверяет Уильям, снова взяв себя в руки. – Я покидаю страну сегодня же вечером. Я оставил Кате записку, но некоторые вещи лучше обсуждать лично. Ваша роль – заполнить пробелы.

– Не думаю, что она станет вам сочувствовать, – презрительно отвечаю я.

– Катя похожа на меня. Она умна и амбициозна. Все хорошенько обдумав, она поймет, почему я предпринял эти шаги. Единственная ошибка, которую я действительно допустил, это то, что я нанял Андрея на работу. В этом я виню только себя. Надо было мне все предвидеть.

– Почему вы должны были все предвидеть?

– Потому что он извращенец, – отвечает Терндейл, и на его лице появляется отвращение. – Мой сын. Я узнал о его сексуальных предпочтениях, когда он уезжал учиться. Вот почему я нанял только Катю, когда она закончила колледж. В разведке было такое правило: никогда не задействовать гомосексуалистов. Им нельзя доверять. Когда несколько лет назад Андрей пришел ко мне и попросил взять его на работу, я позволил сантиментам взять верх над рассудком. Мораль здесь такова: никогда не поступайся своими принципами.

Мораль здесь такова: эгоизм оправдает что угодно.

– И еще одно напоследок, – говорит Уильям, глядя на свои руки. – Я сохранил за собой право назвать преемника на должность главы «Терндейл-хаус». Я был бы счастлив передать эту должность Кате через несколько лет, если ее это заинтересует.

– Как мило. – Меня уже тошнит от него. – Вы хотели бы выкупить назад любовь Кати с помощью места председателя вашего музея, который будет поносить весь свет.

– Ваш сарказм так же неуместен, как и легкомыслие. – Его голос снова становится резким. – Хотите высказать предположение?

– Катя никогда вас не простит.

– Как забавно. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Мне никогда не было никакого дела до других. Посетите Метрополитен-музей как-нибудь в выходные – вы увидите сотни невежественных туристов, чихающих и кашляющих на шедевры, и каждый из них мысленно подсчитывает, сколько цветных телевизоров он мог бы купить, если бы хоть одна картина принадлежала ему. Я презираю их. Однако кровь говорит, хотя данное известное всем высказывание я начал понимать лишь после того, как в мою жизнь вошла Катя. Вы и представить себе не можете, как это неожиданно взбадривает, когда в другом человеке видишь себя. Волшебство какое-то. Катя вольна презирать меня, но я от нее не откажусь.

Мой отец все время повторял, что кровь говорит. Но он также утверждал, что кровь себя покажет, что яблоко от яблони недалеко падает. Я поднимаюсь на ноги и чувствую, что вот-вот потеряю сознание, обзор у меня сужается, как тоннель, пока мне не начинает казаться, что комната находится где-то далеко. Я мотаю головой, стараясь вернуть себе чувство перспективы.

– В Кате нет ничего от вас, – утверждаю я.

– Вам пора идти, – отвечает Терндейл и прикасается к чему-то под столешницей. Открывается дверь, и Эрл, с моим пальто, переброшенным через руку, подзывает меня кивком головы. – Прощайте, мистер Тайлер. Не думаю, что мы снова встретимся.